|
собранные Иваном Петровичем Сахаровым
|
Месяц февраль
|
11. Власьевские морозы.— Волос.— Опахивание
Власьевские морозы в Костромской губернии считаются последними. Напротив того, в Тульской губернии эти же самые морозы называются в числе семи крутых утренников. От этого самого там говорят: «Власьевские утренники подошли, держи ухо востро!» Счет утренникам наблюдают там: «Три до Власия, да три после Власия, а седьмой на день Власия». Во многих местах о последних власьевских морозах сохранилась народная поговорка: «Власий, сшиби рог с зимы».
Набожные наши поселяне в этот день служат молебны св. мученику Власию и молят его о покровительстве и защите домашнего скота, особливо коров. Во имя его прихожане устраивали в старину приделы и часовни. Прасолы, торгующие скотом, в Зарайске и других городах, перед началом своего торга служат молебны св. Власию. В Вельском уезде Вологодской губернии, в Ракульском погосте находится древняя церковь, выстроенная в лесу, во имя св. Власия. Сюда съезжаются поселяне для молитвы св. угоднику. Поселянки приносят в храм коровье масло и кладут его пред образом святого угодника. Это масло называется в Вельском, Череповецком и Белозерском уездах: во-ложным. По окончании обедни приходский священник служит общий молебен, а потом, по усердию молебщиков, и частные. В Шенкурском уезде молебствие совершается в субботу перед св. Пятидесятницею. Тогда к церквам приводят коров для окропления св. водою. То же самое отправляют и во время скотского падежа.
В языческой жизни наших отцов было поклонение Волосу, или Велесу, истукану скотия бога, находившемуся в числе киевских божеств. Имя его известно нам еще по договорам русских с Царьградом. Так в договоре Святослава с греками сказано: «Да имеем клятву от бога, в его же веруем, в Перуна и Волоса, скотья бога». По стародавнему закону наших отцов видим, что верование в Волоса, распространенное от Киева до Новгорода и Ростова, позднее всех прекратилось. Св. Лвраамии Ростовский сокрушил идола Велеса в Ростове уже в XII столетии. Между тем как в Киеве он прекращен был великим Владимиром: «Волоса, его же нменоваху скотья бога, повеле в Почайну реку врещи» (Макарьевская великая Минея рукописная). Наши стародавние поэты, по словам певца Игорева слова, считались Велесовыми внуками. Имя Белеса сохранялось долго в народных памятниках. В Новгороде была Волосова улица. В Переяславле-Залесском, при царе Василии Иоанновиче Шуйском, находился Волосов камень (житие Иринарха Ростовского в рукописи). В южной России, по рассказам отца Сабинина, перед жнитвою старухи завивали бороду Волосу (Журн. мин. народ, проев. 1837, № 11). Собрав горсть колосьев, не вырывая жито из корня, они завивали их между собою и завязывали в узел. Борода Волосова жницами оставлялась неприкосновенною.
Верование в Волоса существовало и между другими славянскими племенами. Имя его известно у иллирийских славян. В Богемии есть гора Белес; на Вардаре есть урочище Белес; в Кроации находятся места: Велсшевец, Велешковец, Ве-летня. На латинском языке Белее означает тени усопших, приходящих к живым. И у нас на Руси есть созвучные сему слову места: Волотя, деревня близ Тулы, Волотово поле под Новгородом, Вольсница река. Много существует мнений о происхождении Волоса, но ни одно из них не выражает настоящего значения. Одни отыскивают его в скандинавской мифологии, в словах Vali-ass, Val-ass, и полагают, что этот Вал-асе, покровительствовавший земледелию и скотоводству, есть славянский Волос. Другие отыскивают его в языческом празднике мордвы: Вел-Оск, предполагая, что нынешняя мордва, как потомки ростовской мери, переселившейся за Оку, могла сохранить предание о Волосе. Оба эти мнения можно только считать удачными предположениями ученых людей, и никак не более. Третьи производили Волоса от ассирийского Ваала и приписывали ему значение: бога земных тварей. Само собою разумеется, что это мнение навсегда будет бесполезным для славянской мифологии.
Страннее всего, что никто до сих пор не хотел отличать киевского Волоса от ростовского. В Киеве жили славяне и могли веровать Волосу по-своему. Около Ростова жили мери и могли веровать также по-своему. Народный обряд опахивания принадлежит к остаткам древнего языческого верования наших отцов. Поселяне отправляют его для прекращения коровьей смерти. Пораженные ужасными бедствиями, они, после мирского совещания, решаются опахивать землю. Мужья, изъявив свое согласие, предоставляют этот обряд своим женам. Повещалка, женщина старая, опытная в подобных проделках, с раннего утра повещает по всем домам: пора, де, унять лихость коровью. Входя в избу, она сзывает к себе женщин и открывает им на совете задуманное предприятие.
Согласие всегда бывает готово, а уверенность в обряде опахивания придает особенную решимость. В знак согласия женщины обмывают руки водой и утирают их ручником, который носит с собой повещалка. После сего обряда она строго приказывает всему мужскому полу, от мала до велика: «не выходить из избы ради беды великия». Ровно в полночь повещалка, в одной рубахе, выходит к околице и с диким воплем: «Аи! аи!» — бьет в сковороду. На этот вызов выходят все женщины с ухватами, кочергами, помелами, косами, серпами и дубинами. Мужчины запирают ворота, загоняют скот в хлева и привязывают собак. Повещалка, сбросив с себя рубаху, со всевозможным неистовством произносит клятвы на коровью смерть. В это время другие женщины подвозят соху, надевают на нее хомут и запрягают. С зажженными лучинами начинается троекратное шествие вокруг всего селения.
Впереди всех идет с сохою повещалка и проводит борозду межеводную, за ней следуют несколько женщин на помелах, в одних рубашках, с распущенными волосами. Сзади их идет толпа, размахивая по воздуху кочергами, косами, серпами, ухватами и дубинами, с полною уверенностью уничтожить сими действиями носящуюся над селениями коровью смерть. Во время шествия они поют следующую песню:
От Океан-моря глубокого, От лукоморья ли зеленого Выходили дванадесять дев. Шли путем, дорогой немалою, Ко крутым горам, высокиим, Ко трем старцам, стариим. Молились, печаловались, Просили в упрос Дванадесять дев: Ой вы, старцы старые! Ставьте столы белодубовые, Стелите скатерти браные, Точите ножи булатные, Зажигайте котлы кипучие, Колите, рубите намертво Всяк живот поднебесной. И клали велик обет Дванадесять дев: Про живот, про смерть, Про весь род человечь. Во ту пору старцы старые Ставят столы белодубовые, Стелят скатерти браные, Колят, рубят намертво Всяк живот поднебесной. На крутой горе, высокоей, Кипят котлы кипучие. Во тех котлах кипучиих Горит огнем негасимыим Всяк живот поднебесной. Вокруг котлов кипучиих Стоят старцы старые, Поют старцы старые Про живот, про смерть, Про весь род человечь. Кладут старцы старые На живот обет велик, Сулят старцы старые Всему миру животы долгие; Как на ту ли злую смерть Кладут старцы старые Проклятьице великое. Сулят старцы старые Вековечну жизнь На весь род человечь.
С окончанием сего обряда все женщины расходятся по домам с полною уверенностью, что за обведенную черту вокруг селения не может пробраться коровья смерть. Горе тому животному, которое попадется в это время навстречу неистовым женщинам: его убивают без пощады, предполагая, что в образе его скрывалась коровья смерть.
В великорусских и малорусских селениях есть старые предания, что для истребления коровьей смерти обрекали на смерть женщину, заподозренную целым миром в злых умыслах. Женщин, обреченных на смерть в великорусских селениях, завязывали в мешок с кошкою и петухом и живых зарывали в землю.
Напротив того, малоруссы таких женщин топили в озерах и реках. Оба предания едва ли могли когда-нибудь существовать на самом деле.
|