«Настоятельно прошу быть сегодня на костюмированном балу  французской

колонии. Кроме вас, идти некому. Дадите заметку, возможно подробнее.  Если

же почему-либо не можете быть на балу, то немедленно  уведомьте —  попрошу

кого-нибудь другого. При  сем  прилагаю  билет.  Ваш...  (следует  подпись

редактора).

     P.  S.  Будет  лотерея-аллегри.  Будет  разыграна  ваза,   подаренная

президентом французской республики. Желаю вам выиграть».

     Прочитав это письмо, Петр Семеныч, репортер, лег  на  диван,  закурил

папиросу и самодовольно погладил себя по груди и по животу. (Он только что

пообедал.)

     — Желаю вам выиграть, — передразнил он редактора. — А на какие деньги

я куплю билет? Небось, денег на расходы  не  даст,  ска-атина.  Скуп,  как

Плюшкин. Взял бы он пример с  заграничных  редакций...  Там  умеют  ценить

людей. Ты, положим, Стэнли,  едешь  отыскивать  Ливингстона.  Ладно.  Бери

столько-то тысяч  фунтов  стерлингов!  Ты,  Джон  Буль,  едешь  отыскивать

«Жаннетту». Ладно. Бери десять тысяч! Ты идешь описывать  бал  французской

колонии. Ладно. Бери... тысяч пятьдесят... Вот как за границей! А  он  мне

прислал один билет, потом заплатит по пятаку за  строчку  и  воображает...

Ска-а-тина!..

     Петр Семеныч закрыл глаза и задумался. Множество мыслей, маленьких  и

больших, закопошилось в его голове.  Но  скоро  все  эти  мысли  покрылись

каким-то приятным розовым туманом.  Из  всех  щелей,  дыр,  окон  медленно

поползло во все  стороны  желе,  полупрозрачное,  мягкое...  Потолок  стал

опускаться... Забегали человечки, маленькие лошадки с  утиными  головками,

замахало  чье-то  большое  мягкое  крыло,  потекла  река...  Прошел   мимо

маленький наборщик с очень большими буквами и улыбнулся... Всё  утонуло  в

его улыбке и... Петру Семенычу начало сниться.

     Он надел фрак, белые перчатки и вышел на улицу. У подъезда давно  уже

ожидает его карета с редакционным вензелем. С козел  соскакивает  лакей  в

ливрее  и  помогает  ему  сесть   в   карету,   подсаживает   его,   точно

барышню-аристократку.

     Через  какую-нибудь  минуту   карета   останавливается   у   подъезда

Благородного собрания. Он, нахмурив лоб, сдает свое платье и  с  важностью

идет вверх по богато убранной, освещенной лестнице. Тропические  растения,

цветы из Ниццы, костюмы, стоящие тысячи.

     — Корреспондент... — пробегает шёпот  в  многотысячной  толпе. —  Это

он...

     К нему подбегает маленький старичок с озабоченным лицом, в орденах.

     — Извините, пожалуйста! — говорит он Петру Семенычу. — Ах,  извините,

пожалуйста! И вся зала вторит за ним:

     — Ах, извините, пожалуйста!

     — Ах, полноте! Вы меня конфузите, право... — говорит репортер.

     И  он  вдруг,  к  великому   своему   удивлению,   начинает   трещать

по-французски. Ранее знал одно только «merci», а теперь — на поди!

     Петр Семеныч берет цветок и бросает сто рублей, и как раз в это время

подают от редактора  телеграмму:  «Выиграйте  дар  президента  французской

республики и опишите ваши впечатления. Ответ на тысячу  слов  уплачен.  Не

жалейте денег». Он идет к аллегри и начинает брать билеты.  Берет  один...

два... десять... Берет сто, наконец тысячу и получает  вазу  из  севрского

фарфора. Обняв обеими руками вазу, спешит дальше.

     Навстречу ему идет дамочка с роскошными льняными волосами и  голубыми

глазами. Костюм у нее замечательный, выше всякой критики. За ней толпа.

     — Кто это? — спрашивает репортер.

     — А это одна знатная француженка. Выписана из Ниццы вместе с цветами.

     Петр Семеныч подходит к ней и рекомендуется. Через минуту он берет ее

под руку и ходит, ходит... Ему  многое  нужно  разузнать  от  француженки,

очень многое... Она так прелестна!

     «Она моя! — думает он. — А где я у себя в комнате  поставлю  вазу?» —

соображает он, любуясь француженкой. Комната его мала, а ваза всё  растет,

растет и так разрослась, что  не  помещается  даже  в  комнате.  Он  готов

заплакать.

     — А-а-а... так вы вазу любите больше, чем меня? — говорит вдруг ни  с

того, ни с сего француженка и — трах кулаком по вазе!

     Драгоценный сосуд громко трещит и разлетается вдребезги.  Француженка

хохочет и  бежит  куда-то  в  туман,  в  облако.  Все  газетчики  стоят  и

хохочут... Петр Семеныч, рассерженный, с пеной у  рта,  бежит  за  ними  и

вдруг, очутившись в Большом театре, падает вниз головой с шестого яруса.

     Петр Семеныч открывает глаза и  видит  себя  на  полу,  около  своего

дивана. У него от ушиба болят спина и локоть.

     «Слава богу, нет француженки, — думает он,  протирая  глаза. —  Ваза,

значит, цела. Хорошо, что я не женат, а то, пожалуй, дети стали бы  шалить

и разбили вазу».

     Протерев же глаза как следует, он не видит и вазы.

     «Всё это сон, — думает он. — Однако уже первый час ночи... Бал  давно

уже начался, пора ехать... Полежу еще немного и — марш!»

     Полежав еще немного, он потянулся и... заснул — и так и не  попал  на

бал французской колонии.

     — Ну, что? — спросил у него на другой день редактор. — Были на  балу?

Понравилось?

     — Так себе...  Ничего  особенного... —  сказал  он,  делая  скучающее

лицо. — Вяло. Скучно. Я написал заметку в  двести  строк.  Немножко  браню

наше общество за то, что оно не умеет веселиться. — И,  сказавши  это,  он

отвернулся к окну и подумал про редактора:

     — Ска-атина!!