Русские поэты и писатели 20 века

Василий Шукшин

Разделы: Рефераты, сочинения, курсовые

Классическая литература

Биографический словарь

Писатели

     Весной,  в начале  сева, в Быстрянке появился  новый  па­рень  -- шофер

Пашка   Холманский.  Сухой,  жилистый,   лег­кий   на   ногу.   С   круглыми

изжелта-серыми смелыми глазами, с прямым тонким носом,  рябоватый, с  крутой

ломаной бровью, не  то  очень  злой,  не то  красивый. Смахивал на  какую-то

птицу.

     Пашка был  родом из кержаков, откуда-то  с верхних  сел по  Катуни,  но

решительно  ничего  не  усвоил  из  старомодного неповоротливого  кержацкого

уклада.

     В Быстрянку он попал так.

     Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай воз­вращался из города на

колхозном "газике". Посреди дороги  у них лопнула рессора. Прохоров, всласть

наругавшись   с  шо­фером,   стал  голосовать   попутным  машинам.   Две  не

остано­вились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу

     -- Куда?

     -- До Быстрянки.

     -- А Салтон -- это дальше или ближе?

     -- Малость ближе. А что?

     -- Садись до Салтона. Дорогу покажешь.

     -- Поехали.

     Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука -- на штурвале,

левая -- локтем --  на  дверце кабины. Смотрел  вперед, на дорогу, задумчиво

щурился.

     Полуторка летела на предельной скорости,  чудом минуя выбоины.  С одной

встречной машиной разминулись так  близко, что у председателя дух захватило.

Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился.

     -- Ты еще головы никогда не ломал? -- спросил Прохо­ров.

     -- А?.. Ничего.  Не трусь,  дядя. Главное в авиации что?  --  улыбнулся

шофер. Улыбка простецкая, добрая.

     -- Главное в авиации -- не трепаться, по-моему.

     -- Нет, не  то.  -- Парень совсем отпустил штурвал и полез в  карман за

папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит.

     Прохоров стиснул зубы и отвернулся.

     В этот момент полуторку основательно подкинуло.  Про­хоров инстинктивно

схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера.

     -- Ты!.. Авиатор!

     Парень опять улыбнулся.

     -- Уважаю скорость, -- признался он.

     Прохоров внимательно  посмотрел в  глаза  парню: парень чем-то нравился

ему.

     -- Ты в Салтон зачем едешь?

     -- В командировку.

     -- На сев, что ли?

     -- Да... помочь мужичкам надо.

     Хитрый  Прохоров  некоторое  время   молчал.  Закурил  тоже.  Он  решил

переманить шофера в свой колхоз.

     -- В сам Салтон или в район?

     -- В район. Деревня Листвянка... Хорошие места тут у вас.

     -- Тебя как зовут-то?

     -- Меня-то? Павлом. Павел Егорыч.

     -- Тезки с  тобой,  --  сказал Прохоров. -- Я  тоже  по батьке  Егорыч.

Поехали ко мне, Егорыч?

     -- То есть как?

     -- Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя.

Я тоже председатель. Листвянка -- это дыра, я  тебе должен сказать. А у  нас

деревня...

     -- Что-то не понимаю: у меня же в командировке ска­зано...

     -- Да какая тебе разница?! Я  тебе  дам  такой же доку­мент...  что  ты

отработал на  посевной --  все честь  по чести.  А  мы  с тем  председателем

договоримся. За ним как раз дол­жок имеется. А?

     -- Клуб есть? -- спросил Пашка.

     -- Клуб? Ну как же!

     -- Сфотографировано.

     -- Что?

     -- Согласен, говорю! Пирамидон.

     Прохоров заискивающе посмеялся.

     -- Шутник ты... (Один лишний шофер да  еще с машиной на посевной -- это

пирамидон, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч.

     -- Стараюсь. Значит, клубишко имеется?

     -- Имеется, Паша. Вот такой клуб -- бывшая церковь!

     -- Помолимся, -- сказал Пашка.

     Оба -- Прохоров и Пашка -- засмеялись.

     Так попал Павел Егорыч в Быстрянку.

     Жил Пашка  у Прохорова. Быстро сдружился  с хозяйкой,  женой Прохорова,

охотно беседовал с ней вечерами.

     --  Жена  должна  чувствовать!  -- утверждал  Пашка,  с  удо­вольствием

уписывая жирную лапшу с гусятиной.

     --  Правильно,  Егорыч,  --  поддакивал  Ермолай,  согнув­шись пополам,

стаскивая с ноги тесный сапог. -- Что это за жена, которая не чувствует?

     --  Если  я  прихожу домой,  -- продолжал Пашка,  --  так? --  усталый,

грязный  --  то-се, я должен  первым делом  видеть  энергичную  жену. Я  ей,

например: "Здорово, Маруся!" Она мне весело: "Здорово, Павлик! Ты устал?"

     -- А если она сама, бедная,  наработается за день, то  отку­да же у нее

веселье возьмется? -- замечала хозяйка.

     --  Все равно. А если  она грустная, кислая, я  ей говорю: пирамидон. И

меня потянет к другим. Верно, Егорыч?

     -- Абсолютно! -- поддакивал Прохоров.

     Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками.

     В клубе Пашка появился на  второй день после своего приезда.  Сдержанно

веселый,  яркий:  в  бордовой  рубахе  с  распахнутым  ворогом,  в  хромовых

сапогах-вытяжках,  в  воен­ной  новенькой  фуражке,  из-под козырька которой

русой хмелиной завивался чуб.

     --  Как здесь население... ничего? -- равнодушно  спросил он  у  одного

парня,  а сам ненароком обшаривал глазами тан­цующих: хотел знать, какое  он

произвел впечатление на "местное население".

     -- Ничего, -- ответил парень.

     -- А ты, например, чего такой кислый?

     -- А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? -- обиделся парень.

     Пашка миролюбиво оскалился:

     -- Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.

     -- Смотри, как бы тебе самому не навели тут.

     -- Ничего. -- Пашка подмигнул парню и продолжал  рас­сматривать девушек

и ребят в зале.

     Его тоже рассматривали.

     Пашка  такие   моменты   любил.  Неведомое,  незнакомое,  недружелюбное

поначалу волновало его. Больше всего, ко­нечно, интересовали девки.

     Танец кончился. Пары расходились по местам.

     -- Что за дивчина? -- спросил Пашка  у того же  парня; он  увидел Настю

Платонову, местную красавицу.

     Парень не захотел с ним разговаривать, отошел.

     Заиграли вальс.

     Пашка  прошел через весь  зал к Насте,  слегка  поклонился ей  и громко

сказал:

     -- Предлагаю на тур вальса!

     Все   подивились  изысканности  Пашки;   на  него   стали  смотреть   с

нескрываемым веселым интересом.

     Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо;

Пашка, не мигая, ласково смотрел на девушку.

     Закружились.

     Настя  была несколько тяжела  в  движениях, ленива. Зато Пашка  с  ходу

начал  выделывать  такого черта, что некоторые даже  перестали  танцевать --

смотрели на него.  Он  то приотпускал от  себя  Настю, то рывком приближал к

себе  и кру­жился,  кружился... Но окончательно  он доконал публику,  когда,

отойдя несколько от  Насти,  но  не  выпуская ее  руки  из  своей,  пошел  с

приплясом.

     Все так и ахнули. А Пашка смотрел куда-то выше  "мест­ного населения" с

таким видом,  точно  хотел  сказать:  "Это  еще не  все.  Будет когда-нибудь

настроение -- покажу кое-что. Умел когда-то".

     Настя раскраснелась, ходила все так же медленно, плавно.

     -- Ну и трепач ты! -- весело сказала она, глядя в глаза Пашке.

     Пашка ухом не повел.

     -- Откуда ты такой?

     -- Из Москвы, -- небрежно бросил Пашка.

     -- Все у вас там такие?

     -- Какие?

     -- Такие... воображалы.

     --   Ваша   серость    меня   удивляет,   --   сказал   Пашка,   вонзая

многозначительный ласковый взгляд  в  колодезную  глубину  темных загадочных

глаз Насти.

     Настя тихо засмеялась.

     Пашка был серьезен.

     -- Вы мне нравитесь, -- сказал он. -- Я такой идеал давно искал.

     -- Быстрый ты. -- Настя в упор посмотрела на Пашку.

     -- Я на полном серьезе!

     -- Ну и что?

     --  Я  вас  провожаю  сегодня  до  хаты.  Если  у   вас,  конечно,  нет

какого-нибудь другого хахаля. Договорились?

     Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой.  Паш­ка не обратил  на

это никакого внимания.

     Вальс кончился.

     Пашка  проводил девушку до  места, опять  изящно  покло­нился  и  вышел

покурить с парнями в фойе.

     Парни косились на него. Пашка знал, что так бывает всегда.

     -- Тут поблизости  забегаловки  нигде  нету?  -- спросил  он, подходя к

группе курящих.

     Парни молчали, смотрели на Пашку насмешливо.

     -- Вы что, языки проглотили?

     -- Тебе не кажется,  что ты здесь  слишком бурную дея­тельность развил?

-- спросил тот самый парень, с которым Пашка говорил до танца.

     -- Нет, не кажется.

     -- А мне кажется.

     -- Крестись, если кажется.

     Парень нехорошо прищурился.

     -- Выйдем на пару минут... потолкуем?

     Пашка отрицательно качнул головой.

     -- Не могу.

     -- Почему?

     --  Накостыляете  сейчас  ни  за что... Потом  когда-нибудь  потолкуем.

Вообще-то  чего  вы на меня  надулись? Я, кажется,  никому  еще на мозоль не

наступал.

     Парни не  ожидали  такого  поворота.  Им  понравилась  Пашкина прямота.

Понемногу разговорились.

     Пока разговаривали, заиграло  танго,  и Настю пригласил другой  парень.

Пашка с остервенением растоптал окурок. Тут ему рассказали, что у Насти есть

жених, инженер из Москвы, и что,  кажется, у них дело идет к свадьбе.  Пашка

внима­тельно  следил за Настей и,  казалось,  не  слушал, что  ему го­ворят.

Потом сдвинул фуражку на затылок, прищурился.

     -- Посмотрим, кто кого сфотографирует, -- сказал он и поправил фуражку.

-- Где он?

     -- Кто?

     -- Инженеришка.

     -- Его нету сегодня.

     -- Я интеллигентов одной левой делаю.

     Танго кончилось.

     Пашка прошел к Насте.

     -- Вы мне не ответили на один вопрос.

     -- На какой вопрос?

     -- Я вас провожаю сегодня до хаты?

     -- Я одна дойду. Спасибо.

     Пашка  сел рядом с девушкой. Круглые кошачьи глаза  его  опять смотрели

серьезно.

     -- Поговорим, как жельтмены.

     -- Боже мой, -- вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой конец зала.

     Пашка   смотрел  ей  вслед.  Слышал,  как   вокруг  него  сочув­ственно

посмеивались. Он не  чувствовал позора. Только ста­ло  больно  под ложечкой.

Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба.

     На следующий день к вечеру Пашка  нарядился  пуще прежнего: попросил  у

Прохорова вышитую  рубаху,  перепо­ясал ее синим шелковым пояском с кистями,

надел  свои диа­гоналевые синие галифе, бостоновый пиджак --  и  появился  в

здешней   библиотеке.   (Настя   работала   библиотекарем,   о   чем   Пашка

заблаговременно узнал.)

     --  Здравствуйте!  --  солидно сказал  он, входя  в  простор­ную  избу,

служившую и библиотекой, и избой-читальней одновременно.

     В библиотеке  была  только Настя, и  у  стола сидел  моло­дой  человек,

смотрел "Огонек".

     Настя поздоровалась с Пашкой и улыбнулась ему, как старому знакомому.

     Пашка подошел к  ее столу и начал  спокойно рассматри­вать книги --  на

Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с "Огоньком"  и есть тот самый

инженер, жених Насти.

     --  Почитать что-нибудь? --  спросила Настя, несколько удивленная  тем,

что Пашка не узнал ее.

     -- Да, надо, знаете...

     -- Что хотите? -- Настя невольно перешла на "вы".

     -- "Капитал" Карла Маркса. Я там одну главу не дочитал.

     Парень отложил "Огонек" и посмотрел на Пашку.

     Настя хотела засмеяться, но, увидев  строгие  Пашкины  глаза,  сдержала

смех.

     -- Как ваша фамилия?

     -- Холманский  Павел Егорыч. Год  рождения тысяча  де­вятьсот  тридцать

пятый, водитель-механик второго класса.

     Пока Настя записывала все  это, Пашка  незаметно искоса разглядывал ее.

Потом оглянулся.  Инженер  наблюдал  за  ним.  Встретились  взглядами. Пашка

растерялся и... подмигнул ему.

     -- Кроссвордами занимаемся?

     Инженер не сразу нашелся что ответить.

     -- Да... А вы, я смотрю, глубже берете.

     -- Между прочим, Гена, он тоже из Москвы, -- сказала Настя.

     -- Ну?!  -- Гена искренне обрадовался.  -- Вы давно оттуда?  Расскажите

хоть, что там нового.

     Пашка излишне долго расписывался в карточке. Молчал.

     --  Спасибо, --  сказал он Насте. Подошел к столу швыр­нул толстый том,

протянул Гене руку. -- Павел Егорыч.

     -- Гена. Очень рад!

     --  Москва-то?  --  переспросил  Пашка,  придвигая  к  себе   несколько

журналов.  --   Шумит  Москва,  шумит...  --  И  сразу,  не  давая  инженеру

опомниться, затараторил: -- Люблю смешные журналы! Особенно  про алкоголиков

-- так разри­суют всегда...

     -- Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы?

     -- Из Москвы-то? -- Пашка перелистнул страничку жур­нала. -- А я там не

бывал сроду. Девушка меня с кем-то спу­тала.

     -- Вы же мне вчера в клубе сами говорили! -- изумилась Настя.

     Пашка глянул на нее.

     -- Что-то не помню.

     Настя посмотрела на Гену, Гена -- на Пашку.

     Пашка разглядывал картинки.

     -- Странно, -- сказала Настя. -- Значит, мне приснилось.

     -- Бывает, -- согласился Пашка, продолжая рассматри­вать журнал. -- Вот

пожалуйста -- очковтиратель, -- сказал он, подавая журнал Гене. -- Кошмар!

     Гена улыбнулся.

     -- Вы на посевную к нам?

     -- Так точно. -- Пашка оглянулся на Настю: та с интере­сом разглядывала

его. Пашка отметил это. -- Сыграем в пеш­ки? -- предложил он инженеру

     -- В пешки? -- удивился инженер. -- Может, в шахматы?

     -- В шахматы скучно, -- сказал Пашка (он не умел в шах­маты). -- Думать

надо. А в пешечки раз, два -- и готово.

     -- Можно и в пешки, -- согласился Гена и посмотрел на Настю.

     Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним.

     -- За фук берем? -- спросил Пашка.

     -- Как это?

     -- За то, что человек прозевает, когда ему надо рубить, берут пешку, --

пояснила Настя.

     -- А-а... Можно брать. Берем.

     Пашка быстренько расставил шашки на доске. Взял две, спрятал за спиной.

     -- В какой?

     -- В левой.

     -- Ваша не пляшет. -- Ходил первым Пашка.

     -- Сделаем так,  -- начал он, устроившись  удобнее на сту­ле: выражение

его  лица  было  довольное  и  хитрое. -- Здесь курить, конечно,  нельзя? --

спросил он Настю.

     -- Нет, конечно.

     --  По  -- что?  -- нятно! -- Пашка пошел второй. -- Сдела­ем некоторый

пирамидон, как говорят французы.

     Инженер  играл   слабо,  это  было  видно   сразу.   Настя  стала   ему

подсказывать. Он возражал против этого.

     -- Погоди! Ну так же нельзя, слушай... зачем же подска­зывать?

     -- Ты же неверно ходишь!

     -- Ну и что! Играю-то я.

     -- Учиться надо.

     Пашка улыбался. Он ходил уверенно, быстро.

     -- Вон той, Гена, крайней, -- опять не стерпела Настя.

     -- Нет, я не могу  так! -- возмутился  Гена. -- Я  сам только что хотел

этой, а теперь не пойду принципиально.

     -- А чего ты волнуешься-то? Вот чудак!

     -- Как же мне не волноваться?

     -- Волноваться вредно, -- встрял Пашка и подмигнул не­заметно Насте.

     Настя покраснела.

     -- Ну и проиграешь сейчас! Принципиально.

     --  Нет,  зачем?..  Тут  еще полно  шансов  сфотографировать  меня,  --

снисходительно сказал Пашка. -- Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить.

     -- Теперь проиграл, -- с досадой сказала Настя.

     -- Занимайся своим  делом! --  обиделся  Гена. -- Нельзя же так в самом

деле. Отойди!

     -- А еще инженер. -- Настя встала и пошла к своему месту.

     -- Это уже... не остроумно. При чем тут инженер-то?

     -- Боюсь ему понравиться-а, -- запела Настя и ушла в глубь библиотеки.

     -- Женский пол, -- к чему-то сказал Пашка.

     Инженер спутал на доске шашки, сказал чуть охрипшим голосом:

     -- Я проиграл.

     -- Выйдем покурим? -- предложил Пашка.

     -- Пойдем.

     В сенях, закуривая, инженер признался:

     -- Не понимаю: что за натура? Во все обязательно вме­шивается.

     -- Ничего, -- неопределенно сказал Пашка. -- Давно здесь?

     -- Что?

     -- Я, мол, давно здесь живешь-то?

     -- Живу-то? Второй месяц.

     -- Жениться хочешь?

     Инженер с удивлением глянул на Пашку.

     -- На ней? Да. А что?

     -- Ничего. Хорошая девушка. Она любит тебя?

     Инженер вконец растерялся.

     -- Любит?.. По-моему, да.

     Помолчали.  Пашка курил  и сосредоточенно смотрел  на кончик  сигареты.

Инженер хмыкнул и спросил:

     -- Ты "Капитал" действительно читаешь?

     --  Нет,  конечно. -- Пашка небрежно прихватил губами  сигаретку  --  в

уголок  рта,  сощурился,  заложил   ладони  за  по­ясок,  коротким,  быстрым

движением расправил рубаху. -- Может, в кинишко сходим?

     -- А что сегодня?

     -- Говорят, комедия какая-то.

     -- Можно.

     -- Только это... пригласи  ее... -- Пашка кивнул  на  дверь библиотеки,

нахмурился участливо.

     -- Ну а как  же! -- тоже серьезно сказал  инженер. -- Я сей­час зайду к

ней... поговорю...

     -- Давай, давай!

     Инженер ушел,  а Пашка  вышел на  крыльцо,  облокотился о перила и стал

смотреть на улицу.

     ... В кино сидели вместе все трое. Настя -- между инже­нером и Пашкой.

     Едва только погасили свет, Пашка придвинулся ближе к Насте и взял ее за

руку.  Настя молча отняла руку и отодвину­лась. Пашка как ни в чем не бывало

стал смотреть на экран. Посмотрел минут десять и опять стал осторожно искать

руку Насти. Настя вдруг придвинулась к нему и едва слышно шеп­нула на ухо:

     -- Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб.

     Пашка моментально убрал руку.

     Посидел еще минут пять. Потом наклонился к Насте и тоже шепотом сказал:

     -- У меня сердце разрывается, как осколочная граната.

     Настя тихонько  засмеялась.  Пашка  опять  начал искать ее руку.  Настя

обратилась к Гене:

     -- Дай я пересяду на твое место.

     --  Загораживают, да? Эй,  товарищ, убери свою  голову! -- распорядился

Пашка.

     Впереди сидящий товарищ "убрал" голову.

     -- Теперь ничего?

     -- Ничего, -- сказала Настя.

     В зале было шумно. То и дело громко смеялись.

     Пашка  согнулся  в  три погибели,  закурил  и  стал  торопли­во глотать

сладкий дым.  В светлых лучах отчетливо закучеря­вились синие облачка. Настя

толкнула его в бок:

     -- Ты что?

     Пашка  погасил папироску... Нашел  Настину  руку, с си­лой пожал ее  и,

пригибаясь, пошел к выходу. Сказал на ходу Гене:

     -- Пусть эту комедию тигры смотрят.

     На улице Пашка расстегнул ворот рубахи, закурил. Мед­ленно пошел домой.

Дома, не раздеваясь, прилег на кровать.

     -- Ты чего такой грустный? -- спросил Ермолай.

     -- Да так... -- сказал  Пашка. Полежал несколько минут и вдруг спросил:

-- Интересно, сейчас женщин воруют или нет?

     -- Как это? -- не понял Ермалай.

     -- Ну как раньше... Раньше ведь воровали?

     -- А-а! Черт его знает! А  зачем  их воровать-то? Они и  так, по-моему,

рады, без воровства.

     --  Это  конечно.  Я  так  просто, --  согласился  Пашка.  Еще  немного

помолчал. -- И статьи, конечно, за это никакой нет?

     -- Наверно. Я не знаю, Павел.

     Пашка встал  с кровати,  заходил  по  комнате. О чем-то со­средоточенно

думал.

     -- В жизни раз бывает восемна-адцать лет, -- запел он вдруг. -- Егорыч,

на -- рубаху. Сэнк-ю!

     -- Чего вдруг!

     -- Так.  -- Пашка скинул вышитую  рубаху Прохорова, надел свою. Постоял

посреди комнаты, еще подумал. -- Сфотографировано, Егорыч!

     -- Ты что, девку какую-нибудь надумал украсть? -- спро­сил Ермолай.

     Пашка засмеялся, ничего не сказал, вышел на улицу.

     Была  сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало.

Лаяли собаки. Тарахтел где-то движок.

     Пашка вошел в РТС, где стояла его машина.

     Во дворе РТС его окликнули.

     -- Свои, -- сказал Пашка.

     -- Кто свои?

     -- Холманский.

     -- Командировочный, что ль?

     -- Ну.

     В круг света вышел дедун сторож, в тулупе, с берданкой.

     -- Ехать, что ль?

     -- Ехать.

     -- Закурить имеется?

     -- Есть.

     Закурили.

     -- Дождь, однако, ишо будет, -- сказал дед и  зевнул. -- Спать клонит в

дождь.

     -- А ты спи, -- посоветовал Пашка.

     -- Нельзя. Я тут давеча соснул было, дак заехал этот...

     Пашка прервал словоохотливого старика:

     -- Ладно, батя, я тороплюсь.

     -- Давай, давай. -- Старик опять зевнул.

     Пашка завел свою полуторку и выехал со двора РТС.

     Он знал, где живет Настя -- у самой реки над обрывом.

     Днем разговорились с  Прохоровым,  и  он  показал Пашке этот дом. Пашка

запомнил, что окна горницы выходят в сад.

     Сейчас Пашку волновал один вопрос: есть у Платановых собака или нет?

     На улицах в деревне  никого  не было.  Даже парочки по­прятались. Пашка

ехал на малой скорости, опасаясь влететь куда-нибудь.

     Подъезжая  к  Настиному  дому, он совсем почти сбросил  газ,  вылез  из

кабины. Мотор не заглушил.

     -- Так, -- негромко сказал он и потер ладонью грудь: он волновался.

     Света не было в доме. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые

деревья   слабо   мерцающие   темные   окна  горницы.  Сердце  Пашки  громко

заколотилось.

     "Только бы собаки не было".

     Он  кашлянул, осторожно  потряс  забор -- во  дворе молча­ние.  Тишина.

Каплет с крыши.

     "Ну, Пашка... или сейчас в лоб получишь, или..."

     Он тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал сзади

приглушенное ворчание своей  верной полуторки, свои шаги  и  громкую капель.

Весна исходила соком. Пахло погребом.

     Пашка, пока шел по саду, мысленно пел песню про во­семнадцать лет, одну

и ту же фразу: "В жизни раз бывает во­семнадцать лет". Он весь  день сегодня

пел эту песню.

     Около  самых окон под  его ногой  громко  треснул сучок.  Пашка  замер.

Тишина. Каплет.  Пашка сделал последние два шага и стал в простенке. Перевел

дух.

     "Одна она тут спит или нет?" -- возник новый вопрос.

     Он  вынул  фонарик,  включил  и  направил  в окно. Желтое  пятно  света

поползло по стенкам,  вырывая  из тьмы отдель­ные предметы: печка-голландка,

дверь, кровать... Пятно дрогнуло и  замерло. На кровати кто-то  зашевелился,

поднял голову -- Настя. Не испугалась. Легко вскочила и пошла к окну в одной

ночной рубашке. Пашка выключил фонарик.

     Настя откинула крючки и раскрыла окно.

     Из горницы пахнуло застойным сонным теплом.

     --  Ты что? --  спросила  она  негромко. Голос ее насторо­жил Пашку  --

какой-то отчужденный.

     "Неужели  узнала?" -- испугался он. Он хотел, чтобы его  принимали пока

за другого. Он молчал.

     Настя отошла  от окна. Пашка включил  фонарик.  Настя прошла  к  двери,

закрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь.

     "Не узнала. Иначе не разгуливала бы в одной рубахе".

     Пашка услышал  запах  ее  волос.  В  голову  ударил горячий  туман.  Он

отстранил ее и полез в окно.

     -- Додумался? -- сказала Настя слегка потеплевшим го­лосом.

     "Додумался, додумался, -- думал Пашка. -- Сейчас будет цирк".

     --  Ноги-то вытри,  -- сказала Настя,  когда  Пашка  влез в  горницу  и

очутился с ней рядом.

     Пашка продолжал молчать. Обнял ее, теплую,  мягкую.  Так сдавил, что  у

ней лопнула на рубашке какая-то тесемка.

     -- Ох, -- глубоко вздохнула Настя, -- что ж ты делаешь? Шальной!..

     Пашка начал ее  целовать. И  тут что-то случилось  с Нас­тей: она вдруг

вывернулась из его объятий, отскочила,  судо­рожно зашарила  рукой по стене,

отыскивая выключатель.

     "Все. Конец". Пашка приготовился к самому худшему: сейчас она закричит,

прибежит ее отец и будет  его фотогра­фировать. Он отошел на всякий случай к

окну.

     Вспыхнул  свет.  Настя  настолько  была  поражена,   что  по­началу  не

сообразила, что стоит перед посторонним челове­ком почти нагая.

     Пашка ласково улыбнулся ей.

     -- Испугалась?

     Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке.

Не успел  он  подумать о чем-либо, как ощутил  на левой  щеке  сухую горячую

пощечину. И тотчас такую же -- на правой.

     Потом некоторое время стояли друг против друга, смот­рели... У Насти от

гнева  расцвел  на щеках яркий румянец. Она была  поразительно красива в эту

минуту.

     "Везет инженеру", -- невольно подумал Пашка.

     -- Сейчас же убирайся отсюда! -- негромко приказала Настя.

     Пашка понял, что она не будет кричать -- не из таких.

     --  Побеседуем,  как  жельтмены,  -- заговорил Пашка, за­куривая. --  Я

могу, конечно, уйти, но  это банально. Это се­рость. -- Он  бросил спичку  в

окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что

Настя  возьмет  в руки  какой-нибудь  тяжелый  предмет  и  снова  пред­ложит

убираться.  От волнения  Пашка стал прохаживаться  по горнице --  от окна  к

столу и  обратно.  --  Я влюблен,  так. Это факт, а не  реклама. И я  одного

только не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу легко

стать  Героем Социалистического Труда. Надо  только  сказать мне  об этом. И

все. Зачем же  тут  аплодисменты устраивать? Со­бирайся  и поедем  со  мной.

Будем жить  в городе. -- Пашка  остановился. Смотрел  на Настю  серьезно, не

мигая. Он лю­бил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил.

     Она поняла это.

     ~ Какой же ты  дурак, парень, -- грустно и просто сказа­ла она. -- Чего

ты мелешь тут? -- Она села  на стул. -- Натво­рил делов и еще философствует,

ходит. Он  любит!.. -- Настя  странно как-то  заморгала,  отвернулась. Пашка

понял: запла­кала.  -- Ты любишь, а я, по-твоему,  не люблю? -- Настя рез­ко

повернулась к нему -- в глазах слезы.

     Она была на редкость, на удивление красива. И тут Паш­ка понял: никогда

в жизни ему не  отвоевать ее. Всегда у  него  так: как что чуть посерьезнее,

поглубже -- так не его.

     -- Чего ты плачешь?

     --  Да потому, что вы только о себе  думаете... эгоисты не­счастные! Он

любит! -- Она вытерла слезы. -- Любишь, так уважай хоть немного, а не так...

     -- Что же я такого сделал? В окно залез -- подумаешь! Ко всем лазят...

     --  Не  в  окне дело.  Дураки вы все, вот  что. Тот дурак то­же... весь

высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался.

     -- Как уезжать? Куда? -- Пашка понял, кто этот дурак.

     -- Куда... Спроси его!

     Пашка нахмурился.

     -- На полном серьезе?

     Настя опять вытерла ладошкой  слезы,  ничего не сказала. Пашке стало до

того жалко ее, что под сердцем заныло.

     -- Собирайся! -- приказал он.

     Настя вскинула на него удивленные глаза.

     --  Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что  такое любовь

человеческая.

     -- Сиди уж... не трепись!

     --  Послушайте, вы!.. Молодая, интересная... --  Пашка приосанился.  --

Мне  можно съездить по  физиономии,  так?  Но слова вот  эти  дурацкие  я не

перевариваю. Что значит -- не трепись?

     -- Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая...

     -- Наплевать. Одевайся. На -- кофту! Пашка снял со  спинки стула кофту,

бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности.

     Пашка опять заходил по горнице.

     --  Из-за  чего  же   это  он   приревновал?   --  спросил  он  не  без

самодовольства.

     -- Танцевали... ему сказал кто-то. Потом в кино шепта­лись. Он же дурак

набитый.

     -- Что же ты не могла ему объяснить?

     -- Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду.

     Пашка остановился.

     -- Считаю до трех: раз, два... А то целоваться полезу!

     -- Я те полезу! Что ты ему скажешь?

     -- Я знаю что!

     -- А я к чему там?

     -- Надо.

     -- Да зачем?

     -- Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка.

     Настя надела кофту, туфли.

     -- Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас...

     Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу.

     Полуторка ворчала на хозяина.

     -- Садись, ревушка-коровушка!.. Возись тут с вами по ночам.

     Пашке эта новая нежданная роль нравилась.

     Настя залезла в кабину

     -- Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то?

     -- Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем...

     -- Ну до чего ты, Павел...

     -- Что? -- строго спросил Пашка.

     -- Ничего.

     -- То-то. -- Пашка со скрежетом всадил скорость и по­ехал.

     ... Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно.

     -- Кто это?

     -- Я.

     -- Кто я?

     -- Пашка. Павел Егорыч.

     Инженер открыл дверь, впустил Пашку. Не скрывая удивления, уставился на

него.

     Пашка кивнул на стол, заваленный бумагами.

     -- Грустные стихи сочиняешь?

     -- Я не понимаю, слушай...

     -- Поймешь. -- Пашка сел к  столу, отодвинул локтем бу­маги. --  Любишь

Настю?

     -- Слушай!.. -- Инженер начал краснеть.

     -- Любишь. Значит, так: иди веди ее сюда -- она в маши­не сидит.

     -- Где? В какой машине?

     -- На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами не везет.

     Инженер быстро вышел на улицу, а  Пашка, Павел  Его­рыч, опустил голову

на руки и закрыл глаза.  Он как-то сразу устал. Опять  некстати  вспомнились

надоевшие слова: "В жизни раз бывает..." В груди противно заболело.

     Вошли инженер с Настей.

     Пашка поднялся. Некоторое  время  смотрел на  них, как будто  собирался

сказать напутственное слово.

     -- Все? -- спросил он.

     -- Все, -- ответил инженер.

     Настя улыбнулась.

     -- Вот так, -- сердито сказал Пашка. -- Будьте здоро­вы. -- Он  пошел к

выходу.

     -- Куда ты? Погоди!.. -- запротестовал инженер. Пашка, не  оглянувшись,

вышел.

     Уезжал Пашка из этой  деревни.  Уезжал в  Салтон. Прохорову он подсунул

под  дверь записку  с адресом  автобазы, куда просил прислать справку о том,

что  он отработал  честно  три дня на посевной.  Представив себе,  как будет

огорчен Прохо­ров его отъездом, Пашка дописал в конце: "Прости меня, но я не

виноват".

     Пашке было грустно. Он беспрерывно курил.

     Пошел мелкий дождь.

     У  Игренева,  последней  деревни  перед  Салтоном, на  до­роге  впереди

выросли две человеческие фигуры. Замахали руками.

     Пашка остановился.

     Подбежали молоденький офицер с девушкой.

     -- До Салтона подбрось, пожалуйста! -- Офицер был чем-то очень доволен.

     -- Садись!

     Девушка залезла в кабину и  стала  вертеться, отряхивать­ся.  Лейтенант

запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали.

     Пашка  искоса  разглядывал девушку  --  хорошенькая, бе­лозубая,  губки

бантиком -- прямо куколка! Но до Насти ей далеко.

     -- Куда это на ночь глядя? -- спросил Пашка.

     -- В гости, -- охотно  откликнулась девушка. И высуну­лась из кабины --

опять говорить со своим дружком. -- Са­ша? Саш!.. Как ты там?!

     -- В ажуре! -- кричал из кузова лейтенант.

     -- Что, дня не хватает? -- опять спросил Пашка.

     -- Что? -- Девушка мельком глянула на него и опять: -- Саша? Саш!..

     --  Все  начисто  повлюблялись,  --  проворчал  Пашка.  --  С  ума  все

посходили. -- Он вспомнил опять Настю: совсем недавно она сидела с ним рядом

-- чужая. И эта чужая.

     -- Саша! Саш!..

     "Саша! Саш! -- съехидничал про себя Пашка. -- Твой Са­ша и так сам себя

не помнит от радости. Пусти сейчас -- впе­ред машины побежит".

     -- Я представляю, что там сейчас будет! -- кричал из ку­зова Саша.

     Девушка так и покатилась со смеху.

     "Нет, люди все-таки ненормальными  становятся в это время", --  сердито

думал Пашка.

     Дождь припустил сильнее.

     -- Саша! Как ты там?!

     -- Порядок! На борту порядок!

     -- Скажи ему --  там под баллоном брезент  есть -- пусть  накроется, --

сказал Пашка.

     Девушка чуть не вывалилась из кабины.

     -- Саша! Саш!.. Под баллоном какой-то брезент!.. На­кройся!

     -- Хорошо! Спасибо!

     --  На здоровье,  --  сказал Пашка, закурил и  задумался,  всматриваясь

прищуренными глазами в дорогу.