Русская классическая литература

Иван Сергеевич

Тургенев

      XXVI

     Покойный Одинцов не  любил  нововведений,  но  допускал "некоторую игру

облагороженного вкуса" и  вследствие этого воздвигнул у  себя в саду,  между

теплицей и прудом, строение вроде греческого портика из русского кирпича. На

задней,  глухой стене этого портика, или галереи, были вделаны шесть ниш для

статуй,  которые  Одинцов  собирался  выписать  из-за  границы.  Эти  статуи

долженствовали   изображать   собою:   Уединение,   Молчание,   Размышление,

Меланхолию,  Стыдливость и Чувствительность. Одну из них, богиню Молчания, с

пальцем на губах,  привезли было и  поставили;  но ей в тот же день дворовые

мальчишки отбили  нос,  и  хотя  соседний штукатур брался  приделать ей  нос

"вдвое лучше прежнего",  однако Одинцов велел ее принять,  и она очутилась в

углу молотильного сарая,  где  стояла долгие годы,  возбуждая суеверный ужас

баб.  Передняя  сторона  портика  давно  заросла  густым  кустарником:  одни

капители колонн  виднелись над  сплошною зеленью.  В  самом  портике даже  в

полдень было прохладно.  Анна Сергеевна не  любила посещать это место с  тех

пор,  как  увидала там  ужа;  но  Катя  часто приходила садиться на  большую

каменную скамью,  устроенную под одною из ниш. Окруженная свежестью и тенью,

она читала,  работала или предавалась тому ощущению полной тишины,  которое,

вероятно,  знакомо каждому и  прелесть которого состоит в едва сознательном,

немотствующем подкарауливанье широкой жизненной волны,  непрерывно катящейся

и кругом нас и в нас самих.

     На другой день по приезде Базарова Катя сидела на своей любимой скамье,

и рядом с нею сидел опять Аркадий. Он упросил ее пойти с ним в "портик".

     До завтрака оставалось около часа;  росистое утро уже сменялось горячим

днем.   Лицо   Аркадия  сохраняло  вчерашнее  выражение,   Катя   имела  вид

озабоченный.  Сестра ее,  тотчас после чаю,  позвала ее к  себе в кабинет и,

предварительно приласкав ее, что всегда немного пугало Катю, посоветовала ей

быть осторожней в своем поведении с Аркадием, а особенно избегать уединенных

бесед с  ним,  будто бы замеченных и  теткой и всем домом.  Кроме того,  уже

накануне вечером Анна Сергеевна была не в  духе;  да и сама Катя чувствовала

смущение,  точно сознавала вину за собою.  Уступая просьбе Аркадия, она себе

сказала, что это в последний раз.

     - Катерина  Сергеевна,   -   заговорил  он   с   какою-то   застенчивою

развязностью, - с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо

многом с  вами беседовал,  а  между тем  есть один очень важный для  меня...

вопрос,  до  которого я  еще не касался.  Вы заметили вчера,  что меня здесь

переделали,  -  прибавил он и  ловя и  избегая вопросительно устремленный на

него взор Кати.  -  Действительно,  я  во многом изменился,  и это вы знаете

лучше всякого другого, - вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.

     - Я?.. Мне?.. - проговорила Катя.

     - Я  теперь уже  не  тот заносчивый мальчик,  каким я  сюда приехал,  -

продолжал Аркадий,  -  недаром  же  мне  и  минул  двадцать  третий  год;  я

по-прежнему желаю быть полезным,  желаю посвятить все мои силы истине;  но я

уже не там ищу свои идеалы,  где искал их прежде;  они представляются мне...

гораздо ближе.  До сих пор я не понимал себя, я задавал себе задачи, которые

мне не по силам...  Глаза мои недавно раскрылись благодаря одному чувству...

Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня поймете...

     Катя ничего не отвечала, но перестала глядеть на Аркадия.

     - Я полагаю,  -  заговорил он снова уже более взволнованным голосом,  а

зяблик  над  ним  в  листве  березы беззаботно распевал свою  песенку,  -  я

полагаю, что обязанность всякого честного человека быть вполне откровенным с

теми...  с теми людьми,  которые...  словом, с близкими ему людьми, а потому

я... я намерен...

     Но тут красноречие изменило Аркадию; он сбился, замялся и принужден был

немного помолчать;  Катя все не поднимала глаз. Казалось, она и не понимала,

к чему он это все ведет, и ждала чего-то.

     - Я  предвижу,  что  удивлю вас,  -  начал Аркадий,  снова собравшись с

силами, - тем более что это чувство относится некоторым образом... некоторым

образом, заметьте, - до вас. Вы меня, помнится, вчера упрекнули в недостатке

серьезности,  -  продолжал Аркадий с видом человека, который вошел в болото,

чувствует, что с каждым шагом погружается больше и больше, и все-таки спешит

вперед,  в надежде поскорее перебраться,  - этот упрек часто направляется...

падает... на молодых людей, даже когда они перестают его заслуживать; и если

бы во мне было больше самоуверенности...  ("Да помоги же мне,  помоги!" -  с

отчаянием думал Аркадий, но Катя по-прежнему не поворачивала головы.) Если б

я мог надеяться...

     - Если б я могла быть уверена в том,  что вы говорите, - раздался в это

мгновение ясный голос Анны Сергеевны.

     Аркадий тотчас умолк, а Катя побледнела. Мимо самых кустов, заслонявших

портик,  пролегала  дорожка.  Анна  Сергеевна шла  по  ней  в  сопровождении

Базарова.  Катя с  Аркадием не  могли их  видеть,  но  слышали каждое слово,

шелест платья,  самое дыхание.  Они сделали несколько шагов и,  как нарочно,

остановились прямо перед портиком.

     - Вот видите ли,  - продолжала Анна Сергеевна, - мы с вами ошиблись; мы

оба уже не первой молодости, особенно я; мы пожили, устали; мы оба, - к чему

церемониться? - умны: сначала мы заинтересовали друг друга, любопытство было

возбуждено... а потом...

     - А потом я выдохся, - подхватил Базаров.

     - Вы знаете,  что не это было причиною нашей размолвки. Но как бы то ни

было, мы не нуждались друг в друге, вот главное; в нас слишком много было...

как  бы  это  сказать...  однородного.  Мы  это не  сразу поняли.  Напротив,

Аркадий...

     - Вы в нем нуждаетесь? - спросил Базаров.

     - Полноте, Евгений Васильевич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне,

и мне самой всегда казалось,  что я ему нравлюсь. Я знаю, что я гожусь ему в

тетки,  но я не хочу скрывать от вас,  что я стала чаще думать о нем. В этом

молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть...

     - Словно обаяние употребительнее в подобных случаях, - перебил Базаров;

кипение желчи слышалось в его спокойном,  но глухом голосе. - Аркадий что-то

секретинчал вчера со мною и  не говорил ни о вас,  ни о вашей сестре...  Это

симптом важный.

     - Он с Катей совсем как брат,  - промолвила Анна Сергеевна, - и это мне

в  нем нравится,  хотя,  может быть,  мне бы и  не следовало позволять такую

близость между ними.

     - Это в вас говорит... сестра? - произнес протяжно Базаров.

     - Разумеется... Но что же мы стоим? Пойдемте. Какой странный разговор у

нас,  не правда ли?  И могла ли я ожидать,  что буду говорить так с вами? Вы

знаете,  что я  вас боюсь...  и в то же время я вам доверяю,  потому что,  в

сущности, вы очень добры.

     - Во-первых,  я  вовсе не добр;  а во-вторых,  я потерял для вас всякое

значение,  и вы мне говорите,  что я добр... Это все равно, что класть венок

из цветов на голову мертвеца.

     - Евгений Васильевич, мы не властны... - начала было Анна Сергеевна; но

ветер налетел, зашумел листами и унес ее слова.

     - Ведь вы свободны, - произнес немного погодя Базаров.

     Больше ничего нельзя было разобрать; шаги удалились... все затихло.

     Аркадий обратился к  Кате.  Она сидела в  том же положении,  только еще

ниже опустила голову.

     - Катерина Сергеевна,  - проговорил он дрожащим голосом и стиснув руки,

- я люблю вас навек и безвозвратно,  и никого не люблю,  кроме вас.  Я хотел

вам это сказать,  узнать ваше мнение и просить вашей руки, потому что я и не

богат и  чувствую,  что готов на  все жертвы...  Вы не отвечаете?  Вы мне не

верите?  Вы думаете,  что я говорю легкомысленно? Но вспомните эти последние

дни!  Неужели вы давно не убедились,  что все другое -  поймите меня, - все,

все  другое давно исчезло без следа?  Посмотрите на  меня,  скажите мне одно

слово... Я люблю... я люблю вас... поверьте же мне!

     Катя взглянула на  Аркадия важным и  светлым взглядом и,  после долгого

раздумья, едва улыбнувшись, промолвила:

     - Да.

     Аркадий вскочил со скамьи.

     - Да!  Вы сказали: да, Катерина Сергеевна! Что значит это слово? То ли,

что я вас люблю, что вы мне верите... Или... или... я не смею докончить...

     - Да,  -  повторила Катя,  и  в  этот раз он  ее  понял.  Он схватил ее

большие,  прекрасные руки  и,  задыхаясь от  восторга,  прижал их  к  своему

сердцу.  Он едва стоял на ногах и  только твердил:  "Катя,  Катя...",  а она

как-то невинно заплакала,  сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких

слез в  глазах любимого существа,  тот  еще не  испытал,  до  какой степени,

замирая весь  от  благодарности и  от  стыда,  может быть счастлив на  земле

человек.

     На следующий день,  рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова

к  себе  в  кабинет и  с  принужденным смехом  подала  ему  сложенный листок

почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.

     Базаров быстро  пробежал письмо и  сделал усилие над  собою,  чтобы  не

выказать злорадного чувства, которое мгновенно вспыхнуло у него в груди.

     - Вот как,  -  проговорил он,  -  а  вы,  кажется,  не  далее как вчера

полагали,  что  он  любит  Катерину Сергеевну братскою любовью.  Что  же  вы

намерены теперь сделать?

     - Что  вы  мне  посоветуете?   -  спросила  Анна  Сергеевна,  продолжая

смеяться.

     - Да я  полагаю,  -  ответил Базаров тоже со смехом,  хотя ему вовсе не

было весело и нисколько не хотелось смеяться,  так же как и ей, - я полагаю,

следует  благословить молодых  людей.  Партия  во  всех  отношениях хорошая;

состояние у Кирсанова изрядное,  он один сын у отца, да и отец добрый малый,

прекословить не будет.

     Одинцова прошлась по комнате. Ее лицо попеременно краснело и бледнело.

     - Вы думаете?  -  промолвила она.  -  Что ж? я не вижу препятствий... Я

рада за Катю... и за Аркадия Николаевича. Разумеется, я подожду ответа отца.

Я его самого к нему пошлю. Но вот и выходит, что я была права вчера, когда я

говорила вам,  что мы оба уже старые люди... Как это я ничего не видала? Это

меня удивляет!

     Анна Сергеевна опять засмеялась и тотчас же отворотилась.

     - Нынешняя молодежь больно  хитра  стала,  -  заметил  Базаров  и  тоже

засмеялся.  -  Прощайте,  -  заговорил он опять после небольшого молчания. -

Желаю вам окончить это дело самым приятным образом; а я издали порадуюсь.

     Одинцова быстро повернулась к нему.

     - Разве вы уезжаете?  Отчего же вам теперь не остаться? Останьтесь... с

вами говорить весело...  точно по  краю пропасти ходишь.  Сперва робеешь,  а

потом откуда смелость возьмется. Останьтесь.

     - Спасибо за предложение,  Анна Сергеевна,  и  за лестное мнение о моих

разговорных талантах.  Но я нахожу,  что я уж и так слишком долго вращался в

чуждой для  меня  сфере.  Летучие рыбы  некоторое время могут подержаться на

воздухе,  но вскоре должны шлепнуться в воду;  позвольте же и мне плюхнуть в

мою стихию.

     Одинцова  посмотрела  на  Базарова.  Горькая  усмешка  подергивала  его

бледное лицо.  "Этот меня любил!" - подумала она - и жалко ей стало его, и с

участием протянула она ему руку.

     Но и он ее понял.

     - Нет!  -  сказал он и отступил на шаг назад.  -  Человек я бедный,  но

милостыни еще до сих пор не принимал. Прощайте-с и будьте здоровы.

     - Я  убеждена,  что мы не в  последний раз видимся,  -  произнесла Анна

Сергеевна с невольным движением.

     - Чего на свете не бывает! - ответил Базаров, поклонился и вышел.

     - Так ты задумал гнездо себе свить? - говорил он в тот же день Аркадию,

укладывая на корточках свой чемодан.  - Что ж? дело хорошее. Только напрасно

ты лукавил. Я ждал от тебя совсем другой дирекции. Или, может быть, это тебя

самого огорошило?

     - Я  точно  этого  не  ожидал,  когда расставался с  тобою,  -  ответил

Аркадий,  -  но зачем ты сам лукавишь и говоришь:  "дело хорошее", точно мне

неизвестно твое мнение о браке?

     - Эх,  друг любезный!  -  проговорил Базаров,  -  как  ты  выражаешься!

Видишь, что я делаю; в чемодане оказалось пустое место, и я кладу туда сено;

так и в жизненном нашем чемодане;  чем бы его ни набили,  лишь бы пустоты не

было.  Не обижайся,  пожалуйста: ты ведь, вероятно, помнишь, какого я всегда

был мнения о Катерине Сергеевне. Иная барышня только от того и слывет умною,

что умно вздыхает,  а твоя за себя постоит,  да и так постоит,  что и тебя в

руки  заберет,  -  ну,  да  это  так  и  следует.  -  Он  захлопнул крышку и

приподнялся с  полу.  -  А  теперь повторяю тебе на  прощанье...  потому что

обманываться нечего:  мы прощаемся навсегда,  и ты сам это чувствуешь...  ты

поступил умно;  для нашей горькой,  терпкой, бобыльной жизни ты не создан. В

тебе нет ни дерзости,  ни злости,  а есть молодая смелость да молодой задор;

для  нашего дела  это  не  годится.  Ваш  брат  дворянин дальше благородного

смирения или  благородного кипения  дойти  не  может,  а  это  пустяки.  Вы,

например,  не деретесь -  и  уж воображаете себя молодцами,  -  а мы драться

хотим. Да что! Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает, да ты и

не  дорос до  нас,  ты  невольно любуешься собою,  тебе  приятно самого себя

бранить;  а нам это скучно -  нам других подавай! нам других ломать надо! Ты

славный малый;  но ты все-таки мякенький,  либеральный барич - э волату, как

выражается мой родитель.

     - Ты  навсегда  прощаешься  со  мною,  Евгений?  -  печально  промолвил

Аркадий, - и у тебя нет других слов для меня?

     Базаров почесал у себя в затылке.

     - Есть,  Аркадий,  есть у  меня другие слова,  только я  их не выскажу,

потому что это романтизм, - это значит: рассыропиться. А ты поскорее женись;

да своим гнездом обзаведись, да наделай детей побольше. Умницы они будут уже

потому,  что вовремя они родятся,  не то что мы с тобой. Эге! я вижу, лошади

готовы. Пора. Со всеми я простился... Ну что ж? обняться, что ли?

     Аркадий бросился на шею к  своему бывшему наставнику и  другу,  и слезы

так и брызнули у него из глаз.

     - Что значит молодость! - произнес спокойно Базаров. - Да я на Катерину

Сергеевну надеюсь. Посмотри, как живо она тебя утешит!

     - Прощай,  брат!  -  сказал он Аркадию,  уже взобравшись на телегу,  и,

указав на пару галок,  сидевших рядышком на крыше конюшни,  прибавил:  - Вот

тебе! изучай!

     - Это что значит? - спросил Аркадий.

     - Как?  Разве ты так плох в  естественной истории или забыл,  что галка

самая почтенная, семейная птица? Тебе пример!.. Прощайте, синьор!

     Телега задребезжала и покатилась.

     Базаров сказал правду. Разговаривая вечером с Катей, Аркадий совершенно

позабыл о  своем наставнике.  Он  уже  начинал подчиняться ей,  и  Катя  это

чувствовала и  не  удивлялась.  Он  должен был  на  следующий день  ехать  в

Марьино,  к  Николаю Петровичу.  Анна  Сергеевна не  хотела стеснять молодых

людей  и  только для  приличия не  оставляла их  слишком долго наедине.  Она

великодушно удалила от  них  княжну,  которую известие о  предстоявшем браке

привело в слезливую ярость.  Сначала Анна Сергеевна боялась,  как бы зрелище

их  счастия не  показалось ей  самой немного тягостным;  но вышло совершенно

напротив:  это зрелище не  только не отягощало ее,  оно ее занимало,  оно ее

умилило наконец.  Анна Сергеевна этому и обрадовалась и опечалилась. "Видно,

прав Базаров,  -  подумала она,  - любопытство, одно любопытство, и любовь к

покою, и эгоизм..."

     - Дети! - промолвила она громко, - что, любовь чувство напускное?

     Но  ни Катя,  ни Аркадий ее даже не поняли.  Они ее дичились;  невольно

подслушанный разговор не выходил у  них из головы.  Впрочем,  Анна Сергеевна

скоро успокоила их; и это было ей не трудно: она успокоилась сама.