ИСТОРИЯ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

История смуты конца 16 — начала 17 века. Летописный свод «Новый Летописец». Платонов - Очерки по истории Смуты

КРЕСТЬЯНСКАЯ ВОЙНА ПОД ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВОМ И. И. БОЛОТНИКОВА. ПОЛЬСКО-ШВЕДСКАЯ ИНТЕРВЕНЦИЯ НАЧАЛА XVII В.

ИСТОРИОГРАФИЯ

В историческом развитии Русского государства глубокий след оставили события конца 16 — начала 17 века — резкое обострение классовой борьбы и крестьянская война под руководством Болотникова, польско-шведская интервенция и напряженная борьба за власть среди господствующего класса.

Современники неоднократно пытались дать ответ на возникавший вопрос о причинах «Смутного времени» начала XVII в. Большинство дошедших до нас литературно-публицистических сочинений XVII в. вышло из среды господствующего класса, естественно смотревшего на все события со своих классовых позиций.

Итогом историографической мысли в этом направлении уже в первой трети XVII в. явился летописный свод, так называемый «Новый Летописец», оказавший большое влияние на историографию XVIII в. «Новый Летописец» отражал официальную точку зрения воцарившейся на русском престоле династии Романовых, заинтересованной в укреплении абсолютистской власти и идеологическом обосновании своих прав на власть. Основная идея этого произведения заключалась в стремлении доказать, что первопричиной всех событий начала XVII в. был династический кризис. Насильственное пресечение династии «благочестивого корени» Борисом Годуновым вызвало массовое самозванство, социальный кризис, а вслед за этим и иноземное вторжение и разорение страны. В «Новом Летописце» проводилась преемственная родословная линия от угасшей династии «Рюриковичей» к Романовым, якобы единодушно избранным на российский престол, что и положило конец всем «нестроениям» .

Дворянские историки XVIII — начала XIX в. — В. Н. Татищев, М. М. Щербатов, Н. М. Карамзин, являясь защитниками абсолютной монархии, каждый по-своему пытались объяснить причины «московского разорения», даже предопределить на будущее политику, исключавшую повторения подобного.

Прежде всего они интересовались той ролью, которую играли в событиях отдельные выдающиеся личности — цари, полководцы и т. д. Первым обратил внимание на восстание Болотникова В. Н. Татищев. В своей неопубликованной работе «История царя В. Шуйского» он дал интересную характеристику последствий восстания Болотникова — «через 20 лет едва оное пламя утишить могли» . В своих комментариях к Судебнику Ивана Грозного Татищев высказал глубокую мысль о том, что Борис Годунов «не токмо крестьян, но и холопей невольными сделал: из чего великая беда приключилась и большею частию через то престол с жизнию всея своея фамилии потерял, а государство великое разорение претерпело» . Однако, подчеркивая необходимость и прогрессивность реформ в условиях абсолютной монархии, Татищев основную причину народных движений видел не в социальных противоречиях, а в отсутствии просвещения среди крестьянства .

Значительно большее внимание причинам событий начала XVII в. уделил М. М. Щербатов. Последовательный защитник дворянских прерогатив, М. М. Щербатов в своих трудах пытался доказать исключительное значение русского боярства в спасении самодержавия, а народные движения представить как проявление верности «роду старобытных властителей». Он всячески обеляет боярство, предавшее Бориса Годунова, восхваляет В. Шуйского и даже освобождение Москвы вторым земским ополчением представляет как инициативу князя Д. М- Пожарского . Следуя Татищеву, Щербатов считал народное движение порождением крепостнической политики Ивана Грозного и Бориса Годунова, но сама общественная борьба им объясняется пресечением «династии Рюриковичей».

Во второй половине XVIII в. специфическое, сугубо опорачивающее русский народ освещение времени крестьянской войны и иностранной интервенции характерно для иностранных писателей (Леклерка, а также Г. Миллера). Против этих попыток исказить историю России выступили русские патриоты — великий русский ученый М. В. Ломоносов и И. Болтин. М. В. Ломоносов решительно протестовал против одностороннего неблагоприятного для России освещения событий начала XVII в., которое давал Г. Миллер в «Опыте новейшей истории о России Г. Миллер, по словам М. В. Ломоносова, «больше всего высматривает пятна на одежде Российского тела, проходя многие истинные ее украшения» . И. Болтин, возражая против нелепых построений Леклерка, справедливо указывал на стремление польских феодалов поработить Россию, не стеснявшихся никакими средствами и использовавших сложность положения внутри России (всеобщая ненавпсть к В. Шуйскому, «внутренность России раздираема была междоусобиями», «повсюду молва, несогласие») .

Официальная историография начала XIX в. в лице Н. М. Карамзина в своей трактовке событий начала XVII в. сделала безусловный шаг назад даже по сравнению с Щербатовым. Если М. М. Щербатов пытался объяснить «коренные причины» «буйства народного», то для Карамзина, писавшего в обстановке обострения классовой борьбы, какой бы то ни было анализ народного движения безусловно исключался. Поэтому богатый новый материал, освещавший восстание Болотникова и иностранную интервенцию, использовался Карамзиным только для того, чтобы причиной всего «лихолетья» объявить династический кризис, породивший «ослепление», «разврат» людей «от черни до вельможного сана» .

Принципиально отличную оценку этим событиям давали дворянские революционеры первой половины XIX в. и выдающиеся представители русской революционно-демократической мысли. Декабристы Н. Муравьев, В. Кюхельбекер подвергли «Историю» Карамзина суровой критике, справедливо видя в нем историка русского абсолютизма. В борьбе против самодержавия и крепостничества все эти деятели русского революционного движения обращали внимание на бурные годы начала XVII в. Дворянские революционеры-декабристы не могли в силу ограниченности своего мировоззрения понять роль классовой борьбы в истории человеческого общества. Они опасались крестьянских восстаний, и только Пестель и члены Общества Соединенных Славян понимали, что революция — необходимое явление в развитии общества . Тем не менее, декабристы (П. Тургенев, М. Лунин, К. Рылеев и др.) приходили к мысли, что вершителем судеб страны является народ. Поэтому в оценке отдельных событий начала XVII в. они пытались выявить его роль и в исторических прецедентах старались найти примеры, доказывавшие, что право на власть можно получить только из рук народа .

Ярким отражением декабристской идеологии была трактовка событий начала XVII в., данная великим русским поэтом А. С. Пушкиным в драме «Борис Годунов». В противоположность Карамзину Пушкин изобразил Бориса Годунова в определенных социальных условиях; истинным героем трагедии Пушкина является народ, который относится к царю Борису резко отрицательно и выступает решающей силой в исторических событиях. Пушкив подчеркивал пропасть между царской властью и народом, который выступит не за права венценосцев, а пойдет за тем, кто ему посулит «старинный Юрьев день» .

С обострением идейно-политической борьбы в 40—60-х годах XIX в. В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов разработали основы исторической концепции революционной демократии. Они выступили против кавонов дворянско-буржуазной историографии, стремясь представить исторический процесс в виде прогресса человечества, обосновать неизбежность и правомерность революционвых взрывов, решающую роль народа в исторических событиях. Огромной заслугой В. Г. Белинского в разработке русской истории начала XVII в. была постановка вопроса о национальном движении, направленном на изгнание иноземных захватчиков. Критикуя Карамзина, Белинский не смог еще вскрыть внутренних классовых противоречий и значения крестьянской войны. Однако он подошел к пониманию непрочности государственного строя Русского государства в конце XVI в., когда отдельные представители аристократии (В. Шуйский) могли еще, хотя бы на время, осуществлять свои политические замыслы. Оценивая иностранную интервенцию как угрозу национальной независимости России, Белинский основной силой, спасшей страну и способствовавшей ее дальнейшему развитию, считал народ. В противовес самозванцам, которые «жалки и смешны не в одной политической истории», он с восхищением писал о народных вождях; Минину, по его словам, «Русь одолжена своим спасением»; «мясник, которому каждый боярин мог безнаказанно наплевать в лицо,... умел не только возбудить патриотический восторг сограждан, но и поддержать его, согласить партии, примирить вождей... и достигнуть своей цели» .

А. И. Герцен в критике самодержавного строя отводил огромное место разоблачению лживой, насаждаемой самодержавием теории официальной народности. Поэтому-то Герцен уделял большое внимание изучению «Смутного времени», при характеристике которого он отмечал не только события внешнеполитического порядка, но и наличие классовых противоречий. Одну из основных причин «Смутного времени» Герцен видел в усилении крепостничества; развивая этот вопрос, он писал, что «народ туго и нескоро восстает», но восстав, «он не играет, не шутит», так как ввиду обнищания ему нечего терять. По словам Герцена, помещики и царь воевали с крестьянами «как с неприятелем, против них посылают войска и пушки, их вешают сотнями». Отмечая подвиг Минина и Пожарского, возглавивших национальное движение против польских захватчиков, Герцен делал вывод, свидетельствующий о его понимании неразрешенное™ социальных противоречий в начале XVII в. в России: «Нижегородский мясник Минин и князь Пожарский спасли отечество...» Опровергая официальную историографию, Герцен убежденно считал, что «в 1612 г. Россия была спасена без царя» .

Дворянско-буржуазная историография середины и второй половины XIX в. осталась чужда концепции русской революционной демократии. В условиях угрозы крестьянской революции и проведения реформы 1861 г. теоретическая мысль представителей этой историографии была направлена на борьбу с народным движением. Законченные и характерные для этого направления теории о «Смутном времени» были высказаны наиболее крупным представителем «государственной» или историко-юридической школы С. М. Соловьевым. Всю свою схему С. М. Соловьев строил в плане развития «государственного порядка», борющегося против анархии. Его схема «Смутного времени» — это противопоставление «общественного и противообщественного элементов», борьба земских людей-собственников, которым было выгодно «поддерживать спокойствие... с так называемыми казаками, людьми безземельными, бродячими, которые разрознили своп интересы с интересами общества, которые хотели жить на счет общества, жить чужими трудами» . Таким образом, выдвигая на первый план «земских людей-собственников», борющихся за «порядок», Соловьев исключал какое бы то ни было объяснение народного недовольства, не говоря уже о признании исторической правомерности крестьянских восстаний. Он идеализировал крепостническую сущность самодержавия и отказывался видеть возможность ее уничтожения. Вполне естественно, что восстание народных (крестьянских) масс начала XVII в. С. М. Соловьевым оценивалось как «разбойное» (казацкое) движение, лишенное всякого социального смысла и направленное исключительно на грабеж прежде всего самих же крестьян. То же отрицание роли народных масс в историческом процессе заметно при объяснении Соловьевым причин ликвидации польской интервенции. Для Соловьева на первом плане стояли «лица правительственные», которым Россия была обязана освобождением от интервентов.

Не понимал причин событий начала XVII в. и Н. И. Костомаров .Яркое описание иностранной интервенции заслоняло в его трудах участие народа в борьбе против нее; не будучи в состоянии раскрыть монархическую фальсификацию роли замечательных народных вождей — Минина и Пожарского, он искажает историческое значение их в борьбе с иностранной интервенцией . Причины «Смуты» он выводил не из внутренних противоречий в России, а из внешнеполитических планов Польши. Он считал, что Польша не добилась успеха только благодаря своей неумной политике. «Если бы Сигизмунд действовал иначе, и Владислав был коронован в Москве, коренное перерождение русских пошло бы как по маслу» . Такой национальный нигилизм естественно вел Костомарова к утверждению о превосходстве польской цивилизации, о ее силе и могуществе.

В противовес концепциям «государственной» школы и Костомарова, выдающиеся революционеры-демократы — Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов в своих работах дали принципиально новое освещение событий «Смутного времени». Несмотря на то, что у Чернышевского и Добролюбова не было и не могло быть четкого представления о классах, им не раз удавалось подойти к правильному пониманию значения классовой борьбы. От произведений Чернышевского, как писал В. И. Ленин, «...веет духом классовой борьбы» . Характеризуя допетровскую Русь, Добролюбов и Чернышевский указывали на постоянные насильства, самоуправства и обман со стороны боярства и князей. Резкий и постоянный антагонизм между боярами и помещиками, с одной стороны, и крепостными крестьянами, с другой, — выявился в так называемое «Смутное время» начала XVII в.

Последний этап в развитии взглядов дворянско-буржуазной историографии на вопросы иностранной интервенции и крестьянской войны начала XVII в. связан с именами В. О. Ключевского и С. Ф. Платонова.

Взгляды Ключевского на время «Смуты», как на борьбу «всех классов русского общества», представляют шаг вперед по сравнению с взглядами Соловьева и Костомарова. В самом же понимании классов и трактовке классовой борьбы Ключевский стоял на позициях либерально-буржуазной социологии. Ему осталось чуждым представление о классовой структуре общества как закономерном выражении господства данного социально-экономического строя, определенных производственных отношений. Столь же чуждо Ключевскому и понимание прогрессивной роли классовой борьбы в истории общества. Для Ключевского, напротив, борьба классов несет в себе угрозу «распадения общества». Отсюда вытекает и трактовка Ключевским вопроса о причинах прекращения «Смуты»: «Смута, питавшаяся рознью классов земского общества, прекратилась борьбой всего земского общества со вмешавшимися во внутреннюю усобицу сторонними силами, противоземской и чуженарод- ной» .

Таким образом, и Ключевский с его концепцией «Смуты» остается в рамках традиционной для дворянско-буржуазной историографии схемы «разрушения» и «восстановления» государственного порядка.

Подобную же схему «Смуты» положил Платонов в основу своих «Очерков по истории Смуты»—большого исследования по социально-политической истории начала XVII в.

«Очерки» Платонова явились определенным итогом русской буржуазной исторической мысли по разработке истории России конца XVI — начала XVII в. На основе большого собранного материала Платонов с позиций буржуазной историографии впервые дал монографическое исследование событий конца XVI — начала XVII в.

В основе всей схемы Платонова лежит мысль о разрушении и нос- становлении государственного порядка, носителем которого являлось самодержавие. «Смута», по мысли Платонова, прекращается избранием «средними» слоями — дворянством и верхушкой посада — царя и поражением боярства с его «крамолой» и «анархической» черни.

Но в определении этапов «Смуты» Платонов отводил народному движению под руководством Болотникова уже самостоятельное место и видел в нем попытку социального переворота. Однако взглядам Платонова была чужда мысль об антагонистических классовых противоречиях, чуждо понятие «класса» в научном, марксистском смысле этого слова. Поэтому в объяснении причин восстания Болотникова Платонов не видел классового антагонизма и объяснял это восстание очень существенными, но частными моментами — борьбой за землю, крепостническими устремлениями «землевладельцев» .

Вслед за Платоновым шел и его ученик П. Г. Любомиров в своем специальном исследовании, посвященном важному моменту «Смуты» и написанном с позиций платоновской схемы — «Очерках истории Нижегородского ополчения». П. Г. Любомиров показал массовый характер второго ополчения в борьбе с иностранной интервенцией, но из этого правильного положения он делал выводы, свойственные буржуазной историографии. Основную задачу второго ополчения оп видел в стремлении «земских людей» «охранить внутренний мир, обеспечить порядок от нарушений его со стороны прежде всего самих же земских людей» . Такой порядок, по представлению Любомирова, могла осуществить и утвердить самодержавная власть.

В работах С. Ф. Платонова и его учеников проявился глубокий кризис буржуазной исторической науки в период империализма. Отчетливо реакционное «объяснение» событий начала XVII в. дал в «Очерках по истории русской культуры» один из идеологов русского империализма П. Н. Милюков. В условиях нарастания революционного движения начала XX в. П. И. Милюков стремился опорочить движение народных масс, видя в восставших под руководством И. Болотникова кондотьеров и считая единственной движущей силой того времени дворянство

Буржуазная историография оказала сильное влияние на Г. В. Плеханова, М. Н. Покровского и П. А. Рожкова. В своих воззрениях на историю России, в частности на историю «Смутного времени», Плеханов и Рожков оставались на немарксистских позициях. Г. В. Плеханов не видел революционной роли крестьянства в истории, социальные вопросы «Смутного времени» подменял вопросами экономического порядка. Следуя за буржуазной историографией, Плеханов видел в крестьянской войне движение казачества, не имевшего будущего и ведущего только к разорению страны, к упадку производительных сил. В своей характеристике «эпохи Смуты» Г. В. Плеханов, придерживавшийся теории о надклассовом характере русского самодержавия, ис дал анализа классового соотношения сил, остановившись только на борьбе дворянства с боярством за главенство в государстве .

Подобно Плеханову искажал историю крестьянской войны и иностранной интервенции М. Н. Покровский. Работая над «Русской историей с древнейших времен» в период своей наибольшей близости к идеалистической философии Маха, Богданова, Покровский в ряде случаев сделал шаг назад даже по сравнению с взглядами буржуазных историков. С особой силой порочный характер исторической концепции Покровского сказался в трактовке им событий периода крестьянской войны и польско-шведской интервенции конца XVI — начала XVII в.

Борис Годунов оказывается у Покровского не «дворянским», а чуть ли не «крестьянским царем», а Василий Шуйский из царя боярского превращается в «посадского царя». Точно так же Лжедмитрий I (у Покровского вслед за Костомаровым «Названный Димитрий») рассматривался не как ставленник польского панства, а как руководитель «дворянского восстания» против Бориса Годунова. Роль же польских феодалов в движении Лжедчитрия I Покровский видит лишь в том, что «польские сторонники» Лжедмитрия «гораздо больше доставляли ему хлопот, чем приносили пользы» .

С тех же немарксистских позиций решается Покровским и вопрос о восстании Болотникова. Для Покровского призывы Болотникова к восстанию — это лишь «демагогия» «предводителей восстания против Шуйского», которыми, по Покровскому, являются те же помещики. Поэтому ни о каком «общественном перевороте» как цели восстания Болотникова говорить нельзя.

Отрицая антифеодальный характер восстания Болотникова, Покровский вместе с тем превращает движение тушинского вора (второй этап польской интервенции) в «восстание общественных низов против общественного верха».

Покровский решает вопрос о втором ополчении с позиций отрицания национально-освободительного, патриотического характера этого движения.

С точки зрения Покровского, движение, возглавленное Мининым и Пожарским, было направлено не против польских интервентов, а было вызвано «страхом» «буржуазии» перед «наследником тушинского холопского царя», т. е. перед казачеством .

Свою глубоко порочную схему «Смуты» — схему, в которой немарксистская позиция в вопросе о крестьянстве сочетается с национальным нигилизмом в вопросе о польской интервенпии и о борьбе за национальную независимость Русского государства, Покровский в послереволюционные годы заменил новой еще более порочной схемой, в которой все события конца XVI — начала XVII в. объединяются под рубрикой «крестьянской революции», причем вождями этой революции оказываются Лжедмп- трий I и Лжедмитрий II, а Минин и Пожарский соответственно превращаются в вождей помещичьей контрреволюции.

Столь же неприемлема и трактовка «Смутного времени», даваемая Н. А. Рожковым. Вся история «Смутного времени» рассматривается Рожковым с точки зрения внутриполитической борьбы среди господствующего класса — дворянства и боярства, тогда как классовый антагонизм между феодалами и закрепощаемым крестьянством отмечался как момент сопутствующий, не основной. В угоду своей антимарксистской теории «дворянской революции» Рожков рассматривает начало XVII в. как один из этапов этой «революции», в которой народные массы выступали эпизодическими союзниками то одной, то другой партии феодального класса . По мысли Рожкова, Борис Годунов был свергнут боярством и «социальными низами», восстание Болотникова — это союз дворянства и народных масс, а поражение его обусловливается «сделкой боярства» с дворянством. Польскую интервенцию Рожков, следуя за Покровским, изображал как «дружбу» захватчиков с «взбунтовавшими казаками, крестьянами и холопами», а в освобождении Москвы видел результат союза дворян, посадских и зажиточного северного крестьянства.

Смотрите также:

Всемирная история