|
Как мы прибыли в Нарву. Путешествие оттуда, через
крепости Ям и Копорье, до Нотебурга
3-го января 1634 года мы прибыли в Нарву и остановились
у Якоба фон Кёллена, видного местного торговца и трактирщика. Здесь мы,
из-за долгого неприбытия шведских господ послов, которые, ради известных
причин, желали с нами вместе подняться в Москву, прождали в большой досаде
до 22 недель. Впрочем, нельзя сказать, чтобы у нас тут недоставало
увеселений для препровождения времени. Мы не только ежедневно устраивали
княжеский стол с хорошим угощением и порядочною музыкою, причем многие
знатные господа, зачастую посещавшие господ послов, вели приятные беседы, —
но мы и ездили на различные важные пиршества, а также приглашались и
уводились в поездки верхом и на охоту. Однако страстное желание ехать
дальше не давало нам оценить все это веселье. К тому же много хлопот было
нашим господам послам из-за нашего простого люду, столь долго остававшегося
в праздности и часто вступавшего в ссоры и драки с нарвскими солдатами;
постоянно поэтому приходилось им, вместе с господином губернатором, судить
и мирить.
Так как мы, однако, предполагали, что до весны нам
отсюда не выбраться, а в это время между Нарвою и Новгородом по большой
дороге очень трудно пробираться, то магистр Пауль Флеминг 1 кое с каким
людом, с лошадьми, веденными под уздцы, и с тяжелым скарбом 28 февраля, при
хорошей санной дороге, был отправлен вперед в Новгород. Одновременно поехал
вперед и д-р Венделин со своими людьми, вскоре за тем собравшийся и дальше
в путь до Москвы.
Когда, наконец, в Нарве мы почувствовали такой
недостаток в провианте, что наши закупщики русские должны [290] были искать
кур и овец за 8 миль кругом, а мы все-таки еще, по известным причинам, не
могли вскоре ожидать прибытия господ шведских послов, главою которых
назначен был ревельский губернатор господин Филипп Шейдинг, то наши господа
послы с 12 лицами отправились в Ревель 2, оставив остальных в Нарве. В
Ревеле мы были приняты,, со стороны благородного магистрата, с салютами и
подарками. Здесь мы пробыли еще 6 недель, а тем временем господин
губернатор, благородный магистрат и знатнейшие граждане оказывали нам
всяческую честь и дружбу.
Что сказать о городах Ревеле и Нарве, об этом будет речь
во втором путешествии.
Когда многократно упоминавшийся господин губернатор 10
мая узнал из почты, что другие прикомандированные к нему посланцы уже
прибыли в Нарву, то он пустился в путь и в день вознесения, а именно 15
мая, направился с нами в Нарву. 18-го с. м. мы вновь прибыли туда, причем
шведские господа послы, а именно полковник господин Генрик Флеминг,
господин Эрик Гилленшерна и господин Андрей Буреус, со значительною свитою
выехали к нам навстречу за милю до города, любезно приветствовали нас и
ввели в город, где вторично нас приняли с салютами из орудий.
По свидании господ послов с обеих сторон решено было,
что обе партии возьмут путь к Новгороду через Карелию по Ладожскому озеру;
об этом эстафетою сообщено было новгородскому воеводе, чтобы он знал, где
нас встретить и принять, и нам не пришлось бы слишком долго стоять у
границы. Ведь в России, как и в Персии, обычай такой, что чужие посольства,
прибывшие к границе, должны заявить о себе и ждать, пока их прибытие будет
эстафетою сообщено властелину страны и будут отправлены приказы наместникам
и начальникам провинций, как их принять и угостить. Ведь у московитов и
персов все послы и гонцы, посылаемые великими государями, сколь долго они
остаются в их пределах, получают бесплатно пропитание в проезд с конвоем
для охраны. Поэтому послам и дается проводник (по-русски «пристав»,
по-персидски «мехемандар») с несколькими солдатами, чтобы вести их через
страну.
Когда, таким образом, эстафета, как сказано, отправлена
была в Новгород, шведские господа послы 22 мая выехали из Нарвы и поднялись
до крепости Копорье, чтобы там отпраздновать троицу и подойти поближе к
русской границе. [291]
24 мая, в субботу перед троицею, я отправился в русскую
Нарву посмотреть, как русские поминают своих умерших и погребенных друзей.
Кладбище было полно русских женщин, которые на могилах и могильных камнях
разложили прекрасные вышитые пестрые носовые платки, а на эти последние ими
были положены на блюдах штуки 3 или 4 длинных оладей и пирогов, штуки 2 или
3 вяленых рыб и крашеные яйца. Иные из них стояли, другие лежали на коленях
тут же, выли и кричали и обращались к мертвым с вопросами, какие, говорят,
приняты на похоронах у них. Если проходил мимо знакомый, они обращались к
нему, разговаривали со смеющимся ртом, а когда он уходил, снова начинали
выть! Между ними ходил священник с двумя прислужниками, с кадильницею, куда
он временами бросал кусочек воску, и окуривал могилы, приговаривая
несколько слов. Женщины говорили попу (так называют они своих священников)
подряд имена своих умерших друзей, из которых некоторые уже лет 10 как
умерли, другие читали имена из книги, некоторые же давали их читать
прислужникам, а поп должен был повторять их. Тем временем женщины
наклонялись к попу, иногда знаменуя себя крестным знамением, а он помахивал
против них кадильницею.
Женщины тянули и тащили попа с одного места на другое, и
каждая желала иметь преимущество для своего покойника. Когда это каждение и
моление, которое поп совершал с блуждающим лицом, без особого благоговения,
бывало закончено, то женщина давала ему крупную медную монету, вроде
зесслинга по-голштински или 6 пфеннигов в мейсенской монете. Пироги же и
яйца слуги священника забрали себе, дав кое-что из них и нам, немцам,
смотревшим на это зрелище. Мы их, в свою очередь, роздали бедным детям.
26 мая мы [...] послав нашу утварь и вещи кое с кем из
простого люда водою вперед, в Ниеншанц 3, сами последовали сушею туда же.
При салютующих выстрелах из города мы, в сопровождении командующего там
полковника Порта, отправились в крепость Ям, которая, в 3 милях (а не 12
милях, как пишет фон Герберштейн) от Нарвы, лежит в Ингерманландии, за
рекою, богатою рыбою, особенно лососями, и называющеюся Ямскою речкою.
Здесь переезжают на пароме. Эта крепость невелика, но окружена крепкими
каменными стенами и 8 бастионами. Когда Нарва была отнята у русских, тогда
же и этот город был завоеван. Здесь вблизи имеется мыза, населенная
русскими, которые, наравне с крепостью, [292] в подданстве у его
королевского величества шведского.
Здесь нам дали новых лошадей, на которых 29-го с. м. мы проехали
верхом 6 миль до крепости Копорье, где нас прекрасно встретили салютными
выстрелами, а наместник господин Богуслав Розен прекрасно угостил нас,
накормив еще в тот же вечер 48 блюдами и разными винами, медом и пивом.
Угощений и пиршеств на следующий день было не меньше, но даже еще обильнее
и с прибавлением к ним музыки и другого веселья. В 3 часа после обеда нас с
салютными выстрелами и на свежих лошадях отправили дальше. Отсюда поездка
шла через двор русского боярина, именем Н[икита] Васльевич; так как он
расположен в 7 милях от Копорья, а мы оттуда поздно выбрались, то нам
ипришлось ехать всю ночь, пока мы прибыли ко двору. Рано утром, в 3 часа;
нас боярин любезно принял и угостил разными кушаньями и напитками из
серебряной утвари. У него были два трубача; при столе, особенно при тостах,
— чему он, вероятно, научился у немцев, — он заставлял их весело
наигрывать. По всему было видно, что это человек веселый и храбрый. Он
участвовал и в битве, которая происходила в 1631 году перед Лейпцигом, и
показывал нам на разных местах своего тела некоторые раны, там им
полученные.
Перед нашим уходом он велел выйти к нам своей жене и еще
другой ее родственнице, которые обе были очень молоды и красивы лицом и
прекрасно одеты; их сопровождала некрасивая спутница для того, чтобы еще
более выдвинуть их красоту. Каждая из женщин должна была пригубить чарку
водки перед господами послами, передать ему в руки и поклониться ему.
Русские считают это величайшею честью, которую они кому-либо оказывают,
чтобы указать, что гость был им приятен и любезен. Если дружба и близость
очень велики, то гостю разрешается поцеловать жену в уста, о чем ниже будет
сказано подробнее.
31 мая, в 1 час пополудни, мы здесь простились, до
вечера проехали 4 больших мили до Иоганнесталя, где благородный владелец
Иоганн Скитте собрался строить город, и церковь уже по большей части была
готова. Здесь имеется тройное эхо, или отзвук, которым мы, чрез нашего
трубача, добрую часть ночи увеселялись, тем более что от большого
количества комаров не могли заснуть. Здесь мы, из-за многих болотистых
местностей, впервые имели сильнейшие неудобства и неприятности днем от
больших мух и ос, накусавших большие волдыри [293] на нас и наших лошадях,
а ночью — от комаров, которых мы могли отгонять только дымом, неприятным
для наших глаз и нашего сна.
Здесь мы узнали, что королевские шведские господа послы
ждут нас в Ниеншанце. Тем скорее собрались мы в путь, а именно 1 июня рано
утром, в 3 часа, и прибыли на место в 6 часов. Ниеншанц, или Ние, как иные
его зовут, лежит в 2 1/2 милях от Иоганнесталя. на судоходной воде, которая
вытекает из Ладожского озера в Финское и Балтийское море, отрезывает
Карелию от Ингерманландии и имеет хорошее питание. Здесь мы застали
королевских господ послов, которые, поговорив секретно о некоторых делах с
нашими послами, отправились вперед к Нотебургу. Мы последовали за ними 2
июня. Тамошним наместником господином полковником Иоганном Кунемундтом,
храбрым, видным человеком, выехавшим к нам по воде навстречу в гондоле, или
крытой лодке, мы были хорошо приняты и введены при салютных выстрелах.
Крепость Нотебург, в 8 милях от Ниеншанца, лежит от
экватора на 50°30' у выхода из Ладожского озера; она со всех сторон
окружена глубокою водою и расположена на острове, похожем на орех [...].
Отсюда и название его Noeteburg (Ореховый замок). Здесь я нашел магнитное
склонение равным 5°30' в сторону запада. Крепость построена русскими и
окружена стенами в 2 1/2 сажени толщиною. Так как амбразуры (подобно
таковым во всех старых русских крепостях) направлены прямо вперед и снаружи
немногим лишь шире, чем изнутри, то они не особенно удобны для стреляния из
них и для защиты, В одном из уголков крепости находится особая, крепко
защищенная небольшая цитадель, откуда крепость может быть обстреливаема
внутри. Эта крепость была взята на капитуляцию его королевским величеством
шведским чрез полководца господина Якова Делагарди 4. Нам говорили, что
осажденные русские держались вплоть до последних двух человек. Когда они по
капитуляции должны были выступить со всем скарбом и имуществом и со всеми
находившимися при них людьми, то вышли только эти двое. Когда их спросили,
где же остальные, они отвечали: остались только они одни, так как все
другие умерли от заразной болезни. Вообще русских хвалят, что они гораздо храбрее
и смелее держатся в крепостях, чем в поле. [...]
Как ни весело расположено это место, все-таки оно
представляется нездоровым, ввиду пресного озера, и многих [294]
расположенных кругом болот. При нас в июне месяце целых три недели тут было
такое множество комаров, род Pyraustis, или огненных мух, которые летят
кругом огня и сами себя сжигают [...] что не видно было с ладонь свободного
от них воздуха и нельзя было ходить с открытым лицом, не испытывая
неудобств. Ежегодно в это время этого гнуса встречается очень много во всей
Карелии, хотя и не в столь больших количествах, как в Нотебурге. Жители
называют их «русскими душами».
Так как мы предполагали, что нам придется прождать
некоторое время в Нотебурге, то господа послы оставили при себе только шесть
человек, а остальных направили вперед к русской границе, так как там было
удобнее по части провианта. Мы пробыли здесь до седьмой недели, и наши
господа тем временем ежедневно приглашались королевскими господами послами,
пока эти последние находились там, чрез их маршала, высокоблагородного
господина Вольфа Спарра, и их гоф-юнкеров, к обеду. Кое-кто из нас, наряду
с ними, встречал тут хорошее угощение и обхождение.
17 июня прибыл в Нотебург один из господ Спирингов,
посланный вдогонку его королевским величеством шведским и прибавленный к
числу господ королевских послов, С ним было немного народу.
Когда 25-го с. м. пришло известие, что новгородский
воевода прислал пристава на границу, чтобы отдельно и прежде всего отвезти
шведских господ послов, эти последние 26-го пустились в путь и поднялись к
Лаве. При отбытии бог отвратил от них большое несчастье, так как в лодку, в
которой находился посол Буреус, когда она проезжала у башни, откуда
стреляли салют, от гула выстрела упала большая доска с крыши, ударившись
оземь у самой головы посла.
Наши господа провожали королевских послов целых четыре
мили, я же, с их согласия, проехал с ними верхом даже до границы, чтобы
видеть церемонии и обычаи русских при приеме посольств. Итак, они 27-го с.
м., рано утром, в 4 часа, прибыли к реке, протекающей, при ширине в 40
шагов, мимо деревни Лавы и отделяющей русскую границу от шведской. Когда
королевские господа послы, при прибытии своем, узнали, что на русской
стороне их ждут 17 лодок, то они тотчас послали своего переводчика на тот
берег к приставу, чтобы он переслал несколько лодок для своевременной
нагрузки их вещей; [295] тогда они скорее смогут двинуться в путь после
приема. Однако пристав, человек старый, велел ответить, что он не смеет
ничего подобного сделать до приема послов: «Да и не думают ли они, что его
царскому величеству нечем будет прокормить их, если их кормить придется
лишний день из-за возможного промедления?» Около полудня пристав прислал
своего толмача, или переводчика, на тот берег с четырьмя стрельцами, или
мушкетерами (последних с ним было 30 человек), и велел сказать, [что] ему
теперь было бы очень приятно принять господ послов: не желают ли они
пожаловать? Один из господ послов на это велел ответить приставу, что им
уже пятую неделю приходится лежать и ждать; поэтому нисколько не обидно
будет приставу, если и он их теперь подождет один лишний день. Впрочем,
он-де не желает этим давать полного ответа, так как его собратья улеглись
для полуденного сна, как потому, что они всю ночь путешествовали, так, в
особенности, вследствие усвоения ими у русской границы русских обычаев:
ведь почти все русские отдыхают ежедневно в полдень.
Далее был задан вопрос: когда же будут приняты
голштинские послы? Толмач полагал, что это случится разве недели через три,
после доставки шведских господ в Москву; дело в том, что, по его мнению,
недоставало ладей, или ботов, и лошадей, нужных для путешествия. После
обеда в 4 часа господа велели сообщить на тот берег, что теперь они желали
бы быть приняты; пусть поэтому пристав приходит. Затем они сели со своим
переводчиком в лодку, а их гоф-юнкеры, к которым и я присоединился, — в
другую. Пристав действительно выехал навстречу с 15 разодетыми русскими в
лодке. Чтобы показать высокое положение свое, они, очень медленно и не производя
особого движения лодки, опускали свои весла в воду, так что они еле отошли
от берега; временами они останавливались совершенно, чтобы лодка господ
шведов к ним приблизилась. Они подали весло в лодку послов, чтобы ее
потащить за собою. К этой цели подучили они и рулевого, правившего лодкою
послов. Когда господа послы заметили, к чему стремятся русские, то один из
них закричал приставу, чтобы он ехал быстрее: к чему такая несвоевременная
церемония? ведь ею пристав ничего не может приобрести для великого князя, а
они ничего не потеряют для своих государей. Когда теперь лодки столкнулись
посередине реки, пристав выступил и сказал, что великий государь и царь
Михаил Федорович 5, всея России самодержец (с прочтением [296] всего его
титула), велел ему принять королевских господ послов и приказал их, со всем
их народом при достаточном провианте и подводах, доставить в Москву. Когда
на это получен был ответ, то пристав повел их на берег и пригласил в дом
некоего сына боярского, или дворянина, в небольшую, от дыма черную, как
уголь, и натопленную комнату. Стрельцы своими ружьями, составляющими,
наравне с саблями, общее оружие их, дали салют, без всякого порядка, кто
только смог раньше справиться. Господам послам для привета предложены были
несколько чарок очень крепкой водки и двух родов невкусный мед с
несколькими кусками пряника. Они и мне дали попробовать этого угощения,
прибавив (по-латыни): «Стоит подбавить немного серы, и — готово питье для
ада».
Через час после такого угощения господа шведы на 12-ти,
а русские на 3 лодках, со знаменем и барабаном, отплыли и направились к
Новгороду. Я же опять через Ладожское озеро отправился в Нотебург, где нам,
по словам русского толмача, следовало ждать еще целых 3 недели. Все это
остальное время мы провели очень весело. Ведь это место, вследствие воды,
веселых окружающих его видов и нескольких небольших островов с разного рода
дичью, представляется очень приятным. Между прочим, в Ладожском озере, в 4
милях от Нотебурга, лежат два острова, поросшие кустарником и массою малины,
отстоящие один от другого на выстрел из ружья; на меньшем из них стояла
небольшая часовня, в которой русские, отправляясь на рыбную ловлю,
совершают богослужение; внутри, из-за гнездившихся здесь птиц, была такая
вонь, что мы не могли здесь долго выдержать. К этим островам некоторые из
нас иногда ездили поохотиться. Вокруг островов бесчисленное количество
тюленей всевозможных цветов; когда они располагались на разбросанных вокруг
широких камнях, на солнце, то мы их очень легко могли доставать из-за кустов.
Нашим превосходным сббеседником был также
высокоблагородный господин Петр Крус-Биорн, ученый, многоопытный и храбрый
мужчина, которого его величество король шведский послал в Москву как своего
резидента; он также ждал со своею свитою приглашения из России. Мы
пользовались его дружбою.
Когда нам 16 июля было возвещено, что пристав, по имени
Семен Андреевич Крекшин, прибыл в Лаву, чтобы нас принять, то мы 20-го
собралась в путь и отправились [297] туда. Через несколько часов после
нашего прибытия пристав прислал своего толмача со стрельцом на нашу сторону
и велел спросить, готовы ли послы быть принятыми. Когда мы велели спросить,
примет ли он нас на той стороне или же на воде, как шведов, он отвечал,
чтобы мы переезжали: «Нет нужды встречаться на воде, так как у нас не может
быть спора о границах, из которых ничего не принадлежит вам».
Когда мы, вследствие этого, переехали, выступил наперед
пристав в красном дамастовом 6 кафтане и остановился в нескольких шагах от
берега. Когда же послы вышли на берег, он, с покрытой головой, вышел к ним
навстречу и не хотел снимать шапки, пока не начал говорить и не назвал
имени великого князя. Подобно предыдущему, он взял записку в руки и сказал:
«Его царское величество Михаил Федорович, всея России самодержец и проч.,
прислал меня сюда, чтобы тебя, Филиппа Крузиуса 7, и тебя, Оттона
Брюггемана 8, как княжеских голштинских послов, принять вас, вместе с
вашими людьми, снабдить провиантом, ладьями, лошадьми и всем необходимым и
доставить в Москву». Его толмач, по имени Антоний, не знал порядочно
немецкого языка и переводил так скверно, что едва можно было понять его.
Только после того как послы дали свой ответ, пристав подал им руку и повел
нас сквозь ряды стрельцов (это были двенадцать казаков, стоявших с ружьями
наготове) в свою гостиницу. Когда дан был салют из ружей, то это
произведено было с такою неосторожностью, что секретарь шведского
резидента, стоявший с нами, чтобы глядеть на это торжество, получил большую
дыру в своем колете. Угощение, с которым пристав нас принял, состояло из
пряников, водки и варенья из свежих вишен. Посидев с полчаса, мы, при
салютах стрельцов, вновь переехали через воду и собрались в дальнейшую
поездку. После обеда в полдень, данного нам наместником Нотебурга,
проводившим нас и на прощанье хорошо угостившим всевозможными вкусными
напитками, мы на 7 ладьях поехали в путь через Ладожское озеро.
Когда мы 22-го с. м. рано закончили наш путь по озеру на
протяжении 12 миль и вышли на берег у монастыря Никольского на Волховской губе,
пришел русский монах и принес послу для привета хлеб и вяленую семгу. Наш
пристав, который должен был готовить нам «корм», или продовольствие,
спросил, должен ли он ежедневно доставлять нам, провизию и заставлять
готовить ее или же нам будет приятнее получать деньги, на сей предмет [298]
назначенные его царским величеством, и давать нашему повару готовить
кушанья по нашему способу, Мы, как это всего обычнее у посольств в этих
местах, просили передавать нам деньги и закупали сами. Такса же везде определялась
самим приставом, так что мы все получали очень дешево: да и вообще во всей
России, вследствие плодородной почвы, провиант очень дешев, Ведь 2 копейки
за курицу — это в нашей монете 2 шиллинга или 1 грош мейсенской монеты; 9
яиц получали мы за 1 копейку. Мы получали ежедневно 2 рубля и 5 копеек, т.
е. 4 рейхсталера 5 шиллингов: дело в том, что на каждое лицо, от высшего до
низшего, пропорционально назначается известная сумма.
После обеда мы отправились по реке, которая привела нас
в Ладогу, городок, расположенный в 17 милях от Лавы. Сюда мы прибыли в тот
же вечер, По дороге нас встретил пристав с тремя ладьями; он должен был
доставить еще шведского господина резидента, покинутого нами в Нотебурге.
На всём нашем пути мы нигде не видали большей толпы
детей лет от 4-х до 7-ми, как здесь, в Ладоге. Когда некоторые из нас
ходили гулять, эти дети толпами шли позади и кричали, не желаем ли мы
купить красной ягоды, которую они звали «малина» и которая в большом
количестве растет во всей России. Они давали за копейку полную шляпу, и,
когда мы расположились для еды на зеленом холме, человек с пятьдесят стали
кругом нас. Все, и девочки и мальчики, были со стрижеными волосами, с
локонами, свешивавшимися с обеих сторон, и в длинных рубахах, так что
нельзя было отличить мальчиков от девочек.
Здесь мы услыхали первую русскую музыку, а именно: в
полдень 23-го с. м., когда мы сидели за столом, явились двое русских с
лютнею и скрипкою, чтобы позабавить господ [послов]. Они пели и играли про
великого государя и царя Михаила Федоровича; заметив, что нам это
понравилось, они сюда прибавили еще увеселение танцами, показывая разные
способы танцев, употребительные как у женщин, так и у мужчин. Ведь русские
в танцах не ведут друг друга за руку; как это принято у немцев, но каждый
танцует за себя и отдельно.
А состоят их танцы больше в движении руками, ногами,
плечами и бедрами. У них, особенно у женщин, в руках пестро вышитые носовые
платки, которыми они размахивают при танцах, оставаясь, однако, почти все
время на одном месте. [299]
После обеда мы снова сели в наши лодки и поплыли по реке
Волхову. Более сотни детей вместе со старыми людьми стояли на стенах, глядя
на нас. На берегу стоял монах, которого наши стрельцы подозвали, чтобы
принять у него благословение. Это у них обычай такой: мы и потом довольно
часто видели, как они, на поездке, проезжая мимо монастыря или попа,
подходили к последнему и давали себя благословить или же, по крайней мере,
перед крестами на придорожных часовнях делали поклоны и крестные знамения, приговаривая;
«Господи, помилуй!»
Когда ветер стал попутным для нас, мы подняли паруса.
Однако едва стали мы под паруса, как канат лопнул и парус упал на одного из
наших стрельцов, свалившегося замертво. Когда он, однако, через час начал
приходить в сознание и получил чарку водки, то у него все прошло.
Волхов — река почти той же ширины, как и Эльба, течет,
однако, не так сильно; она вытекает из озера за Великим Новгородом,
называющегося у них Ильмень-озером. Впадает она в Ладожское озеро.
В семи верстах от Ладоги (пять верст составляют одну
немецкую милю) на этой реке пороги и еще через семь верст другие, через
которые очень опасно переезжать в лодках, так как там река стрелою мчится
вниз с больших камней и между ними. Поэтому, когда мы прибыли к первым порогам,
то вышли из лодок и пошли берегом, дожидаясь, пока наши лодки сотнею людей
перетаскивались через пороги на канатах. Однако все прошли счастливо, за
исключением последней, в которой мы должны были оставить Симона Фризе,
купеческого сына из Гамбурга, ввиду сильной болезни, которою он страдал.
Когда эта лодка сильнее всего боролась с течением, вдруг разорвался канат,
и она стрелою помчалась назад, Она, вероятно, достигла бы опять порогов,
через которые ее с трудом перетащили, и, без сомнения, разбилась бы тут,
если бы, по особому счастию, канат, значительный отрывок которого еще
остался на лодке, не закинулся случайно за большой выдававшийся из воды
камень, зацепившись за него с такой силою, что только с трудом можно было
опять отвязать его. Нам сообщили, что на этом самом месте несколько ранее
засело судно некоего епископа, нагруженное рыбою, и погибло вместе, с
епископом.
Через другие пороги, которые не так опасны, мы прсн шли
к вечеру иг устроив ночевку у монастыря Николы на [300] Посаде, остались здесь
до следующего дня, пока наши остальные лодки не подошли. Здесь, как и во
все продолжение нашей поездки, мы испытывали много тягот, вследствие
беспрерывного леса и сырого кустарника, от комаров, мух и ос, так что мы
из-за них ни днем ни ночью не могли ехать или спать спокойно. Физиономии
большинства наших людей, которые не береглись как следует, были так
отделаны, точно у них была оспа. Гнуса этого в летнее время во всей
Лифляндии и России так много, что путешественники принуждены раскрывать, в
защиту от комаров, свои сетки или палатки, приготовленные из тонкого или
особым способом сотканного, с мелкими дырочками, холста; там, где желают
отдохнуть, разбивают эти палатки и скрываются под ними. [...] Крестьяне же
и ямщики, у которых таких палаток нет, разводят большой огонь, усаживаются
и ложатся к нему так близко, как только можно, и все-таки едва пользуются
покоем.
Старый монах из вышеупомянутого монастыря, где всей
братии было четверо, явился и принес послу для привета редьку, огурцы,
зеленого горошку и две восковые свечи. За это он получил подарок, так ему
понравившийся, что он нам в угоду, против обыкновения их, отпер церковь и
надел свое священническое одеяние. В преддверии на стенах были изображены,
по его словам, чудеса св. Николая, наивно и неискусно, как это обычно в
произведениях их живописи. Над дверьми был изображен Страшный суд. Здесь
монах, между прочим, показал нам человека в немецком одеянии и сказал: «И
немцы и другие народы могут спастись, если только души у них русские и они,
не боясь людей, поступают благо для бога». Он показал нам и библию их на
славянском языке, так как ведь никто из русских, ни духовный, ни мирянин,
не знает иного языка, помимо родного, кроме языка славянского. Он прочел
нам первую главу Евангелия от Иоанна, оказавшуюся вполне согласною с нашим
текстом. Знаком для отметки, как много им прочитано, была капелька воску.
Он рассказал также, как он однажды был в Ревеле и как тамошние священники
экзаменовали его из библии; он, правда, очень плохо понимал немецкого
переводчика, но вполне мог рассказать все истории, когда увидел библейские
картины. Монах нас, без сомнения, ввел бы и совершенно в церковь, если бы
не подошли наши стрельцы и не начали ворчать, что он нас слишком далеко
пустил. Мы подарили ему талер, за что он нам несколько раз поклонился до
земли. Когда [301] мы сидели на зеленой лужайке (мы, ввиду веселого
местоположения, ежедневно так располагались) за столом, и тем временем
поднялся попутный для нас ветер, монах снова пришел с большою редькою и
полною чашкою с огурцами, говоря, что добрый ветер послан нам св. Николаем
за наши благодеяния к нему, монаху.
С таким ветром мы в 2 часа пополудни стали под паруса и
прошли 4 мили до деревни Городища. Так как место на берегу показалось нам
веселее деревни, то мы здесь расположились с нашей кухнею и столом. Пристав
прислал молодого медведя для забавы послам, так как они не желали здесь
ложиться спать, а думали ехать дальше, как только лодочники немного
отдохнут. После полуночи мы поехали дальше.до деревни Сольцы, пройдя 4
мили. Наш пристав, отставший ночью, вновь вернулся к нам, приведя с собою и
своего хозяина [...]. Хозяином этим был некий русский князь, по имени Роман
Иванович, который пришел повидать и посетить послов. [...]
Вечером мы прошли 6 миль до села Грузина, откуда перед
нами разбежались все крестьяне. Поэтому мы расположились на зеленой лужайке
напротив деревни у пруда, развели три костра и остались здесь, пока
собиралась ночь. Так как все мы днем спали в лодках, но никого из нас не
клонило ко сну, и мы провели ночь, рассказывая разные веселые истории и
забавляясь. В этом нам помогли двумя лютнями и игрою с медведем и стрельцы,
получившие несколько чарок водки. Местность эта так полна журавлей, что мы
их заметили более трехсот штук, стоявших у пруда друг возле друга.
К утру, около 3 часов, 26 июля мы снова собрались в путь
и к полудню, пройдя 4 мили, прибыли к деревне Высокой. Когда пристав в
полдень сидел у нас за обедом и в застольной молитве услышал имя Иисуса,
он, по русскому способу, перекрестился и потом пожелал узнать смысл нашей
молитвы по-русски. Когда он услышал его, то молитва ему очень понравилась и
он сказал, что не ожидал, чтобы немцы были такие добрые христиане и
богобоязненные люди.
27-го того же месяца мы проплыли весь день и всю ночь и на
следующее утро к восходу солнца прибыли к деревне Кречевице, где должны
были стоять и ждать, пока пристав не сообщил о прибытии нашем воеводе
новгородскому — Новгород находится в двух милях отсюда — и не получил
ответа от него. На расстоянии доброго от этой деревни выстрела лежит
прекрасно построенный [302] монастырь, который одни зовут Хутынью, а другие
Кречевицким Хутынским Спасовым монастырем. Он расположен в очень веселой
местности, имеет игумена, 60 человек братии и 400 крестьян, которые
содержат этот монастырь. Говорят, он ежегодно на свой счет должен был
содержать 100 человек на службе его царского величества в Новгороде.
На следующее утро, а именно 28 июля, мы наконец въехали
в Великий Новгород. Некоторые из нашего люду, которые, как выше сказано,
были посланы вперед по санному пути и уже более 4 месяцев с нетерпением
ждали нашего прибытия, от сильной радости выехали на лодке больше чем за
милю навстречу нам.
Воевода, для привета нам, прислал в гостиницу бочку
пива, меду и бочонок водки. В виде обратного подарка ему был послан
серебряный позолоченный прибор для питья.
Мы оставались в Новгороде в бездействии четверо суток и
в последнее число июля, к вечеру, отправились дальше до Бронниц водою, так
как, из-за болотистой, топкой местности, невозможно было ехать сушею.
1 августа, когда мы в Бронницах у реки перенесли наши
вещи на берег, в эту местность явились и русские, в процессии для
водосвятия, в следующем порядке. Сначала шли двое мужчин; они несли на
длинных шестахг один — крест, в четырех концах которого были изображены
евангелисты, другой — древней живописи картину, обвешанную белым платком;
за ним шел священник в богослужебной ризе, неся обеими руками деревянный
крест длиною с пядень; он пел вместе с мальчиком, несшим за ним книгу. Далее
следовали крестьяне с женами и детьми. Все взрослые несли в руках по
горящей восковой свече, а позади шел причетник, держа в руках более десяти
восковых свечей, скрученных вместе и горевших. Когда священник попел и
почитал с добрых полчаса на берегу, он взял скрученные восковые свечи и
ткнул их в воду; тогда и все остальные погасили свои свечи. Потом священник
трижды погрузил крест в воду и дал воде с него стечь в сосуд. Такая вода
считается самою святою. Когда это случилось, женщины схватили своих детей,
малых и больших, в сорочках и без них, и трижды окунули их в воду; а
некоторые взрослые сами бросились в нее. Наконец они и лошадей привели,
чтобы напоить их столь святою и целительною водою. [...]
После обеда, в 4 часа, мы сели на лошадей, а вещи наши и
утварь послали вперед на 50 подводах, Этот багаж [303] повстречали на
дороге несколько немецких солдат, вышедших в отставку в Москве; они
понаведались в корзину с провизиею, выбили дно в бочке с пивом, напились и
отняли у нашего конвойного стрельца его саблю. Когда они наткнулись на нас
и сделанное ими дело стало известно, двое из них были сильно избиты нашим
приставом и шпаги и ружья у них были отняты. Мы в этот вечер прошли три
мили до деревни Красные Станки. 2-го того же месяца мы прошли 8 миль до яма
Крестцы. Русские называют «ямами» те места, где меняют лошадей и получают
свежих.
3-го того же месяца вы прошли 6 миль до Яжелбицы,
небольшой деревни, откуда крестьяне также бежали. Так как наш повар
отправился за 2 мили вперед для заказа кухни, а мы из-за плохой дороги не
могли поспеть за ним в тот же вечер, то в этот день нам пришлось провести
ночь на поле, без еды.
В эти дни мы встретили несколько военных офицеров,
которые, по окончании войны под Смоленском, возвращались из Москвы. Так,
например, 4-го с. м. в яме Зимогорье мы встретили полконника Фукса, а в
Волочке, другом яме, — полковника Шарльса с другими офицерами. Когда они
пришли посетить послов, их угостили испанским вином. Так как несколько
часов подряд сильно пили, то наш трубач Каспер Герцбёрг до того захмелел,
что спьяна смертельно ранил шпагою одного из наших стрельцов. Раненого мы
оставили лежать, дали ему и тем, кто должны были ухаживать за ним, немного
денег и отправились дальше. Этот трубач по окончании персидского
путешествия был сам в Москве, куда он поступил на великокняжескую службу,
гнусным образом заколот каким-то негодяем.
5-го рано утром мы прошли через пустую деревню, так как
крестьяне разбежались в лес перед шедшими из Москвы немецкими солдатами.
Вечером пришли мы к селу Коломенскому, находящемуся на берегу стоячего
озера. Недалеко отсюда нашли мы в кустах у дороги очень большой широкий
камень, лежавший точно надгробная плита. Его тиран Иван Васильевич хотел
перевезти из Лифляндии в Москву. Когда, однако, возчики услыхали, что тиран
умер, они тотчас сбросили камень и оставили его лежать. Такие камни,
которые должны были быть доставлены из Ревеля в Москву, лежат и дальше, на
расстоянии одного дня пути, у реки, через которую нужно переправляться.
7-го прибыли мы в деревню Будово, где живет русский
[304] князь. Едва прибыли мы в деревню, как наши лошади начали скакать,
лягаться и бегать, точно они взбесились, так что иные из нас оказались на
земле раньше, чем самостоятельно успели спуститься. Мы сначала не знали, в
чем дело; когда мы, однако, поняли, что явление это зависит от пчел,
которых в этой деревне очень много, да почувствовали, что и сами мы не
смогли бы обезопасить себя от них, то мы накинули наши кафтаны на головы,
выехали из деревни и расположились в открытом поле на зеленом пригорке.
Позже нам сообщили, что крестьяне раздразнили пчел, чтобы выжить нас из
деревни. Как гласит история, к подобной хитрости будто бы прибегали и
другие: рассказывают, что осажденные в некоем городе бросали со стены рои
пчел на врага, вследствие чего всадники и лошади испытывали мучения: лошади
стали сильно лягаться, изранили друг друга, и враг принужден был отступить.
8 августа мы вновь достигли какого-то яма и прибыли к
городку Торжку. Он лежит с правой стороны дороги, немного поодаль ее, и окружен
забором и бревенчатыми укреплениями. Здесь находят хороший хлеб, мед и
пиво. Так как нас не пускали в город, но поместили в нескольких домах перед
городом, то господа послы велели на зеленом холме устроить хижину из
зеленых ветвей: здесь они пообедали и переночевали кое с кем из своего
люду.
На следующий день мы перешли через две речки — одну
сейчас же за Торжком, другую в 2 верстах от Медной. Вечером были мы перед
Тверью, в 12 милях от Торжка. Тверь несколько больше Торжка и лежит на
холме за рекою; это епископская резиденция; здесь, как и в Торжке, имеется
воевода. Перед городом соединяются, образуя довольно широкую реку, река
Твер[ца], от которой город имеет свое название, и Волга, протекающая 600
немецких миль через Россию и Татарию и впадающая в Каспийское море. Здесь
нам пришлось переправляться на плоту, и нас поместили за городом в мызе.
Так как здесь последний ям, то нам дали свежих лошадей, которые должны были
окончательно доставить нас в Москву.
13 августа мы достигли последнего села перед Москвою,
Николы Нахимского, в двух милях от города. Отсюда пристав послал эстафету в
Москву для сообщения о нашем прибытии. [305]
Как нас перед городом Москвою приняли и ввели в город
14-го. рано утром пристав со своим переводчиком и писцом
предстали перед господами послами, поблагодарили их за оказанные нами им во
время поездки благодеяния и тут же просили прощения в том, если они служили
нам не так, как следует. Приставу подарен был большой бокал, толмачу и
другим даны были деньги. Когда эстафета вернулась опять из города, мы
приготовились к въезду в следующем порядке:
1. Спереди ехали стрельцы, которые нас сопровождали.
2. Трое из наших людей: Яков Шеве (фурьер), Михаил
Кордес, Иоганн Алльгейер, все в ряд.
3. Далее следовали 3 ведшиеся за уздцы лошади, вороная и
две серые в яблоках, одна за другою.
4. Трубач.
5. Маршал. Затем следовали:
6. Гоф-юнкеры и прислужники при столе, по трое в ряд, в
трех шеренгах.
7. Далее секретарь, лейб-медик и гофмейстер.
8. Господа послы» перед каждым из которых шли четыре
телохранителя-стрелка с мушкетами.
9. Пристав ехал по правую руку от послов, несколько в
стороне.
10. Следовали пажи, всего шестеро, в двух шеренгах.
11. Карета, запряженная 4 серыми в яблоках лошадьми.
12. Каретник, с другими 8 лицами, в трех шеренгах.
13. Некоторые из княжеских подарков, которые
предполагалось поднести великому князю, неслись на пяти подставках вроде
носилок, покрытых коврами.
14. Коляска, в которой ехал больной Симон Фризе.
15. Далее следовали 46 простых повозок с нашим скарбом.
16. В самом конце ехали три мальчика.
|
