Гражданская война

 

 Вся библиотека >>>

Троцкий о Сталине >>>

 


Гражданская войнаСталин


Лев Троцкий

 

Гражданская война

 

     Все  те,  которые возглавляли  Красную армию  в  сталинский  период  --

Тухачевский, Егоров, Блюхер,  Якир, Уборевич,  Дыбенко, Федько, были  в свое

время  выделены на  ответственные  военные  посты,  когда я стоял  во  главе

военного  ведомства,  в большинстве  случаев  мною  самим, во  время объезда

фронтов и непосредственного наблюдения  их боевой работы. Как ни плохо было,

следовательно,  руководство, но  оно,  очевидно, умело выбирать  людей,  раз

Сталин в течение более десяти лет никого не нашел им на смену. Правда, почти

все полководцы гражданской войны  и строители  армии оказались  впоследствии

"предателями"  и "шпионами".  Но это не меняет  дела.  Именно  они  отстояли

революцию и  страну. Если в 1933  г. выяснилось,  что Сталин, а  не кто-либо

другой   строил  Красную   армию,   то  на  него,  казалось  бы,  падает   и

ответственность за  подбор такого командного  состава. Из этого противоречия

официальные  историки выходят не  без  трудностей,  но  с честью: назначение

изменников на командные посты ложится ответственностью целиком  на Троцкого;

зато  честь  одержанных  этими  изменниками  побед безраздельно  принадлежит

Сталину. Сейчас это  своеобразное разделение  исторических  функций известно

каждому школьнику из Истории, редактированной Сталиным.

     Три  года гражданской  войны наложили  неизгладимую печать на советское

государство  уже  тем  одним,  что  создали  широкий  слой  администраторов,

привыкших  командовать и требовать безусловного  повиновения.  Те теоретики,

которые  пытаются  нынешний  тоталитарный   режим  в  СССР  вывести  не   из

исторических условий, а из  природы большевизма как такового, забывают,  что

гражданская  война  выросла  не  из  природы  большевизма,  а из  стремления

буржуазии, международной буржуазии, опрокинуть  советский режим. Несомненно,

что и Сталин сфор-

 

 

     мировался  в обстановке гражданской войны, как и вся та группа, которая

помогла  ему  установить  его  личную  диктатуру:  Орджоникидзе,  Ворошилов,

Каганович и целый слой работников в провинции.

     Три года советского режима были годами гражданской войны. Вся остальная

государственная  работа   имела  подчиненный   характер.  Военное  ведомство

определяло  государственную  работу  страны.  За  ним  по значению  следовал

комиссариат  по продовольствию. Промышленность работала, главным образом, на

войну.  Все   остальные   ведомства  и   учреждения   непрерывно  сжимались,

сокращались  и  даже  закрывались  полностью.   Все,  что  было   активного,

инициативного  и  смелого,  подвергалось  мобилизации.  Члены  ЦК,  народные

комиссары и пр.  сидели в  значительной  мере на фронтах  в качестве  членов

военных советов,  а иногда  и командующих. Для революционной  партии, только

несколько месяцев тому назад вышедшей из подполья, война была суровой школой

государственной дисциплины. Война с ее беспощадными требованиями производила

непрерывный отбор в партии и государственном аппарате. Из членов ЦК в Москве

оставались Ленин, который был политическим центром, Свердлов, который был не

только  председателем ЦК,  но  и генеральным  секретарем партии прежде,  чем

введен был этот  пост. Зиновьев,  считавшийся всеми  и  считавший  сам  себя

непригодным   к   военному   делу,  оставался   политическим   руководителем

Петрограда;  Бухарин  как редактор "Правды". Каменев,  руководивший Москвой,

несколько раз посылался на фронты,  хотя и  он по натуре своей  был заведомо

штатским  человеком. Из  членов  ЦК  оставались на  фронте  почти  неизменно

Смилга, И.Н. Смирнов, Сокольников, Серебряков, Лашевич.

     Лашевич  был в ранние годы учеником  одесского еврейского  ремесленного

училища "Труд" и носил в  соответствии с этим кличку "Миша Трудник". Он ушел

в  подпольную работу 16-ти лет, и вся дальнейшая его жизнь представляла, как

пишет   летописец   одесского   подполья  Евгения   Левицкая,  "беспрерывное

чередование  тюрьмы  и ссылки,  с  годами  солдатчины,  где он  работал  при

чрезвычайно тяжелых условиях, недолгая воля и снова  тюрьма и ссылка, сперва

в Вологодскую  губернию, затем в Нарымский край, откуда он бежал; работал  в

Питере, снова был

 

 

     арестован  и отправлен на место ссылки." Такова была биография будущего

командующего   3-ей   армии,   --   типичная   биография   профессионального

революционера, ни в чем не уступающая биографии Сталина за тот же период.

     2  сентября  1918 г.  Центральный  Исполнительный  Комитет  опубликовал

постановление:  "Председателем  Революционного Военного  Совета  единогласно

назначается т.  Троцкий. Главнокомандующим  всеми  фронтами  назначается  т.

Вацетис." Странно,  что никто не подумал в  этот период о  Сталине, которого

ныне задним числом  изображают  как инициатора,  организатора и вдохновителя

Красной армии с первых ее шагов.

     В период гражданской войны Сталин не только в армии, но и на фоне общей

политики   оставался  фигурой  третьего  ряда.   Он  председательствовал  на

совещаниях  коллегий  комиссариата  национальностей,  на  съездах  некоторых

национальностей, он вел переговоры с Финляндией, с Украиной, башкирами, т.е.

выполнял  хотя и существенные, но  все  частные и  второстепенные  поручения

правительства. К большой политике,  какой она  была представлена  на съездах

партии и на конгрессах Советов или на конгрессах Третьего Интернационала, он

отношения не имел.

     В некоторых  официальных изданиях упоминается  мимоходом,  очевидно  на

основании каких-то архивных данных,  что Сталин  состоял  одно  время членом

Революционного  Военного  Совета  Республики.  Однако  никаких  определенных

указаний, хотя  бы относительно периода его участия в высшем военном  органе

найти  нельзя. Официальная  история в  специальной монографии "Революционный

Военный Совет СССР  за десять лет", составленной тремя авторами  в 1928  г.,

т.е. уже  при  полном  господстве Сталина,  когда в  руках  у  него была уже

сосредоточена вся власть, говорит, между прочим:

     "2 декабря 1919  г. в состав Революционного Совета включен был Гусев. В

дальнейшем  на  протяжении  всего   периода   гражданской  войны   в  состав

Революционного   Военного  Совета   разновременно   входили:  т.т.   Сталин,

Подвойский, Акулов, Антонов-Овсеенко, Серебряков."

     Авторы специального  исследования, в руках которых были все необходимые

архивы, не  сумели,  таким образом,  установить период,  в  течение которого

Сталин состоял членом Революцион-

 

 

     ного Военного  Совета Республики. Между тем протоколы этого  учреждения

велись   в  высшей  степени   аккуратно  и   хранились   в  условиях  полной

обеспеченности.  Но  в этих  протоколах Сталин ни  разу  не показан в  числе

присутствующих.   Насколько  подсказывает   мне   память,   это   загадочное

обстоятельство объясняется следующим образом.

     8  июля  1919 г.  был сокращен  состав РВСР, в  который  вошли  Троцкий

(председатель), Склянский  (заместитель председателя) , Рыков, Гусев, Смилга

и  главнокомандующий  Каменев.  В  то  время,   как  в  официальной  истории

назначение действительных  и активных  членов РВСР  указано точно, о Сталине

упоминается  крайне   глухо,   при  перечне  других  случайных   назначений,

опрокинутых ходом  событий и вскоре забытых. В протоколах РВС совершенно нет

указаний на  участие Сталина  в заседаниях.  Как многие другие представители

отдельных армий  и  фронтов, он  присутствовал на заседаниях  раз или  два в

качестве  ходатая  по местным делам. В  общем руководстве военным ведомством

Сталин не принимал никакого участия. "Число членов Реввоенсовета Республики,

-- писал в 1920  г. один из военных работников, Берзин, --  не было  указано

точно, так  что одно время, если не ошибаюсь,  в  него входило до 10 членов.

Работали фактически, однако,  председатель, главком  и  один-два  члена... В

полном своем составе Реввоенсовет Республики ни разу не собирался".

     В 1921 г.  Сталин  был введен в Революционный Военный Совет Республики,

насколько помню, по моей инициативе.

     В течение всех лет гражданской войны при каждом конфликте со Сталиным я

пытался  поставить его в такие условия,  чтоб он вынужден  был ясно и  точно

формулировать  свои  взгляды  на  военные  задачи.  Его глухую и  закулисную

оппозицию фронтам я пытался прекратить или заменить членораздельным участием

его в руководящем военном  органе. По  соглашению с Лениным и с Крестинским,

который поддерживал военную политику  полностью, я добился, не помню уже под

каким предлогом, назначения Сталина в состав Революционного Военного  Совета

республики. Сталину не оставалось ничего другого, как принять назначение.

     Его интриги были очевидны, а в  то же время  у него совершенно  не было

каких-либо особых методов военной работы, --

 

 

     поэтому  наиболее  целесообразным  было дать  ему  возможность на  деле

показать, чем именно  он недоволен и чего  именно он хочет. Но  Сталин сразу

понял  опасность  открытой совместной  работы: он  ни  разу  не  появился на

заседаниях  Военного Совета, ссылаясь  на обремененность другими делами. Это

нетрудно проверить  по очень  тщательным и точным протоколам  Революционного

Военного Совета.  Рассказы о работе Сталина  в  военном ведомстве  с 1921 г.

опираются на  запись  в протоколах ЦК, и  только,  представляют протокольную

запись о введении Сталина  в состав  ВРК. На самом деле  самое постановление

было  вскоре  позабыто.  Здесь  повторение,  правда менее  яркое,  истории с

"практическим центром" в октябре 1917 г.

     В той настойчивости, с какою Сталин  подготовлял свою  новую биографию,

несомненно   сказались  основные  черты  его  характера.  Можно   по-разному

относиться к ней,  но  нельзя  отказать  ей в  силе. Он  хотел  продвинуться

вперед, занять более видное, если возможно -- и первое место. Это стремление

было у него сильнее всех других чувств, не только личной привязанности, но и

верности определенной программе.  Оно не покидало его никогда. В нем не было

и тени того великодушия  богатых натур, которое  радуется талантам и успехам

другого. В  чужом  успехе он всегда чувствовал угрозу  своим целям, удар  по

своей личности. С силою  рефлекса  он  занимал немедленно оборонительную,  а

если  возможно и наступательную позицию. Он не мог  никоим образом приписать

себе роль  теоретика  и  создателя  большевистской партии,  -- он  стремился

поэтому   преуменьшить  роль  теории   и   эмигрантов-теоретиков,  осторожно

поддерживать  недовольство  Лениным,   преуменьшать  значение  тех  вкладов,

которые  Ленин  вносил  на  важнейших   поворотах   истории,  выдвигать  его

действительные или мнимые ошибки. Только после его смерти  он  канонизировал

его, чтоб постепенно вытеснять его память.

     Он не мог никак приписать себе ни руководство Октябрьским  переворотом,

ни руководство гражданской войной. Но  он с первого дня неутомимо подкалывал

авторитет тех, кто  участвовал в руководстве,  неутомимо, осторожно,  шаг за

шагом, сперва  без какого-либо общего плана, лишь повинуясь основной пружине

своей натуры. Уже через год после переворота, призна-

 

 

     вая за  Троцким  руководящую  роль  в  перевороте,  он  в то  же  время

осторожно противопоставлял ему ЦК в целом.  Он называл по имени Ленина, чтоб

создать противовес Троцкому.  Но в  то же время  под  безличной фирмой ЦК он

резервировал для  себя  место  в  будущем.  Одна и та  же политика,  система

этапов,  переходов в отношении Октябрьского переворота, как и Красной армии.

Сперва признание руководящей роли другого, но ограничение ее ролью ЦК. Затем

сужение  чужой  руководящей роли и  постепенное оклеветание  всех  остальных

членов ЦК,  кроме мертвого Ленина, который не опасен,  но зато может служить

прикрытием.

     Между  утверждениями  Сталина  на  разных  этапах   его  борьбы  против

соперников  вопиющие противоречия.  Поставленные рядом, они  показывают, что

Сталин  насквозь лживый человек. Но на каждом этапе его  ложь служит данному

моменту,  она  не  стеснена  заботой  о  вчерашнем  и  завтрашнем  дне,  она

рассчитана  на короткую память  большинства и на материальную  невозможность

для меньшинства публично опровергнуть ложь.

     Было бы, однако, чистейшим ребячеством сводить весь вопрос к тому,  что

Сталин  ложью, обманом,  интригой  обеспечил  свое  руководящее  положение в

стране  и сфабриковал для  себя биографию,  которая похожа на фантастический

хвост. Ложь, обман, интрига  вовсе не всесильны, и во всяком случае так и не

вывели Сталина из  неизвестности до 1923 г. Нужно, чтоб на определенную ложь

был  социальный  спрос,  чтоб она служила определенным социальным интересам,

чтоб эти интересы объективно стояли  в порядке  дня,  --  только  тогда ложь

может стать историческим фактором.

     Юбилейные статьи, печатавшиеся  из года  в год 23 февраля, дают  крайне

поучительный  отпечаток сознательных и  полусознательных сдвигов официальной

идеологии и вех  формирования  официальной  легенды.  В первые  годы,  когда

партия еще  сохраняла  старые спартанские традиции,  имена вождей назывались

редко,  скорее в  виде  исключения;  признания  или похвалы как  бы случайно

прорывались наружу и сохраняют поэтому тем большее значение.

     В  первые  годы в  юбилейных статьях вообще нет речи о том,  кто строил

Красную армию: во-первых, это было известно всем;

 

 

     во-вторых, статьи византийского  характера не поощрялись: в 1921 г. был

особым приказом изгнан из  рядов военного  ведомства журналист,  пытавшийся,

правда  еще в очень скромной форме, предвосхитить  рекламный тон сталинского

периода.

     В 1922  г. народный комиссариат просвещения выпустил  сборник  "За пять

лет", в который входят  пятнадцать статей, в том  числе статья,  посвященная

строительству Красной армии и статья  "2 года на Украине".  О роли Сталина в

этих статьях  ни слова. После  1922  г.  имя  Сталина начинает  появляться в

"Правде"  жирным  шрифтом.  Отныне  внешние  проявления  его  значительности

становятся для него все более повелительной необходимостью.

     В 1922 г. издан был в двух томах сборник  "Гражданская война.  Собрание

документов и материалов по истории Красной армии". В то время никому не было

интереса  придавать этому  сборнику  тенденциозный характер; тем не менее во

всем сборнике о Сталине ни слова.

     В 1923 г. издательством Центрального Исполнительного  Комитета  выпущен

том  в  четыреста  страниц  "Советская  культура".  В   отделении  об  армии

напечатаны многочисленные портреты "создателей Красной армии". Сталина среди

них нет. В  главе "революционные силы  революции за первые семь лет Октября"

имя  Сталина  даже  не упоминается. Здесь названы  и изображены в  портретах

следующие    лица:    Троцкий,   Буденный,   Блюхер,    Ворошилов;   названы

Антонов-Овсеенко, Бубнов,  Дыбенко,  Егоров,  Тухачевский, Уборевич  и  др.,

почти  все  объявленные  позже врагами народа и  расстрелянные.  Из  умерших

естественной смертью названы: Фрунзе и С. Каменев, назван также Раскольников

в качестве командующего Балтийским и Каспийским флотами.

     Пять книг, в которых  были собраны мои  приказы, воззвания и речи, были

изданы  военным  издательством  в  1923-1924  гг. "Пролетарская  революция",

официальный исторический журнал  партии, писал в октябре  1924 г.  по поводу

этого  издания:  "В  этих трех больших томах историк нашей  революции найдет

огромное количество в  огромной степени ценного  документального материала".

Ничего, кроме  документов, это издание в себе вообще  не заключало.  С  того

времени это издание было не

 

 

     только  конфисковано и  уничтожено, но  и все отголоски  этого издания,

цитаты и пр.  были  объявлены  запретным материалом.  Та история гражданской

войны, которая нашла свое  непосредственное документальное  отражение в этих

документах,  собранных  и  изданных  не мною,  а  официальными  учреждениями

государства, была объявлена измышлением троцкистов.

     Во время болезни Ленина главная политическая работа "тройки" состояла в

том, чтоб подорвать влияние Троцкого. Благодаря осторожности и настойчивости

Сталина,  сдерживавшего  Зиновьева,   эта  работа  производилась   со   всей

необходимой  постепенностью.  Стараясь  скомпрометировать  мои  политические

взгляды (крестьянство и пр.) и в то же время опасаясь скомпрометировать себя

преждевременным  обнажением   своего  замысла,  тройка  придавала  себе  вид

беспристрастия,  признавая по каждому поводу мои военные заслуги. Только под

прикрытием  таких признаний можно было, не вызывая  немедленного  и  бурного

отпора  аудитории,  инсинуировать,  намекать, мобилизовывать недовольных. Ко

времени  шестой  годовщины  Октябрьской  революции (26 октября 1923 г.)  эта

работа была уже в полном разгаре.

     С 1924  г. имена исчезают вовсе: не  потому,  конечно, что партия стала

строже на  этот счет, а потому,  что имена  старых  вождей уже не годятся, а

называть  другие  имена  в  связи  с  вопросом об  армии  еще психологически

невозможно. Основная идея этого переходного  периода:  Красную армию создали

не отдельные лица, а партия. "Героическое"  начало  и культ лиц  никогда  не

существовавшие в партии Ленина, подвергаются систематическому осуждению.

     Заместитель Ворошилова Уншлихт писал в 1926 г.: "Теоретиком и практиком

строительства вооруженных сил  за весь период был наш  гениальный стратег  и

тактик  --  Владимир   Ильич".  Все  понимали  смысл  этого   недосказанного

противопоставления. Но во всяком случае такое  противопоставление можно было

сделать, только прикрываясь именем Ленина. О Сталине никто еще не  заикался.

Во  всех юбилейных статьях  имя его  вообще не  упоминается. Дело  для  него

самого идет пока о том, чтоб разрушить установившуюся репутацию  Троцкого, а

не создать свою собственную. Достаточно сказать, что С. Гусев, который был

 

 

     подлинным агентом Сталина в Красной армии, как ныне Мех-лис,  в 1925 г.

в статье "Разгром Врангеля" не счел  нужным или необходимым ни разу  назвать

имени Сталина.

     25  марта  1924 г.  Склянский был  удален  из  Реввоенсовета  и замещен

Фрунзе.   В   новый  Реввоенсовет  вошли  Троцкий  (председатель)  ,  Фрунзе

(заместитель),  Бубнов  (начальник  ПУРа),  Уншлихт  (начальник  снабжения),

Ворошилов,  Лашевич, Буденный, Каменев, Розенгольд,  Орджоникидзе, Аделиава,

Мясников, Хадыр-Алинев, Караев. Имя Сталина не названо.

     После 1925  г., когда постановлением ЦК  я был  снят с поста  народного

комиссара по военным делам, официальная печать настойчиво внушала ту  мысль,

что  Фрунзе,   мой  заместитель,   играл  исключительную  роль   в  создании

вооруженных  сил.  После  смерти  Фрунзе  он окончательно  был  провозглашен

организатором  Красной армии. Решительно никому не  приходило тогда в голову

приписывать  эту  роль Сталину.  Фрунзе несомненно играл  выдающуюся роль  в

гражданской войне и вообще был несколькими головами выше Ворошилова.

     3  февраля 1926 г., в  восьмую годовщину, новый  глава вооруженных  сил

Ворошилов в статье, написанной  для  него  его секретарями, пишет о реформе,

произведенной   в   Красной   армии   "под   непосредственным   руководством

незабвенного вождя  Красной  армии Михаила Васильевича  Фрунзе".  В  течение

короткого момента  Фрунзе был точкой опоры  для  реформы не  столько  армии,

сколько  ее  истории. Это был лишь  запоздалый  отголосок неосуществившегося

плана. Но прежде, чем утвердился в учебниках и головах  миф Фрунзе, началась

подготовка мифа Сталина. Сегодня Фрунзе почти совершенно забыт.

     Фрунзе умер  под ножом хирурга в 1926 г. Смерть  его уже тогда породила

ряд  догадок, нашедших свое отражение даже в беллетристике. Даже эти догадки

уплотнились  в прямое обвинение против Сталина. Фрунзе был слишком независим

на военном посту,  слишком отождествлял  себя с командным составом  партии и

армии и несомненно мешал попыткам Сталина овладеть армией через своих личных

агентов.

     В последний период моего пребывания  во главе военного ведомства усилия

Сталина, Зиновьева и Каменева были направлены на то, чтобы поставить армию в

невозможное финансовое

 

 

     положение.   Все   ассигнования   по   военному   ведомству  беспощадно

урезывались. Немедленно  после  моего  смещения  военное  ведомство получило

крупные  дополнительные  ассигнования и жалование  командному  составу  было

значительно повышено.  Эта мера  должна  была примирить  армию с происшедшей

переменой.

     Уже  в 1926  г.,  когда  я был  не  только вне  военного  ведомства, но

находился   под   жестокими  преследованиями,  военная  академия   выпустила

исследование   "Как   сражалась  революция",  в  котором  авторы,  заведомые

сталинцы,  писали:   "Клич  т.  Троцкого  "пролетарии,  на  коня!",   явился

побудительным  лозунгом  для  завершения  организации Красной  армии в  этом

отношении", т.е. в отношении  создания кавалерии. В  1926 г. не было  еще  и

речи о Сталине как об организаторе кавалерии.

     В статьях по поводу девятилетнего юбилея Красной армии (23 февраля 1927

г.)  имя Сталина  еще ни  разу  не  названо.  2  ноября  1927  г.,  накануне

исключения  оппозиции   из   партии,  Ворошилов   произносит   на  партийной

конференции Краснопресненского  района речь,  посвященную Красной  армии.  В

этой речи нет и намека на то, что Сталин -- организатор Красной армии. Самая

мысль  об этом просто не приходит Ворошилову в голову. Только через три года

он не без осторожности приступит к выполнению этого поручения.

     Нужен был определенный сигнал сверху, дополненный прямыми предписаниями

партийного аппарата, чтоб анонимность  была устранена и чтоб имя партии было

заменено именем Сталина.

     Этапы передвижения от исторической правды к бюрократическому мифу можно

проследить из года в год. Мы ограничимся лишь несколькими иллюстрациями.

     В  одной  статье  1927 г., когда  власть  была  уже  полностью в  руках

Сталина, его имя, как  организатора  или вдохновителя  Красной армии, еще не

упоминается вовсе. Вообще  не  названо никаких имен.  В  этот  период задача

состояла в том, чтоб заставить забыть одни имена и тем подготовить почву для

других. Через два года в номере "Правды" от 23 февраля заключается небольшая

атака против  Троцкого и  его  сотрудников  за  невнимательное  отношение  к

Красной армии после окончания гражданской  войны. Имя Сталина еще совершенно

не названо.

 

 

     В  1929  г. в связи с одиннадцатой годовщиной  армии  Ворошилов впервые

атаковал старое руководство армии, но не за  период гражданской войны,  а за

следующее  трехлетие, когда Троцкий,  занятый фракционной борьбой, не уделял

будто бы достаточного внимания  реорганизации  армии; эта задача легла затем

целиком на Фрунзе, преемника Троцкого. Сталин пока еще совершенно не назван.

Ворошилов писал:

     "Кронштадтское восстание во флоте, значительное ослабление дисциплины в

воинских частях того  времени, целый ряд колебаний в военных  слоях рабочего

класса --  все  это было прямым  следствием внутрипартийной  борьбы, размеры

которой были доведены до последних пределов."

     В 1929 г.  имя Фрунзе еще выдвигалось как имя  строителя Красной армии:

"Только  после того,  -- писал  Ворошилов в 1929  г., -- как вспыхнула война

внутрипартийных схваток с Троцким, ЦК вплотную подошел к вопросам армейского

строительства.  На  долю  новой большевистской группы  военных работников во

главе с М.В.  Фрунзе выпала  чрезвычайно трудная и почетная задача  вплотную

приняться за реорганизацию вооруженных сил."

     Лавинообразный  ход  фальсификации  имеет  свои законы, свой внутренний

ритм. Так,  в  номере  от  23  февраля  1929  г.,  посвященном  одиннадцатой

годовщине  Красной  армии,  Сталин еще не упоминается. В статьях Ворошилова,

Уншлихта,  Бубнова, С.  Каменева,  Эйдмана,  Дегтярева  и др.  нет и речи  о

Сталине как организаторе Красной армии.  Между  тем, юбилейный номер  газеты

появился как раз в момент высылки Троцкого в Турцию. Несмотря на грандиозную

работу   по  фальсификации,   проделанную  за   предшествующие   шесть   лет

(1923-1929),  в  тот  момент еще  психологически немыслимо  было  изображать

Сталина как  организатора победы. Для  этого понадобилось  еще несколько лет

конвеерной фальсификации.

     23  декабря  1929  г. в "Правде"  появилась статья Ворошилова "Сталин и

Красная армия". В этой статье говорится, между прочим: "В период 1918-20 гг.

Сталин являлся, пожалуй, единственным человеком, которого ЦК бросал с одного

боевого фронта на другой". Статья заключала в себе первый набросок программы

новой истории гражданской войны. Но эта статья.

 

 

     изобилующая грубыми анахронизмами и искажениями, не вошла  сразу даже в

сознание  военной  бюрократии.  Только  в  юбилейной статье 1930 г.  впервые

называется имя Сталина, притом в связи не со строительством армии в целом, а

лишь Первой конной армии, которая действительно формировалась в Царицыне при

участии Сталина. С. Орловский в статье "Ворошилов в Конной армии" пишет:

     "Большую  роль  сыграло   создание   Сталиным  именно  в  этом  периоде

гражданской войны конной армии. "Это был, -- пишет Ворошилов, -- первый опыт

соединения кавалерийских  дивизий  в такое  крупное  соединение, как  армия.

Сталин  видел  могущество конных  масс  в гражданской  войне.  Он  конкретно

понимал их громадное значение для сокрушительного маневра. Но в прошлом ни у

кого не было такого своеобразного  опыта, как действие конных армий. Не было

об этом написано и в ученых трудах, и поэтому такое мероприятие вызывало или

недоумение или прямое сопротивление. Особенно возражал Троцкий."

     Объединять  ли два корпуса и  стрелковую бригаду  в особую конную армию

или  оставить  эти  три единицы  в  распоряжении командования фронтом,  этот

вопрос вовсе не имел ничего общего  с общей оценкой или недооценкой значения

конницы.  Важнейшим  критерием являлся вопрос  о командовании:  справится ли

Буденный с такой  массой всадников? Сможет от тактических задач подняться до

стратегических?  При выдающемся  командующем  фронтом, знающем  и понимающем

конницу и при надежных средствах связи, создание особой конной армии было бы

неправильно, так как чрезмерное массирование конницы всегда грозит  ослабить

его основное  преимущество: подвижность.  Разногласие по этому  поводу имело

эпизодический характер и,  если б  история  повторилась, я бы опять повторил

свои сомнения.

     На  первых  шагах миф ищет  опоры  в фактах.  Никому еще не  приходит в

голову назвать Сталина организатором Красной армии. Даже в  юбилейной статье

Ворошилова  имя  Сталина  как  организатора  еще   не  названо  вовсе.  Зато

подчеркивается  роль Ленина. В 1930 г., как  и в 1931 г.,  юбилейные  обзоры

Красной армии все еще не уделяют Сталину места в гражданской войне.

 

 

     В  1930 г., 23  февраля, ни  в  одной из  юбилейных статей (Ворошилова,

Куйбышева, Гамарника  и других) имя Сталина  не  упоминается, не упоминается

вообще  имен  по  понятным  причинам. Только  на  третьей  странице "Правды"

появляется фотография с подписью "Т. Сталин" без указания на его отношение к

Красной армии.

     В 1931 г. опубликована  сталинская инструкция историкам партии, которая

была разъяснена  и  конкретизирована в устных беседах. В  1932 г.  юбилейный

номер "Правды" получает  уже  новую физиономию. 23  февраля  1932 г. портрет

Сталина украшает первую страницу газеты. Впервые выдвинута  формула: "Вождем

Красной  армии является коммунистическая  партия, ее ленинский ЦК во главе с

т.  Сталиным".  Эта  формула  стала  суррогатом присяги на  личную  верность

Сталину.  Но и в  этом  году власть его  еще не  распространена на  прошлое.

Сталин  не  фигурирует еще как  строитель армии  и руководитель  гражданской

войны. В качестве главной заслуги  политического аппарата армии указано, что

он провел  "блестящую борьбу против троцкизма". Отметим,  что во  главе этой

борьбы стоял Гамарник, который погибнет через шесть лет как "троцкист".

     Впервые история  Красной армии  была  перестроена официально 23 февраля

1933 г. в "Приказе Военного Совета СССР Республики",  где после вводных фраз

о том, что Ленин --  гений  человечества,  величайший  стратег  пролетарской

революции,  вождь  и организатор партии большевиков,  "организатор  и  вождь

Красной армии", говорилось: "С  именем тов. Сталина, лучшего  ленинца, вождя

партии большевиков, вождя всех трудящихся, тесно связана вооруженная борьба,

победы и строительство Красной армии. В годы гражданской войны партия всегда

посылала тов. Сталина на  наиболее опасные и решающие для жизни пролетарской

революции  фронты".  Приказ  заканчивался призывом:  "Еще  теснее  сплотимся

вокруг нашей коммунистической партии, вокруг нашего лучшего  друга, вождя  и

учителя тов. Сталина."

     Этот приказ по армии был, вместе с тем, приказом по исторической науке.

Одновременно телеграммы из Ленинграда и Пскова, т.е. от Кирова, приветствуют

"организатора  великих побед Красной армии т.  Сталина".  В 1933 г. "Правда"

уже говорит о

 

 

     Сталине   как  об  "организаторе  побед  Красной  армии".  Но  и  здесь

подразумеваются   лишь   некоторые  известные   победы.   Строителем   армии

изображается партия и  персонально  Ленин. В 1934 г. статья Радека  пытается

установить разногласия между Троцким и Сталиным в  период гражданской войны.

А Зиновьев в 1934 г. писал о великом знамени Ленина-Сталина.

     В 1935 г.,  когда месяцы Тухачевского были уже сочтены, он  в юбилейной

статье о Красной армии, защищая  необходимость  ее  механизации,  заканчивал

неизбежной  византийской  фразой  о  том,  "что  гарантией  победы  является

искусство  нашей партии, ее  вождя т.  Сталина  и верного  соратника  его т.

Ворошилова."

     Сейчас может показаться странным, что никто в течение первых двенадцати

лет не упоминал  не только о мнимом "руководстве" Сталина в военной области,

но и об его несомненном и активном участии  в гражданской войне. Объясняется

это  тем, что в партии, в правительстве  и в  стране  были  рассеяны  многие

тысячи военных, знавших, как было дело. Многие члены или агенты ЦК принимали

в  гражданской  войне  не  меньшее  участие,  чем  Сталин,  а  некоторые  --

неизмеримо большее.  И.Н.  Смирнов, Смилга, Сокольников,  Лашевич,  Муралов,

Розенгольц, Фрунзе, Орджоникидзе, Антонов-Овсеенко, Берзин, Гусев -- все они

провели все  три года  на фронтах в  качестве членов  Революционных  Военных

Советов, возглавлявших армии и фронты, и даже в качестве командующих армиями

(Сокольников, Лашевич), тогда как Сталин за три года войны провел на фронтах

вряд ли больше нескольких месяцев.

     Смилга, Муралов  и  Фрунзе были членами Реввоенсовета Республики, тогда

как Сталин был назначен только в 1921 г., после окончания гражданской войны,

причем ни  разу не появился на  заседании  Совета.  Это было бы, разумеется,

совершенно  невозможно,  если б  он хоть в какой-либо  мере  претендовал  на

руководящую роль.

     Те  официальные  легенды, созданные  о  роли  Сталина, как организатора

армии, стратега, вдохновителя гражданской войны, легенды, созданные в период

с  1932   г   до  1940   г.,  получили  очень   яркую  проверку  в  событиях

Советско-финляндской  войны. Подготовка  наступления со  стороны  СССР  была

поистине убийственной. Кремль недооценил силы сопротивления Финлян-

 

 

     дии, не подготовил необходимых материальных условий, не сумел объяснить

ни   армии,  ни  народу  всех  задач  своей  политики.  Вся   операция  была

подготовлена за спиной народа чисто бюрократическим путем и потому на первом

своем этапе  в течение 10-11 недель не дала ничего, кроме позора кремлевским

инициаторам. В отличие от Гитлера,  Сталин и  не думал даже появляться перед

войсками, выезжать на  фронт, беседовать с солдатами и вдохновлять их. Можно

прямо сказать, что такая поездка была  для него совершенно  невозможна.  Кто

знает его ближе, тому вообще невозможно представить себе на морозном воздухе

перед  солдатскими  массами  этого  аппаратного диктатора с  невыразительным

лицом,  с тусклым  голосом,  с  трудом  процеживающего слова,  с  желтоватым

отливом глаз. Сталину нечего сказать солдатам.

     21 декабря 1917  г. установлены были принципы создания  будущей Красной

армии, которая, как  гласит постановление,  "борется за  интересы трудящихся

всего мира и служит поддержкой для  грядущих  социальных революций  во  всем

мире".   Сердцевиной  армии   были  рабочие-большевики.  Массовая  партийная

мобилизация коммунистов обеспечила перелом в красноармейских частях.

     Питая отвращение к дилетантизму, на который мы все были более или менее

осуждены, я  всеми силами отбивался от сосредоточения слишком большого числа

обязанностей в  моих  руках.  Так,  в  течение  долгого времени  я  всячески

противодействовал соединению  морского комиссариата с  военно-сухопутным. По

моему настоянию народным комиссаром по морским делам был назначен Шляпников.

Только в результате категорического постановления ЦК,  я согласился  взять в

свои руки народный комиссариат по морским делам.

     4 марта 1918  г.  создается Высший  Военный  Совет  в составе  Троцкого

(председателя),  военного специалиста и  руководителя Бонч-Бруевича и членов

Совета  Подвойского,  Склянского  и  Мехоношина. 22 апреля 1918  г. в ЦК  по

докладу  Троцкого  санкционируют декреты об организации волостных,  уездных,

губернских и окружных военных комиссариатов. Страна была

 

 

     разбита на 8  военных округов, в состав  которых входили 46  губерний и

344  уездных  военных  комиссариата.  2   сентября  1918  г.  был  образован

Революционный Военный Совет под председательством Троцкого. В первоначальный

состав его  вошли  Троцкий, Раскольников,  Иван  Смирнов,  А.  Розенгольц  и

Вацетис как главнокомандующий. Вскоре присоединены были Склянский, Муралов и

Юренев. В конце октября под председательством Ленина создается Совет Труда и

Обороны  для напряжения работы  хозяйственных органов  и  согласования их  с

нуждами войны.

     Те возрасты, которые знали военное дело, устали от войны, от траншей; и

революция была для них освободительницей от войны. Мобилизовать их снова для

борьбы было не просто. Младшие возрасты не знали войны, их мобилизовать было

легче, но их  надо было обучать, а враг не давал необходимого времени. Число

своих офицеров,  связанных с  партией и безусловно надежных, было  ничтожно.

Они играли поэтому большую политическую роль в армии, но их военный кругозор

был  невелик,  а  знания  незначительны;  и  нередко  свой  революционный  и

политический авторитет они  при создании армии  направляли  по ложному пути.

Сама партия,  девять месяцев  тому  назад  вышедшая  из царского  подполья и

несколько    месяцев   спустя   попавшая    под   преследование   Временного

Правительства, после блестяще одержанной победы с трудом приучалась к мысли,

что гражданская война еще впереди.

     Все  вместе  создавало  величайшие трудности  на пути  создания  армии.

Нередко казалось, что прения поглощают всю затрачиваемую энергию. Сумеем или

не сумеем создать армию, этот воп-рос покрывал собою всю судьбу революции.

     Материальные условия  были  крайне тяжкие. Расстройство промышленности,

транспорта,  отсутствие  запасов,  отсутствие  сельского  хозяйства,  причем

процессы хозяйственного  распада еще только усугублялись. В этих условиях  о

принудительной  воинской повинности  и  принудительной мобилизации  не могло

быть и речи. Пришлось временно прибегнуть к принципу добровольчества.

     Труднее всего  было создавать  кавалерию, потому  что  старая кавалерия

родиной своей  имела  степи,  населенные  богатыми крестьянами  и  казаками.

Создание кавалерии было высшим до-

 

 

     стижением этого периода. В четвертую годовщину Красной армии 23 февраля

1922 г.  "Правда"  в  очерке  гражданской  войны  давала  такое  изображение

формирования  красной  конницы:  "Мамонтов,  производя  сильные  разрушения,

занимает  на время  Козлов  и  Тамбов. "Пролетарии,  на  коня!" --  клич  т.

Троцкого --  в формировании конных масс был встречен с энтузиазмом, и уже 19

октября армия  Буденного  громит  Мамонтова  под  Воронежем."  Кампания  для

создания  красной  конницы  составляла основное  содержание  моей  работы  в

течение месяцев 1919 г.

     Армию, как сказано, строил рабочий, мобилизуя крестьянина. Рабочий имел

перевес над крестьянином не только в своем общем уровне, но в особенности, в

умении обращаться с оружием, с  новой техникой.  Это обеспечивало  рабочим в

армии  двойной  перевес. С  конницей  дело  обстояло иначе.  Родиной конницы

являлись русские степи, лучшими конниками были казаки,  за ними шли  степные

богатые  крестьяне, имевшие  лошадей и  знавшие  лошадь. Конница была  самым

реакционным  рядом  войск  и  дольше   всего   поддерживала  царский  режим.

Формировать конницу было поэтому трудно вдвойне. Надо было приучить рабочего

к коню, надо было, чтобы петроградский и московский пролетарий сели  на коня

сперва  хотя бы  в роли комиссаров  или  простых бойцов,  чтобы  они создали

крепкие и  надежные  революционные ячейки в эскадронах и полках.  Таков  был

смысл  лозунга  "Пролетарий, на коня!". Вся  страна, все промышленные города

покрылись  плакатами с этим  лозунгом.  Я объезжал страну из конца в конец и

давал  задания насчет формирования  конных  эскадронов надежным большевикам,

рабочим.  Мой  секретарь   Познанский  лично  с  большим  успехом  занимался

формированием кавалерийских частей. Только эта работа пролетариев, севших на

коня, превратила  рыхлые партизанские отряды  в кавалерийские  действительно

стройные части.

     Закваской армии  являлись  коммунисты.  На 1  октября  1919 г.  во всем

аппарате армии и флота, в  тылу  и  на  фронте,  насчитывалось около 200.000

коммунистов --  членов партии и кандидатов, которые были организованы в 7000

ячеек.  Формально  коммунисты  в  армии  не  имели  никаких  особых  прав  и

привилегий, кроме тех, какими они пользовались по занимаемой ими должности.

 

 

     Первоначально командиры  привлекались  из  состава  бывших  офицеров  в

добровольном  порядке.  Только  впервые  декретом  от  29  июля  произведена

мобилизация бывших офицеров в Москве,  Петрограде  и в ряде крупных городов.

При  каждом  из  таких специалистов  поставлен  комиссар.  Для  того,  чтобы

выдвинуть  с   низов  более   близких  Советскому  режиму  командиров,  была

произведена   специальная   мобилизация   бывших   царских   унтер-офицеров.

Большинство из них были возведены в унтер-офицерский чин  в последний период

войны и не имели серьезного  военного  значения.  Но  старые  унтер-офицеры,

знавшие хорошо  армию,  особенно  артиллеристы  и кавалеристы,  были нередко

гораздо выше офицеров, под командой  которых  они состояли. К этой категории

принадлежали люди, как  Крыленко,  Буденный, Дыбенко  и многие  другие.  Эти

элементы набирались в царские времена  из более грамотных, более культурных,

более привыкших командовать, а не пассивно повиноваться, и естественно, если

в число  унтер-офицеров проходили  исключительно  сыновья крупных  крестьян,

мелких  помещиков, сыновья городских буржуа, бухгалтеры, мелкие чиновники  и

пр.,  в  большинстве случаев  это  были зажиточные  или  богатые  крестьяне,

особенно  в  кавалерии.  Такого рода  унтер-офицеры  охотно  брали  на  себя

командование, но не склонны были подчиняться, терпеть над собой командование

офицеров и столь же мало тяготели к коммунистической партии, к ее дисциплине

и к ее  целям,  в особенности в области аграрного  вопроса. К  заготовкам по

твердым ценам, как и к  экспроприации хлеба у крестьян,  такого рода крепкие

унтер-офицеры относились  с  бешеной враждой. К такого  рода типам относился

кавалерист  Думенко,  командир  корпуса  под Царицы-ным  и прямой  начальник

Буденного, который  в  тот период командовал бригадой или дивизией.  Думенко

был более даровит, чем Буденный, но кончил восстанием, перебил коммунистов в

своем  корпусе,  попытался  перейти  на  сторону  Деникина, был  захвачен  и

расстрелян.  Буденный  и  близкие  к  нему  командиры  также  знали   период

колебания. Восстал  один  из  начальников  царицынских  бригад,  подчиненный

Буденному,  многие  из  кавалеристов   ушли  в  зеленные  партизаны.  Измена

Носовича, занимавшего  чисто  бюрократический  административный пост,  имела

разумеется меньший вред, чем измена Думенко. Но так как

 

 

     военная оппозиция сплошь опиралась на  фронте на элементы, как Думенко,

то об его мятеже сейчас  не упоминают совсем. Разумеется, высшее руководство

армии  несло ответственность  и за  Носовича, и  за  Думенко,  ибо  в  своем

строительстве пыталось комбинировать, сочетать разные типы, проверяя их друг

через друга. Ошибки при  назначениях  и измены были  везде. В  Царицыне, где

условия были особые: обилие конницы, казачье  окружение, армия, созданная из

партизанских   отрядов,  специфический  характер  руководства  --  все   это

создавало здесь  условия  для большого  количества измен,  чем где бы то  ни

было.  Винить  в этом Сталина или Ворошилова сейчас было бы смешно. Но столь

же  нелепо  взваливать ответственность за эти эпизоды сейчас  через двадцать

лет на главное командование, на руководство армии.

     В момент смертельной опасности казанский полк во главе  с  командиром и

комиссаром,  занимавший  ответственный  участок, покинул  самовольно  фронт,

захватив  пароход,   чтобы   бежать  из-под  Казани  в  направлении  Нижнего

Новгорода. Пароход  был задержан  по моему распоряжению и дезертиры  преданы

суду. Командир  и  комиссар полка были  расстреляны.  Это был первый  случай

расстрела  коммунистов  за нарушение воинского  долга. В партии было  на эту

тему  много  разговоров и  сплетен.  Как  для  меня  в  декабре  1918  г.  в

Центральном органе партии появилась статья, которая, не называя моего имени,

но явно намекая на меня, говорила о расстреле "лучших товарищей без суда". В

ответ я обратился в ЦК с письмом:

     "Копия

     Секретно

     /25/Декабря 1918 г.

     В  Центральный  Комитет Российской  Коммунистической Партии.  Уважаемые

товарищи,

     Недовольство  известных  элементов  партии   общей  политикой  военного

ведомства нашло свое выражение в статье члена ЦИК т. А. Каменского  в No 281

центрального органа нашей партии "Правда". Статья заключает в себе  огульное

осуждение примене-

 

 

     ния  военных специалистов,  как  "николаевских контр-революционеров"  и

прочее. Полагаю, что  в высшей степени неудобно давать такие  характеристики

тем  лицам,  которые  советской  властью поставлены  на ответственные посты.

Вопрос приходится разрешать или индивидуально, или в партийном порядке, а не

путем  огульных  обвинений, которые  отравляют  атмосферу  в соответствующих

военных учреждениях и  вреднейшим образом  отражаются на  работе.  Но помимо

этого, в статье имеются тягчайшие обвинения, направленные  против меня, хотя

я прямо  в статье не  назван. Так, сообщают, что  за побег  семи офицеров на

Восточном фронте  "чуть не  были  расстреляны  двое наших  лучших  товарищей

Залуцкий  и Бакай  (очевидно Бакаев), как  это и было  с Пантелеевым, и лишь

стойкость т.  Смилги спасла их жизнь.  Далее  говорится о  расстреле  лучших

товарищей без суда. Центральный  Комитет уже заслушал в свое время мимоходом

сообщение по поводу мнимой попытки расстрела Залуцкого  и Бакаева. Дело было

на  самом  деле  так.  Узнав  из  третьих  рук,  в  частности  из  газет,  о

предательстве нескольких  офицеров из состава третьей  армии, я, опираясь на

изданный ранее приказ,  силой  которого  комиссары обязаны держать на  учете

семьи офицеров и принимать на ответственные посты в том случае, если имеется

возможность в случае измены  захватить семью, дал телеграмму т.т. Лашевичу и

Смилге,  которая  обращала  их  внимание  на  побег  офицеров  и  на  полное

отсутствие донесений  по этому поводу со стороны соответствующих комиссаров,

которые не умеют  ни  следить, ни карать, и закончил телеграмму фразой в том

смысле,    что   комиссаров,    которые   упускают   белогвардейцев,   нужно

расстреливать. Разумеется, это не был приказ о расстреле Залуцкого и Бакаева

(я  совершенно не знал, какие комиссары стоят  во главе дивизии,  тем более,

что речь  шла  не  о  комиссарах дивизии,  а  более  мелких частой), но имел

достаточно  оснований  полагать,  что  Смилга  и  Лашевич   будут  на  месте

расстреливать  лишь  тех,  кого  полагается  расстрелять. Никаких  серьезных

последствий  инцидент не  имел, кроме  разве того,  что  Лашевич и Смилга  в

утрированно-официальном  тоне   заявили,  что  если  они  считаются  плохими

комиссарами, то их  надлежит  сместить, на что в ответ я телеграфировал, что

лучших комиссаров, чем Лашевич и Смилга у нас в армии вообще не может быть и

просил их не кокетничать.

 

 

     Никогда мне не могло притти в голову, что из этой телеграфной переписки

могла вырасти  легенда  о том, что лишь стойкость Смилги спасла  двух лучших

товарищей от продиктованного мною расстрела,  "как это было с  Пантелеевым".

Пантелеев расстрелян был по суду, и суд назначен был мною не для Пантелеева,

-- я  не знал его присутствия среди  дезертиров,  не знал  его имени, -- суд

назначен  был  над  дезертирами,   захваченными  на  пароходе,   причем  суд

расстрелял Пантелеева в  числе других. Никаких других расстрелов комиссаров,

которые происходили при моем хотя бы косвенном участии,  насколько помню, не

было.  Такие расстрелы  имели,  однако, место в значительном  числе случаев,

когда в числе комиссаров оказывались бандиты, пьяницы, предатели и прочее.

     Ни  одного случая,  когда  бы  возбуждено  было каким либо авторитетным

учреждением дело о  незаконном расстреле без суда кого-либо из  товарищей, я

никогда  не слышал, если не считать заявления Западного  Областного Комитета

партии по поводу того же дела Пантелеева.

     Ввиду вышеизложенного, прошу Центральный Комитет:

     Заявить во всеобщее сведение о том, является ли политика

     военного ведомства моей личной политикой, политикой какой-

     либо группы, или же политикой нашей партии в целом;

     Установить перед лицом общественного мнения всей партии

     те основания, какие имел тов. Каменский для утверждения о

     расстреле лучших товарищей без суда;

     Указать редакции центрального органа на полную недопус

     тимость печатания статей, которые заключают в себе не критику

     общей политики ведомства или хотя бы партии, а прямые тяг

     чайшие обвинения в действиях самого тягчайшего свойства

     (расстрел лучших товарищей без суда) без предварительного за

     проса в партийных учреждениях об основательности этих об

     винений, ибо ясно, что если бы обвинения были сколько-нибудь

     основательны, то дело не могло бы ограничиться партийной по

     лемикой, а должно было стать предметом судебно-партийного

     разбирательства.

     Троцкий"

 

 

     Автор статьи А.  Каменский был  сам по себе  малозначительной  фигурой.

Непонятным казалось, как статья,  заключавшая такое тяжкое и  вместе  с  тем

несообразное обвинение, могла появиться в центральном органе. Редактором был

Бухарин, левый коммунист и постольку против привлечения в армию "генералов".

Но  он  совершенно  не  был способен,  особенно  в тот период,  на  интригу.

Разгадка заключалась  в том, что автор статьи, т.е. тот, кто  подписался под

нею, А.  Каменский,  принадлежал к царицынской группе, входил в состав  10-й

армии и находился  в тот период под непосредственным влиянием Сталина. Можно

не сомневаться, что именно Сталин обеспечил за кулисами напечатание  статьи.

Самая  формулировка  обвинения:  расстрел  "лучших"  товарищей, притом  "без

суда",  поражала   своей   чудовищностью  и   в   то  же  время   внутренней

несообразностью.   Но  именно  в   этой   грубой  утрированности   обвинения

сказывается   Сталин,   организатор   будущих   московских   процессов.   ЦК

урегулировал  вопрос,  Каменский  и  редакция получили,  кажется,  внушение.

Сталин остался в стороне.

     По  моему   требованию   Центральный  Комитет  назначил   комиссию   из

Крестинского,  Серебрякова и  Смилги (трех членов ЦК) для рассмотрения всего

вопроса. Комиссия пришла, разумеется, к выводу, что Пантелеев был расстрелян

по суду и не как коммунист, а как злостный дезертир:

     "Копия

     Секретно

     Телеграмма

     11/1-19 г. No212 (Балашов)

     Москва, Кремль.  Предцик Свердлову.  Редакция газеты "Правда". Редакция

газеты "Известия ВЦИК".

     По поводу расстрела комиссара  Пантелеева. На вопрос о  том,  где и при

каких условиях  был расстрелян комиссар 2-го Номерного  Петроградского полка

Пантелеев,  --  бывший командующий  армией,  ныне командующий  фронтом  тов.

Славен сообщает:

 

 

     "Вместе с командиром полка, комиссар Пантелеев покинул позиции во главе

значительной  части своего полка  и оказался затем на пароходе,  захваченном

дезертирами для самовольной отправки из-под Казани на Нижний. Расстрелян был

не  за то, что  его полк покинул  позиции, а за то, что он, вместе с полком,

покинул позиции."

     Документы  по  этому  делу находятся у политкома 5 Михайлова. (Подпись)

Славен.

     Предреввоенсовета Троцкий."

     Через  10  лет этот эпизод снова будет  фигурировать в кампании Сталина

против  меня  под  тем же самым титулом: "расстрел  лучших  коммунистов  без

суда". Между тем Ленин ответил тогда на это запиской:

     "Товарищи!

     Зная строгий характер распоряжений тов.  Троцкого, я настолько убежден,

в  абсолютной   степени   убежден,   в  правильности,   целесообразности   и

необходимости  для  пользы  дела даваемого  тов. Троцким  распоряжения,  что

поддерживаю это распоряжение всецело.

     В. Ульянов (Ленин)."

     Кто-то из реакционных писателей  назвал этот документ lettre de cachet.

В этом нет даже внешней меткости. Для применения репрессий мне не нужно было

никаких  дополнительных полномочий. Заявление  Ленина не  имело ни малейшего

юридического  значения. Это демонстративное выражение полного и безусловного

доверия  к мотивам моих  действий предлагалось исключительно для партии и по

существу было направлено против закулисной кампании Сталина. Прибавлю, что я

ни разу не делал из этого документа никакого употребления.

     В первый период, когда революция развертывалась от промышленных центров

к  периферии, создавались  вооруженные отряды  из рабочих, матросов,  бывших

солдат для установления советской власти на местах. Этим отрядам приходилось

нередко

 

 

     вести  малую  войну. Пользуясь сочувствием  масс,  они  легко  выходили

победителями. Отряды получали  известный закал, руководители  --  авторитет.

Правильной  связи между  отрядами  не  было. В случае нужды  они  вступали в

соглашение. Их тактика имела  характер партизанских налетов  и до известного

времени этого было  достаточно.  Но  низвергнутые классы  начали, при помощи

иностранных  покровителей, строить свою армию, хорошо вооруженную, с большим

обилием офицеров, и переходят от обороны  к наступлению.  Привыкшие к легким

победам,  партизанские отряды сразу  обнаруживали  свою несостоятельность: у

них  не было правильной разведки,  ни связи друг с другом, ни способности  к

более  сложному  маневру.  Так,  в  разных  частях  страны  в  разные  сроки

открывался  кризис   партизанства.   Включить   эти   своенравные  отряды  в

централизованную систему было нелегко. Они привыкли ни от кого не зависеть и

никому  не  повиноваться.  Военный стаж командиров  был  очень  невысок. Они

относились враждебно  к старым офицерам, отчасти не  доверяя им политически,

отчасти прикрывая недоверием к офицерам недоверие к самим себе.

     На  5-м съезде Советов в июле  1918  г.  левые социалисты-революционеры

заявляли, что нам  нужны партизанские отряды,  а не централизованная  армия.

"Это все  равно, -- возражал  я им,  --  как  если б нам  сказали: "Не нужны

железные дороги -- будем пользоваться гужевым транспортом..."

     Наши фронты имели тенденцию  сомкнуться в кольцо с окружностью свыше  8

тысяч километров. Противники сами  выбирали  направление,  создавали базу на

периферии, получали помощь из-за границы и наносили  удары по направлению  к

центру.  Преимущество  нашего  положения  состояло  в  том, что  мы занимали

центральное положение и действовали из единого центра по радиусам или по так

называемым  внутренним  операционным  линиям.  Наше  центральное  положение,

расположение  врагов по большому кругу, возможность для нас  действовать  по

внутренним  операционным линиям, свели нашу стратегию к одной простой  идее:

именно  к   последовательной  ликвидации   фронтов   в   зависимости  от  их

относительной важности.  Если враги выбирали направление  для  удара, то  мы

могли выбирать  направление для  ответа. Мы имели возможность  перебрасывать

наши силы и мас-

 

 

     сировать их  в ударные кулаки на наиболее важном в каждый данный момент

направлении.  Однако  реализовать это  преимущество  можно  было  только при

условии полного  централизма  в управлении и  командовании.  Чтоб жертвовать

временно одними участками, более отдаленными или менее важными, для спасения

наиболее близкого и важного, нужно было иметь возможность приказывать,  а не

уговаривать. Все  это слишком азбучно, чтоб  останавливаться  здесь на этом.

Непонимание этого исходило из  тех центробежных тенденций, которые неизбежно

пробудила революция,  из  провинциализма необъятной страны, из  примитивного

духа независимости, который не успел еще подняться на более высокую ступень.

Достаточно упомянуть, что в  самый  первый период в  каждом уезде создавался

свой  Совет  Народных Комиссаров  со  своим  народным комиссаром по  военным

делам.

     Успехи  регулярного  строительства заставляли эти  разрозненные  отряды

перестраиваться в полки и дивизии, приспособляться к нормам и штатам. Но дух

и  приемы оставались  нередко  пережитками.  Неуверенный  в  себе  начальник

дивизии был очень  снисходителен к своим  полковникам. Ворошилов  в качестве

командарма  был очень  снисходителен к  начальникам  своих  дивизий. Но  тем

недоброжелательнее  они  относились  к  центру,  который  не  удовлетворялся

внешним превращением партизанских отрядов  в полки и дивизии, а  предъявляет

более серьезные требования.

     Из старого офицерства в  состав Красной армии вошли, с  одной  стороны,

передовые элементы, которые почувствовали смысл новой эпохи; они составляли,

разумеется, маленькое меньшинство. Дальше шел широкий слой людей неподвижных

и  бездарных, которые  вступили  в армию  только потому,  что ничего другого

делать  не  умели.  Третью  группу  составляли  активные контрреволюционеры,

которые либо были застигнуты  врасплох нашими мобилизациями, либо имели свои

самостоятельные цели, выжидали  благоприятного  момента для  измены. Большую

роль в организации  армии играли бывшие  унтер-офицеры, которые  вербовались

путем особых мобилизаций. Из этой среды вышел ряд выдающихся военачальников,

наиболее известным  из них  является бывший кавалерийский вахмистр Буденный.

Одна-

 

 

     ко  и этот слой,  пополнявшийся до  революции главным образом сыновьями

богатого  крестьянства  и   городской   мелкой  буржуазии,  выдвинул  немало

перебежчиков,  игравших активную  роль  в  контрреволюционных восстаниях и в

Белой армии.

     При   каждом   командире   ставился   комиссар,    преимущественно   из

рабочих-большевиков, участников великой войны. Институт комиссаров мыслился,

как  временное  учреждение,  до  подготовки  надежного  командного  корпуса.

"Институт комиссаров, -- говорил тогдашний глава военного ведомства, -- это,

так сказать, леса... Постепенно  леса можно будет убирать". Тогда  во всяком

случае никто из нас не предвидел, что через 20 лет институт комиссаров снова

будет восстановлен, но на  этот раз с новыми, прямо противоположными целями.

Комиссары  революции  были   представителями  победившего  пролетариата  при

командирах,   вышедших  преимущественно  из  буржуазных  классов;   нынешние

комиссары  являются  представителями  бюрократической  касты  при  офицерах,

которые в значительной мере вышли из низов.

     Переход от  революционной борьбы против старого  государства к созданию

нового, от разрушения царской  армии, к строительству Красной, сопровождался

кризисом партии, вернее  рядом кризисов. Старые приемы,  мысли и  навыки  на

каждом  шагу вступали  в противоречие  с  новыми  задачами.  Необходимо было

перевооружение  партии.  Так как армия является  наиболее  принудительной из

всех организаций государства и так  как  в  центре внимания  в  первые  годы

советского  режима стояла военная  оборона,  то не мудрено, если все прения,

конфликты   и   группировки   внутри   партии   вращались  вокруг   вопросов

строительства армии. Оппозиция возникла почти с момента первых наших попыток

от  разрозненных  вооруженных  отрядов  перейти  к  централизованной  армии.

Разногласия проходили  через  всю партию, включая  и ее Центральный Комитет.

Большинство партии и Центрального Комитета в  конце концов поддержало меня и

военное руководство, так  как в пользу  тех  методов, которые  применялись в

военном  ведомстве,  говорили все возрастающие  успехи. Однако недостатка  в

нападках и колебаниях не было. В самый разгар гражданской войны члены партии

пользовались полной свободой критики и оппозиции. Даже на фронте коммунис-

 

 

     ты на закрытых партийных собраниях подвергали нередко политику военного

ведомства  жестоким нападкам. Никому  не могло  прийти  в голову  подвергать

критиков  преследованиям.  Кары  на  фронте применялись очень суровые, в том

числе   и  к  коммунистам,  но  это  были   кары  за   невыполнение  военных

обязанностей, за трусость, за дезертирство, небрежность.

     Внутри Центрального Комитета оппозиция имела очень смягченный характер,

так как я пользовался поддержкой Ленина. Надо вообще сказать, что когда мы с

Лениным шли рука  об руку, а таких случаев было большинство, остальные члены

Центрального  Комитета  поддерживали  нас  неизменно  и   единогласно.  Опыт

Октябрьского восстания вошел в жизнь партии огромным уроком.

     Нужно,  однако,  сказать, что поддержка Ленина была  не безусловной; он

тоже  знал колебания, в  некоторые  моменты  -- очень  острые.  В  отношении

военных проблем  Ленин  не  раз  колебался, а  в нескольких  случаях  крупно

ошибался.  Мое  преимущество  пред  ним состояло  в том,  что  я  непрерывно

разъезжал по фронтам, сталкивался с огромным количеством народа,  начиная от

местных крестьян, пленных, дезертиров и кончал высшими военными и партийными

руководителями фронтов. Эта масса разнообразных впечатлений имела неоценимое

значение. Ленин никогда не  покидал центра, где все нити сосредоточивались в

его руках. О военных вопросах, новых для нас всех, ему приходилось судить на

основании  сведений, шедших  преимущественно из верхнего яруса партии. Ленин

умел, как никто, понимать отдельные голоса, шедшие с низов. Но  они доходили

до него лишь в виде исключения.

     У  него были колебания по поводу  привлечения  военных  специалистов. В

августе 1918 г., когда я  находился на фронте под Свияжском,  Ленин запросил

моего мнения  насчет предложения,  внесенного одним из видных членов партии,

заменить всех  офицеров генерального  штаба коммунистами.  Я  ответил  резко

отрицательно, возражая по прямому проводу из Свияжска в Кремль:

 

 

     "Копия

     Телеграмма

     Из Свияжска

     23/8.1918 г. No234

     Москва Председателю Совнаркома Ленину.

     Предложение Егорова об объединении командования бесспорно и практически

ставилось  мною не раз. Затруднения  в лице.  Выдвигаемую Вами кандидатуру я

сам называл не раз. Его кандидатура должна быть предварительно  оправдана не

поражениями и сдачей городов, а победами. Назначение, о котором вы говорите,

сможет состояться только после первой победы, когда оно будет мотивировано.

     Что касается Ларинского предложения о замене генштабов коммунистами, то

оно,  во-первых,  противоречит  первому,  которое  Вы  выдвигаете,  ибо  Ваш

кандидат  не  коммунист и подбирает  вокруг себя не коммунистов,  а  людей с

военным  образованием  и  боевым  опытом.  Из них многие изменяют.  Но  и на

железных дорогах при продвижении эшелонов наблюдается  саботаж. Однако никто

не  предлагает  инженеров-движенцов заменить  коммунистами. Считаю Ларинское

предложение  в корне не состоятельным. Сейчас создаются  условия, когда мы в

офицерстве  произведем  суровый  отбор:  с  одной  стороны, концентрационные

лагеря,  а,  с другой стороны, борьба  на Восточном фронте. Катастрофические

мероприятия, вроде Ларинского, могут быть продиктованы паникой. Те же победы

на фронте  дадут возможность закрепить происшедший отбор и  дадут  нам кадры

надежных генштабистов... Прошу прислать  Ларина сюда на выручку.  Резюмирую:

первое: объединение  командования необходимо, провести его можно будет после

первой  победы; второе:  сжатие  всей  военной  верхушки, удаление  балласта

необходимо  --  путем извлечения работоспособных  и преданных нам генштабов,

отнюдь не путем их  замены  партийными невеждами. Раскольников, образованный

моряк и боевой революционер, считает даже в более  скромной области морского

ведомства абсолютно невозможной другую политику и требует присылки сюда

 

 

     образованных  морских  офицеров,  хотя  те  хуже сухопутных  и  процент

изменников среди  них выше. Больше  всего  вопят против применения  офицеров

либо люди панически настроенные, либо стоящие далеко от всей работы военного

механизма, либо  такие партийные военные деятели, которые сами  хуже всякого

саботажника: не умеют ни за  чем присмотреть, сатрапствуют, бездельничают, а

когда проваливаются -- взваливают вину на генштабов.

     Троцкий."

     Ленин  не  настаивал.  Тем временем победы чередовались  с поражениями.

Победы укрепляли доверие к  проводившейся мною  военной политике; поражения,

умножая неизбежно число  измен,  вызывали  в  партии  новую волну критики  и

протестов. В марте  1919 г. на вечернем заседании Совета Народных Комиссаров

в связи с сообщением о каком-то новом предательстве командиров Красной армии

Ленин  написал мне записочку: не прогнать ли нам всех спецов и не  назначить

ли главнокомандующим Лашевича (старого большевика). Я понял, что  противники

политики военного ведомства, в  частности Сталин, с особенной настойчивостью

наседали на Ленина в предшествующие дни и вызвали в нем  известные сомнения.

Я  заметил,  что  Ленин с большим интересом ожидает моего ответа, поглядывая

искоса в  мою сторону. На обороте того же вопроса я написал ответ:  "детские

игрушки"  и  вернул  Ленину  бумажку.   Сердитые  слова  произвели,  видимо,

впечатление. Ленин ценил категорические формулы.

     Новое сообщение  о  предательстве дало ему  повод подвергнуть  проверке

свою  собственную позицию и  свои  колебания. На другой  день я, со справкой

штаба  в кармане,  пошел к Ленину в его кремлевский  кабинет и поставил  ему

вопрос: "Вы знаете, сколько у нас в армии царских офицеров?" "Нет, не знаю",

--   ответил  он,  заинтересованный.   "Приблизительно?"   "Не   знаю".   Он

категорически отказывался угадывать. "Не  менее  30 тысяч!" Цифра прямо-таки

поразила его. "30 тысяч..." - повторял он. "Теперь подсчитайте, --  наступал

я, -- какой среди них процент изменников и перебежчиков --  совсем не  такой

уж большой. Тем временем армию мы построили из  ничего, и эта армия растет и

крепнет!"  Именно эта беседа завоевала поддержку Ленина  в военной  политике

окончательно.

 

 

     Через  несколько  дней  на  митинге  в  Петрограде  Ленин  подвел  итог

собственных  сомнений  в вопросе  о военной политике. "Как часто, -- говорил

он,  --  товарищи,  принадлежащие  к  числу  самых  преданных  и  убежденных

большевиков-коммунистов,  возбуждали  горячие  протесты против  того,  что в

строительстве Красной социалистической  армии мы пользуемся старыми военными

специалистами,  царскими  генералами  и   офицерами...   Оказалось,  что  мы

построили ее только  так.  И если  мы подумаем  над задачей,  которая  здесь

выпала  на нашу  долю, то  нетрудно  понять, что так  только  и  можно  было

построить.  Это дело не только военное, эта задача стала перед нами во  всех

областях народной жизни и народного хозяйства."

     Именно военный опыт и был впоследствии  перенесен на  все  другие сферы

государственной  работы.   "Когда  мне  недавно  тов.  Троцкий  сообщил,  --

продолжал Ленин, -- что у нас в военном ведомстве  число офицеров составляет

несколько десятков тысяч, тогда  я  получил конкретное представление,  в чем

заключается  секрет  использования   нашего  врага:  как  заставить  строить

коммунизм тех, кто является его противником, строить  коммунизм из кирпичей,

которые подобраны капиталистами против нас. Других кирпичей нам не дано!"

     Мы были чужды  педантизму и шаблонам, прибегали ко всяким комбинациям и

экспериментам, ища  успеха. В одной армий командует бывший  унтер-офицер при

начальнике  штаба  из  бывших генералов.  В другой  армии  командует  бывший

генерал при помощнике из партизан. Одной дивизией командует бывший солдат, а

соседней -- полковник генерального штаба.  Этот "эклектизм" навязывался всем

положением.  Изрядный процент  образованных офицеров имел, однако,  в высшей

степени   благотворное  влияние  на  общий  уровень  командования.   Военные

автодидакты учились на ходу.

     В  1918  г. 76% всего  командного и административного  аппарата Красной

армии  представляли бывшие  офицеры  царской армии и  лишь 12,9% состояли из

молодых красных командиров, которые естественно занимали низшие должности. К

концу гражданской войны командный  состав состоял из  нескольких источников:

рабочие и крестьяне, выдвинувшиеся  в процессе гражданской  войны из рядовых

бойцов, без всякого военного

 

 

     обучения,  кроме  непосредственного боевого  опыта;  бывшие  солдаты  и

унтер-офицеры  старой  армии;  молодые  командиры  из  рабочих  и  крестьян,

прошедшие краткосрочные советские военные школы; наконец, кадровые офицеры и

офицеры военного времени царской армии. Основное военное  звено -- отделение

--  в   подавляющем  большинстве  случаев  имело   совершенно  случайных   и

неподготовленных   командиров:   чего   нам   не   хватало,    это   корпуса

унтер-офицеров, ибо унтер-офицеры царской армии, поскольку они  включались в

царскую армию, командовали не отделениями, а ротами, батальонами  и полками.

Лишенных военного образования  командиров было  к  концу  гражданской  войны

свыше 43%,  бывших унтер-офицеров --  13%, командиров,  прошедших  советскую

военную школу -- 10%, офицеров царской армии -- около 34%.

     Армия   строилась   под   огнем.   Приемы  строительства,   в   которых

господствовала  импровизация,  подвергались немедленному испытанию на  деле.

Армия росла численно чрезвычайно быстро.  Объяснялось это, с одной  стороны,

чрезвычайной протяженностью  фронтов,  с  другой стороны,  рыхлостью военной

организации.  Недостаточная  подготовка  вызывала,  естественно,  чрезмерный

расход человеческой силы.  Быстрый  и  полухаотический рост  армии вызывался

тем, что для разрешения  каждой  новой боевой задачи приходилось строить  из

ничего новые полки  и дивизии. Это  было  трехлетие  непрерывных  боев. Цепь

малых  войн  свелась в  одну большую гражданскую войну,  в которой революция

обеспечила  свое существование. Армию строил рабочий, мобилизуя крестьянина,

где нужно заставляя  его, привлекая к делу  бывшего офицера и ставя  его под

свой контроль.

     Давно уже  стало  традицией изображать дело так, будто весной 1918 года

Царицын  представлял большую  важность  в  военном отношении  и  Сталин  был

отправлен  туда  для  спасения  военного  положения.  Все  это  основано  на

недоразумении. Дело шло на самом деле о  продовольствии; и военное ведомство

в  целом  занималось в те дни  вопросом продовольствия  пожалуй  больше, чем

чисто  военными делами. 28 мая на заседании Совета Народных Комиссаров Ленин

обменивался с тогдашним руководите-

 

 

     лем продовольственного дела Цюрупой записками об исключительных методах

по снабжению  столиц и промышленных  центров  продовольствием. Ленин пишет к

Цюрупе: "Сегодня же созвонитесь с Троцким, дабы завтра он все пустил в ход".

Тут же  Ленин  сообщает о  состоявшемся постановлении  в  том смысле,  чтобы

народный   комиссар  труда  Шляпников  выехал   немедленно  на  Кубань   для

объединения  продовольственной  деятельности  юга  в интересах  промышленных

районов.  Цюрупа пишет: "Сталин согласен ехать на Северный Кавказ. Посылайте

его. Он  знает местные  условия. С ним  и  Шляпникову будет  хорошо."  Ленин

отвечает: "Я согласен вполне. Проводите обоих  сегодня". В ближайшие два дня

состоялись  специальные  постановления  о  Сталине и Шляпникове. Сталин  был

направлен на  северный  Кавказ и в Царицын "в  качестве  общего руководителя

продовольственным  делом на  юге  России". О военных задачах еще  не  было и

речи.

     Со   Сталиным  получилось  то,  что   со  многими  другими   советскими

работниками  и с  целыми отрядами их. Многие рабочие  отправлялись в  разные

губернии  для  мобилизации  хлебных  избытков. Но наталкивались на восстания

белых, и из продовольственных отрядов, становились военными отрядами. Многие

работники просвещения, земледелия  и других ведомств попадали  на окраинах в

водоворот гражданской войны и меняли, так сказать, свою профессию.

     Каменев, наряду с Зиновьевым, был одним из наименее воинственных членов

ЦК. Однако и  он  посылался на фронты и играл в течение нескольких  периодов

видную  роль.  Подобно Сталину,  Каменев был в  апреле 1919 года  послан  на

Украину для  ускорения продвижения продовольственных  грузов  к  Москве.  Но

Луганск оказался сдан, опасность грозила всему Донецкому Бассейну, положение

на  только  что отвоеванной Украине  становилось  все  менее  благоприятным.

Совершенно так же, как Сталин в Царицыне, Каменев на Украине оказался втянут

в военные операции. Ленин  телеграфирует  Каменеву:  "Абсолютно  необходимо,

чтобы  вы  лично...  не  только проверили  и  ускорили,  но  и  сами  довели

подкрепление к Луганску и вообще  к  Донбассу, ибо иначе нет  сомнения,  что

катастрофа будет огромная, едва ли поправимая: мы несомненно  погибнем, если

не отчистим полностью Донбасс в короткое время..." Это обычный стиль Ленина

 

 

     того  времени. На основании таких  цитат  можно  доказывать, что судьбу

революции  Ленин  ставил  в  зависимость от военного руководства Каменева на

Юге.

     Читателю, не  посвященному в действительный ход  событий и не  могущему

ныне  иметь доступ  к архивам,  трудно  себе  представить, до  какой степени

искажены пропорции событий. Весь мир знает ныне об эпопее защиты Царицына, о

поездке Сталина на Пермский фронт или так  называемой Профсоюзной дискуссии.

Эти эпизоды кажутся сейчас вершинами исторической цепи  событий.  Эти мнимые

вершины  созданы искусственно.  Из  громадного архивного  материала выделены

определенные  эпизоды  и  вокруг  них  поставлены  грандиозные  исторические

декорации. Во  всех  новых изданиях  к  этим  декорациям прибавляются  новые

преувеличения,  источником  которых  являются  только  старые преувеличения.

Ссылки на документы встретить почти  нельзя. Заграничная печать, даже ученые

историки, относятся к  этим  повествованиям, как  к первоисточнику. В разных

странах    можно    встретить    специалистов-историков,    которые    знают

третьестепенные детали, касающиеся Царицина или Профсоюзной дискуссии, но не

имеют   почти  никакого  понятия  о  событиях  неизмеримо  более  важных   и

значительных. Фальсификация достигла здесь таких размеров,  такой  динамики,

что она выработала свой собственный, почти непреодолимый автоматизм, похожий

на  автоматизм лавины. На самом  деле,  нельзя не  поразиться  бедности  тех

документов и материалов, которые  опубликованы в связи  с работой Сталина на

фронтах.

     При тоталитарной концентрации всех средств устной и печатной пропаганды

можно городу  создать  столь  же  фальшивую  репутацию,  как  и человеку.  В

маневренной и  глубоко  подвижной войне разные  пункты страны  приобретают в

разные моменты исключительное значение и  затем теряют его. Защита  Царицына

никогда  не  могла  иметь  того  значения,  как  борьба  за  Казань,  откуда

открывается  путь  на  Тулу и Москву, или,  как борьба за  Петроград, потеря

которого  была  бы грозным ударом сама по себе и открывала бы путь с севера,

путь на Москву. Сейчас много  героических эпизодов гражданской войны забыто:

забыты  все,  где  не  участвовал  Сталин;  зато  имени   Царицына   придано

мистическое значение:

 

 

     "Царицын,  -- вполне справедливо пишет один из историков Красной армии,

--  явился зачатком военной  академии,  где  создались кадры  командиров для

других многочисленных фронтов, ныне возглавляющие основные единицы армии".

     "... На  Царицынском фронте началась борьба между Сталиным и Троцким --

не  столько борьба двух больших честолюбий, сколько борьба двух человеческих

слоев и двух линий в революции" (С. Дмитриевич, стр. 221).

     Наиболее  выдающиеся организаторы и полководцы вышли не из Царицына.  Я

уж не говорю о  центральных фигурах,  как  Склянский,  действительный  Карно

Красной армии, Фрунзе, выдающийся военачальник, поставленный впоследствии во

главе  Красной  армии,  Тухачевский,  будущий реорганизатор  армии,  Егоров,

будущий начальник Штаба, Якир, Уборевич,  Корк, Дыбенко. Все они воспитались

в  других  армиях или на других  фронтах, крайне отрицательно  относились  к

Царицыну и его невежественному самодовольству,  требовательности. Само слово

"царицынцы" имело в их устах уничтожительное значение.

     Городским   головой  Царицына  был   некий   большевик  Минин,  ставший

впоследствии членом Революционного  Военного  Совета.  Этот Минин  написал в

1925 г.  героическую драму: "Город в кольце". Так как Сталин в этой драме не

получил  надлежащего  освещения,  это послужило  в дальнейшем опале  Минина,

который был в конце концов разоблачен как "враг народа".

     В изданиях  годов гражданской войны эпопея Царицына  -- одна  из многих

эпопей, которая  совершенно не связывалась с именем  Сталина. Его закулисная

роль,  очень краткая  к  тому  же, была известна небольшому числу  лиц и  не

давала  решительно  никакого  повода для  славословий.  В  юбилейной  статье

Орджоникидзе, посвященной 11-й армии, ни словом не упоминается Сталин. То же

и  в других статьях. Нужно было очень долго  и настойчиво раскачивать качели

истории, чтобы поднять Сталина на высоту героя царицынской эпопеи.

     Продовольственные задачи оказались в  сколько-нибудь широких  масштабах

неразрешимы    из-за   военного   положения.   "Связи   с   Югом,    с   его

продовольственными  грузами, прерваны -- писал Сталин  4 августа, --  а  сам

Царицынский  район, связывающий центр  с Северным Кавказом, оторван,  а свою

очередь, или почти оторван от Центра".

 

 

     Причину крайнего ухудшения  военной обстановки Сталин объяснял, с одной

стороны, поворотом крепкого крестьянина, в Октябре  боровшегося за советскую

власть,  --  против  советской  власти  (он  ненавидит  всей  душой  хлебную

монополию,  твердые цены, реквизиции,  борьбу с  мешочничеством);  с  другой

стороны  -- плохим  состоянием  наших  войск.  "В общем  нужно  сказать,  --

заканчивал  он,  --  что  до  восстановления   связи  с   Северным  Кавказом

рассчитывать   (особенно)   на   Царицынский  участок  (в  продовольственном

отношении) не приходится".

     4 августа Сталин пишет из Царицына Ленину, Троцкому, Цурюпе: "Положение

на  Юге  не  из  легких.  Военный  Совет  получил  совершенно   расстроенное

наследство,  расстроенное отчасти инертностью бывшего Военного Руководителя,

отчасти  заговором привлеченных  Военруком  лиц  в  разных  отделах Военного

Округа.  Пришлось начинать  все  сызнова... Отменили  старые,  я  бы  сказал

преступные, приказы, и только после этого повели наступление..."

     Подобные  сообщения получались  тогда со всех  концов  страны, ибо хаос

господствовал   везде.  Удивление  вызывают   лишь  слова   о  "расстроенном

наследстве".  Военные  округа  были  декретированы  8  апреля,  едва  успели

приступить  к  работе,  так  что о "расстроенном  наследстве" говорить  было

трудно.

     8 апреля  1918  г.  был издан  декрет  о  создании  волостных, уездных,

губернских  и  окружных  комиссариатов. В  июле  я  докладывал  5-му  съезду

Советов, что  многие  низовые комиссариаты  еще  не  созданы  за отсутствием

компетентных военных людей.

     В  качестве  члена  Революционного  Военного  Совета  армии  с  особыми

полномочиями от ЦК  и  Военного Совета Республики Сталин пользовался  крайне

широкими,  практически неограниченными правами. Он мог производить на местах

мобилизации,  реквизировать  имущество,  милитаризировать заводы, подвергать

аресту,  предавать суду,  назначать  и смещать.  Другие члены Совета армии -

например,  Ворошилов --  были  слишком  малозначительны по сравнению  с ним,

чтобы стеснять его волю.

     Грубость,  нарушение  приказов, вызывающие резолюции --  все это был не

просто  взрыв  темперамента, а  обдуманный способ  поднять  свой  авторитет.

Военные, как и большинство комисса-

 

 

     ров, не знали  Сталина, а к приказам из центра уже научились относиться

с большим вниманием.  Цель  Сталина состояла в  том,  чтоб показать, что  он

равен по рангу тем, кто  подписывает приказы,  исходящие из  центра. Никакой

другой  цели  его вызывающие  действия  иметь  не  могли:  если  б он  хотел

изменения  неразумного  приказа,  достаточно  было  бы снестись  по  прямому

проводу  с  Москвой.  Сталин  стремился   поднять  свой  авторитет  за  счет

авторитета центра.

     Самочинно взятые на себя Сталиным функции руководителя всех военных сил

фронта  получают подтверждение Москвы. Несмотря на всю неприязнь  Троцкого к

Сталину,  телеграмма  Реввоенсовета  республики,  носящая  пометку, что  она

отправлена  по  согласию  с  Лениным  (вероятнее  --  по  настоянию  Ленина)

возлагает  на  Сталина:  "Навести порядок, объединить  отряды  в  регулярные

части, установить правильное командование, изгнав всех неповинующихся".

     Таким  образом,  полномочия,  выданные Сталину  для рабочих управителей

были подписаны  и, на  сколько  можно судить по  тексту, формулированы мною.

Дело  шло  о  том,  чтоб  подчинить столицы  центру,  установить  правильные

взаимоотношения  и подчинение  армии и фронту. Основное  направление  работы

Сталина в Царицыне имело прямо противоположный характер. О его резолюциях не

принимать к сведению и  пр.  я  не знал,  так как сам он  о них  в центр  не

докладывал. Мое  впечатление было таково, что Сталин недостаточно решительно

борется с самоуправством и местничеством, партизанством и пр. местных людей.

Я обвинял его  в покровительстве неправильной политике  Ворошилова и других.

Но мне и в голову не приходило, что он является вдохновителем этой политики.

Только позже  из его  собственных  телеграмм  и  из  признания Ворошилова  и

других, это стало ясно.

     Каждый военный округ возглавлялся Революционным Военным Советом из трех

членов:  двух  представителей  партии  и  правительства  и  одного  военного

специалиста  при  одновременном  назначении   значительного   числа  военных

специалистов.  Разумеется,  приходилось  действовать  в   значительной  мере

ощупью. Мы создали военную аттестационную комиссию, но и она, разумеется, не

располагала необходимым материалом для оценки ста-

 

 

     рых генералов  и полковников  с точки  зрения их  скверности  к  новому

революционному режиму. Не забудем,  что дело  происходило весной 1918  года,

т.е. через несколько месяцев после завоевания власти, когда административный

аппарат  строился  в  окружении  величайшего хаоса, при  помощи импровизации

случайных связей, случайных рекомендаций. Никакого другого способа и быть не

могло. Лишь  постепенно совершалась  проверка военных специалистов на деле и

их отбор.

     Среди  офицеров  было много таких, пожалуй  большинство  таких, которые

сами не  знали,  как  определить себя. Реакционеры бежали  с самого  начала,

наиболее  активные из  них  на  периферию,  строившую  тогда  белые  фронты.

Остальные колебались, выжидали, не решались бросить семью, не знали,  что  с

ними  будет и таким  образом  оказались в числе военно-административного или

командного  аппарата Красной  армии.  Дальнейшее  поведение  многих  из  них

определялось тем отношением, которое они к себе встретили. Умные, энергичные

и тактичные  комиссары, а такие  были,  конечно,  в меньшинстве, завоевывали

сразу  офицеров,  которые  смотрели  на них  снизу  вверх  и  удивлялись  их

решимости,  смелости и политической определенности. Такие союзы командиров и

комиссаров  длились иногда долго и  отличались  большой прочностью. Там, где

комиссар  был  невежественен  и  груб  и  третировал  военного  специалиста,

пренебрежительно компрометируя его перед красноармейцами, о дружбе, конечно,

не могло быть и речи, и колебавшийся офицер склонялся окончательно в сторону

врагов  нового  режима.  Атмосфера Царицына с  ее административной анархией,

партизанским   духом,  неуважением  центра,   отсутствием  административного

порядка   и  вызывающей  грубостью  по  отношению  к  военным  специалистам,

разумеется, не способна была расположить этих последних  к себе и сделать из

них слуг нового режима.  Было бы ошибкой думать, что  Царицын обходился  без

военных  специалистов.  Каждому из импровизированных  командиров  нужен  был

офицер,  который знал  рутину  военного  дела.  Но  такого рода  специалисты

набирались  из худшей  части офицерства: из  пропойц  или людей,  потерявших

человеческое  достоинство, безразличных,  готовых ползать  на  задних  лапах

перед  новым начальством, льстить ему,  не перечить ему  во всяком  случае и

т.д.

 

 

     Таких  военных специалистов  я  нашел в Царицыне. В качестве начальника

штаба я  нашел  покорного  и  тихого  капитана  царской армии,  склонного  к

спиртным  напиткам.  Имя  этого  незначительного  офицера  нигде  больше  не

упоминалось, и  о  судьбе  его  мне  неизвестно.  С  глазу  на  глаз  с этим

начальником штаба  командующий армией не раз вынужден бывал  опускать глаза.

Жизнь в штабе вовсе не была идиллической. Самородки: Ворошилов и Буденный --

отстаивали каждый свои права.

     Сталин  несколько месяцев  провел  в Царицыне.  Свою закулисную  борьбу

против меня,  уже тогда составлявшую существеннейшую часть его деятельности,

он   сочетал   с  доморощенной   оппозицией   Ворошилова  и   его  ближайших

сподвижников. Сталин держал себя, однако,  так,  чтобы в любой момент  можно

было отскочить назад.

     Ленин  лучше меня  знал Сталина и  подозревал, очевидно,  что  упорство

царицынцев объясняется закулисным  режиссерством Сталина. Я решил в Царицыне

навести порядок. После нового столкновения командования в Царицыне я настоял

на  отозвании  Сталина. Сталин был отозван из  Царицына  во  второй половине

октября 1918  г.  (30  октября появилось в  "Правде" его  сообщение  о Южном

фронте). Это было сделано через посредство Свердлова, который сам отправился

за Сталиным в экстренном поезде.  Ленин хотел свести конфликт  к минимуму, и

был, конечно, прав. Поэтому Ленин написал письмо.

     Письмо Ленина  явно написано  под влиянием настояний  Сталина. Он искал

примирения, дальнейшей военной работы, хотя бы ценою временной и неискренней

капитуляции. Фронт  привлекал его потому, что здесь он впервые  столкнулся с

наиболее за-конченным из всех аппаратов, именно с  военным. В качестве члена

Реввоенсовета при том же члена ЦК, он, разумеется, в каждом Реввоенсовете, в

каждой  армии каждого фронта являлся первой фигурой. Если другие колебались,

то он разрешал. Он мог приказывать. Приказание получало почти автоматическое

выполнение, не так, как в комиссариате  национальностей, где ему приходилось

скрываться от оппонентов на кухне коменданта.

     После отъезда всех участников  царицынской армии я в особом приказе  (5

ноября 1918 г.) воздал должное заслугам многих частей и их командиров,  но в

то же время отмечал, что в

 

 

     состав армии входят единицы, которые носят названия дивизий, не являясь

таковыми по существу; что  "политическая работа в частях  пока еще  почти не

поставлена"; что "расходование боевых припасов происходит далеко не всегда с

необходимой осмотрительностью"; что в некоторых  случаях "командир, не желая

выполнить оперативный приказ, передавал его  на  рассмотрение митинга". "Как

граждане,  -- гласил  приказ, --  солдаты в свободные часы  могут устраивать

митинги по любым вопросам.  Как солдаты  (в строю и на фронте) они выполняют

беспрекословно боевые приказы".

     Именно  в эти дни, отозванный из  Царицына, с  глубокой злобой и жаждой

мести  в душе, Сталин  написал  свою коротенькую  статью, посвященную юбилею

революции. Цель статьи была нанести удар престижу Троцкого, выдвинуть против

него   авторитет  Центрального   Комитета,  возглавлявшегося  Лениным.   Эта

юбилейная статья была продиктована затаенной злобой.

     После посещения Южного фронта, а частности Царицына, я докладывал на VI

съезде Советов 9 ноября 1918  года: "Не все советские  работники поняли, что

существует централизованное управление, и все приказы, идущие сверху, должны

быть  незыблемы...; к тем советским  работникам,  которые еще всего этого не

поняли,  мы  будем безжалостны;  мы их отстраним, выбросим  из  наших рядов,

подвергнем репрессиям"  (1,  340). Это било по Сталину в  неизмеримо большей

степени, чем я мог думать тогда, направляя эти слова главным образом  против

Ворошилова. Сталин присутствовал на съезде и молчал. Он  молчал на заседании

Политбюро.  Он  не  мог  защищать  открыто  своих действий.  Тем  больше  он

накапливал злобы.

     В то время как на  Восточном фронте Красная  армия успела  уже одержать

крупные победы,  почти целиком очистив Волгу, на  юге дела  шли  по-прежнему

плохо,  порядка не было,  приказы не соблюдались. 5 октября из Козлова  было

объявлено  приказом  об  объединении всех  армий  и групп Южного фронта  под

командованием Революционного Военного Совета Южного фронта в составе бывшего

генерала Степина и трех большевиков: Шляпникова, Мехоношина и Лазимира. "Все

приказы   и   распоряжения  Совета  подлежат   безусловному  и  немедленному

исполнению". Ослушникам приказ грозил строгими карами.

 

 

     30  ноября  1918 г. Центральный Исполнительный Комитет, уже  объявивший

советскую республику военным лагерем, принял постановление о создании Совета

Обороны  в  составе Ленина,  Троцкого, Красина, комиссара  путей  сообщения,

комиссара продовольствия и представителя Президиума ЦИК Сталина. Предложение

было внесено мною  по  соглашению с  Лениным и Свердловым.  Ленин хотел дать

Сталину известное  удовлетворение  за его удаление из царицынской  армии.  Я

хотел  предоставить Сталину возможность открыто формулировать свою критику и

свои  предложения,  без  подрыва  порядка в военном  ведомстве. Однако  дело

свелось больше к титулу, чем к работе.

     Первое заседание Совета Обороны, намечавшее общие задачи, происходило 1

декабря. Из записей  Ленина  на заседании видно, что Сталин брал слово шесть

раз, Красин  -- девять  раз, Склянский  -- десять раз,  Ленин -- восемь раз.

Каждому из ораторов давалось не больше двух минут.

     Руководство работой Совета Обороны не только в больших вопросах, но и в

деталях,  целиком  сосредоточилось  в руках  Ленина. Сталину  поручено  было

составить проект постановления о борьбе против  областничества и о  борьбе с

волокитой. По-видимому, этот проект никогда не был составлен.  Кроме того, в

интересах  ускорения  работы,  решено  было,  что  "постановления  комиссий,

назначаемых Советом  Обороны, подписанные Лениным, Сталиным и представителем

соответствующего ведомства, имеют силу постановлений Совета Обороны".

     В первые месяцы  1919  г.  Красные войска  нанесли  сокрушительный удар

южной  контрреволюции, состоявшей главным образом из  донской казачьей армии

под командованием генерала Краснова. Но за Красновым формировалась на Кубани

и  Северном  Кавказе  добровольческая армия Деникина. В  середине  мая  наша

наступавшая  армия, в значительной мере выдохшаяся, столкнулась  со  свежими

войсками  Денинкина  и  начала  откатываться  назад. Мы  поперяли  все,  что

завоевали, и сверх того, всю недавно освобожденную Украину.

     Контрреволюция превратилась на Дону, в Кубани, Тереке в серьезную силу.

Генералы  Корнилов, Алексеев, Деникин, Каледин, Краснов нашли себе поддержку

в среде казачества, особенно, разумеется, в среде зажиточных кругов. Как раз

накануне

 

 

     Восьмого съезда, заседавшего  в Москве  с 18  по 23 марта  1919  г.  мы

получили на  Востоке  со стороны белых  крепкий удар под  Уфой  и продолжали

отступать. Вопрос о съезде  казался мне теперь совершенно малозначительным в

сравнении с тем, что происходило на Востоке. Я  предложил немедленно вернуть

на  фронт военных делегатов  и  решил  сам, невзирая  на  съезд,  немедленно

отправиться на Восточный фронт, под Уфу.

     Часть делегатов была  недовольна:  они  на несколько  дней  приехали  в

столицу  и не хотели покидать ее.  Кто-то пустил слух, что я желаю избегнуть

прений в военной политике. Эта мысль поразила меня. 16 марта 1919  г. я внес

в  ЦК предложение: отменить директиву об  отъезде,  немедленном возвращении,

военных  делегатов,   поручить   Сокольникову  официальную  защиту   военной

политики, а сам немедленно уехал на  Восток. Обсуждение военного  вопроса на

Восьмом съезде,  несмотря  на  наличие  довольно значительной  оппозиции  не

остановило меня: положение на фронте казалось мне гораздо  более важным, чем

избирательство на съезде, тем более, что я не сомневался в победе той линии,

которую считал единственно правильной. Центральный комитет одобрил внесенные

мною заранее тезисы и назначил официальным докладчиком Сокольникова.

     От имени оппозиции доклад был представлен Смирновым, старым большевиком

и бывшим артиллерийским офицером мировой войны.  Смирнов был одним из вождей

левых   коммунистов,   решительных   противников    Брест-литовского   мира,

требовавших открытия против германской регулярной  армии партизанской войны.

На этой основе, несколько, правда, поостывшей, они продолжали оставаться и в

1919 г. Формирование централизованной и регулярной армии было невозможно без

военных  специалистов   и   без  замены  импровизации   правильной  системой

руководства.  Левые  коммунисты  успели  значительно   поостыть  и  пытались

приспособить  свои  вчерашние  взгляды  к  росту  государственной  машины  и

потребностям  регулярной армии. Но они отступали шаг  за шагом, нагоняя все,

что можно, из  старого багажа, и  прикрывали свои по  существу  партизанские

тенденции новыми формулами.

     "Год тому назад, -- докладывал на VIII съезде  партии Сокольников, -- в

момент полного развала армии, когда никакой

 

 

     военной   организации  для  защиты   пролетарской  революции  не  было,

Советская власть прибегла к системе добровольческого формирования армии, и в

свое время эта добровольческая армия сыграла свою роль.  Теперь, оглядываясь

на этот период, как на пройденную  ступень, мы должны учесть положительные и

отрицательные  стороны. Положительная сторона его состояла в  том, что в ней

приняли участие лучшие элементы рабочего класса...  Наряду  с этими хорошими

сторонами  партизанского периода  были  и черные  стороны, которые  в  конце

концов  перевесили то хорошее, что было в этом партизанском периоде.  Лучшие

элементы выбивались, умирали, попадали  в  плен и, таким образом, создавался

отбор  худших элементов.  К этим худшим элементам присоединились те, которые

шли в добровольческую армию потому, что были выброшены на улицу в результате

катастрофической ломки всего общественного  уклада.  Наконец, шли полугнилые

остатки  старой армии.  Вот  почему  в  партизанский  период  нашей  военной

организации развились силы, которые вынудили ликвидировать эту партизанщину.

В конце концов, получилась  система независимости маленьких отрядов, которые

группировались  вокруг отдельных предводителей. Эти отряды,  в конце концов,

ставили  своей  задачей не  только борьбу и  защиту советской власти  против

завоевания  революции,  но  и бандитство,  мародерство.  Они  превратились в

партизанские от-ряды, которые были опорой авантюризма..."

     "Нынешний  период,  --  продолжал  Сокольников,  --  стоит  под  знаком

государственного  строительства,  которое  ведет  пролетариат... Чрезвычайно

много  горячих  прений  возникло  вокруг  вопроса  о военных специалистах...

Теперь  этот вопрос  в  сущности разрешен теоретически и  практически.  Даже

противники применения военных специалистов  утверждают сами, что вопрос этот

устарел. Там,  где  военные специалисты были  привлечены, где была проведена

реорганизация партизанской армии в  армию  регулярную, там  была  достигнута

устойчивость  фронта,  там был достигнут военный  успех. Наоборот, там,  где

военные  специалисты  не  нашли  себе  применения...  там  пришли к  полному

разложению и изчезновению самих армий..."

     "В вопросе о военных специалистах, -- говорил  Сокольников, -- мы имеем

не чисто военную проблему, а общую специальную

 

 

     проблему.  Когда  был  поставлен   вопрос  о   привлечении  на  фабрики

инженеров, о привлечении бывших капиталистических организаторов, вы помните,

как  из  рядов   красных   левых   коммунистов   была   начата   жесточайшая

"сверхкоммунистическая"   критика,   которая  утверждала,   что   возвращать

инженеров  на  фабрики  нельзя.  И  вот  мы  имели  аналогию  этой  критики,

перенесенной  в область военного строительства.  Нам  говорят,  возвращая  в

армию бывших  офицеров, вы этим самым восстанавливаете  бывшее  офицерство и

бывшую армию. Но эти товарищи  забывают, что рядом с этими командирами стоит

комиссар,  представитель  советской  власти,  что  эти  военные  специалисты

находятся  в рядах армии,  которая целиком поставлена на службу пролетарской

революции...  Та армия, которая  имеет десятки тысяч  старых специалистов на

практике показала, что она есть армия пролетарской революции".

     Разногласия по военному вопросу к моменту съезда в значительной степени

дали уже тот острый характер, какой имели в предыдущий период. Оппозиция уже

не  ставила  вопросы   так  прямолинейно,   как   год  тому   назад,   когда

централизованная   армия  объявлялась  характерной  для  империалистического

государства  и  ей противопоставлялась система  партизанских отрядов,  когда

отвергалось    использование   современных   технических   средств   борьбы:

аэропланов, танков и т.д.

     Военная оппозиция  состояла из  двух групп: с одной стороны, в ней были

представлены многочисленные подпольные работники, которых изрядно  потрепали

тюрьмы и ссылка и которые теперь не умели найти  себе место в  строительстве

армии  и  государства.  Они  с  большим недоброжелательством  относились  ко

всякого   рода  выскочкам   (а  в   них  недостатка   не  было),  занимавшим

ответственные посты.  С другой стороны, в оппозиции сильно были представлены

передовые рабочие, боевые элементы со свежим запасом энергии, но взиравшим с

политическим страхом  на  то, как  вчерашние  инженеры,  офицеры,  педагоги,

профессора  снова занимают  командные  позиции.  В  этой  рабочей  оппозиции

отражалось  в  конечном   счете  недоверие  к  своим  собственным  силам   и

уверенность в том, что новый класс, ставший  у власти, сможет подчинить себе

широкие круги старой технической интеллигенции.

 

 

     Чтобы  определить  роль  Сталина,  достаточно  сказать, что  гнездом  в

оппозиции был Царицын. На VIII съезде  члены царицынской группы представляли

ядро оппозиции, в том  числе Ворошилов. В период предшествовавший съезду они

находились  в  постоянной  связи  со  Сталиным,  который инструктировал  их,

по-видимому, сдерживая их непомерную  прыть,  но в  то же  время централизуя

интригу  против  военного  ведомства.  Этим  определялась  его роль на  VIII

съезде,  обсуждавшем  военный  вопрос,  где произошел  интересный  эпизод  с

выбором президиума.

     Петроградская  делегация  предложила  президиум   в   составе:  Ленина,

Каменева,  Зиновьева,  Пятакова и трех  других товарищей местного  масштаба.

Председательствовавший   Ленин   спросил:  "Есть  другие  предложения?"  Это

означало,   что  вопрос  согласован  с   председателем.  Раздались   голоса,

предлагавшие  в президиум Бухарина, Оборина, Рыкова,  Стасову, Сокольникова,

Муралова и  Сталина.  Первые четыре отказались.  Сталин не  отказался, Ленин

предлагает, "не считаясь  с дополнениями,  поставить  на голосование  прежде

всего   прочитанный  список.  Голосуют.   Большинство  --  за".  "Предложено

голосовать  сначала,  требуется  ли  дополнение  вообще".  Другими  словами,

становится предварительный вопрос  по поводу Сталина и Муралова,  голосовать

ли вообще. "Голосуют. Дополнение отклоняется".

     Этот  небольшой эпизод  очень  характерен.  Вопрос о составе президиума

составлял  до  известной  степени  определение физиономии съезда,  хотя бы в

предварительном порядке.  В  порядке  дня стоял острый  военный вопрос.  Для

Ленина  не  было  тайной,  что  Сталин  за кулисами  фактически  возглавляет

оппозицию по военному вопросу. Ленин сговорился с петроградской делегацией о

составе    президиума.    Оппозиционные    элементы    выдвинули   несколько

дополнительных  кандидатур, разные группы  по разным соображениям; не только

оппозиционные группы, ибо выдвинута была кандидатура и Сокольникова.  Однако

Бухарин,  Стасова,  Оборин,  Рыков  и  Сокольников  отказываются,  признавая

заключенное  неофициальное соглашение  о президиуме  обязательным для  себя.

Сталин,  не  отказываясь, занимает  явно оппозиционную  позицию.  Он как  бы

пытается проверить  число  своих сторонников в  составе делегатов съезда. Со

своей стороны, Ленин пытается избегнуть голосования "за" или "против"

 

 

     Сталина.  Он  ставит через одного из делегатов  предварительный вопрос,

"нужны  ли  дополнительные члены  президиума вообще", и достигает  без труда

отрицательного ответа  на этот  вопрос.  Сталин  терпит  поражение, которому

Ленин придает как можно менее личную и обидную форму.

     По отношению к военной оппозиции Сталин держал  себя совершенно так же,

как по отношению оппозиции Зиновьева, Каменева в  предоктябрьский период или

по отношению к примиренцам в 12-13  году. Он не солидаризировался с ними, но

он поддерживал их против Ленина и стремился найти в них опору.

     Докладчик  оппозиции  Смирнов  уже  прямо  возражал против  утверждения

Сокольникова,  что "одни будто бы стоят  за партизанскую армию, а  другие за

регулярную".   По   словам  Смирнова,  в  вопросе  о   привлечении   военных

специалистов "никаких  разногласий с господствующим течением в нашей военной

политике  у  нас  нет".  Основной  вопрос  разногласий свелся  к  вопросу  о

необходимости  расширения функций  комиссаров и членов революционных военных

советов  в  смысле  большего  их  участия  в  управлении  армией  и  решения

оперативных  вопросов  и  тем  самым  умаления руководящей  роли  командного

состава. Создана  была  особая примирительная комиссия для  выработки  общих

решений;  в  комиссию  входили и Зиновьев  и Сталин, но докладчиком комиссии

выдвинут был Ярославский.

     Решение  съезда  были  приняты  единогласно при  одном  воздержавшемся.

Объясняется  это тем,  что  оппозиция успела  отказаться  от своих  наиболее

принципиальных предрассудков. Бессильная противопоставить большинству партии

свою линию,  она вынуждена была присоединиться к  общей  резолюции.  Тем  не

менее, пережитки настроения соответствующего периода не  были  еще полностью

ликвидированы в течение всего 1919 года, в особенности  на  юге, на Украине,

на Кавказе  и  Закавказье, где победа над партизанскими настроениями  далась

нелегко.

     Привлечение   старых  военных  специалистов  осталось  в   практических

решениях  съезда  во  всей  силе.  С   другой  стороны,   подчеркнута   была

необходимость  подготовки  нового  командного  состава,  который  явился  бы

надежным рычагом советской системы.

 

 

     Никто уже не решался  принципиально отвергать основы  военной политики.

Оппозиция  перешла к  критике отдельных  недочетов и  преувеличений.  Здесь,

конечно,  открывалось  богатое  поле  для всякого рода печальных  анекдотов.

Полемизируя против  одного  из  царицынских сторонников  Сталина,  я писал в

январе 1919 г.:

     "В одной из наших армий до недавнего времени считалось признаком высшей

революционности довольно-таки  мелкотравчатое  и  глуповатое  глумление  над

"военспецами", т.е.  над  всяким, кто прошел военную школу. Но в частях этой

самой армии почти не велось политической работы. К коммунистам-комиссарам, к

этим политическим "специалистам", там относились не  менее враждебно,  чем к

военным специалистам. Кто же сеял эту вражду? Худшая часть новых командиров.

Военные полузнайки,  полупартизаны,  полупартийные люди,  которые  не хотели

терпеть  рядом с  собой  ни  партийных работников,  ни серьезных  работников

военного  дела... Цепко держась за свои посты, они с  ненавистью относятся к

самому упоминанию  о  военной науке...  Многие  из них,  запутавшись вконец,

кончали прямым восстанием против советской власти".

     Принципиальная оппозиция сдавала позиции, теряла сторонников, замирала,

питалась мелочами, сплетнями,  пересудами. Новые поражения  придавали  ей на

время активности, но только для того, чтобы обнаружить ее несостоятельность:

ничего своего она предложить не могла. В книжках и статьях все еще повторяют

об изменах "генералов", назначенных  Троцким. Эти  обвинения звучат особенно

несообразно, если вспомнить,  что через двадцать лет после переворота Сталин

обвинил  в  измене  и истребил почти  весь  командный состав,  им  же  самим

назначенный.  Остается  еще  добавить,   что   и  Сокольников,   официальный

докладчик, и  В.Смирнов, оппозиционный  содокладчик, оба активные  участники

гражданской войны, пали впоследствии жертвами сталинской чистки и что в 1920

г. видный военный работник писал:

     "Несмотря на  все боли,  крик и  шум, поднятые по  поводу нашей военной

политики, по поводу привлечения военных специалистов в Красную армию и т.д.,

глава военного  ведомства т.Троцкий  остался прав.  Он железной рукой провел

намеченную воен-

 

 

     ную политику, не боясь угроз... победы Красной армии на всех фронтах --

лучшее доказательство правильности военной политики".

     Во  время  съезда  происходило  особое  военное  совещание,   протоколы

которого  велись, но  не были опубликованы. Цель этого совещания состояла  в

том,   чтобы   дать  возможность  всем   участникам,  особенно   недовольным

представителям  оппозиции,  возможность  высказаться   с  полной   свободной

откровенностью. Ленин на  этом совещании  произнес  энергичную речь в защиту

военной  политики.  Каково было мнение  Сталина? Выступал  ли  он  в  защиту

позиции Центрального Комитета? Трудно ответить на этот вопрос категорически.

Что он  действовал за  кулисами  съезда, натравливая  оппозицию  на  военное

ведомство, в  этом нет  никакого сомнения  на основании тех обстоятельств  и

воспоминаний  участников  съезда.   Яркой  уликой  является  тот  факт,  что

протоколы  военного совещания VIII съезда не опубликованы до сих пор: потому

ли, что Сталин вообще не выступал, или потому, что его тогдашнее выступление

является  слишком  стеснительным  для  него  сейчас.  Официальные  источники

говорят,  что  Сталин  поддерживал на 8-м съезде  позицию  Ленина в  военном

совещании.  Почему,  однако,  не  опубликованы   протоколы   теперь,   когда

необходимость сохранения военных тайн давно исчезла?

     На  украинской  конференции Сталин  формально защищал  тезисы, выступая

докладчиком от имени ЦК;  в то  же время через  доверенных людей  он  немало

поработал  над тем,  чтобы  провалить тезисы. На VIII съезде партии это было

труднее, так  как вся работа протекала на  глазах Ленина, других членов ЦК и

ответственных  военных работников.  Но  по  существу Сталин  и  здесь  играл

совершенно  ту  же  роль,  что и  на  украинском съезде.  Как  член  ЦК,  он

двусмысленно  выступал   в   защиту   официальной   военной   политики   или

отмалчивался; но через своих  ближайших друзей -- Ворошилова, Рухимовича  --

он вел на съезде подкоп не столько, правда, против военной политики, сколько

против ее руководителя. С  особенной  грубостью он натравливал  делегатов на

Сокольникова,  взявшего  на  себя  защиту  политики  военного  ведомства без

оговорок.

     О связях Сталина с военной оппозицией можно сделать то зак-

 

 

     лючение, что все наличные документы, особенно телеграмма Подвойскому  в

конце августа и письмо Ленину от 3 октября, доказывают полностью, что Сталин

по  своей  позиции  в  Центральном Комитете  и  в  правительстве  возглавлял

оппозицию. Если  я подозревал это раньше, то теперь я полностью убежден, что

махинации Сталина с украинцами  прямо связаны с движением военной оппозиции.

Сталин, конечно, не пожал лавров в Царицыне, он пытался теперь взять реванш.

     В момент  наибольшего напряжения  Красной  армии  на  востоке  Декинин,

располагавший значительными техническими средствами, имевший хорошую конницу

и  пользовавшийся  поддержкой богатого крестьянства  на  юго-востоке России,

начиная  с  мая 1919 г.,  быстро  продвигается  вперед, спеша соединиться  с

Колчаком на  Волге и взять Москву. Царицын на левом фланге южного фронта был

верным  стыком  для армии,  сражавшейся  против Колчака  и  Деникина.  Когда

Деникин захватил Севск  и явно обозначилась  опасность Туле и Москве, создан

был Московский совет обороны и во главе его  был поставлен тот самый  Гусев,

который считал, что удар на Кубань обеспечивает Москву. Это назначение имело

слегка иронический характер.

     Командование  Южного фронта  находилось последовательно в руках Сытина,

Егорова, Шорина, Фрунзе. Сталин входил в состав Южного фронта  дважды, в два

разных  периода. В  состав  Реввоенсовета входили  последовательно:  Сталин,

Ворошилов  (в  качестве  помощника  командующего  фронтом),   Минин,  Гусев,

Лашевич,  Сталин  (вторично),  Смилга.  Ворошилов  был  назначен  помощником

комфронта,  чтобы  освободить  от его командования 10-ю армию.  Юго-западный

фронт был образован  в 1919  г. путем отделения от  Южного  фронта  западной

группы. Командовал  фронтом Егоров. В состав  Реввоенсовета  фронта  входили

Раковский и Гусев.

     Рассказы о роли Сталина, как защитника Петрограда, основаны, как это ни

невероятно,  на  умышленном  анахронизме. Юденич дважды  в  течение  1919 г.

пытался взять  бывшую  столицу:  в мае  и  в октябре. Первое нападение  было

основано  на внезапности. 14 мая  корпус генерала Родзянко прорвал фронт 7-й

армии между Нарвой и Гдовом, занял Ямбург и Псков и начал

 

 

     быстро продвигаться к Петрограду, Гатчине, Луге.  7-я армия, защищавшая

Петроград,  была  крайне  ослаблена  в  пользу  более   актуальных  фронтов:

командующие  армией,   лучшие  командиры,   комиссары  и  целые  части  были

переведены на юг. Временный командующий (начальник штаба) вошел в сношения с

Юденичем и дал ему возможность завладеть рядом пунктов. Часть командиров 7-й

армии, отправившейся на Петроград, организовала заговор в окружающих столицу

гарнизонах:  Кронштадте,  Ораниенбауме,  Красной   Горке  и  Красном   Селе.

Заговорщики были  тесно связаны  с  Юденичем и  намеревались занять  столицу

одновременно  с  войсками  его  армии. Заговорщики  надеялись  на  поддержку

недовольных матросов и особенно на помощь  военного флота.  Но матросы  двух

дредноутов не поддержали восстания, а английский флот держался в стороне.

     Несколько морских портов были покинуты слабыми гарнизонами в панике. Но

во всяком случае явной и грубой натяжкой являлась попытка связать измены тех

или  иных полков, формировавшихся под  наблюдением партийных  организаций, с

Костя-евым. Способный генерал Костяев не внушал доверия и мне. Он производил

впечатление чужого  человека.  Вацетис,  однако,  отстаивал его,  и  Костяев

недурно дополнял вспыльчивого и капризного  главного командующего. Заместить

Костяева  было  нелегко. Никаких  данных  против  него не  было.  "Взятый  у

швейцарцев документ" лишен  был, видимо, какого  бы то ни было значения, ибо

он нигде больше не  фигурировал. Что касается  Надежного,  то  ему  пришлось

через четыре месяца командовать 7-й армией, которая отстояла Петроград. Вина

Окулова была  в  том,  что  он  стремился  соблюдать  уставы  и  приказы, не

соглашаясь  участвовать  в  интригах  против  центра. Особо настойчивый  тон

Сталина объясняется тем, что он чувствовал опору в Совете Восточного фронта,

где были недовольны главкомом и переносили это недовольство на меня.

     Из  Москвы  пришлось  спешно  укреплять  7-ю  армию  и  восстанавливать

положение.   Зиновьев,   руководивший  партийной  и   советской   работой  в

Петрограде,  не  был создан  для таких  положений и сам  сознавал  это.  Для

организации отпора Юденичу был послан Сталин. Он  вполне успешно справился с

задачей,  которая  требовала  твердости, решительности  и  спокойствия.  Это

первое

 

 

     наступление  было быстро и легко  ликвидировано. Что касается заговора,

то  и  это  предприятие  оказалось авантюрой. 12  июня 1919  г.  только одна

Красная  Горка оказалась  в руках  заговорщиков.  После обстрела  Кронштадта

Красная  Горка  была 16  июня  занята  отрядами  красных моряков.  И  Сталин

телеграфирует Ленину:

     "Быстрое  взятие  Горки  объясняется  самым  грубым  вмешательством  со

стороны  моей  и вообще штатских в оперативные  дела,  доходившим до  отмены

приказов по морю и суше и навязывания своих собственных. Считаю своим долгом

заявить, что я и впредь буду действовать таким образом, несмотря  на все мое

благоговение перед наукой. Сталин".

     Помню,  по  поводу  этой  похвальбы  нарушением  существующих  законов,

декретов, порядка  и пр.  я как-то сказал  Ленину: у  нас в армии  заводится

режим  великих князей.  В  царской  армии  наряду  с  военной  субординацией

существовала неписанная  субординация: великие  князья,  занимавшие  те  или

другие  командные  или высокие административные посты,  игнорировали нередко

стоящие над ними власти и вносили в управление армии и флота хаос. Я обратил

внимание Ленина на то, что Сталин в качестве члена  ЦК заводит в армии режим

великих князей.

     Ленина  коробило  от  этого  тона  грубого  вызова  и  хвастовства.  Из

Петербурга  можно было  в  любой  момент  снестись  с Кремлем и  со  штабом,

заменить  плохих или ненадежных командиров, усилить штаб,  т.е.  сделать то,

что  каждый из  основных  военных работников  делал много раз на фронте, без

нарушения правильных отношений и без подрыва авторитета командования армии и

ставки. Сталин не мог поступать  так.  Он мог чувствовать  свое преимущество

над другими только унижая их. Он  не  мог испытать  удовлетворения от  своей

работы, не проявив пренебрежения  к тем, кто стояли  над ним. Не  располагая

другими  ресурсами,  он превращал грубость в  ресурсы  и демонстрировал свое

особое значение  пренебрежением к учреждениям и лицам, которые  пользовались

уважением других. Такова была его си-стема.

     Телеграмма кончалась словами:  "Срочно вышлите  2 млн.  патронов  в мое

распоряжение для 6 дивизии..."

     В этой приписке, обычной для Сталина, целая система. Армия

 

 

     имела,  конечно,   своего  начальника  снабжения.  Патронов  всегда  не

хватало, и они посылались по прямому наряду главнокомандующего в зависимости

от  наличных запасов  и относительной  важности фронтов и армий.  Но  Сталин

обходил  все инстанции  и  нарушал всякий  порядок. Помимо своего начальника

снабжения  он  требует  патронов  через  Ленина,  притом  не в  распоряжение

армейского командования,  а  для  отдельной дивизии, которой  он,  очевидно,

хочет показать свое значение.

     Первый набег Юденича с ничтожными силами имел эпизодический характер  и

прошел   для  партии,   поглощенной  Восточным   и   Южным  фронтами,  почти

незамеченным. Положение  было  восстановлено;  и  снова  все  внимание  было

перенесено на  Юг.  Тем  временем к  началу августа  белые  войска  отошли в

исходное  положение.  Но  именно отошли.  Они не  были  разгромлены.  Юденич

продолжал свои  формирования. Под прикрытием Эстонии и при самой напряженной

помощи  Англии  он сформировал  в  течение ближайших четырех  месяцев  очень

серьезную  армию,   обильно   укомплектованную   офицерством   и   прекрасно

вооруженную. Корпус превратился в Северо-Западную армию, которая насчитывала

около сотни батальонов и эскадронов.

     Второй поход начался очень  успешно  для Юденича, и борьба за Петроград

сразу получила глубоко драматический характер. Считая, что нам не справиться

со всеми фронтами одновременно, Ленин предложил  сдать Петроград. Я восстал.

Большинство Политбюро  поддержало меня. Когда я был уже в Петрограде,  Ленин

писал:

     "Вчера  ночью  провели в Совете Обороны и послали вам...  постановление

Совета Обороны. Как  видите, принят ваш  план Но отход питерских  рабочих на

юг, конечно, не отвергнут. (Вы, говорят, развивали это Красину и Рыкову.) Об

этом говорить  раньше надобности, значило бы  отвлечь внимание  от борьбы до

конца. Попытка отхода и отрезывания Питера, понятно, вызовет соответственные

изменения,  которые  вы  проведете  на  месте. Поручите  по  каждому  Отделу

Губисполкома кому-либо из  надежных собрать бумаги и документы советские для

подготовки  эвакуации. Прилагаю  воззвание,  порученное мне Советом Обороны.

Спешил --  вышло  плохо,  лучше поставьте  мою подпись  под  Вашим.  Привет.

Ленин".

 

 

     Это была необходимая уступка Сталину и Зиновьеву. Ничего не оставалось,

как примириться с нею.

     Борьба за Петроград получила крайне драматический характер. Враг был на

виду  у столицы, которая  была  подготовлена к  борьбе на улицах и площадях.

Когда  в  советской  печати  шла  речь об обороне  Петрограда без дальнейших

определений, то имели ввиду всегда этот второй,  осенний поход Юденича, а не

весенний эпизод. Но  осенью  1919 г.  Сталин находился на Южном фронте  и  к

обороне Петрограда не  имел  никакого отношения. Официальные  документы этой

основной  операции  против  Юденича  давно опубликованы. Сейчас  оба  похода

Юденича  слиты  воедино  и  оборона Петрограда  изображается, как  дело  рук

Сталина.

     Об этом  первом периоде  работы Сталина на Южном фронте не опубликовано

никаких материалов.  Дело  в  том, что этот период  длился  очень  недолго и

закончился достаточно плачевно. К сожалению, в изложении  этого эпизода я не

могу опираться ни на какие материалы,  ибо он  не оставил  никаких следов  в

моем личном архиве. Официальный архив остался, разумеется, в Комиссариате по

Военным делам.  В Реввоенсовете  Южного фронта  при командующем Егорове были

членами Сталин и Берзин, ушедший  впоследствии окончательно в военную работу

и  игравший  видную  роль, если не руководящую, в операциях  республиканской

Испании.  Однажды ночью, --  относительно даты, к сожалению, ничего сообщить

не могу, -- Берзин вызвал меня к прямому  проводу  и  поставил  мне  вопрос,

обязан  ли  он  подписать  оперативный  приказ  командующего  Южным  фронтом

Егорова.   Согласно  порядку,  подпись  комиссара  или  политического  члена

военного  совета  под  оперативным приказом  означала  лишь,  что  приказ не

заключает  в себе никаких задних контрреволюционных мыслей. Что же  касается

оперативного  смысла  приказа,  то  он  целиком  лежал  на   ответственности

командующего.  В данном случае дело  шло  об исполнении оперативного приказа

главного   командования.   Приказ  Егорова  являлся   только   передачей   и

истолкованием  этого приказа в  подчиненной ему  армии. Сталин  заявил,  что

приказ не годен и что он  его не подпишет. Ввиду  отказа члена  ЦК подписать

приказ, Берзин не решался ставить свою подпись. Между тем оперативный приказ

за подписью одного командующего не имел действительной силы. Ка-

 

 

     кие  доводы выдвигал Сталин против приказа, имевшего,  насколько помню,

второстепенное  значение,  сейчас восстановить не могу. Во всяком  случае  у

Сталина  была полная возможность вызвать  меня к прямому  проводу и изложить

мне свои соображения или, если он предпочитал это, вызвать к прямому проводу

Ленина. Командующий Южным фронтом,  если он был согласен  со Сталиным, мог в

том  же  порядке предложить  свои  соображения  главнокомандующему  или мне.

Возражения Сталина  были бы, разумеется, немедленно обсуждены в Политбюро. У

главнокомандующего  запросили  бы  дополнительных  объяснений. Но, как  и  в

Царицыне,  Сталин предпочел  другой  образ действий. "Не подпишу", -- заявил

он, чтоб  показать все свое  значение  своим  сотрудникам  и  подчиненным. Я

ответил Берзину: приказ главнокомандующего, закрепленный комиссаром, стал бы

для вас обязательным. Подпишите немедленно, иначе  будете преданы трибуналу.

Берзин немедленно дал свою подпись. Вопрос перешел в Политбюро. Ленин сказал

не  без  смущения: "Ничего  не  поделаешь, Сталин  опять пойман с поличным".

Решено  было  отозвать  Сталина с  Южного фронта.  Эта  была  вторая крупная

осечка. Помню, что  он приехал смущенный, но  не обнаружил  обиды, наоборот,

говорил,  что цель  его  достигнута,  так  как он хотел обратить внимание на

неправильность  отношений  между  главным  командованием  или  командованием

фронта, что приказ главнокомандующего ничего опасного в себе не заключал, но

был  издан  без  предварительного  запроса  мнения  Южного  фронта,   только

неправильно,  и что именно  против этого он, Сталин, протестовал и чувствует

себя вполне удовлетворенным. Впечатление было таково,  что он зашел  дальше,

чем хотел, дал себя поймать себе самому в петлю какого-то случайного резкого

замечания и не мог  отступить назад.  Во  всяком случае, он явно  делал все,

чтобы замести следы и сделать бывшее как бы не бывшим.

     В  вопросах   стратегических   я  всегда   предоставлял  первое   слово

главнокомандующему. Первой задачей нового главнокомандующего была  выработка

плана  группировки  сил  на  Южном  фронте.  Каменев  отличался  оптимизмом,

быстротой стратегического воображения. Но кругозор его был еще сравнительно

 

 

     узок, социальные факторы Южного фронта: рабочие, украинские  крестьяне,

казаки, не  были  ему ясны.  Он подошел  к  Южному  фронту под углом  зрения

командующего  Восточным  фронтом.  Ближе  всего было сосредоточить  дивизии,

снятые с Востока,  на Волге  и ударить  на Кубань, исходную  базу  Деникина.

Именно из  этого плана он и исходил, когда обещал вовремя доставить дивизии,

не приостанавливая наступления.

     Однако мое  знакомство  с Южным  фронтом  подсказывало мне,  что план в

корне  ошибочен.  Деникин успел передвинуть свою  базу  с Кубани на Украину.

Наступать  на  казачество,  значило  насильственно  толкать  его  в  сторону

Деникина.  Главный удар надо было  нанести,  наоборот, по  линии водораздела

между  Деникиным и  казачеством,  в  полосе,  где  население целиком  против

казаков,  против  Деникина  и  за нас. Но моя  борьба  против плана казалась

продолжением конфликта между  Военным  Советом и Восточным фронтом. Смилга и

Гусев  при  содействии  Сталина  изображали  дело так, будто я против плана,

потому что  вообще  не  доверяю новому  главнокомандующему. У  Ленина  было,

видимо,  то  же  самое  опасение.  Но  оно  было  ошибочно  в  корне.  Я  не

переоценивал  Вацетиса,  дружески  встретил  Каменева  и  стремился всячески

облегчить его работу.

     Вопрос был настолько важен, борьба вокруг плана и вопросов командования

приняла  столь  острый  характер, что 4 июля я  прибег  к крайнему средству:

подал в  отставку. Чтоб понять группировку в этот  момент на верхах  партии,

нужно напомнить  о  конфликте между  Восточным  фронтом  и главнокомандующим

Вацетисом, косвенно -- и со мной.

     На Востоке командовал бывший полковник  Каменев, членами Революционного

Военного Совета  были  Смилга и Лашевич.  Дела на Востоке  шли в этот период

настолько хорошо, что я туда  совсем перестал ездить и даже не знал Каменева

в  лицо.  Окрыленные   успехами,  Смилга,  Лашевич  и  Гусев  носили  своего

командующего на руках, кажется,  пили  с  ним  брудершафт  и писали о нем  в

Москву восторженные отзывы.

     Конфликт  вокруг  стратегии  Восточного  фронта  был  конфликтом  между

главнокомандующим Вацетисом и командующим Восточным фронтом  Каменевым.  Оба

они были полковниками Генерального  штаба старой  царской армии. Между  ними

шло не-

 

 

     сомненное соревнование, в которое втянуты были  и комиссары. Коммунисты

ставки  поддерживали  Вацетиса,  члены  Реввоенсовета Восточного  фронта  --

Смилга, Лашевич, Гусев были целиком на стороне Каменева. Трудно сказать, кто

из двух полковников был даровитее. Оба обладали несомненными стратегическими

качествами,  оба имели  опыт  великой войны,  оба отличались оптимистическим

складом характера, без  чего  командовать  невозможно. Вацетис  был упрямее,

своенравнее и поддавался несомненно влиянию враждебных революции  элементов.

Каменев  был несравненно покладистее и легко поддавался влиянию работавших с

ним  коммунистов. Восточный фронт был, так сказать, первенцем Красной армии.

Он  был снабжен  всем необходимым в  том числе и  коммунистами,  больше  чем

какой-либо другой из фронтов. Адмирал Колчак считался в тот период, и вполне

основательно,   главным  врагом.  Он  доходил  до  Казани,  угрожал  Нижнему

Новгороду,  откуда   открывался  прямой  путь  на  Москву.  Немудрено,  если

революционная  страна  собрала,  так  сказать, сливки  в  пользу  Восточного

фронта.  Продвижение  вперед  против Колчака после двух периодов отступления

шло теперь с полным успехом. Вацетис считал, что главная опасность теперь на

юге, и предлагал задержать армии Восточного  фронта в течение зимы на Урале,

когда опасности настолько не будет, чтоб передать Южному фронту ряд дивизий.

Общая  моя позиция изложена  была еще ранее  в  телеграмме первого января. Я

стоял за обеспечение непрерывного наступления на Колчака. Однако  конкретный

вопрос определялся соотношением сил и общей стратегической обстановкой. Если

у Колчака за Уралом серьезные резервы, если наше продвижение  с непрерывными

боями успело значительно истощить Красную армию, то ввязываться в дальнейшие

бои  за Уралом представляло  бы опасность, ибо требовало бы новых пополнений

из  свежих  коммунистов  и командиров, а  все это  необходимо было ныне  для

Южного фронта.

     Надо  прибавить,  что  я  успел  значительно оторваться  от  Восточного

фронта, как от вполне  благополучного, и всеми мыслями жил на Южном  фронте.

Трудно было судить на расстоянии,  насколько  наступающие  армии  Восточного

фронта  сохранили  жизненную энергию, т.е. насколько им по  силам дальнейшие

продвижения, не только без помощи Центра, но и с жертвами в

 

 

     пользу Южного фронта, которому нужны были лучшие дивизии.

     Я предоставил Вацетису в известном смысле свободу действий, считая, что

если со стороны восточного командования  будет  отпор  и если выяснится, что

продвижение на восток возможно без  ущерба для Южного фронта, то будет время

поправить главнокомандующего решением правительства.

     В  этих  условиях  разыгрался  конфликт  между  Вацетисом  и Каменевым.

Придравшись к ряду  уклончивых ответов Восточного фронта, который  стремился

вести свою собственную линию, Вацетис потребовал смещения  Каменева и замену

его Са-мойло, бывшим командующим 6-ой  армией. С.С.Каменев  был, несомненно,

способным  военачальником, с воображением  и  способностью к  риску.  Ему не

хватало глубины и твердости. Ленин потом сильно разочаровался в нем и не раз

очень   резко   характеризовал  его  донесения:  "Ответ   глупый  и  местами

неграмотный".

     Когда  Главком, с моего  принципиального согласия, предложил Восточному

фронту задержаться зимою на  Урале,  чтоб передать несколько дивизий на  юг,

где  положение  становилось  угрожающим,  Каменев,  при  поддержке  Смилги и

Лашевича, оказал очень решительное сопротивление. В конце  концов, Политбюро

решило вопрос в пользу Восточного фронта.

     Сталин  ухватился   за  конфликт  между  Восточным  фронтом  и  главным

командованием.  К Вацетису, который  официально осудил  его  вмешательство в

стратегию, Сталин относился с ненавистью и  ждал случая, чтоб отомстить ему.

Теперь такой случай представился. Когда Каменев обязался, не приостанавливая

наступления  на  Урале,  дать  Южному фронту  несколько  дивизий  и  сдержал

обещание, его авторитет, естественно, повысился за счет авторитета Вацетиса,

который  продолжал  упорствовать,  когда его ошибка обнаружилась  полностью.

Смилга,  Лашевич  и  Гусев  предложили,  видимо,  при   содействии  Сталина,

назначить  Каменева  главнокомандующим. Успехи  Восточного  фронта подкупили

Ленина и  сломили мое сопротивление. Но тут в события врезался эпизод, смысл

которого  остается  не  вполне  ясным  для  меня и сейчас: Вацетис  оказался

арестован по подозрению в измене.

     8 июля 1919 г. я получил на Южном фронте в Козлове шифро-

 

 

     ванную телеграмму о том, что изобличенный в предательстве и сознавшийся

офицер дал  показания,  из  которых  вытекает,  что будто бы Вацетис  знал о

военном   заговоре.  "Пришлось   подвергнуть  аресту   главкома",   --   так

заканчивалась телеграмма подписанная Дзержинским, Крестинским, Лениным и его

заместителем Склянским.  За спиной Дзержинского в  этом  деле стоял, видимо,

Сталин.

     Так как Вацетис  был вскоре после того  освобожден и  впоследствии стал

профессором военной академии, то, я  полагаю, осведомленность его о заговоре

была весьма сомнительна. Весьма вероятно, что недовольный смещением с  поста

главнокомандующего, он вел неосторожные беседы с близкими  к нему офицерами.

Я никогда не проверял этого эпизода. Вполне допускаю, однако,  что в  аресте

Вацетиса играл роль Сталин, который  таким  образом  мстил ему за  некоторые

старые обиды.  Вместе со Сталиным реванш брал Восточный фронт и с ним вместе

новый главнокомандующий.  Я и  сейчас не знаю, что  тут верно, в  какой мере

дело действительно  шло о "заговоре" и в какой  мере Вацетис был  посвящен в

него.

     Таким образом, смена  командования осложнилась  драматическим эпизодом,

который  не   имел,   впрочем,  трагических   последствий.  Вацетиса  вскоре

освободили. Но  отношения  в Политбюро  напряглись: за эпизодом ареста  явно

чувствовалась интрига. Найдя опору в руководителях Восточного фронта, Сталин

взял над Революционным Военным Советом реванш.

     Наступление  на  Южном  фронте по плану  главнокомандующего началось  в

середине  августа.  Через  полтора  месяца,  в конце  сентября,  я  писал  в

Политбюро: "Прямое наступление по линии наибольшего сопротивления оказалось,

как  и  было  предсказано,  целиком   на   руку  Деникину...  В   результате

полуторамесячных боев... Наше положение  на  Южном  фронте  сейчас хуже, чем

было  в  тот  момент,  когда командование  приступало  к  выполнению  своего

априорного плана. Было бы ребячеством закрывать на  это глаза". Слова "как и

было  предсказа-" но" ясно  говорят  о  тех  трениях, которые предшествовали

принятию стратегического плана и имели место в июне и начале июля.

     Итак, ошибка плана была для меня настолько несомненна, что когда он был

утвержден Политбюро -- всеми голосами, в

 

 

     том числе и голосом Сталина против меня -- я подал  в отставку. Решение

Политбюро по поводу отставки гласило:

     РОССИЙСКАЯ Секретно

     КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ Копия с копии

     (Большевиков) Москва 5 июля 1919 года

     ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ No...

     Кремль

     Орг.  и Полит. Бюро ЦК, рассмотрев  заявление т.Троцкого и  всесторонне

обсудив  это заявление, пришли  к единогласному выводу, что принять отставки

т.Троцкого и удовлетворить его ходатайство они абсолютно не в состоянии.

     Орг.  и Полит. Бюро  ЦК  сделают  все  от них  зависящее, чтобы сделать

наиболее  удобной для т.Троцкого и наиболее  плодотворной для Республики  ту

работу  на  южном  фронте,  самом  трудном, самом  опасном  и самом важном в

настоящее время, которую избрал сам т.Троцкий. В своих званиях Наркомвоена и

Пред-реввоенсовета   т.Троцкий  вполне   может   действовать  и   как   член

Реввоенсовета Южфронта с тем Комфронтом (Егорьевым), коего он сам наметил, а

ЦК утвердил.

     Орг. и Полит. Бюро ЦК предоставляют т.Троцкому полную возможность всеми

средствами  добиваться  того, что  он считает исправлением  линии  в военном

вопросе и, если он пожелает, постараться ускорить съезд партии.

     Твердо уверенные, что отставка т.Троцкого  в настоящий момент абсолютно

невозможна и была бы величайшим вредом для Республики, Орг. и Полит. Бюро ЦК

настоятельно  предлагают тов.  Троцкому не возбуждать более этого вопроса  и

исполнять далее свои функции, максимально, в случае его желания, сокращая их

в виду  сосредоточения своей работы на Южфронте.  В виду этого Орг и  Полит.

Бюро ЦК отклоняет  и выход  т.Троцкого из  Политбюро  и оставление  им поста

Председателя Реввоенсовета Республики (Наркомвоена).

     Подлинный подписали:

     Ленин, Каменев, Крестинский, Калинин, Серебряков, Сталин, Стасова

     С подлинным верно: Секретарь ЦК Елена Стасова

 

 

     Я взял отставку  назад  и немедленно  отправился на  Южный  фронт,  где

открывавшееся  в середине августа наступление скоро  приостановилось, не дав

результатов. Роковая ошибочность плана стала  ясна многим  работникам, в том

числе и  Лашевичу, перешедшему с  Восточного фронта на Южный. 6  сентября  я

телеграфировал с фронта Главкому и ЦК, что "центр тяжести борьбы на южфронте

всецело перешел на Курско-Воронежское  направление,  где  резервов  нет",  и

предложил   ряд   войсковых  перегруппировок,  означавших   в   совокупности

ликвидацию  несостоятельного  плана.   Под   моей   телеграммой  подписались

Серебряков  и  Лашевич.  Но   главнокомандующий  упорствовал,  и   Политбюро

решительно поддержало его. В тот же день, 6 сентября, я получил ответ.

     За два месяца ход  военных операций не только  опрокинул первоначальный

план,  но и  ясно  указал  главную операционную линию.  Однако за два месяца

непрерывных  и безрезультатных  боев  многие дороги оказались  разрушены,  и

сосредоточение  резерва представляло  неизмеримо  большие трудности,  чем  в

июне-июле.  Радикальная  перегруппировка  сил   являлась,   тем  не   менее,

необходимостью. Я  предлагал конный  корпус Буденного  переправить  походным

порядком и передвинуть ряд других частей в северовосточном направлении.

     Тем временем начатое наступление приостановилось, положение на  Кубани,

где  увязли лучшие  войска,  продолжало  оставаться  крайне тяжким,  Деникин

продвигался на Север. "Для проверки оперативного  плана, -- писал  я в конце

сентября,  -- не  лишне посмотреть на его результаты.  Южный  фронт  получил

такие силы,  какие никогда не имел ни один из фронтов: к моменту наступления

на Южном фронте  имелось  не менее 180.000 штыков  и сабель, соответственное

количество орудий и пулеметов. В  результате полуторамесячных  боев мы имеем

жалкое  топтание  на  месте  в восточной  половине  Южного  фронта и  тяжкое

отступление,  гибель частей, расстройство организма --  в западной половине.

Причину неудачи  необходимо искать целиком в оперативном плане. Мы пошли  по

линии  наибольшего сопротивления,  т.е. части средней устойчивости направили

по  местности,  населенной  сплошь  казачеством,  которое  не  наступает,  а

обороняет свои станицы и очаги. Атмосфера "народной"

 

 

     донской  войны оказывает  расслабляющее влияние на каши  части.  В этих

условиях  деникинские танки,  умелое маневрирование и  пр. оказываются в его

руках колоссальным преимуществом".

     Однако  теперь  дело  шло  уже  не  о  плане,  а  о  его  последствиях,

материальных  и  психологических.  Главнокомандующий   надеялся,  видимо,  в

соответствии с правилом  Наполеона, упорствуя в  ошибке, извлечь  из нее все

возможные выгоды и добиться в конце концов победы. Политбюро, теряя доверие,

упорствовало в собственном решении. 21 сентября наши войска покинули  Курск.

13  октября  Деникин  взял  Орел, открыв  себе  дорогу  на  Тулу,  где  были

сосредоточены важнейшие военные заводы, а дальше  уже шла Москва. Я поставил

перед  Политбюро  ребром  альтернативу: либо менять  оперативный план,  либо

эвакуировать  Тулу,  разоряя  военную  промышленность  и открывая  дорогу на

Москву. Главнокомандующий, меняя по  частям  старый план, уже сосредоточивал

кулак. Но к этому времени упрямство главнокомандующего, которое поддерживало

Политбюро, было сломлено.

     В  середине   октября  была  закончена  новая  группировка   войск  для

контрудара. Одна  группа сосредоточена была  к  северо-западу  от  Орла  для

действия на Курско-Орловскую  железную дорогу. Другая  группа, к востоку  от

Воронежа, возглавлялась конным  корпусом Буденного.  Это и  было уже шагом к

той  группировке, на которой в последний р?.з  настаивал 6 сентября Троцкий,

Лашевич и Серебряков.

     А  вот что пишет Сталинская историография: "В течение сентября и начале

октября  1919  г. Деникин  достиг значительных успехов  на Южном  фронте. 13

октября  ему удалось  овладеть  Орлом.  Для  устранения  крайне  тяжелого  и

опасного  для  республики  положения,  создавшегося в результате  длительных

неудач на  Южном  фронте, ЦК  партии  направил  в Ревсовет фронта т.Сталина.

Тов.Сталин выработал новый стратегический план борьбы с  Деникиным,  который

был  утвержден  Лениным и  Центральным Комитетом партии. Осуществление этого

плана привело к полному поражению и разгрому Деникина".

     В  статье "К вопросу о стратегии и тактике коммунистов" Сталин  говорит

следующее о положении на Южном фронте:

 

 

     "Основные черты  политической  стратегии можно было  бы  обрисовать без

особого труда, прибегнув к аналогии с военной стратегией, например, в период

гражданской войны, во время борьбы с Деникиным. Все помнят конец 1919, когда

Деникин стоял под  Тулой.  В это  время  разыгрались  интересные споры среди

военных  по  вопросам о том, откуда  следовало бы  нанести решающий  удар по

армиям Деникина. Одни военные предлагали избрать основным направлением удара

линию Царицын-- Новороссийск.  Другие, наоборот, предлагали повести решающий

удар  по линии Воронеж--Ростов,  с тем,  чтобы,  пройдя эту линию и  разбив,

таким образом, на две части армии Деникина, потом разгромить их  поодиночке.

Первый  план...  был  с  одной  стороны,  невыгоден,  ибо  предполагал  наше

продвижение  по районам (Донская  область),  враждебным  Советской власти  и

требовал, таким образом, крупных жертв; с другой стороны, он был опасен, ибо

открывал армиям Деникина дорогу на Москву через Тулу, Серпухов.  Второй план

основного  удара  был  единственно  правилен,   ибо  он,  с  одной  стороны,

предполагал продвижение нашей  основной  группы по районам (Воронежская губ.

--  Донбас), сочувствующим  Советской  власти, и  в  виду  этого не требовал

особых  жертв, с  другой стороны, он  расстраивал  действия основной  группы

войск Деникина, шедших на Москву. Большинство военных высказалось  за второй

план, и этим была определена судьба всей войны с Деникиным".

     Этот  рассказ  как  бы  служил  Сталину   лишь  случайной  иллюстрацией

некоторых  соображений  из  области  политической  тактики.  На  самом  деле

иллюстрация  не  была случайной. Шел 1923 год. Сталин  находился в  ожидании

грозной атаки  со стороны  Ленина и систематически  пытался  подкапывать его

авторитет.  Верхи   партии  прекрасно  знали,  что  за  ошибочный  и  дорого

обошедшийся    план    высказались    не    только    некоторые    "военные"

(главнокомандующий), но  и большинство Политбюро во главе с Лениным. Так как

сам  Сталин  успел  в последний момент  отскочить от этого  большинства,  то

ответственность  он  перелагал  на  одного  Ленина.  Однако  он  предпочитал

говорить о разногласиях среди "военных", не касаясь борьбы внутри Политбюро:

верхи партии  слишком хорошо помнили, что  я  с  июля отстаивал  тот план, к

которому Сталин примкнул лишь в конце

 

 

     октября  или  начале  ноября,  когда  сам  главнокомандующий  на   деле

отказался от своего первоначального замысла.

     19 ноября 1924 г., через  10 месяцев после смерти Ленина, Сталин сделал

первую попытку  создать  свою  собственную версию борьбы на Южном  фронте  и

направить  ее против меня.  В  речи на пленуме  фракции ВЦСПС "Троцкизм  или

ленинизм?" он говорит:

     "О Деникине. Дело происходит осенью  1919 г. Наступление на Деникина не

удается.   "Стальное   кольцо"   вокруг  Мамонтова  (рейд  Мамонтова)   явно

проваливается. Деникин берет  Курск. Деникин подходит к  Орлу.  Тов. Троцкий

вызывается с  южного фронта на заседание ЦК. ЦК признает положение тревожным

и  постановляет  направить  на  южфронт новых  военных  работников,  отозвав

тов.Троцкого. Новые военработ-ники требуют "невмешательства"  тов.Троцкого в

дела  южфрон-та. Тов.Троцкий отходит от прямого  участия в делах  южфрон-та.

Операции  на,  южфронте,  вплоть до взятия  нами  Ростова-на-Дону  и Одессы,

проходят без тов.Троцкого. Пусть попытаются опровергнуть эти факты".

     Здесь нет еще и речи о моем ложном стратегическом плане: все сводится к

туманным  утверждениям  насчет новых военных работников, которые потребовали

(от кого?) "невмешательства" Троцкого.

     На  самом  деле  тринадцать  постановлений  ЦК  от  15 октября  были  в

письменном виде внесены мною и единогласно одобрены, в том числе и Сталиным.

В  комиссию, которая  посылала по моему предложению новых работников на  юг,

взамен старых, которые слишком устали от поражений, входили: Ленин, Троцкий,

Каменев и  Крестинский (Сталин не  входил). Какие новые работники  требовали

"невмешательства" Троцкого и от кого именно требовали -- Сталин не сообщает.

"Троцкий   отходит   от  прямого  участия  в   делах  Южного  фронта".   Эта

неопределенная   фраза  только  подчеркивает,  что,  если  были   какие-либо

закулисные домогательства  Сталина, то никакого постановления  не было и  по

характеру отношений в ЦК быть не могло.

     Ворошилов  в  "Сталине  и  Красной  армии"  (1929)  пишет,  что "Сталин

поставил перед ЦК три главных условия: 1)  Троцкий  не  должен вмешиваться в

дела Южно-

 

 

     го фронта и не  должен переходить за  его разграничительные линии. 2) с

Южного фронта должен быть немедленно отозван  целый  ряд работников, которых

т.Сталин считал непригодными восстановить положение в войсках и 3)  на Южный

фронт  должны  быть  немедленно  командированы  новые  работники  по  выбору

Сталина,  которые эту  задачу  могли  выполнить.  Эти условия  были  приняты

полностью".

     Где? Как? Когда? Кем? Приписывая  Сталину заслугу пересмотра ошибочного

плана, Ворошилов, однако, еще не решался утверждать в 1929 г., что ошибочный

план  принадлежал мне. Умалчивая об этом вопросе, он тем  обнаруживал, что я

был  противником   плана.   Однако   и   этот   пробел   заполнен   новейшей

историографией.

     Зинаида Орджоникидзе пишет:

     "Реввоенсовет  14-й  армии  все  время держал  связь  со штабом  Южного

фронта. Серго лично связался  со  Сталиным и  непосредственно  с Москвой,  с

Лениным.  Ленин напряженно следил за подготовкой к наступлению.  15  октября

Серго из села Сергиевского в очередном письме писал Ленину:

     "Дорогой Владимир  Ильич! Сегодня я думал заехать в Москву на несколько

часов, но решил, что лучше скорее в армию. Я теперь назначен в  Реввоенсовет

14-й армии.  Тем не менее  решил  поделиться  с вами теми в  высшей  степени

неважными  впечатлениями, которые я вынес из  наблюдений  за  эти два дня  в

штабах    здешних   армий.   Что-то   невероятное,   что-то   граничащее   с

предательством.  Какое-то  легкомысленное  отношение   к   делу,  абсолютное

непонимание серьезности момента. В штабах никакого  намека  на порядок, штаб

фронта -- это балаган. Сталин только  приступает  к наведению порядка. Среди

частей создали настроение, что дело  советской власти  проиграно,  все равно

ничего не сделаешь. В 14-й армии какой-нибудь  прохвост Шуба, именующий себя

анархистом,  нападает  на  наши штабы,  арестовывает их, забирает  обозы,  а

комбрига посылает на фронт под своим  надзором для восстановления положения.

В 13-й армии дела не лучше. Вообще, то, что здесь слышишь и видишь, -- нечто

анекдотическое. Где же эти порядки, дисциплина и регулярная армия Троцкого?!

Как же он допустил дело до такого развала?

 

 

     Это прямо непостижимо.  И,  наконец,  Владимир Ильич, откуда это взяли,

что Сокольников годится  в  командармы? Неужели  до чего-нибудь более умного

наши военные руководители не в состоянии додуматься?  Обидно и за армию и за

страну.  Неужели, чтобы  не обидеть  самолюбие  Сокольникова, ему надо  дать

поиграться с целой армией. Но довольно, не буду дальше беспокоить вас. Может

быть, и этого не надо было, но не в состоянии заставить себя молчать. Момент

в высшей степени ответственный и грозный.

     Кончаю, дорогой Владимир Ильич.

     Крепко, крепко жму ваши руки.

     Ваш Серго"

     26  августа  1919  г.  официальные  "Известия"  печатают  мое сообщение

печати: "С Южного фронта, где я по несколько раз посетил  все армии и был во

многих  дивизиях,  я  прибыл  с  глубочайшей уверенностью  в  несокрушимость

Красной армии".

     Правда, около 10 октября я покинул Южный фронт и переехал  в Петроград.

10 октября должно было начаться наше  контрнаступление на Южном  фронте. Все

было  подготовлено.  Сосредо-точение  частей для удара  заканчивалось, и мое

присутствие  было   гораздо  нужнее   под  Петроградом,   которому   грозила

смертельная  опасность.   Оглядываясь  на  три   года  гражданской  войны  и

просматривая  журнал непрерывных своих  поездок по фронту,  я вижу,  что мне

почти   не   пришлось  сопровождать  победоносную   армию,   участвовать   в

наступлении, непосредственно делить с армией ее успехи. Мои поездки не имели

праздничного характера. Я  выезжал только  на неблагополучные участки, когда

неприятель  прорывал  фронт  и  гнал перед собою  наши полки.  Я  отступал с

войсками,  но  никогда не  наступал  с ними.  Как  только  разбитые  дивизии

приводились в порядок и командование давало сигнал к наступлению, я прощался

с  армией для другого  неблагополучного участка или возвращался на несколько

дней в Москву,  чтоб разрешить  накопившиеся  вопросы в  центре. Так, за три

года мне ни разу -- буквально -- не удалось  видеть  счастливые  лица солдат

после  победы  или  вступать  с  ними  в  занятые  города.  Только  этим   и

объясняется, что после радикального перелома на Юге, начавшегося 19 октября,

я ни  разу  не  посетил  Южного фронта  за весь период нашего  победоносного

наступления.

 

 

     Все  командиры  и  комиссары  Южного  фронта  требовали перегруппировки

войск. В этот момент  Сталин обратился к Политбюро с ультиматумом. В записке

Ленину, опубликованной в брошюре Ворошилова "Сталин и Красная армия", Сталин

писал:

     "Месяца два  назад Главком  принципиально не возражал  против  удара  с

запада на восток  через Донецкий бассейн, как основного.  Если он все  же не

пошел  на такой удар, то потому, что  ссылался на "наследство", полученное в

результате  отступления  Южных  войск  летом, т.е.  на стихийно  создавшуюся

группировку войск Юго-Восточного фронта, перестройка  которой  (группировки)

повела бы к большой трате времени, к выгоде Деникина... Но теперь обстановка

и связанная с ней группировка сил изменилась  в основе: 8 армия (основная на

бывшем  Юж-фронте) передвинулась на Донецкий  бассейн,  конкорпус  Буденного

(другая основная сила) передвинулась  тоже в  районе  Юж-фронта, прибавилась

новая  сила  --  Латдивизия,  --  которая  через  месяц  обновившись,  вновь

представит грозную для Деникина силу... Что же заставляет Главкома  (ставку)

отстаивать  старый  план? Очевидно,  одно  лишь  упрямство,  если угодно  --

фракционность, самая  тупая и самая опасная для Республики, культивируемая в

Главкоме  состоящим при нем "стратегическим"  петушком /Гусевым/...  На днях

Главком дал  Шо-рину  директиву о  наступлении на Новороссийск через донские

степи по  линии, по которой, может быть, и удобно летать нашим авиаторам, но

уже совершенно невозможно будет бродить нашей пехоте  и артиллерии. Нечего и

доказывать, что этот  сумасбродный (предполагаемый) поход в  среде вражеской

нам, в условиях абсолютного  бездорожья, грозит  нам полным крахом. Нетрудно

понять,  что этот  поход на  казачьи  станицы,  как  это  показала  недавняя

практика, может лишь сплотить казаков против нас вокруг Деникина. Необходимо

изменить уже отмененный практикой старый план, заменив  его планом основного

удара  через Харьков--Донецкий бассейн на Ростов: во-первых, здесь  мы будем

иметь среду  не  враждебную  нам,  наоборот,  --  симпатизирующую  нам,  что

облегчит наше продвижение; во-вторых,  мы получаем важнейшую железнодорожную

сеть (донецкую) и основную артерию, питающую армию Деникина, линию Воро-

 

 

     неж-Ростов.  ...Б  е  з  этого  моя  работа  на   Южфронте   становится

бессмысленной,  преступной,  ненужной,  что  дает  мне  право  или,  вернее,

обязывает меня  уйти  куда  угодно,  хоть к  черту, только не  оставаться на

Юж-фронте. Ваш Сталин".

     Ворошилов  комментирует: "В  этой оценке направлений сказались основные

качества т.Сталина как пролетарского  революционера, как

настоящего стратега гражданской войны".

     Сталин    повторяет   здесь   почти   дословно    те   доводы    против

июль-ско-сентябрьского плана, которые  развивались мною сперва устно,  затем

письменно и которые он отвергал вместе с большинством Политбюро. Так как все

члены Политбюро  прекрасно знают  развитие  вопроса, то Сталину не может и в

голову прийти возлагать на меня ответственность за старый план. Наоборот, он

винит  главкома и состоящего при нем "стратегического  петушка" С.Гусева, на

которого он опирался в июле при смене командования.

     А.Голубев в журнале "Молодая гвардия", 1932 г., пишет об октябре-ноябре

1919 г.:

     "План  красного командования  перед решительным сражением первоначально

заключался  в том,  чтобы  сдержать, а  затем  и  разбить наступающие  части

Деникина у  Орла и Кром. Для этого главный удар  по  предложению тов.Сталина

наносился от Орла  через  Харьков на Донбасс.  Этот  удар  как  нельзя лучше

соответствовал  тогдашней  обстановке.  Успех  такого  наступления   отрезал

Донскую  армию  белых  от  Добровольческой,  сбрасывая  последнюю  в  районы

Донбасса  и Южной  Украины,  объятые рабоче-крестьянскими восстаниями против

Деникина. Для этого  13-й армии  9 октября была передана  ударная группа  из

латышской дивизии, бригад Павлова  и Примакова (11.500  штыков и сабель)  10

октября эта группа  была введена в  дело  у  г.Кромы,  завязав упорный бой с

лучшими частями противника..." (с.106).

     Советская   историография   продолжает:   "План   Сталина  был   принят

Центральным  комитетом.  Сам  Ленин  собственной  рукой  написал  приказание

полевому штабу о немедленном изменении изжившей себя директивы". Где? Когда?

"Тов.Сталину во всем этом принадлежит громадная заслуга".

     З.Орджоникидзе в своих воспоминаниях пишет:

 

 

     "Сталин  отправился на Южный фронт. Он категорически отверг старый план

разгрома Деникина,  выработанный  главным командованием во главе с  Троцким.

План  этот   предусматривал  наступление  левым   флангом  с   Царицына   на

Новороссийск через донские степи и казачьи станицы.

     "Этот сумасбродный (предполагаемый) поход в среде вражеской, в условиях

абсолютного  бездорожья, грозит  нам полным  крахом", --  написал  Сталин  в

записке Ленину.

     Взамен плана, уже отмененного жизнью, Сталин выработал план наступления

красных через пролетарский Харьков -- Донецкий бассейн на Ростов.

     Стратегический план великого Сталина обеспечил победу революции".

     Телеграмма Сталина пришла в такой момент, когда  сам главком ломал свой

план, сосредоточивая ударную группу войск не в казачьем тылу Деникина, а над

его   головой.  Политбюро  оставалось   в  сущности   лишь   задним   числом

секционировать замену старого плана новым. Выносилось ли такое постановление

или Политбюро просто примирилось с совершившимся фактом, радуясь ему в душе,

на основании опубликованного документа, установить нельзя; да это и не имеет

большого значения.

     Война с  Польшей вскрыла как  сильные, так и слабые  стороны  тогдашней

Красной  армии:  революционную верность,  беспримерный энтузиазм, величайшую

выносливость  и наряду с  этим  недостаточность подготовки,  организационную

слабость,   недостаток   в  выдержке.  Армия  наступала  безудержно,  но   и

откатывалась без остановки. "Исход польской войны, --  писал я в 1928 г., --

врезался  в сознание армии, особенно ее молодого  командного и комиссарского

состава,  как заноза.  Из  этой  занозы  выросло стремление к учебе". Тысячи

командиров и комиссаров, которые во время гражданской войны как бы появились

из-под земли, внеся в армию  мужество и инициативу и нравственный авторитет,

после исхода польской кампании серьезно занялись своим военным образованием.

     Наша армия в четыре раза более слабая, чем армия поляков, после упорных

боев  конца апреля отступила  и  сдала Киев, Житомира Бердянск. Тогда партия

бросила лозунг: "На борьбу с

 

 

     польскими   панами!"  Туда  движется  масса  коммунистов,  направляются

десятки  тысяч добровольцев  со всех фронтов на западный фронт спешат старые

испытанные  полки и дивизии.  Удар  на  поляков обрушивается прежде всего  с

северного  участка,  затем  открывается  наше  наступление  на Украине.  Оно

приводит  к занятию Киева, после чего  приходит  прорыв укрепленных польских

позиций на фронте свыше 100 километров. Наши армии стремительно продвигаются

вперед, занимают Минск, Вильно, Молодечно, Бобруйск. Корпус Гая 19  июля под

Гродно  разбивает  крупные  силы  поляков  и,  в  обход   Варшавы,  занимает

Дан-цигский  коридор. Однако по мере  продвижения польская  среда становится

все более упругой. Сопротивление становится все более значительным. Наш  тыл

не поспевает  за фронтом. Быстрое продвижение  наших войск к Висле заставило

польское  командование  напрячь  все  усилия  и   сгруппировать  при  помощи

французской военной миссии значительные резервы в районах Варшавы и Люблина.

Поляки успевают сформировать новые кавалерийские и пехотные части.

     30  апреля я писал в ЦК  партии: "Именно потому, что борьба  идет не на

жизнь, а на смерть, она будет иметь крайне напряженный  и суровый характер".

Отсюда  вытекает  необходимость "оценивать  войну  с Польшей не  как частную

задачу Западного фронта, а как  центральную задачу всей  рабоче-крестьянской

России". Через печать я 2 мая  предупреждал  против  слишком оптимистических

надежд на революцию в  Польше: "Что война... закончится рабочей революцией в

Польше, в этом не может быть никакого сомнения; но в то же время нет никаких

оснований  полагать,  что  война  начнется  с  такой  революции...  Было  бы

величайшим легкомыслием думать, что победа... дастся нам сама собой".

     5 мая в  докладе на объединенном заседании  всех советских  учреждений:

"Было бы величайшей ошибкой полагать, что история начнет с того, что откроет

перед  нами   польскую  рабочую  революцию  и  тем   самым  избавит  нас  от

необходимости вооруженной  борьбы".  И в заключение: "Товарищи,  я хотел бы,

чтобы  главный вывод, который вы из этого собрания вынесете,  состоял в том,

что борьба, которая  нам предстоит, будет  тяжелой и  напряженной  борьбой".

Этой идеей проникнуты все прика-

 

 

     зы и заявления того времени. "В настоящее время Западный фронт является

самым важным фронтом республики, --  гласит подписанный в Смоленске приказ 9

мая. -- Органы снабжения должны  быть подготовлены не к  легкому и короткому

походу, а к длительной упорной борьбе".

     Я был  против похода на Варшаву,  потому что при  слабости  наших сил и

ресурсов он  мог закончиться успешно лишь при условии немедленного восстания

в самой Польше, а  в этом не могло быть уверенности. В своей автобиографии я

в общих чертах изложил суть конфликта.

     16  августа  под стенами  Варшавы  после  короткого  и  сильного  удара

Пилсудский переходит в наступление, прорывает наш фронт на севере, оттесняет

корпус  Гая  и  Четвертую  армию  на  германскую   территорию.  Наши  войска

откатываются на сотни километров назад.

     Одной из причин тех чрезвычайных  размеров,  которые приняла катастрофа

под Варшавой, явилось поведение командования Южной группы  советских армий с

направлением   на  Львов   (Лемберг)   .   Главной  политической  фигурой  в

Революционном Военном Совете этой группы был Сталин.

     Трения  и конфликты между  высшими  и нижними инстанциями  командования

заложены, так сказать,  в природе вещей: дивизия недовольна армией, армия --

фронтом, фронт -- ставкой,  особенно, если  дела идут неблагополучно. Сталин

систематически  эксплуатировал эти трения  и доводил  до острых  конфликтов.

Особенно  тяжелые  последствия  имело  его  самоуправство  именно  во  время

Польской кампании.

     К решающему моменту операционная линия Юго-Западного фронта разошлась с

операционной  линией главного Западного  фронта под прямым углом. В то время

как фронт  Тухачевского приближался к Варшаве, Юго-Западный  фронт, в состав

которого  входил Сталин,  двигался на Лемберг. Сталин  вел  свою собственную

войну. Он хотел во что бы то ни стало войти в Львов в то время, как Смилга и

Тухачевский  войдут  в  Варшаву.  Когда предстоящий  контрудар под  Варшавой

окончательно выяснился, главное командование приказало Егорову, командующему

Юго-Западным фронтов, круто переменить направление, чтобы  ударить во  фланг

польских войск под Варшавой и поддержать

 

 

     Тухачевского  с  фланга.   Но  Юго-Западное   командование,  поощряемое

Сталиным,  продолжало  двигаться  на  запад:  разве  не  более  важно  самим

завладеть Львовом, чем "другим"  взять  Варшаву? В течение трех  или четырех

дней  ставка  не  могла  добиться  исполнения  приказа. Только в  результате

повторных приказов и угроз Юго-Западное командование переменило направление.

Но несколько дней запаздания сыграли роковую роль.

     А.Егоров,  бывший  командующий  Юго-Западным  фронтом,  посвятил особое

исследование взаимодействиям фронтов в 1920 г. "Именно  в этой плоскости, --

пишет  он,  --  все наши  историки  обрушились на  Юго-Западный  фронт. ...С

действиями  Юго-Западного  фронта  непосредственно   связывается  объяснение

неудачи   Варшавской  операции.  Обвинения,  возводимые  в  этом  смысле  на

командование фронтом, сводятся в основном к тому, что Юго-Западный фронт вел

совершенно  самостоятельную оперативную политику,  не  считаясь  ни с  общей

обстановкой  на  всем польском фронте, ни с  действиями  соседнего Западного

фронта, и в решительную минуту не оказал последнему необходимого содействия,

причем  в  толковании  некоторых историков этот  момент  связывается даже  с

прямым невыполнением соответствующих  деректив главкома, невзирая на то, что

предпосылки  к  этим директивам были командованию Юго-Западным фронтом якобы

отлично  известны.  Такова,  в  общих  чертах,  установка  во  всех  трудах,

рассматривающих так или иначе вопрос о взаимодействии фронтов в  1920 г., не

исключая  и вышедших  в самое последнее время, хотя казалось  бы, что авторы

этих   трудов  имели   возможность   пользоваться   уже   более  или   менее

систематизированными  и  изученными материалами. Тем не  менее,  мы находим,

например,  в  серьезном  и  интересном  труде Н.  Мов-чина "Последовательные

операции по  опыту Марны  и Вислы" (изд. ГИЗ,  1928 г.)  прямое  указание на

"невыполнение  Юго-Западным  фронтом  категорической  директивы  главкома  о

направлении 1-й конармии на Замостье-Томашев" (с.74).  На  основании таких и

аналогичных   утверждений  изучал  историю  польской  кампании  и  уносил  и

продолжает уносить  с собой соответствующие впечатления в строевые части ряд

выпускников нашей военной академии. Короче  говоря,  легенда о роковой  роли

Юго-Запфронта в 1920 г. стала "сказкой казарменной" и, по-

 

 

     видимому,  не вызывает  уже в настоящее  время  сомнений, а  признается

фактом,  на  котором будущим поколениям операторов и стратегов  предлагается

учиться. Мы задаемся прямой задачей разоблачить эту легенду и восстановить в

свете строго документального освещения  все те отдельные факты, совокупность

которых позволяет, как нам кажется, взглянуть (под оперативным углом зрения)

на  общий ход польской  кампании  несколько  иначе, чем это делалось  до сих

пор".

     Нет  ничего  неожиданного  в  том,  что   Егоров,  который  в  качестве

командующего  Юго-Западным  фронтом  несет   серьезную   ответственность  за

самостоятельную стратегию Сталина, пытался дать  менее невыгодное  для  него

истолкование военных  событий 1920  г. Подозрение, однако, вызывает уже  тот

факт, что Егоров предпринял  оправдательную  попытку только через девять лет

после событий, когда  "легенда  о роковой роли Юго-Западного фронта" успела,

по его собственным словам,  окончательно  утвердиться и даже войти в военные

учебники. Объясняется это запоздание тем, что армия и  страна, крайне тяжело

переживавшие  неудачу польского  похода,  с возмущением отвергли  бы  всякую

фальсификацию виновников  неудачи.  Приходилось ждать  и молчать.  Со  своей

стороны я  ни  одним  словом не  напомнил  публично об  острых разногласиях,

предшествовавших  походу:  мной  руководила  при   этом  забота  о  престиже

правительства в целом и  стремление  не вносить раздора в потрясенную  и без

того армию. Приходилось ждать  установления тоталитарного режима, прежде чем

выступать  с  опровержениями.  Осторожный и несамостоятельный  Егоров  писал

несомненно по прямому поручению  Сталина, хотя имя  это -- как ни невероятно

-- в книге не упоминается.

     Напомним,   что  1929  г.  открывает  первый  период   систематического

пересмотра  прошлого.  Но если Егоров пытается ослабить  вину Сталина и свою

собственную, то он вовсе еще не  пытается переложить вину на другую сторону.

Не делает этого и Ворошилов в подписанной им насквозь апологетической статье

"Сталин и  Красная армия",  опубликованной в  том же 1929 г. "Только неудача

наших войск  под Варшавой, --  говорит  он глухо, -- срывает  Конную  армию,

изготовившуюся к атаке Львова и находившуюся в 10 км от него".

 

 

     Однако  на  самооправдании  дело  остановиться никак  не могло.  В этих

вопросах  Сталин действует с необходимой постепенностью  и  в  то  же  время

никогда  не  останавливается  на  полдороге.  Так,  наступил  момент,  когда

самостоятельный поход  на Львов был объявлен спасительным, а ответственность

за крушение  фронта  можно было возложить на тех, кто  помешал спасительному

походу на Львов. Советский официальный историк С.Рабинович пишет:

     "1-я Конная армия, ввязавшаяся в бои за Львов, не могла непосредственно

помочь  Западному  фронту, но взяв  Львов, она  оказала бы  Западному фронту

гораздо большую помощь, ибо  это повлекло бы за собой  переброску под  Львов

крупных  сил. Несмотря  на это, Троцкий категорически потребовал отхода  1-й

Конной от  Львова и сосредоточения ее  в  районе Люблина для удара по  тылам

польских  армий,  наступавших  во  фланг  войскам  Западного  фронта".  "...

Вследствие  глубоко ошибочной директивы  Троцкого 1-я Конная  вынуждена была

отказаться от захвата Львова, не имея в то же  время возможности  отказать в

помощи армиям Западного фронта".

     Эта   возможность   была   потеряна    только   потому,   что   конница

Буденного--Ворошилова, в  согласии с  директивами Егорова-Сталина и  вопреки

приказаниям  главного  командования,  повернула на  Люблин  с запозданием на

несколько дней.

     В  1937 г.  в  No  2 "Красной Конницы"  напечатана  статья "Боевой путь

первой Конной армии", где автор открыто признает, что Конная армия не только

не сумела воспрепятствовать  польской армии отойти за реку  Буг, но даже "не

сорвала  контрудара  поляков  во  фланг  Красным  войскам,  наступавшим   на

Варшаву".  Сталин  и  Ворошилов, увлекшись эфемерной задачей  нового занятия

Галиции,  не желали помочь Тухачевскому в  его главной задаче -- наступлении

на Варшаву.  Ворошилов  доказывал,  что  взятие  Львова дало  бы возможность

"нанести сокрушительный удар в тыл белополякам по их ударной группировке".

     Совершенно  невозможно  понять, как  можно  было  бы,  после  овладения

Львовом, на  расстоянии 300 километров от  главного  театра, ударить в "тыл"

польской ударной группировке,  которая  тем временем уже гнала Красную армию

на   сотни  километров   от   Варшавы  на   восток.   Уже  для   того,  чтоб

гЬлыЭД-НвпШтать-

 

 

     ся нанести полякам удар  "в тыл", нужно было бы первым  делом броситься

за ними вдогонку, следовательно, прежде всего покинуть Львов. К чему в таком

случае было занимать его?

     Правда, достаточно  взглянуть  на  карту, чтобы убедиться, что польские

войска, наступавшие от Варшавы, никоим образом  "своего тыла" в Львове иметь

не  могли.  Однако  Ворошилов,  написавший  книгу  "Сталин и красная армия",

очевидно,  все же упорно продолжает  считать, что  Львов находится  "в тылу"

польских армий, не взирая на то, что последние, оперируя на Висле, наоборот,

находились сами "в тылу" Львова. Поэтому, н-.-до думать, Ворошилов, а вместе

с  ним, вероятно,  и  Сталин, "в самой  резкой  форме  "протестовали  против

переброски конной  армии  из-под  Львова на север  --  к  Люблину, на помощь

Тухачевскому.   "Заметая  свои  гнусные,  пораженческие  маневры,  предатель

Троцкий обдуманно и  сознательно  добился переброски конной  армии на север,

якобы на помощь Западному фронту", -- негодующе замечает "Красная звезда".

     К сожалению, он добился этой переброски слишком поздно, --  заметим мы.

Если  бы  Сталин  и  Ворошилов  с   безграмотным  Буденным  не  вели  "своей

собственной войны" в Галиции, и Красная конница была своевременно у Люблина,

Красная армия  не испытала  бы того  разгрома, который  ее привел к рижскому

миру. Действительно, редактор "Красной Конницы" совершил крупную неловкость,

напомнив теперь об этом...

     Захват Львова, лишенный сам по себе военного значения,  мог бы получить

смысл  лишь  в  связи  с  поднятием  восстания  украинцев  (галичан)  против

польского  господства.  Но  для  этого  нужно  было  время. Темпы военной  и

революционной   задач  совершенно  не  совпадали.   С   того  момента,   как

определилась опасность решающего контрудара под Варшавой, продолжение похода

на Львов становилось не только беспредметным, но и преступным. Однако в дело

вступилась  фронтовая  амбиция,   опиравшаяся  на  инерцию  безостановочного

движения. Сталин,  по  словам Ворошилова, не останавливался перед нарушением

уставов и приказов.

     Главным инициатором  похода был  Ленин.  Его  поддерживали против  меня

Зиновьев, Сталин и даже осторожный Каменев. Из членов ЦК на моей стороне был

Рыков, тогда еще не входив-

 

 

     ший  в  Политбюро. Все  секретные  документы  того  времени  имеются  в

распоряжении нынешних хозяев  Кремля, и если 6  в этих  документах была хоть

одна  строка,   подтверждающая  позднейшие  версии,   она   была   бы  давно

опубликована. Именно голословный характер версий, к тому же столь радикально

противоречащих  одна  другой, показывают, что  мы имеем дело все  с  той  же

термидорианской мифологией.

     В 1930  г. тогдашний официальный  историк  Н.Попов,  позже исчезнувший,

писал по  поводу польской кампании  в работе  "К 10-летию  Советско-Польской

войны  1920 г.",  что  партия  совершила  ошибку в наступлении  на  Варшаву.

Правда,  наряду с  этим, он подвергал критике  позицию Троцкого,  считая  ее

ошибочной. Но  во всяком случае  в  Центральном  органе  партии  в  1930  г.

официальный историк признавал, что  поход  на Варшаву был ошибкой Политбюро:

"Троцкий и до настоящего времени  пытается спекулировать на том, что  в свое

время   он   был   против  варшавского  наступления,   как   мелкобуржуазный

революционер,  считавший недопустимым внесение в Польшу революции  извне. По

тем  же самым  соображениям Троцкий  в 1921 г. высказывался против помощи со

стороны  нашей Красной армии грузинским  повстанцам.  Партия  не послушалась

Троцкого в  1921  году, и вместо  меньшевистской  Грузии  мы имеем советскую

Грузию.   Партия  и  в  1920   году  с  такой   же  решительностью  отвергла

мелкобуржуазный педантизм  Троцкого, когда Красная армия шла к Варшаве. Наша

ошибка заключалась не  в  самом  факте похода, а  в  том, что он был поведен

совершенно недостаточными силам и".

     Весь  военный архив находится в руках  историков, и им ничего не стоило

бы  привести  документальные доказательства своих  утверждений,  если б  эти

доказательства  существовали  на деле. Но  исторические изыскания  термидора

являются прообразом судебных  процессов: о доказательствах нет и речи. Через

восемь лет после  Попова  другой историк  той же школы  С.Рабинович  в своей

"Истории  гражданской войны" (1935) писал  об ошибке Троцкого  в определении

польской  войны, о  том,  что "основной  политической  целью  войны  с нашей

стороны является  подталкивание, ускорение революции в Польше, привнесение в

Европу революции извне, на штыках Красной армии"... иначе победа со-

 

 

     циализма  в  России  невозможна.  "Вот  почему  Троцкий,  в  противовес

утверждениям Ленина и Сталина, заявлял, что "польский фронт есть фронт жизни

и смерти для Советской республики".

     Старое  обвинение превратилось в  свою  противоположность.  В  1927  г.

признавалось, что я  был противником  похода  на Варшаву, но  моя правильная

позиция компрометировалась  неправильным отрицанием  внесения  социализма на

штыках.  В 1938 г. было объявлено, что  я был сторонником похода на Варшаву,

руководствуясь  стремлением  внести  в  Польшу  социализм   на  штыках.  Оба

обвинения неверны.

     Таким образом, в  несколько  этапов  Сталин  разрешил по-своему задачу:

ответственность за неудачный  поход  на  Варшаву  он  возложил  на Троцкого,

который, на самом деле, был противником  похода; ответственность за крушение

Красной   армии,   предопределенное  отсутствием  восстания   в   стране   и

усугубленное  самостоятельной стратегией  Сталина, он возложил опять-таки на

Троцкого,  который предупредил  против возможности  катастрофы и требовал не

увлекаться эфемерными успехами, вроде  захвата Львова.  Этот метод  Сталина:

переложить в несколько этапов свою вину на противника, является его основным

методом политической борьбы и высшего своего развития достигнет в московских

процессах.

     На  закрытом заседании X съезда Сталин выступил с неожиданным по  своей

злостности  и  грубости заявлением в том смысле, что  Смилга, член  Военного

Совета Западного фронта, "обманул ЦК",  обещав к  определенному  сроку взять

Варшаву и оказавшись неспособен выполнить обещание.  Действия  Юго-Западного

фронта, т.е. самого Сталина, определялись де "обещанием" Смилги, на которого

и   падает   поэтому   ответственность  за   катастрофу.   Съезд  с  угрюмым

недоброжелательством  слушал угрюмого оратора  с желтоватым отливом  глаз; и

Сталин своей речью повредил только самому  себе. Ни один голос  не поддержал

его.  Я  тут же  протестовал против этой неожиданной инсинуации:  "обещание"

Смилги  означало лишь  то, что он  надеялся взять Варшаву,  но  не устраняло

элемента неожиданности, связанной  со  всякой войной, во  всяком случае, оно

никому  не давало права действовать на  основании  априорного  расчета, а не

реального развертывания операции. В прения поспешил вмешаться

 

 

     встревоженный Ленин в том смысле, что мы никого лично не виним. Попытка

взвалить ответственность на Смилгу потерпела явное  крушение. Протоколы этих

прений никогда не были опубликованы.

     Почто-телеграммы того времени  показывают, с кем именно мне приходилось

изо дня в  день сноситься при определении повседневной  политики  в  связи с

польской войной:  Ленин, Чичерин, Карахан,  Крестинский, Каменев,  Радек. Из

этих шести лиц один  Ленин  успел умереть  своевременно.  Чичерин  умер  под

опалой,  в полной изоляции; Радек  доживает свои  дни в заключении; Карахан,

Крестинский и Каменев расстреляны.

     Нельзя и сейчас  перечитывать без волнения эту переписку, где в  каждом

слове трепещет исключительная эпоха. И нельзя не поразиться тому, что Сталин

и  в те исключительные годы ни разу не изменял себе в том, что было для него

основным.

     Исход  польской войны  врезался огромным фактором  в  дальнейшую  жизнь

страны. Рижский мир с Польшей, отрезавший  нас от  Германии, оказал  большое

влияние  на дальнейшее  развитие Советов  и  Германии. После великих надежд,

пробужденных  стремительным продвижением  на  Варшаву, поражение чрезвычайно

потрясло партию, пробудило все виды недовольства и нашло, в частности,  свое

выражение в так называемой профсоюзной дискуссии.

     Конец  польской   кампании  позволил  нам  сосредоточить   силы  против

Врангеля, который  весной  вылез  из перешейка и угрозой  занятия  Донецкого

бассейна ставил Республику в тяжелое положение относительно угля. 19 октября

армия Буденного громит Мамонтова  под  Воронежем, 20-го нашими войсками взят

Орел. Армия неприятеля разорвана ударом в центр армией Буденного и отступает

без сопротивления с огромными потерями, -- восточная часть на белые столицы:

Ростов  и  Новороссийск,  западная --  на Крымский  перешеек.  Вмешательство

Керзона и  союзной эскадры помогли генералу Врангелю, а нам пришлось жестоко

раскаяться за упущение момента для его ликвидации.

     Красноармейцам  приходилось продвигаться  в  небывало трудных условиях,

ведя   наступление  против  войск   Врангеля   и  громя  одновременно  банды

анархистов-махновцев, помогавших Врангелю. Но, несмотря на то что на стороне

Врангеля было преиму-

 

 

     щество техники,  несмотря на то,  что у  Красной армии не  было танков.

Красная армия загнала Врангеля на Крымский  полуостров. Рядом сокрушительных

ударов части Врангеля сбиваются с позиций, и  Красная армия  на их плечах  в

ноябре  1920  г.  рвет  укрепления  Перекопского  и  Сивашского  перешейков,

овладевает  укрепленными позициями Перекопа, врывается в Крым, громит войска

Врангеля  и  освобождает Крым от белогвардейцев и  интервентов.  Крым  снова

становится советским.

     В декабре 1920  года открылась эпоха широкой демобилизации и сокращения

численности  армии, сжатия  и  перестройки  всего ее аппарата.  Этот  период

длился с  января 1921  г. до января 1923 г. Армия и флот  сократились за это

время с 5.300.000 до 610.000 душ.

     Переход  на хозяйственные рельсы после гражданской войны был  неизбежно

связан  с духовной  демобилизацией.  Стремление уйти  из  партии стало почти

всеобщим.  Приходилось  напоминать,  что  мы  еще  окружены  со всех  сторон

капиталистическими  врагами, еще ни один из крупных врагов,  даже из мелких,

не издох.

     В  докладе  командному  и  политическому составу  Московского  Военного

округа 25 октября  1921 года  я сказал:  "Все мы  чувствуем  и сознаем,  что

внутренняя  жизнь  нашей  страны  входит  в  какую-то  новую  полосу  своего

развития,  что  завтрашний день не  будет  похож...  на вчерашний  день.  Мы

говорим и  наши  газеты  пишут о том, что  мы  от военного периода перешли к

периоду хозяйственного строительства... Мы сейчас от этого идейного бивуака,

от  этой  жизни  кое-как,  от  этой   импровизации  переходим   к  некоторой

организованной, хозяйственной, идейной оседлости".

     В июле 1921 года в Праге вышла книжка  "Смена вех".  Авторы этой книжки

говорят,  что  наступил  период,  когда  надо   сменять  вехи,  когда  нужно

ориентироваться  на Советскую Россию. Профессор Устрялов, глава этой  школы,

спрашивал относительно смысла НЭПа: тактика или  эволюция? Этот вопрос очень

волновал  Ленина. Дальнейший  ход событий показал, что  "тактика", благодаря

особому  сочетанию  исторических   условий,   стала  источником  "эволюции".

Неизбежное   стратегическое   отступление  революционной   партии  послужило

исходящим пунктом ее перерождения.

 

 

     Реакция против войны и вместе с тем против тех, которые возглавляли ее,

имела безнародный характер. В Англии она  направилась против Ллойд-Джорджа и

изолировала его политически до конца его жизни. То же самое было во  Франции

с Клемансо. Разумеется, есть  громадная разница в самочувствии народных масс

после  империалистической войны  и  гражданской войны.  В России  рабочие  и

крестьяне были глубоко проникнуты той мыслью, что дело идет действительно об

их нужде  и  что война  есть их  война.  Удовлетворение  победой  было очень

велико, как и популярность тех, которые содействовали этой войне. Но в то же

время  была потребность расправиться, чтоб вернуться, наконец,  к нормальной

жизни, чтобы обеспечить самые  простые  человеческие потребности. У масс это

стремление  к миру совсем  не направлялось  против руководителей гражданской

войны:  это  были как  бы  две  разные  сферы. Иное  дело государственный  и

партийный  аппарат. Действовало очень  много  людей,  отодвинутых  в сторону

богом  гражданской войны  и немало из них были обижены,  ущемлены,  признаны

негодными  в эпоху  гражданской  войны.  Всякое ведомство стремилось  теперь

вернуть себе или  отвоевать  себе  возможно большее влияние за счет военного

ведомства. Это проявлялось в области бюджета, распределении коммунистов и не

в  последнем счете в распределении автомобилей. Многие военные  работники не

хотели мириться с уменьшением удельного  веса  военного  ведомства  в  жизни

страны, боролись за каждый бюджетный рубль, за каждую единицу в аппарате, за

каждый  автомобиль.  Многие  из  героев  гражданской войны чувствовали  себя

действительно обиженными, а некоторые  были обижены и на деле. В этот период

Сталин через  свою Рабоче-крестьянскую Инспекцию развил большую деятельность

по  натравливанию гражданских  ведомств  на  военное. Он  подбирал обиженных

недовольных  военных,  как и  вообще  вытесненных  или изгнанных  из  разных

ведомств, чтоб через их посредство скрывать действительные или мнимые слабые

стороны  в работе  разных аппаратов, в особенности военного.  В этот  момент

рабоче-крестьянская инспекция сделала себя в конце концов ненавистной всем и

подорвала к себе последнюю тень доверия и уважения.

     В военной работе было две стороны: подобрать нужных ра-

 

 

     ботников,  расставить их,  установить  надзор, извлечь  подозрительных,

нажать, еще раз  нажать, покарать --  вся  эта  работа аппаратного характера

была Сталину как  нельзя  более  по плечу,  и он справлялся с  ней  отлично,

поскольку его работа не осложнялась  какими-либо  личными комбинациями. Но в

работе была и  другая  сторона: воодушевить солдат и командиров, пробудить в

них их лучшие стороны, внушить им доверие к руководству, -на это  Сталин был

совершенно  не способен. Он был совершенно лишен  общения с  массой. Нельзя,

например, представить его себе выступающим под  открытым небом перед полком:

для  этого у него не было никаких данных. Замечательно, что  он, видимо,  не

пробовал обращаться к  солдатам и с письменным словом:  по  крайней мере, ни

одна  из таких  статей, приказов, воззваний не  произведена.  Его влияния на

фронте  было   велико,   но  оно  оставалось  безличным,  бюрократическим  и

полицейским.

     Фронт,  несомненно,  тянул  его к  себе.  Военный аппарат есть наиболее

абсолютный  из   всех  аппаратов.  Сидя  в   штабе,  можно  было  назначать,

перемещать, смещать, приказывать,  заставлять, миловать и,  главное, карать.

Потребность во  властвовании находила  здесь  наиболее полное выражение.  На

возражения и аргументы  здесь можно было отвечать безапелляционным приказом.

Неспособность  непосредственного  личного  воздействия  на массы давала себя

знать  здесь  гораздо  менее,  чем  в  событиях  революции.  В  армии  массы

обезличены  и  крепко  захвачены тисками  аппарата:  ими  можно  командовать

незримо и независимо от их воли.

     Но если фронт привлекал к себе Сталина, то он и отталкивал его. Военный

аппарат  обеспечивал  возможность повелевать;  но  Сталин  не стоял во главе

этого  аппарата.  Сперва он возглавлял лишь  одну  из двадцати  армий; потом

стоял во главе  одного из пяти или  шести фронтов, причем  и тут власть  ему

приходилось делить с командующим  и  одним  или двумя членами Революционного

Военного Совета армии или фронта. Уже это разделение  власти  с другими было

невыносимо. Еще труднее было переносить зависимость от высшего командования,

которое имело  по  отношению  к  Сталину  те же права,  какие он  сам  -- по

отношению к подчиненным ему командирам и комиссарам.

     Работа Сталина на фронте насквозь пронизана этим противо-

 

 

     речием. Он устанавливает суровую дисциплину, твердо держит руку на всех

рычагах, не терпит ослушания. В  то  же время, будучи  во  главе  армии,  он

систематически побуждал не  только к  нарушению  приказов  фронта,  но  и  к

полному  игнорированию фронтового  командования.  Стоя  во главе  Южного или

Юго-Западного фронта, он нарушал приказы главного командования.

     Конфликты между низшими и  высшими инстанциями заложены, так сказать, в

природе вещей:  армия почти всегда  недовольна фронтом,  фронт почти  всегда

будирует против ставки, особенно если  дела  идут не очень благополучно. Что

характеризовало  Сталина, это то,  что  он систематически эксплуатировал эти

трения  и  доводил их до  острых  конфликтов. Пользуясь  своим званием члена

грозного большевистского ЦК и своей перепиской с Лениным по прямому проводу,

он  внушил  своим  сотрудникам пренебрежительное  отношение  к  вышестоящему

командованию.  Никогда  Ворошилов  не  решился бы  игнорировать распоряжения

свыше; другое дело, когда рядом с ним стоял член ЦК, который подбивал его на

беззаконие  и прикрывал  его  своим авторитетом. Никогда  Егоров,  полковник

царской армии,  не осмелился  бы  нарушить прямой  приказ  ставки; прикрытый

Сталиным, он с  полной  готовностью  погнался за запретными  лаврами,  какие

сулил захват Львова.  Втягивая  своих  сотрудников  в рискованные конфликты,

Сталин  тесно сплачивал их и ставил в зависимость  от  себя.  Таким путем он

достигал  ближайшей  цели: единоличного господства в армии  или на фронте, и

подрывал авторитет вышестоящих, в которых он безраздельно видел противников.

Соображения  об авторитете правительства или командования в целом никогда не

останавливали его, раз дело шло о борьбе за его личное положение.

     В царские времена  законная  иерархия  командования  нарушалась  походя

великими князьями, которые были одной  из язв военного аппарата. Полушутя  я

говорил Ленину: как бы  нам  не нажить беды  от наших "великих князей", т.е.

членов  ЦК.  Но с  другой  стороны,  обходиться без  них было бы  совершенно

невозможно.  Формально  член  ЦК  имел  в  армии  только  ту  власть,  какая

принадлежала ему по должности.  Но наряду с  писаной, существовала неписаная

субординация.  Каждый член ЦК  в  армии  неизбежно  давил  на  других  своим

политическим званием; Ста-

 

 

     лин  систематически  и  сознательно  злоупотреблял им. Трудно  сказать,

многое ли он выигрывал этим.

     Дважды его  снимали с фронта по прямому постановлению ЦК. Но при  новом

повороте событий отправляли снова. Авторитета в армии он не приобрел. Сверху

возмущались нарушением дисциплины, снизу  --  грубостью  нажима;  соседи  по

фронту опасались связываться с ним. Однако те военные сотрудники, которых он

подчинил себе, втянув  их  в борьбу  с центром, остались в  дальнейшем тесно

связаны с ним. Царицынская группа -- Ворошилов, Минин, Рухимович, Щаденко --

стала  ядром сталинской фракции.  В те годы она не играла,  правда,  никакой

политической роли.  Но  позже,  когда  подул  попутный  исторический  ветер,

царицынцы помогали Сталину устанавливать паруса.

     Роль Сталина  в гражданской  войне лучше всего, пожалуй, измеряется тем

фактом,  что в конце гражданской  войны  его авторитет  совершенно не вырос.

Никому  вообще  не  могло прийти  в голову тогда  сказать или  написать, что

Сталин "спас" Южный фронт или сыграл  крупную роль  на Восточном фронте, или

хотя  бы  удержал   от   падения  Царицын.   Во  многочисленных  документах,

воспоминаниях, сборниках, посвященных гражданской войне, имя Сталина либо не

упоминается  вообще,  либо  упоминается  в перечне  других  имен.  К тому же

Польская  война  наложила  на  его   репутацию,  по  крайней  мере  в  более

осведомленных  кругах партии,  явное пятно.  От  участия в  кампании  против

Врангеля  он  уклонился.  Действительно   ли  по  болезни   или   по  другим

соображениям -- сейчас решить трудно. Во всяком случае из  гражданской войны

он  вышел  таким  же  безвестным  и  чуждым  массам,  как и  из  Октябрьской

революции.

     С  окончанием  гражданской  войны  и  введением  так  называемой "Новой

экономической политики" нравы  правящего  слоя стали меняться более  быстрым

темпом. В  самой бюрократии шло расслоение.  Меньшинство по-прежнему  жило у

власти  не  многим лучше,  чем в годы  эмиграции, и не замечало этого. Когда

Енукидзе предлагал  Ленину какие-нибудь  усовершенствования  в условиях  его

личной жизни,  Ленин, который жил очень  скромно, отделывался одной и той же

фразой: "В старых туфлях приятнее".

     Не меняла привычного хода жизни моя семья. Бухарин оста-

 

 

     вался по-прежнему старым студентом. Скромно жил  в Ленинграде Зиновьев.

Зато  быстро  приспособлялся  к  новым  нравам  Каменев, в  котором, рядом с

революционером, всегда  жил маленький сибарит. Еще  быстрее  плыл по течению

Луначарский,  народный комиссар просвещения. Вряд  ли и Сталин после Октября

значительно изменил условия своей жизни.  Но он в тот период почти совсем не

входил в поле моего зрения. Да и  другие мало присматривались к нему. Только

позже, когда он выдвинулся на первое место,  мне рассказывали, что в порядке

развлечения  он,  кроме  бутылки'вина,  любил еще на даче резать  баранов  и

стрелять  ворон  через  форточку. Рассказывали  даже, что  он  любил  облить

керосином муравейник и поджечь. Поручиться за достоверность этих рассказов я

не могу. Во  всяком  случае,  в устройстве своего личного быта Сталин в  тот

период весьма зависел от Енукидзе, который относился к земляку не только без

"обожания",  но  и  без  симпатии,  главным  образом  из-за  его грубости  и

капризности,  т.е.  тех  черт, которые Ленин счел  нужным  отметить в  своем

"Завещании". Низший  персонал  Кремля,  очень ценивший в  Енукидзе простоту,

приветливость и справедливость, наоборот, крайне недоброжелательно относился

к  Сталину.  К  1923  году положение  начало  стабилизироваться. Гражданская

война, как  и  война  с Польшей, были  в прошлом. Самые  ужасные последствия

голода  были  преодолены;  НЭП  произвел  живительное движение  в  организме

народного  хозяйства.  Переброски коммунистов с  одного  места на другое, из

одной области деятельности в другую  стали скорее исключением, чем правилом.

Бюрократы получили оседлость  и стали более планомерно управлять доверенными

им   районами  или   областями   хозяйственной   и   государственной  жизни.

Распределение  членов партии,  чиновников,  получило более систематический и

планомерный  характер. Перестали смотреть  на назначения  как на  временное,

короткое  и почти  случайное. Вопрос о назначениях стал больше связываться с

вопросом о личной жизни, об условиях  жизни семьи, о  карьере. Сталин в этот

период выступает все больше как  организатор, распределитель  и  воспитатель

бюрократии. Он подбирает людей по признаку их враждебности  или  безразличия

по  отношению  к  своим  противникам  и  к  тому,  кого  он  считал  главным

противником, главным препятствием на пути своего

 

 

     восхождения.  Свой  собственный административный опыт, главным  образом

опыт систематической закулисной работы,  Сталин  обобщает и классифицирует и

делает доступным своим ближайшим ставленникам. Он  учит их, как организовать

свою  власть  на  месте,  как  подбирать  сотрудников,  как пользоваться  их

слабостями,  как  противопоставлять их  друг  другу и т.д. Более  оседлая  и

уравновешенная жизнь  бюрократии  порождает потребность  в комфорте.  Сталин

овладевает  этим движением к комфорту, связывая с ним свои собственные виды.

Он  распределяет наиболее  привлекательные  выгодные  посты.  Он  определяет

размеры выгод,  которые бюрократ получает с этих постов. Он подбирает состав

контрольных комиссий, внушая  им, в  одних случаях,  необходимость жестокого

преследования по адресу инакомыслящих,  в  другом случае,  учит их  смотреть

сквозь пальцы на непомерно широкий образ жизни верных генеральному секретарю

чиновников.   Это  воспитание  можно   назвать   развращением.   Сталин   не

интересуется  далекими преспективами, он не  продумывает социальную сущность

того процесса, в  котором он  играет главную роль. Он действует как эмпирик,

он подбирает верных людей и награждает  их; он помогает им обеспечивать свое

привилегированное положение; он требует от них отказа от личных политических

целей; он учит  их,  как  создавать  себе  необходимую власть для  влияния в

массах и для удержания масс в  подчинении.  Вряд  ли он хоть раз продумывает

вопрос о том, что его политика прямо  противоположна той борьбе, которая все

больше захватывала Ленина в последние годы:  борьбе против  бюрократизма. Он

сам  говорит  иногда  о бюрократизме, но в самых абстрактных  и безжизненных

терминах.  Он имеет  в виду невнимание, волокиту, неряшливость канцелярий  и

пр.,  но закрывает  глаза  на формирование  целой  привилегированной  касты,

связанной  круговой  порукой   своих  интересов  и  своей  все  возрастающей

отчужденностью  от  народа.  Не  подозревая того,  Сталин  организует  новый

политический режим. Он подходит к делу только с точки зрения подбора кадров,

укрепления аппарата, обеспечения своего  личного руководства  аппарата, т.е.

своей  личной  властью.'   Ему  кажется,  вероятно,  поскольку   он   вообще

интересуется   общими  вопросами,   что  утверждение  его  аппарата  придаст

твердость государственной власти и обеспечит даль-

 

 

     нейшее  развитие  социализма  в  отдельной  стране.  Дальше  этого  его

обобщающая   мысль  не  идет.  Что  кристаллизация   нового  правящего  слоя

профессионалов  власти,   поставленных   в  привилегированное  положение   и

прикрывающихся идеей социализма перед массами, что формирование этого нового

архипривилегированного  и  архимогущественного   правящего  класса  изменяет

социальную ткань государства и в значительной и возрастающей мере социальную

ткань общества, от этой мысли Сталин далек, от нее он отмахивается рукой или

маузером.

  

Содержание книги >>>