Фифи, Аркадий, Катя. Иван Тургенев. Роман Отцы и дети

 

Вся библиотека >>>

Рассказы Тургенева >>>

 


Тургенев. Отцы и дети

Русская классическая литература

Иван Сергеевич

Тургенев


 

Отцы и дети

 

 

      XXV

 

 

 

     В  Никольском,  в  саду,  в  тени  высокого ясеня,  сидели на  дерновой

скамейке Катя с Аркадием; на земле возле них поместилась Фифи, придав своему

длинному телу  тот  изящный поворот,  который у  охотников слывет  "русачьей

полежкой".  И Аркадий и Катя молчали; он держал в руках полураскрытую книгу,

а она выбирала из корзинки оставшиеся в ней крошки белого хлеба и бросала их

небольшой семейке воробьев,  которые, с свойственной им трусливою дерзостью,

прыгали и  чирикали у  самых ее ног.  Слабый ветер,  шевеля в листьях ясеня,

тихонько двигал взад и вперед,  и по темной дорожке, и по желтой спине Фифи,

бледно-золотые пятна  света;  ровная тень  обливала Аркадия и  Катю;  только

изредка в ее волосах зажигалась яркая полоска.  Они молчали оба; но именно в

том,   как  они  молчали,  как  они  сидели  рядом,  сказывалось  доверчивое

сближение;  каждый из  них как будто и  не думал о  своем соседе,  а  втайне

радовался его близости.  И лица их изменились с тех пор,  как мы их видели в

последний раз: Аркадий казался спокойнее, Катя оживленнее, смелей.

     - Не  находите ли  вы,  -  начал Аркадий,  -  что ясень по-русски очень

хорошо назван:  ни одно дерево так легко и  ясно не сквозит на воздухе,  как

он.

     Катя подняла глаза кверху и промолвила:  "Да",  а Аркадий подумал: "Вот

эта не упрекает меня за то, что я красиво выражаюсь".

     - Я  не  люблю Гейне,  -  заговорила Катя,  указывая глазами на  книгу,

которую Аркадий держал в руках, - ни когда он смеется, ни когда он плачет; я

его люблю, когда он задумчив и грустит.

     - А мне нравится, когда он смеется, - заметил Аркадий.

     - Это  в  вас  еще  старые  следы  вашего  сатирического направления...

("Старые следы!  - подумал Аркадий. - Если б Базаров это слышал!") Погодите,

мы вас переделаем.

     - Кто меня переделает? Вы?

     - Кто?  -  Сестра;  Порфирий Платонович, с которым вы уже не ссоритесь;

тетушка, которую вы третьего дня проводили в церковь.

     - Не мог же я отказаться!  А что касается до Анны Сергеевны,  она сама,

вы помните, во многом соглашалась с Евгением.

     - Сестра находилась тогда под его влиянием, так же как и вы.

     - Как  и  я!  Разве вы  замечаете,  что  я  уже  освободился из-под его

влияния?

     Катя промолчала.

     - Я знаю, - продолжал Аркадий, - он вам никогда не нравился.

     - Я не могу судить о нем.

     - Знаете ли что,  Катерина Сергеевна?  Всякий раз,  когда я  слышу этот

ответ,  я ему не верю... Нет такого человека, о котором каждый из нас не мог

бы судить! Это просто отговорка.

     - Ну,  так я  вам скажу,  что он...  не  то  что мне не нравится,  а  я

чувствую, что и он мне чужой, и я ему чужая... да и вы ему чужой.

     - Это почему?

     - Как вам сказать... Он хищный, а мы с вами ручные.

     - И я ручной?

     Катя кивнула головой.

     Аркадий почесал у себя за ухом.

     - Послушайте, Катерина Сергеевна: ведь это, в сущности, обидно.

     - Разве вы хотели бы быть хищным?

     - Хищным нет, но сильным, энергическим.

     - Этого нельзя хотеть... Вот ваш приятель этого и не хочет, а в нем это

есть.

     - Гм! Так вы полагаете, что он имел большое влияние на Анну Сергеевну?

     - Да.  Но  над ней никто долго взять верх не  может,  -  прибавила Катя

вполголоса.

     - Почему вы это думаете?

     - Она очень горда...  я не то хотела сказать... она очень дорожит своею

независимостью.

     - Кто же ею не дорожит?  - спросил Аркадий, а у самого в уме мелькнуло:

"На что она?" -  "На что она?" -  мелькнуло и у Кати. Молодым людям, которые

часто и дружелюбно сходятся, беспрестанно приходят одни и те же мысли.

     Аркадий улыбнулся и, слегка придвинувшись к Кате, промолвил шепотом:

     - Сознайтесь, что вы немножко ее боитесь.

     - Кого?

     - Ее, - значительно повторил Аркадий.

     - А вы? - в свою очередь спросила Катя.

     - И я; заметьте, я сказал: и я.

     Катя погрозила ему пальцем.

     - Это  меня  удивляет,  -  начала она,  -  никогда сестра так  не  была

расположена к  вам,  как  именно теперь,  гораздо больше,  чем в  первый ваш

приезд.

     - Вот как!

     - А вы этого не заметили? Вас это не радует?

     Аркадий задумался.

     - Чем я  мог заслужить благоволение Анны Сергеевны?  Уж не тем ли,  что

привез ей письма вашей матушки?

     - И этим, и другие есть причины, которых я не скажу.

     - Это почему?

     - Не скажу.

     - О! я знаю: вы очень упрямы.

     - Упряма.

     - И наблюдательны.

     Катя посмотрела сбоку на Аркадия.

     - Может быть, вас это сердит? О чем вы думаете?

     - Я думаю о том,  откуда могла прийти вам эта наблюдательность, которая

действительно есть в вас. Вы так пугливы, недоверчивы; всех чуждаетесь...

     - Я  много жила  одна:  поневоле размышлять станешь.  Но  разве я  всех

чуждаюсь?

     Аркадий бросил признательный взгляд на Катю.

     - Все это прекрасно,  -  продолжал он,  -  но люди в вашем положении, я

хочу сказать с вашим состоянием,  редко владеют этим даром;  до них,  как до

царей, истине трудно дойти.

     - Да ведь я не богатая.

     Аркадий изумился и не сразу понял Катю.  "И в самом деле, имение-то все

сестрино!" - пришло ему в голову; эта мысль ему не была неприятна.

     - Как вы это хорошо сказали! - промолвил он.

     - А что?

     - Сказали хорошо; просто, не стыдясь и не рисуясь. Кстати: я воображаю,

в  чувстве человека,  который знает и  говорит,  что он  беден,  должно быть

что-то особенное, какое-то своего рода тщеславие.

     - Я  ничего этого не испытала по милости сестры;  я  упомянула о  своем

состоянии только потому, что к слову пришлось.

     - Так;  но  сознайтесь,  что  и  в  вас есть частица того тщеславия,  о

котором я сейчас говорил.

     - Например?

     - Например,  ведь вы,  - извините мой вопрос, - вы бы не пошли замуж за

богатого человека?

     - Если б я его очень любила... Нет, кажется, и тогда бы не пошла.

     - А!  вот видите! - воскликнул Аркадий и, погодя немного, прибавил: - А

отчего бы вы за него не пошли?

     - Оттого, что и в песне про неровнюшку поется.

     - Вы, может быть, хотите властвовать или...

     - О нет!  к чему это? Напротив, я готова покоряться, только неравенство

тяжело.  А  уважать себя и  покоряться -  это  я  понимаю;  это счастье;  но

подчиненное существование... Нет, довольно и так.

     - Довольно и так,  -  повторил за Катей Аркадий.  - Да, да, - продолжал

он,  -  вы недаром одной крови с Анной Сергеевной; вы так же самостоятельны,

как она;  но вы более скрытны.  Вы,  я уверен, ни за что первая не выскажете

своего чувства, как бы оно ни было сильно и свято...

     - Да как же иначе? - спросила Катя.

     - Вы одинаково умны; у вас столько же, если не больше, характера, как у

ней...

     - Не сравнивайте меня с сестрой,  пожалуйста, - поспешно перебила Катя,

- это  для  меня  слишком невыгодно.  Вы  как  будто  забыли,  что  сестра и

красавица,  и  умница,  и...  вам  в  особенности,  Аркадий  Николаевич,  не

следовало бы говорить такие слова, и еще с таким серьезным лицом.

     - Что значит это:  вам в особенности,  - и из чего вы заключаете, что я

шучу?

     - Конечно, вы шутите.

     - Вы думаете? А что, если я убежден в том, что я говорю? Если я нахожу,

что я еще не довольно сильно выразился?

     - Я вас не понимаю.

     - В  самом деле?  Ну,  теперь я вижу:  я точно слишком превозносил вашу

наблюдательность.

     - Как?

     Аркадий ничего не ответил и отвернулся,  а Катя отыскала в корзинке еще

несколько крошек и начала бросать их воробьям;  но взмах ее руки был слишком

силен, и они улетали прочь, не успевши клюнуть.

     - Катерина Сергеевна!  -  заговорил вдруг Аркадий, - вам это, вероятно,

все равно:  но знайте,  что я вас не только на вашу сестру,  -  ни на кого в

свете не променяю.

     Он встал и быстро удалился, как бы испугавшись слов, сорвавшихся у него

с языка.

     А  Катя  уронила обе  руки  вместе с  корзинкой на  колени и,  наклонив

голову,  долго  смотрела  вслед  Аркадию.  Понемногу алая  краска  чуть-чуть

выступила на  ее  щеки;  но  губы  не  улыбались,  и  темные глаза  выражали

недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.

     - Ты одна?  -  раздался возле нее голос Анны Сергеевны.  -  Кажется, ты

пошла в сад с Аркадием.

     Катя  не  спеша перевела свои глаза на  сестру (изящно,  даже изысканно

одетая,  она  стояла на  дорожке и  кончиком раскрытого зонтика шевелила уши

Фифи) и не спеша промолвила:

     - Я одна.

     - Я это вижу, - отвечала та со смехом, - он, стало быть, ушел к себе?

     - Да.

     - Вы вместе читали?

     - Да.

     Анна Сергеевна взяла Катю за подбородок и приподняла ее лицо.

     - Вы не поссорились, надеюсь?

     - Нет, - сказала Катя и тихо отвела сестрину руку.

     - Как ты торжественно отвечаешь!  Я думала найти его здесь и предложить

ему пойти гулять со  мною.  Он  сам меня все просит об этом.  Тебе из города

привезли ботинки,  поди примерь их:  я уже вчера заметила,  что твои прежние

совсем износились.  Вообще ты  не довольно этим занимаешься,  а  у  тебя еще

такие прелестные ножки!  И  руки  твои  хороши...  только велики;  так  надо

ножками брать. Но ты у меня не кокетка.

     Анна  Сергеевна  отправилась  дальше  по  дорожке,  слегка  шумя  своим

красивым платьем;  Катя поднялась со скамейки и,  взяв с  собою Гейне,  ушла

тоже - только не примерять ботинки.

     "Прелестные ножки, - думала она, медленно и легко всходя по раскаленным

от солнца каменным ступеням террасы,  - прелестные ножки, говорите вы... Ну,

он и будет у них".

     Но ей тотчас стало стыдно, и она проворно побежала вверх.

     Аркадий пошел по  коридору к  себе в  комнату;  дворецкий нагнал его  и

доложил, что у него сидит господин Базаров.

     - Евгений!  -  пробормотал почти  с  испугом Аркадий,  -  давно  ли  он

приехал?

     - Сию  минуту  пожаловали  и   приказали  о   себе  Анне  Сергеевне  не

докладывать, а прямо к вам себя приказали провести.

     "Уж не несчастье ли какое у нас дома?  -  подумал Аркадий и,  торопливо

взбежав по лестнице,  разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил,

хотя более опытный глаз,  вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но

осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною

шинелью на  плечах,  с  картузом на  голове,  сидел он  на  оконнице;  он не

поднялся и  тогда,  когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на

шею.

     - Вот неожиданно!  Какими судьбами!  -  твердил он, суетясь по комнате,

как человек,  который и сам воображает и желает показать, что он радуется. -

Ведь у нас все в доме благополучно, все здоровы, не правда ли?

     - Все у вас благополучно,  но не все здоровы, - проговорил Базаров. - А

ты не тараторь, вели принести мне квасу, присядь и слушай, что я тебе сообщу

в немногих, но, надеюсь, довольно сильных выражениях.

     Аркадий притих, а Базаров рассказал ему свою дуэль с Павлом Петровичем.

Аркадий очень удивился и  даже опечалился;  но не почел нужным это выказать;

он  только спросил,  действительно ли  не опасна рана его дяди?  и,  получив

ответ,  что  она  -  самая интересная,  только не  в  медицинском отношении,

принужденно улыбнулся,  а на сердце ему и жутко сделалось,  и как-то стыдно.

Базаров как будто его понял.

     - Да,  брат, - промолвил он, - вот что значит с феодалами пожить. Сам в

феодалы попадешь и  в рыцарских турнирах участвовать будешь.  Ну-с,  вот я и

отправился к "отцам", - так заключил Базаров, - и на дороге завернул сюда...

чтобы все это передать,  сказал бы я, если б я не почитал бесполезную ложь -

глупостью.  Нет,  я завернул сюда -  черт знает зачем.  Видишь ли,  человеку

иногда полезно взять себя  за  хохол да  выдернуть себя вон,  как  редьку из

гряды;  это я совершил на днях... Но мне захотелось взглянуть еще раз на то,

с чем я расстался, на ту гряду, где я сидел.

     - Я надеюсь,  что эти слова ко мне не относятся, - возразил с волнением

Аркадий, - я надеюсь, что ты не думаешь расстаться со мной.

     Базаров пристально, почти пронзительно взглянул на него.

     - Будто это  так  огорчит тебя?  Мне сдается,  что ты  уже расстался со

мною.  Ты такой свеженький да чистенький...  должно быть,  твои дела с Анной

Сергеевной идут отлично.

     - Какие мои дела с Анной Сергеевной?

     - Да разве ты не для нее сюда приехал из города,  птенчик?  Кстати, как

там подвизаются воскресные школы?  Разве ты не влюблен в  нее?  Или уже тебе

пришла пора скромничать?

     - Евгений,  ты  знаешь,  я  всегда был  откровенен с  тобою;  могу тебя

уверить, божусь тебе, что ты ошибаешься.

     - Гм!  Новое слово, - заметил вполголоса Базаров. - Но тебе не для чего

горячиться,  мне  ведь  это  совершенно все  равно.  Романтик сказал  бы:  я

чувствую,  что наши дороги начинают расходиться,  а я просто говорю,  что мы

друг другу приелись.

     - Евгений...

     - Душа моя,  это не беда;  то ли еще на свете приедается!  А теперь,  я

думаю,  не проститься ли нам?  С  тех пор как я  здесь,  я  препакостно себя

чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше. Кстати ж, я

не велел откладывать лошадей.

     - Помилуй, это невозможно!

     - А почему?

     - Я уже не говорю о себе; но это будет в высшей степени невежливо перед

Анной Сергеевной, которая непременно пожелает тебя видеть.

     - Ну, в этом ты ошибаешься.

     - А я,  напротив, уверен, что я прав, - возразил Аркадий. - И к чему ты

притворяешься? Уж коли на то пошло, разве ты сам не для нее сюда приехал?

     - Это, может быть, и справедливо, но ты все-таки ошибаешься.

     Но Аркадий был прав.  Анна Сергеевна пожелала повидаться с  Базаровым и

пригласила его к себе через дворецкого. Базаров переоделся, прежде чем пошел

к ней:  оказалось,  что он уложил свое новое платье так, что оно было у него

под рукою.

     Одинцова его приняла не в той комнате, где он так неожиданно объяснился

ей в любви, а в гостиной. Она любезно протянула ему кончики пальцев, но лицо

ее выражало невольное напряжение.

     - Анна  Сергеевна,  -  поторопился сказать Базаров,  -  прежде всего  я

должен вас  успокоить.  Перед вами смертный,  который сам  давно опомнился и

надеется, что и другие забыли его глупости. Я уезжаю надолго, и согласитесь,

хоть я  и не мягкое существо,  но мне было бы невесело унести с собою мысль,

что вы вспоминаете обо мне с отвращением.

     Анна Сергеевна глубоко вздохнула,  как человек, только что взобравшийся

на  высокую  гору,  и  лицо  ее  оживилось улыбкой.  Она  вторично протянула

Базарову руку, и отвечала на его пожатие.

     - Кто старое помянет,  тому глаз вон,  -  сказала она, - тем более что,

говоря по  совести,  и  я  согрешила тогда если не  кокетством,  так  чем-то

другим.  Одно слово:  будемте приятелями по-прежнему.  То был сон, не правда

ли? А кто же сны помнит?

     - Кто их помнит? Да притом любовь... ведь это чувство напускное.

     - В самом деле? Мне очень приятно это слышать.

     Так выражалась Анна Сергеевна, и так выражался Базаров; они оба думали,

что говорили правду.  Была ли правда,  полная правда,  в их словах? Они сами

этого не знали,  а  автор и подавно.  Но беседа у них завязалась такая,  как

будто они совершенно поверили друг другу.

     Анна  Сергеевна спросила,  между  прочим,  Базарова,  что  он  делал  у

Кирсановых?  Он чуть было не рассказал ей о своей дуэли с Павлом Петровичем,

но  удержался при мысли,  как бы  она не подумала,  что он интересничает,  и

отвечал ей, что он все это время работал.

     - А  я,  -  промолвила Анна Сергеевна,  -  сперва хандрила,  Бог  знает

отчего,  даже за  границу собиралась,  вообразите!..  Потом это прошло;  ваш

приятель,  Аркадий Николаич,  приехал, и я опять попала в свою колею, в свою

настоящую роль.

     - В какую это роль, позвольте узнать?

     - Роль тетки,  наставницы,  матери, как хотите назовите. Кстати, знаете

ли,  что  я  прежде хорошенько не  понимала вашей  тесной дружбы с  Аркадием

Николаичем;  я  находила его довольно незначительным.  Но теперь я его лучше

узнала и убедилась,  что он умен... А главное, он молод, молод... не то, что

мы с вами, Евгений Васильич.

     - Он все так же робеет в вашем присутствии? - спросил Базаров.

     - А  разве...   -  начала  было  Анна  Сергеевна  и,  подумав  немного,

прибавила:  -  Теперь он доверчивее стал, говорит со мною. Прежде он избегал

меня. Впрочем, и я не искала его общества. Они большие приятели с Катей.

     Базарову стало досадно. "Не может женщина не хитрить!" - подумал он.

     - Вы говорите, он избегал вас, - произнес он с холодною усмешкой, - но,

вероятно, для вас не осталось тайной, что он был в вас влюблен?

     - Как? и он? - сорвалось у Анны Сергеевны.

     - И он,  - повторил Базаров с смиренным поклоном. - Неужели вы этого не

знали и я вам сказал новость?

     Анна Сергеевна опустила глаза.

     - Вы ошибаетесь, Евгений Васильич.

     - Не думаю. Но, может быть, мне не следовало упоминать об этом. - "А ты

вперед не хитри", - прибавил он про себя.

     - Отчего не  упоминать?  Но я  полагаю,  что вы и  тут придаете слишком

большое  значение мгновенному впечатлению.  Я  начинаю подозревать,  что  вы

склонны к преувеличению.

     - Не будемте лучше говорить об этом, Анна Сергеевна.

     - Отчего  же?  -  возразила она,  а  сама  перевела разговор на  другую

дорогу. Ей все-таки было неловко с Базаровым, хотя она и ему сказала, и сама

себя уверила,  что все позабыто.  Меняясь с ним самыми простыми речами, даже

шутя с ним, она чувствовала легкое стеснение страха. Так люди на пароходе, в

море,  разговаривают и смеются беззаботно,  ни дать ни взять, как на твердой

земле;  но случись малейшая остановка,  появись малейший признак чего-нибудь

необычайного,  и  тотчас  же  на  всех  лицах  выступит  выражение особенной

тревоги, свидетельствующее о постоянном сознании постоянной опасности.

     Беседа  Анны  Сергеевны с  Базаровым продолжалась недолго.  Она  начала

задумываться,  отвечать рассеянно и предложила ему, наконец, перейти в залу,

где они нашли княжну и Катю. "А где же Аркадий Николаич?" - спросила хозяйка

и, узнав, что он не показывался уже более часа, послала за ним. Его не скоро

нашли:  он забрался в самую глушь сада и, опершись подбородком на скрещенные

руки,  сидел,  погруженный в думы. Они были глубоки и важны, эти думы, но не

печальны.  Он знал, что Анна Сергеевна сидит наедине с Базаровым, и ревности

он не чувствовал, как бывало; напротив, лицо его тихо светлело; казалось, он

и дивился чему-то, и радовался, и решался на что-то.

  

<<< Иван Сергеевич Тургенев                  Роман «Отцы и дети»: следующая глава >>>