Собачья выставка с ее борзыми и гончими напомнила мне один  маленький

эпизод, имевший большое влияние на мою жизнь.

     В одно прекрасное утро я получил от дяди, помещика  Екатеринославской

губернии, письмо. Между прочим он писал:

     «Если не приедешь ко мне на будущей неделе, то и племянником  считать

тебя не буду, отца твоего из поминальной книжки вычеркну...  Поохотимся, —

приезжай!»...

     Надо было поехать.

     Дядя встретил меня с распростертыми объятиями и, как это водится даже

у самых гостеприимных охотников, не дав мне оправиться после долгой дороги

и отдохнуть, повел меня на псарню показывать мне своих  лошадей  и  собак.

Собаки, по моему мнению,  бывают  большие,  маленькие  и  средние,  белые,

черные и серые, злые и смирные; дядя же  различал  между  ними  крапчатых,

темно-багряных, сохастовых, лещеватых, черно-пегих, черных  в  подпалинах,

брудастых — совсем собачий язык, и мне кажется, что если бы  собаки  умели

говорить, то говорили бы именно на таком языке.  Дядя  показывал,  целовал

собак в морды и всё требовал, чтобы я щупал собачьи морды, трогал лапы.

     На другой день утром меня нарядили в полушубок и валенки и повезли на

охоту.

     Я вспоминаю теперь большой ольховый лес, седой от инея. Тишина в  нем

царит гробовая. От леса до горизонта тянется  белое  поле...  И  конца  не

видно этому полю. В лесу и по полю скачут на  конях  полушубки...  У  всех

лица озабоченные,  напряженные,  словно  всем  этим  полушубкам  предстоит

открыть что-то новое, необыкновенное... Дядя мой, красный как рак,  скачет

от одного полушубка к другому, отдает приказания,  сыплет  ругательства...

Слышны трубные звуки... Эту картину вспоминаю я теперь. Помню  также,  как

подъехал ко мне дядя и повел меня на окрайну леса.

     — Стой тут... Как зверь побежит на тебя из лесу, так и стреляй!

     — Но ведь я, дядюшка, и ружья-то держать путем не умею!

     — Пустяки... Приучайся... Ну, смотри же!.. Чуть только зверь — пли!!.

     Сказавши это, дядя отъехал от  меня,  и  я  остался  один.  Полушубки

поскакали в лес. Долго я ждал зверя. Ждал я, а сам в  это  время  думал  о

Москве, мечтал, дремал...

     «А что если я убью зверя? — воображал я. — Убью я, а  не  они!  То-то

потеха будет!»

     После долгого ожидания послышался наконец сдержанный  собачий  лай...

По лесу понеслось ауканье... Я взвел курок и насторожил зрение и слух... У

меня забилось  сердце,  и  проснулся  во  мне  инстинкт  хищника-охотника.

Затрещали недалеко от меня кусты, и  я  увидел  зверя...  Зверь,  какой-то

странный, на длинных ногах и с колючей мордой, несся прямо  на  меня...  Я

нажал пальцем, загремел выстрел,  и  всё  было  кончено.  Ура!  Мой  зверь

подпрыгнул, упал и закорчился.

     — Сюда! Ко мне! — закричал я. — Дядюшка!

     Я указал на умирающего зверя. Дядя поглядел на него и схватил себя за

голову.

     — Это мой Скачок! — закричал он. — Моя собака!.. Моя  горячо  любимая

собака!..

     И, прыгнув с лошади, он припал к своему Скачку. А я поскорее в сани —

и был таков.

     Непреднамеренное убийство Скачка навсегда рассорило меня с дядей.  Он

перестал мне высылать содержание. Умирая  же,  три  года  тому  назад,  он

приказал передать мне, что он и после смерти не простит мне  убийства  его

любимой собаки. И имение свое он завещал не мне, а  какой-то  даме,  своей

бывшей любовнице.