У Григория Семеновича Щеглова заломило в  пояснице.  Он  проснулся  и

заворочался в постели.

     - Настюша! - зашептал он, - возьми-ка, мать, спиртику и натри-ка  мне

спинозу!

     Ответа не последовало. Щеглов зашарил около себя руками  и  не  нашел

никого. Постель, если не считать самого Щеглова, была пуста.

     "Где же она?" - подумал он. - Настя! Настенька!

     И на этот раз не  последовало  ответа.  Послышалось  только  стучанье

сторожа в колотушку да  треск  тухнувшей  лампадки.  Щеглов,  предчувствуя

недоброе, вытер на лбу холодный пот и вскочил с  постели.  Было  три  часа

ночи - время, в которое Настя спала обыкновенно крепким сном  ребенка.  Не

спать могли заставить ее только особенные причины. Щеглов быстро оделся  и

вышел во двор.

     Луна, полная и солидная, как генеральская экономка, плыла по  небу  и

заливала своим хорошим светом небо, двор с бесконечными постройками,  сад,

темневший по обе стороны дома. Свет мягкий, ровный, ласкающий... На  земле

и на деревьях не было ни  одного  зеленого  листка,  сад  глядел  черно  и

сурово, но во всем чувствовался конец марта, начало весны.  Щеглов  окинул

глазами двор. На большом пространстве не было видно никого, кроме теленка,

который, запутавши одну ногу в веревку, неистово прыгал.  Щеглов  пошел  в

сад. Там было тихо, светло. От темных кустов веяло сырьем, как из погреба.

     "А вдруг она в деревню ушла!  -  думал  Григорий  Семеныч,  дрожа  от

беспокойства и холода. - Ежели ее в беседке нет,  то  придется  в  деревню

посылать".

     Щеглов знал за Настей две слабости: она часто с тоски уходила от него

к родным в деревню и имела также привычку уходить  ночью  в  беседку,  где

сидела в темноте и пела грустные песни.

     "Я старый, дряхлый... - думал Григорий Семеныч.  -  Ей  не  сахар  со

мной..."

     Подойдя к беседке, он услышал женский голос. Но этот голос не пел,  а

говорил... Говорил он  что-то  быстро,  не  останавливаясь,  без  запинки,

словно жаловался...

     - Брось ты этого старого черта! - перебил женскую речь грубый мужской

голос. - Сделай милость! В шелку только ходишь да  с  тарелки  хрустальной

ешь, а оно, того, дура, не понимаешь, грех ведь выходит... Эххх... Шалишь,

Настюха! Бить бы тебя, да некому!

     - Беспонятный ты, Триша! Коли б одна голова, ушла бы я от него за сто

верст, а то ведь... тятька, вон, избу строить хочет... да брат на  службе.

Табаку послать или что...

     Послышались всхлипыванья, затем поцелуи. По спине Щеглова от  затылка

до пяток побежал мороз. В мужчине узнал он своего объездчика Трифона.

     "Которую я из грязи вытащил,  к  себе  приблизил  и,  можно  сказать,

облагодетельствовал, - ужаснулся он, - заместо как бы жены, и  вдруг  -  с

Тришкой, с хамом! А? В шелку водил, с собой за один стол,  как  барыню,  а

она... с Тришкой!"

     У старика от гнева и с  горя  подогнулись  колени.  Он  послушал  еще

немного и, больной, ошеломленный, поплелся к себе в дом.

     "А мне наплевать! - думал он, ложась в  постель.  -  Она  воображает,

может быть, что я без нее жить не могу! Ну, нет... Завтра же выгоню. Пусть

себе там со своими мужиками мякину жует. А Тришку-подлеца... чтоб  и  духу

не было! Утром же расчет..."

     Он укрылся одеялом и стал думать. Думы были мучительные, скверные,  а

когда воротилась из сада Настя и, как ни в чем ни бывало, улеглась  спать,

его от мыслей бросило в лихорадку.

     "Завтра  же  его  прогоню...  Впрочем,  нет...  не   прогоню...   Его

прогонишь, а он на другое место - и ничего себе, словно  и  не  виноват...

Его бы наказать, чтоб всю  жизнь  помнил...  Выпороть  бы,  как  прежде...

Разложить бы в конюшне и этак... в десять рук,  семо  и  овамо...  Ты  его

порешь, а он просит и молит, а ты стоишь около и  только  руки  потираешь:

"Так его! шибче! шибче!" Ее около поставить и смотреть, как у ней на лице:

- Ну что, матушка? Ааа... то-то!"

     Утром Настя, по обыкновению, разливала чай. Он сидел  и  наблюдал  за

ней. Лицо ее было покойно, глаза глядели ясно, бесхитростно.

     "Я ей ничего не скажу, - думал  он.  -  Пусть  сама  поймет...  Я  ее

нравственно... нравственно страдать заставлю! Не буду с ней разговаривать,

сердиться на нее буду, а она и поймет... Ну, а что,  ежели  она  послушает

подлеца Тришку и в самом деле уйдет?"

     Была минута, когда последняя мысль  до  того  испугала  его,  что  он

побледнел и сказал:

     - Настенька, что ж ты, душенька, кренделечка  не  кушаешь?  Для  тебя

ведь куплено!

     В  девятом  часу  приходил  с  докладом  объездчик  Трифон.   Щеглову

показалось, что мужик глядит на него с ненавистью, презрением, с  каким-то

победным нахальством.

     "Мало прогнать... - подумал он, измеряя его взглядом. - Выпороть бы".

- Ничего я тут не пойму!  -  начал  он  придираться,  пробегая  квитанции,

поданные Трифоном. - Это  какая  цифра?  75  или  15?  Дубина  ты  этакая!

Закорючку не можешь даже, как следует, над семью поставить! Семь похоже на

кочергу, а один -  на  кнутик  с  коротким  хвостиком.  Этого  не  знаешь?

Ду-би-на... За это самое вашего брата прежде на конюшне драли!

     - Мало ли чего прежде не было... - проворчал Трифон, глядя в потолок.

     Щеглов искоса поглядел на  Трифона.  Мужик,  показалось  ему,  ехидно

улыбался и глядел еще с большим нахальством...

     - Пошел вон!! - взвизгнул Щеглов, не вынося трифоновской физиономии.

     До вечера Щеглов ходил по двору и придумывал план наказания и  мести.

Многие планы перебывали в  его  голове,  но  что  он  ни  придумывал,  все

подходило под ту или другую статью уложения о наказаниях.  После  долгого,

мучительного размышления оказалось, что он ничего не смел...

     В третьем часу  ночи,  стоя  у  беседки,  он  услышал  разговор  хуже

вчерашнего. Трифон со смехом передавал Насте беседу свою с барином:

     - Взять бы его, знаешь, за ворот, потрясти маленько  этак  -  и  душа

вон.

     Щеглов не вынес.

     - Кого это, прохвост? - взвизгнул он. - Чья душа вон?

     В беседке вдруг умолкли. Трифон конфузливо крякнул. Через  минуту  он

нерешительно вышел из беседки и уперся плечом в косяк.

     - Кто здесь кричит? Кто таков? А,  это  вы!..  -  сказал  он,  увидев

барина. - Вот кто!

     Минута прошла в молчании.

     - За это прежде нашего брата на конюшне пороли, а теперь не знаю, что

будет... - сказал Трифон,  усмехаясь  и  глядя  на  луну.  -  Чай,  расчет

дадут... Боязно!

     Засмеялся и пошел по аллее к дому. Щеглов засеменил рядом с ним.

     - Трифон! - забормотал он, хватая его за рукав, когда оба они подошли

к садовой калитке. - Триша! Я тебе одно только слово  скажу...  Постой!  Я

ведь ничего...  Слово  одно  только...  Послушай!  Прошу  и  умоляю  тебя,

подлеца, на старости лет! Голубчик!

     - Ну?

     - Видишь ли... Я тебе четвертную дам и даже, ежели желаешь, жалованья

прибавлю... Тридцать рублей дам, а ты... дай я тебя выпорю!  Разик!  Разик

выпорю и больше ничего!

     Трифон подумал немного, взглянул на луну и махнул рукой.

     - Не согласен! - сказал он и поплелся в людскую...