Начальника станции «Дребезги» зовут Степаном  Степанычем,  а  фамилия

его Шептунов. С ним в  минувшее  лето  случился  маленький  скандал.  Этот

скандал, несмотря на свою видимую ничтожность, обошелся ему очень  дорого.

Благодаря  ему  он  потерял  свою  новую  форменную  фуражку  и   веру   в

человечество.

     Летом поезд 8 проходил через его станцию в  2  часа  40  минут  ночи.

Время самое неудобное. Вместо того, чтобы спать,  Степан  Степаныч  должен

был гулять по платформе и торчать около телеграфистки почти до утра.

     Его помощник, Алеутов, каждое лето ездил куда-то жениться, и  бедному

Шептунову одному приходилось дежурить. Большое свинство со стороны судьбы!

Впрочем, он скучал не каждую  ночь.  Иногда  ночью  приходила  к  нему  на

станцию из соседнего княжеского имения жена управляющего  Назара  Кузьмича

Куцапетова, Марья Ильинична. Дама эта была не особенно молода, не особенно

красива, но, господа, в темноте и столб за городового примешь, да,  кстати

сказать, скука  такая  же  не  тетка,  как  и  голод:  всё  сойдет!  Когда

Куцапетова приходила на станцию, Шептунов брал ее  обыкновенно  под  руку,

спускался с нею вниз с платформы и шел к товарным вагонам. Там, у вагонов,

в ожидании поезда 8, он начинал свои  клятвы  и  продолжал  их  вплоть  до

свистка.

     Так в одну прекрасную ночь стоял он с Марьей Ильиничной у  вагонов  и

ожидал поезд. По безоблачному небу тихо,  чуть  заметно  плыла  луна.  Она

заливала своим светом станцию, поле, необозримую даль... Кругом было тихо,

спокойно... Шептунов держал Марью Ильиничну за талию и  молчал.  Она  тоже

молчала.  Оба  были  в  каком-то  сладостном,  тихом,  как  лунный   свет,

забытьи...

     — Какая чудная погода! — изредка вздыхал Шептунов. — Ты не озябла?

     Вместо ответа она  теснее  и  теснее  прижималась  к  его  форменному

сюртуку.

     В 2 часа 20 минут начальник станции поглядел на часы и сказал:

     — Скоро поезд придет... Давай, Маша, глядеть на путь...  Кто  из  нас

первый увидит огни поезда,  тот,  значит,  дольше  любить  будет...  Давай

глядеть...

     Они вперили свой взгляд в глубокую даль. Кое-где на бесконечном  пути

ласково мигали огоньки. Поезда не было еще видно...  Вглядываясь  в  даль,

Шептунов увидел нечто другое... Он увидел две длинные тени, шагавшие через

шпалы... Тени двигались прямо к нему и делались всё больше и шире...  Одна

тень, по-видимому, исходила от человеческой фигуры,  другая —  от  длинной

палки, которую держала фигура...

     Тень приближалась. Скоро  послышалось,  что  насвистывали  из  «Мадам

Анго».

     — Не ходить по рельсам! Запрещено... — крикнул  Шептунов. —  Долой  с

рельсов!

     — Не распоряжайся, сволочь! — послышался ответ.  Обруганный  Шептунов

рванулся вперед, но в это время Марья Ильинична ухватилась за его фалды.

     — Ради бога, Степа! — зашептала она. — Это мой муж! Назарка!

     Не успела она это сказать, как Куцапетов стоял уже перед оскорбленным

начальником станции. Оскорбленный Шептунов вскрикнул, ударился  головой  о

что-то железное и нырнул под вагон. Выползши на животе из-под  вагона,  он

побежал по полотну. Прыгая через  шпалы,  спотыкаясь  о  рельсы,  он,  как

сумасшедший, как собака, которой привязали к хвосту колючую палку, полетел

к водокачалке...

     «Какая у него, однако... палка!» — думал он, улепетывая.

     Добежав до водокачалки, он остановился, чтобы перевести дух, но в это

время  послышались  шаги.  Оглянулся  он  и  увидел  сзади   себя   быстро

двигавшуюся тень человека с тенью палки. Объятый  паническим  страхом,  он

побежал далее.

     — Погодите! Постойте! —  услышал  он  за  собой  голос  Куцапетова. —

Стойте! Берегитесь! Поезд!

     Шептунов поглядел вперед и увидел перед собой поезд с парой страшных,

огненных глаз... Волосы  его  стали  дыбом...  Сердце  застучало  и  вдруг

замерло... Он собрал все свои силы и прыгнул, куда глаза глядят... Секунды

четыре он летел в воздухе, потом  упал  на  что-то  твердое  и  покатое  и

покатился вниз, цепляясь за репейник.

     «Насыпь, — подумал он. — Ну, это ничего. Лучше  с  насыпи  скатиться,

чем дворянину принять побои от хама».

     Через  минуту  возле  его  правого  уха  ступил   в   лужу   большой,

тяжеловесный сапог. Но спине у него заходили ощупывающие руки...

     — Это вы? — услышал он голос Куцапетова. — Вы, Степан Степаныч?

     — Пощадите! — простонал Шептунов.

     — Что с вами, ангел  мой?  Чего  вы  испужались?  Это  я,  Куцапетов!

Неужели не узнали? Я бежал за вами, бежал... Кричал, кричал...  Чуть  было

под поезд не попали, ангел мой... Маша, как увидела, что вы побегли,  тоже

испужалась и на платформе теперь  без  чувств  лежит...  Вы,  может  быть,

испужались, что я вас сволочью  назвал?  Вы  не  обижайтесь...  Я  вас  за

стрелочника принял...

     — Ах, не издевайтесь... Если мстить, то мстите поскорей... Я в  ваших

руках... — простонал Шептунов. — Бейте... увечьте...

     — Гм... Что с вами, батюшка? Ведь я к вам по делу шел, благодетель! Я

и бежал за вами, чтобы о деле поговорить...

     Куцапетов помолчал и продолжал:

     — Дело важное-с... Маша моя говорила мне, что вы  из-за  удовольствия

изволите с ней путаться. Я касательно этого ничего-с, потому  что  мне  от

Марьи Ильинишны приходится  в  общем  сюжете  кукиш  с  маслом,  но  ежели

рассуждать по справедливости, то соблаговолите со  мной  договор  сделать,

потому что я муж, глава все-таки... по  писанию.  Князь  Михайла  Дмитрич,

когда с ней путались, мне в месяц две четвертные выдавали.  А  вы  сколько

пожалуете? Уговор лучше денег. Да вы встаньте-с...

     Шептунов  поднялся.  Чувствуя  себя  поломанным,  исковерканным,   он

поплелся к насыпи...

     — Сколько вы пожалуете? — продолжал Куцапетов. — С вас  я  четвертную

возьму... И потом-с, хотел попросить у вас, нет ли у  вас  местечка  моему

племяннику...

     Шептунов, ничего не слыша и не видя, кое-как доплелся  до  станции  и

повалился в постель.  Проснувшись  на  другой  день,  он  не  нашел  своей

форменной фуражки и одного погона.

     Ему и до сих пор совестно.