Был второй час ночи.

     Коммерции  советник  Иван  Васильевич  Котлов  вышел   из   ресторана

«Славянский базар» и поплелся вдоль по Никольской,  к  Кремлю.  Ночь  была

хорошая, звездная... Из-за  облачных  клочков  и  обрывков  весело  мигали

звезды, словно им  приятно  было  глядеть  на  землю.  Воздух  был  тих  и

прозрачен.

     «Около ресторана извозчики дороги, —  думал  Котлов, —  нужно  отойти

немного... Там дальше дешевле... И к тому же мне надо пройтись: я  объелся

и пьян».

     Около Кремля он нанял ночного ваньку.

     — На Якиманку! — скомандовал он.

     Ванька,  малый  лет  двадцати  пяти,  причмокнул  губами   и   лениво

передернул вожжами.  Лошаденка  рванулась  с  места  и  поплелась  мелкой,

плохенькой рысцой... Ванька попался Котлову самый  настоящий,  типичный...

Поглядишь  на  его  заспанное,  толстокожее,  угреватое  лицо —  и   сразу

определишь в нем извозчика.

     Поехали через Кремль.

     — Который теперь час будет? — спросил ванька.

     — Второй, — ответил коммерции советник.

     — Так-с... А теплей стало! Были холода, а теперь  опять  потеплело...

Хромаешь, подлая! Э-э-э... каторжная!

     Извозчик приподнялся и проехался кнутом по лошадиной спине.

     — Зима! —  продолжал  он,  поудобней  усаживаясь  и  оборачиваясь   к

седоку. — Не люблю! Уж больно я зябкий! Стою на  морозе  и  весь  коченею,

трясусь... Подуй холод, а у меня уж и морда распухла... Комплекцыя  такая!

Не привык!

     — Привыкай... У тебя, братец, ремесло такое, что привыкать надо...

     — Человек  ко  всему  привыкнуть  может,  это   действительно,   ваше

степенство... Да покеда привыкнешь, так раз двадцать замерзнешь...  Нежный

я человек, балованный, ваше степенство... Меня отец и мать избаловали.  Не

думали, что мне в извозчиках быть. Нежность на меня напускали. Царство  им

небесное! Как породили меня на теплой печке, так до десятого  годка  и  не

снимали оттеда. Лежал  я  на  печке  и  пироги  лопал,  как  свинья  какая

непутная... Любимый у них был... Одевали меня наилучшим  манером,  грамоте

для нежности  обучали.  Бывалыча  и  босиком  не  пробеги:  «Простудишься,

миленькой!» Словно не мужик, а барин. Побьет отец, а мать  плачет...  Мать

побьет — отцу жалко. Поедешь с отцом в лес за хворостом, а мать тебя в три

шубы кутает, словно ты в Москву собрался аль в Киев...

     — Разве богато жили?

     — Обнаковенно жили, по-мужицки... День прошел — и слава богу.  Богаты

не были, да и с голоду, благодарить бога, не  мерли.  Жили  мы,  барин,  в

семействе... семейством, стало быть... Дед мой тогда жив был, да коло него

два сына жили. Один сын, отец мой тоись, женатый был, другой неженатый.  А

я один паренечек был всего-навсего, всей семье на утеху — ну  и  баловали.

Дед  тоже  баловал...  У  деда,  знаешь,  деньга  была  припрятана,  и  он

воображение в себе такое  имел,  что  я  не  пойду  по  мужицкой  части...

«Тебе, — говорит, — Петруха,  лавку  открою.  Расти!»  Напускали  на  меня

нежность-то, напускали, холили-холили, а вышло потом такое недоумение, что

совсем не до нежности... Дядя-то мой, дедов сын, а отцов  брат,  возьми  и

выкрадь у деда его деньги. Тыщи две было... Как выкрал, так с той  поры  и

пошло разоренье... Лошадей  продали,  коров...  Отец  с  дедом  наниматься

пошли... Известно, как это у нас в крестьянстве... А меня, раба божьего, в

пастухи... Вот она, нежность-то!

     — Ну, дядя-то твой? Он же что?

     — Он ничего... как и следовает... Снял на большой  дороге  трахтир  и

зажил припеваючи... Годов  через  пять  на  богатой  серпуховской  мещанке

женился. Тысяч восемь за  ней  взял...  После  свадьбы  трахтир  сгорел...

Отчего, это самое, ему не гореть, ежели он в обчестве застрахован?  Так  и

следовает... А после пожара уехал  он  в  Москву  и  снял  там  бакалейную

лавку... Таперь, говорят, богат стал и приступу к нему нет... Наши мужики,

хабаровские, видели его тут, сказывали... Я не видел... Фамилия его  будет

Котлов, а по имени и отечеству Иван Васильев... Не слыхали?

     — Нет... Ну, поезжай скорей!

     — Обидел нас  Иван  Васильев,  ух  как  обидел!  Разорил  и  по  миру

пустил... Не  будь  его,  нешто  я  мерз  бы  тут  при  своей  этой  самой

комплекцыи, при моей слабости? Жил бы я да поживал  в  своей  деревушке...

Эхх! Звонят вот к заутрене... Хочется мне господу  богу  помолиться,  чтоб

взыскал с него за всю мою муку... Ну, да бог с ним! Пусть его бог простит!

Дотерпим!

     — Направо к подъезду!

     — Слушаю... Ну, вот и доехали... А за побасенку  пятачишко  следовало

бы...

     Котлов вынул из кармана пятиалтынный и подал его ваньке.

     — Прибавить бы следовало! Вез ведь как! Да и почин...

     — Будет с тебя!

     Барин дернул звонок и через минуту исчез за резною дубовою дверью.

     А извозчик вскочил  на  козлы  и  поехал  медленно  обратно...  Подул

холодный  ветерок...  Ванька  поморщился  и  стал  совать  зябкие  руки  в

оборванные рукава.

     Он не привык к холоду... Балованный...