славянских топонимов Новгородской земли

 

Топонимия Новгорода

 

 

Краткие выводы

 

 

 

Проведенное словообразовательное и этимологическое исследование претендует на то, что чтобы считаться в достаточной мере исчерпывающим для некоторых категорий славянских топонимов Новгородской земли, образованных от личных имен. К этим категориям относится прежде всего йотово-посессивная и посессивно-патронимическая (на -ичи/-ицы) топонимия от древнеславянских антропонимических композитов и сходных с ними префиксально-корневых имен, топонимия с элементами -гощ-/-гост-, урбанонимия Новгорода XI-XV вв., связанная с улицами. В меньшем объеме была привлечена к рассмотрению архаическая древнерусская топонимия, которая базируется на усеченных, усеченно-суффиксальных и неусеченных простых личных именах, дохристианских и отчасти христианских.

 

Это зависело от разных факторов. Один из них - относительная многочисленность соответствующих топонимических образований (особенно образований с -ов-/-ев-, -ин- суффиксацией) на территории Новгородской земли, не позволяющая в отведенные сроки и объемы осветить такую топонимию с достаточной полнотой. Поиск и интерпретация топонимических архаизмов на базе гипокористик и неусеченных имен простой структуры порой затруднительны и неоднозначны по сравнению с анализом древних композитных названий. Главная трудность заключается в том, что антропонимы соответствующих типов нередко характеризуются более широкой, чем у композитов, хронологией - не только древнерусской (до XVI в.), но и старорусской.

 

Исследование было сосредоточено по преимуществу на названиях населенных пунктов, поскольку для второй важнейшей категории названий - гидронимии - характерна не столько деантропонимная, сколько деапеллятивная мотивированность. Полнота и достоверность словообразовательной, этимологической и ареальной разработки деантропо- нимных географических названий обеспечивалась не только широким привлечением межславянских топосоответствий, но и углубленным осмыслением и характеристикой собственно антропонимии, обусловившей названия.

 

При хронологизации топонимии, дифференциации топонимических архаизмов и сравнительно поздних (фоновых) образований необходима хронологическая стратификация как топооснов, так и топоформантов. Безусловно архаической является топонимическая *-/ь-модель, тесно ассоциируемая с композитной антропонимией. В рамках этой модели возникло немало рассмотренных в книге географических названий. Более широкие хронологические пределы имеют общеславянские посессивно-патронимический и катойконимический типы названий на -ичи/ -ицы, катойконимический тип на -'ане, однако старорусский период - время их постепенного угасания по крайней мере на новгородской территории. Деантропонимные названия на -ица/-ец тоже преимущественно ограничены древнерусским временем.

 

Модель деривации топонимов при помощи -ов-/-ев-, -ин- суффиксации и категория разнородных географических названий, равных личным именам (геогр. = личн.), оставались продуктивными вплоть до нашего времени, поэтому критерии архаичности соответствующих названий следует искать в топоосновах. Необходимым и достаточным условием при этом является опора на мотивировавшую названия собственно древнерусскую антропонимию, потерявшую функциональность на исследуемой новгородской территории в эпоху после подчинения Новгорода Москве. Разумеется, хронологическая стратификация личных наименований на основе одних только интралингвистических характеристик далеко не всегда оказывается надежной.

 

Учет внутренних, типологических характеристик личного имени обязательно должен верифицироваться антропонимическими данными письменных источников, которых, к счастью, с конца XV - нач. XVI в. сохранилось достаточное количество. За рамки настоящего исследования как правило была вынесена многочисленная ойконимия на -ово/-ево, -ино, производная от разнообразных форм христианских, реже - древнеславянских личных имен и деапеллятивных прозвищ, активно функционировавших, судя по письменности, в русских, прежде всего северо-западных говорах на протяжении XVI-XVIII вв., нашедших прямое отражение в русских диалектных материалах XIX-XX вв. и в современных фамильном и про- звищном антропонимиконах (Андрейцово, Волково, Гостюхино, Грохо- тово, Жданово, Истомино, Ляхово, Олексино, Позняково, Сергейково, Тиханово, Тучино, Шелгуново, Шилово и др.).

 

В книге, за редким исключением, не получили подробного освещения деантропонимные географические названия по деривационным моделям, не потерявшим или даже усилившим продуктивность на новгородской территории в старорусское время. К ним относятся модели на -иха (Агафониха, Брычиха, Максатиха), на -щина (Голубовщина, Родива- новщина, Семеновщина вместо средневекового Семеновского пог. в Уд- рицах Дер. пят.), на -'ата/-ата (Ерошата, Кармазята), на -ская, -ское (Алеховское, Нероновская, Обоедовская, Собакинская), на -овка (Окуловка, Панковка), на -и/-ы (Безуни, Бояры, Внучки, Кулики, Ляскуны, Орешенки). Остановимся подробнее на последней модели. т. н. родовых плюральных ойконимов. Названия на -и/-ы спорадически встречаются в писцовой документации XV-XVI вв., но в целом на исследуемой территории, в отличие от соседней Псковской земли, они достаточно редки и преимущественно сосредоточены в юго-западной части Новгородской земли, испытывающей непосредственное влияние псковских говоров.

 

Категория таких названий, имеющая общеславянский характер распространения (см. [Miklosich 1927, 123-124]), длительное время не теряет в Новгородской земле относительной продуктивности. Обращает на себя внимание тот факт, что в новгородской ойконимии на -и/-ы почти не отражены антропонимы только древнерусского времени, подавляющее большинство названий основаны на личных именах, употребительных и в старорусский период. Старописьменная документация свидетельствует о сохранявшейся в эпоху московских земельных описаний динамике появления ойконимии на -и/-ы; ср. хотя бы названия ряда новых поселений - починков, поставленных в XVI в.: Оничины, Омельяны, Дми- трони и др. [НПК V, 343; VI, 155, 147] (к личн. Онича < Аникей, Омель- ян / Емельян, Дмитроня < Дмитрии). Сравнение материалов писцовых книг с современными материалами позволяет судить о сохраняющемся влиянии данной деривационной модели не только в XVI в., но и в последующие столетия. Такой вывод позволяют сделать факты закрепления новых плюральных ойконимов на -и/-ы вместо старых посессивных и патронимических. Так, древнеписьменное йотово-посессивное геогр. Велиль сел. в верховьях Полы в документации XIX-ХХ вв. предстает как плюратив Велилы (см.), дер. Манцово Молвятицкого пог. Дер. пят. 1490-х гг. [НПК I, 664] сегодня известна как дер. Манцы Луговск. Мар.;

 

Буткиничи дер. в Пятницком стане Пусторжевского у. 1582/83 г. обозначена как Бутки на карте Генштаба 2-й пол. XIX - нач. XX в. (см. [Янин 1998, 147, № 437]); за дер. Ожеедово Молвятицкой вол. конца XV в. окончательно закрепилось в XVI в. название Ожееды (см.); дер. Мирохново Демонского пог. 1490-х гг. [НПК II, 505] позднее стала называться Мирохны (сегодня - дер. Заборовск. Валд.); геогр. Креково Мо- ревской вол. Дер. пят. [НПК II, 703, 726; ПКНЗ, 392], трансформировалось в совр. Окороки дер. Моисеевск. Мар. (см.). Подобные случаи можно приводить и дальше.

 

Одним из важнейших качеств рассмотренных в книге топонимических архаизмов является наличие у них отдаленных «кросс-языковых» и «кросс-диалектных» связей. Подробное ареальное осмысление славянской топонимической архаики Новгородской земли, очевидно, следует проводить после анализа, наряду с деантропонимными, и деапеллятив- ных образований (это тема следующей монографии), сейчас же ограничимся лишь предварительными наблюдениями общего характера. Новгородская деантропонимная топонимия позднепраславянского и древнерусского времени наиболее часто находит однозначные топонимические и антропонимические соответствия в восточной половине Белоруссии и в примыкающих к ней западнорусских областях (Псковская, Смоленская, частично Брянская обл.), на территории северо-запада Украины и в западнославянском ареале (Польша, Чехия, Словакия с частью Венгрии, Восточная Германия). Удельный вес выявленных в этой зоне топо- архаизмов можно принять за высокий. Средний уровень архаических ономастических схождений с Новгородской землей приходится на западную половину Белоруссии, на северо-восточную часть Украины (обычно не западнее Киева, не южнее Харькова), на русские земли в среднем и верхнем течении Десны и Сейма (Курская, частично Брянская обл.) и в обширных бассейнах Оки и Верхнего Поволжья на восток до Нижнего Новгорода. Территории севернее, восточнее и южнее обозначенных зон показывают низкий уровень топонимических архаизмов. В целом средний уровень архаических топонимических связей с Новгородской землей демонстрируют языки южнославянского ареала (болг., макед., сербохорв., словен.).

 

Не вдаваясь в детали полемики по поводу древней лингвоэтноисто- рии Русского Северо-Запада, подчеркнем несколько существенных моментов. Проведенный нами анализ новгородской деантропонимной топонимии не подтверждает известной гипотезы авторитетного археолога В.В.Седова о том, что «бассейны озер Ильмень и Псковское составляют общий ареал с Повисленьем, Чехией и Словакией», что «какая-то часть земледельческого населения, очевидно из Повисленья, переселилась в Ильменско-Псковские земли», пересекая области, занятые западно- балтскими (ятвяжско-прусскими) племенами [Седов 1999, 125, 126]. Зона наиболее выразительных и плотных раннеславянских топонимических соответствий Новгородской земли тянется сначала на юг от При- ильменья, затем поворачивает на юго-запад и запад, отчетливо показывая направление самых древних и традиционных языковых связей и обрисовывая преимущественные пути славянского проникновения на Северо-Запад из Галиции и Волыни по рекам Верхнего Поднепровья, главным образом по левобережным притокам Днепра. Славяне распространялись не напрямую через земли балтов, а отчасти огибая массив древнебалтийского населения в левобережье Припяти и в бассейне Немана, что в конечном итоге обусловило средний уровень архаических топонимических схождений западной половины Белоруссии с Новгородской землей. Наше исследование новгородских топонимических древностей деантропонимного происхождения, в сущности, подкрепляет вывод, полученный благодаря изучению верхнее-днепровской гидро- нимии, о том, что «западная часть Верхнего Поднепровья лежала в стороне от основных магистралей, по которым осуществлялось восточнославянское продвижение» [Топоров, Трубачев 1962, 20]. Применительно к сказанному вряд ли оправдано вести речь о славянском переселении к берегам Ильменя, о чем пишет В.В.Седов, поскольку это слово подразумевает быстрое, как бы одномоментное перемещение больших масс населения со старых мест обитания на новую отдаленную территорию. По-видимому, точнее будет говорить не о переселении, а о расселении, то есть о постепенном распространении небольших групп людей с окраины этнического ареала и обживании в первую очередь прилегающих пространств.

 

Добавим в поддержку сказанного о маршрутах раннеславянского расселения, что примерно такая же, хотя и более размытая поясная зона вырисовывается и на материале древнеславянских лексических схождений. На восточнославянской территории эта зона изолекс начинается от той части Русского Севера, которая преимущественно связана с новгородской колонизацией, а далее идет через Псковщину, Белоруссию, Полесье до Карпат [Толстой, 1977, 49-50]. Генерализация восточнославянских ареалов новгородской географической терминологии, проведенная в более ранних наших работах, тоже свидетельствует о наиболее прочных лексико-семантических связях новгородских (центральноприиль- менских) говоров с говорами южной ориентации: южнопсковскими, западнотверскими, смоленскими, брянскими, а из белорусских - с витебскими и могилевскими, но, что показательно, реже с центральными и северо-западными белорусскими [Васильев 1995, 164, 170-171; 2001, 205, 212]. Относительно территории Белоруссии ранее также было констатировано, на основе изучения лексики праславянского происхождения, что архаические языковые зоны в этой республике локализуются опять же в восточной (подчеркнем: не в западной!) части этноязыкового ареала: это Восточное Полесье, а также Витебская зона, которая тесно прилегает к южнопсковской, образуя с ней некую локальную единицу [ЭСБМ 1, 4].

 

Славянская деантропонимная топонимия с древнерусскими признаками структуры спорадически встречается также на территориях к северо-востоку и востоку от области бывших пятин Великого Новгорода. Появление такой топонимии здесь приемлемо объясняется новгородской и в меньшей мере ростово-суздальской экспансией.

 

Среди топонимических архаизмов, особенно среди образований от антропонимических композитов на -гость, обнаруживается достаточно фактов, не выходящих за пределы Новгородской земли, что позволяет поставить вопрос о чертах диалектного обособления изучаемого региона. В изучаемом пространстве Новгородской земли выделяются районы сгущения и разрежения архаической славянской топонимии. В частности, «гнездовое» сосредоточение топонимических архаизмов, наблюдаемое в таких районах, как Верхняя Молога, Среднее Помо- стье, Верхнее Полужье, нижнее и среднее течение Шелони, коррелирует с археологическими показателями значительной раннеславянской (древнерусской) освоенности данных территорий.

Новгородские названия деантропонимного происхождения, неопределенно трактуемые в качестве архаических или не относимые к архаическим, показывают другую картину межтерриториальных соответствий. Они более многочисленны, чем топонимические архаизмы, встречаясь вместе с ними на исконных, раннеславянских территориях, но характерной особенностью их является локализация в том числе на землях позднего русского заселения (отдаленные восточные районы Русского Севера вплоть до Урала, Среднее Поволжье, юг Европейской России).

 

 

К содержанию книги: Архаическая топонимия Новгородской земли

 

 Смотрите также:

 

Гидронимы и топонимы. Древние названия рек и озер.

Древнебалтийская топонимия в регионе новгородской земли. названия от славянских, от ранних, архаических, непродуктивных.

 

Новгород и Новгородская Земля. История и археология.  ТОПОНИМИЯ. развития топонимии...