Русская история

Полководцы Древней Руси

Связанные разделы: Русская история и культура

Рефераты

Величественно и грозно плыл сквозь столетия корабль Византийской империи:, направляемый опытными кормчими, поражающий воображение современников ослепительным блеском сказочного богатства.

Разное случалось на этом бесконечном пути.

Попутные ветры туго надували паруса, и тогда бог византийского корабля становился стремительным и неудержимым.

Налетали свирепые штормы, ломали весла и рвали снасти, несли корабль па острые зубья скал, и только неистовые усилия корабельщиков спасали его от конечной гибели.

Мертвые штили останавливали   корабль посередине уснувшего моря, и он томился в неподвижности, сжигаемым немилосердным солнцем.

Как ревущее пламя над просмоленным деревом, вспыхивали на корабле мятежп, кровь щедро поливала палубы, звенели оковами и раскачивались на пеньковых веревках побежденные бунтовщики, и ополовиненная в междоусобных сечах команда уже не способна была поднять разом все весла.

Незаметно для человеческого глаза начинали подгнивать и крошиться дубовые ребра шпангоутов, обрастало ракушками и зелеными бородами водорослей днище, и казалось — кораблю больше не выйти на морские сторы...

Но, отстоявшись в спокойных гаванях, наскоро ленный и дополненный другими матросами, корабль Византийской империи снова бороздил неспокойное море истории, разбивая, как утлые рыбацкие челны, судьбы малых народов, оказавшихся волей случая или злого рока на его смертоносном пути...

Врагов и союзников Византийская империя повергала в трепет железной лостульто полков, двигавшиеся слаженно и бездушно, как механизмы; всепоглощающим ползучим пламенем греческого огня; несокрушимыми каменными твердынями крепостей; звериной настойчивостью опытных полководцев, для которых в искусстве войны не оставалось никаких тайн.

Но военная мощь все же не до конца объясняет причины чудовищного разбухапия империи, сумевшей подмять под себя добрую половину тогдашнего мира. В руках императоров было еще одно, почти невидимое для не][освященных, гибкое, коварное оружие — византийская дипломатия.

Основы византийской дипломатии заложил великий Юстиниан'. Уже тогда византийская дипломатия, начерпавшая па своих знаменах старое римское правило «Разделяй и властвуй!», больше полагалась на хитрость и интригу, чем на добрососедство и честное выполнение принятых на себя обязательств. Всесильная жена императора Феодора, бывшая актриса на константинопольских подмостках, оставшаяся актрисой и на престоле, внесла в византийскую дипломатию женскую гибкость и изощренное коварство; успех или неудача переговоров часто решались в гинекее '.

По мере ослабления военной мощи империи и роста окружавших ее опасностей дипломатия становилась все изощренней и изворотливей, доведя до совершенства искусство правдоподобной лжи, наполненных медленно действующим ядом дружественных заверений, внешне бескорыстного корыстолюбия, радушных объятий, оборачивавшихся вдруг смертельными тисками.

Византийская империя была со всех сторон окружена беспокойными, находившимися в постоянных передвижениях, разрозненными племенами, которых греки презрительно называли «варварами». Главной задачей дипломатии было заставить варваров служить империи, вместо того чтобы угрожать ее границам., Варваров подкупали, чтобы превратить из врагов в союзников, их вождям раздавали пышные византийские титулы, знаки отличия, золотые и серебряные диадемы, мантии, жезлы; за пих выдавали замуж девушек из самых знатных патрицианских фамилий. Как камень за пазухой, императоры держали про запас во дворцах Константинополя беглых родственников варварских вождей, чтобы ттри удобном случае выдвинуть их своими претендентами на власть. Не давать никому из соседей усиливаться, но властвовать над всеми — вот чего добивалась Византия, разжигая войну между собственными союзниками, 'натравливая одного варварского вождя на другого, неизменно заверяя обоих в своем благорасположении.

Если сильного правителя не удавалось ни купить, ни одолеть чужим оружием, империя прибегала к политической и экономической блокаде, разрывала жизненно важные для ого страны торговые связи, окружала кольцом враждебных народов и душила.

Только немногим правителям, таким, как русские князья Олег и Игорь, удавалось силой сбить византийские замки...

Дипломатическими делами ведал первый министр императора — великий логофет, что само по себе свидетельствовало, какое важное значение придается /щпяоматии. Сотни опытных чиновников, в том- числе переводчики со всех языков, плели паутину интриг, составляли хитроумные наказы послам. Многочисленные купцы и миссионеры неустанно следили за союзниками и врагами, искали болевые точки на теле стран, где их принимали радушно и миролюбиво.

Византийскими послами обычно назначались самые знатные люди. Нередко перед дипломатическими поездками им специально давались громкие и почетные титулы, долженствующие поднять их авторитет в глазах иноземных правителей и внушить доверие. Л для приема иноземных послов был разработан сложный и тщательно продуманный ритуал. Варваров встречали па гра-

Под видом заботы об их безопасности приставляли многочисленных соглядатаев. В столицу их везли по самой длинной и неудобной дороге, чтобы внушить мысль о трудности военного похода на Константинополь. Послов помещали в особые дворцы, постоянно окруженные стражей, и месяцами держали на.положении не то пленников, не то почетных гостей. Послов из стран, в союзе с которыми империя была заинтересована, старались очаровать лаской и подчеркнутым уважением, водили по улицам столицы, показывали великолепные дворцы и храмы, многолюдные торговые площади, огненные триеры в гавани, могучие крепостные стены и башни; перед послами стройными рядами маршировали полки, казавг шиеся бесчисленными. Откуда могли знать послы, что одни и те же воины неоднократно проходят перед ними, меняя одежду, знамена и оружие?

Посольский церемониал венчался оглушающе пышными приемами в императорском дворце, богатыми дарами, торжественными проводами с распущенными знаменами и трубачами. Ослепленные и подавленные величием империи, послы уезжали, увозя с собой неизгладимые впечатления. Расходы окупались политическими выгодами...

По проходили столетия, и отлаженный механизм дипломатической службы Византийской империи начал давать перебои. Империю окружали уже не варварские племена, воинственные, но раздробленные и допускавшие поэтому полную свободу для коварных дштломатическик комбинаций, а сильные государства.

Правитель Болгарского царства Симеон, вырвавшийся из византийского почетного плена, сам начал пастуилепие на империю, 'угрожал даже Константинополю V Ни огромная дань, на которую согласились императоры Лев и Роман, ли унизительные послания консталтино-Вольского патриарха Николая Мистика, написанные не чернилами, а слезами, пе остановили болгарского натиска. Оставалось надеяться только на чудо, и чудо произошло; царь Симеон умер, не довершив разгрома Византии, как намеревался сделать. Его сын Петр, по прозвищу Короткий, вялый и нерешительный правитель, поспешил заключить мир б императором и женился на его внучке, принцессе Марии2. А потом внутренние смуты и набеги венгров и печенегов ослабили Болгарию, что открывало для империи долгожданные возможности вмешаться в болгарские дела. Но Болгария ослабела не настолько, чтобы ее можно было сломить усилиями дипломатов. Не дипломатии здесь принадлежало решающее слово, а оружию, и никто из советников императора не брался предсказать, па чьей стороне окажется военное счастье...

Неудачей закончились неоднократные попытки византийской дипломатии подчинить Русь, новое государство, раскинувшееся от Варяжского моря до устья Борясфепа 3. Торговая блокада водного пути «из варяг в греки», в котором была кровно заинтересовала Русь, разорвана победоносными морскими походами киевских князей. Не привели к вовлечению Руси в орбиту византийской политики и высшие почести, оказанные архонтессе руссов Ольге. Священник Григорий тщетно метался среди недоверчивых руссов, стараясь распространить, христианскую веру и открыть дорогу греческим миссионерам, но не'преуспел в задуманном. А недавний хазарский поход князя Святослава окончательно показал, что Русь пошла своим, неподвластным и нежелательным Византии путем. Бесплодными оказались хитросплетения опытнейших дипломатов великого логофета, искавших лазейки к сердцу воинственного князя...

До последнего времени Византийская империя успешно использовала в своих целях кочевые народы, населявшие   причерноморские   степи   по   соседству   оч-орсопской фемой: печенегов, хазар, торков, аланов: взаимоотношения   с кочевыми   пародами   сложились в

сложную систему, звепья которой переплелись между со>-бой, удерживая в равновесии соседние страны. Как фигурам на шахматной доске, каждому из кочевых народов была уготовлена своя роль з политической игре.

Печенегов толкали на войну с руссами, потому что руссы не могли начинать дальних походов, если с печенегами у пих не было мира. Как только войско руссов покидало свою страну, печенеги начинали опустошительные набеги. Печепегов же можно было направить на дунайских болгар, чтобы сделать тех сговорчивее.

Л на самих печенегов была возможность давить кои-ит.тми тысячами хазарского царя, которые вторгались в' Печеиегию, угоняя стада и захватывая пленников. Если же чаша весов начинала колебаться, уместно было кинуть на нее торков, которые боялись печенегов, но при случае могли и сами нанести им немалый урон.

Л если бы хазары повернули коней в сторону, певы-годиую императору, то на них можно было двинуть гузов, воинственный кочевой парод. И аланы, хоть считалась вассалами хазарского царя, тоже были способны причинить хазарам большой вред и убыток, если подарками и лестью пробудить честолюбие аланских правителей.

Все народы Причерноморья оказывались завязаипьши в один клубок, а кончик нити находился в византийских' руках...

Однако неожиданный и дерзкий поход князя Святослава разрубил важнейшее звено в цени, которой византийская дипломатия долго и старательно опутывала кочевые народы, и цепь византийского влияния грозила pac-J пасться окончательно. Случилось это именно тогда, когда чужие послушные сабли были особенно нужны Византии: столкновение с Болгарией казалось неизбежным после позорного изгнания болгарского посольства ныне дар-ствопавшим императором Нпкифором Фокой.

Император уже сожалел о собственной несдержанности, оскорбившей болгарского царя. Болгарских послов, приехавших в Константинополь за прежней данью, следовало обласкать и успокоить, а он приказал своим придворным отхлестать послов по щекам и вдобавок обозвал вс<!х болгар бедным и гнусным народом, кричал как пьяный скиф в харчевне: «Пойдите.и скажите вашему архои-ту, одетому в кожух и грызущему сырые шкуры, что СИЛЬНЫЙ и великий государь сам придет с войском^ в его

землю, чтобы он, рожденный рабом, научился называть императоров своими господами, а не требовать дани, как с невольников!»

Но пригрозить легко, а осуществить угрозу гораздо труднее. Войско императора Никифора Фоки вторглось в пограничные болгарские земли, разрушило несколько крепостей и остановилось перед Гимейскими горами', которые отделяли греческую Фракию от внутренних областей Болгарии. Дремучие леса, ущелья, опасные скользкие тропы, горные потоки и заоблачные перевалы преградили путь. Предостерегающе мигали на голых вершинах сигнальные костры болгарской стражи. Император не решился углубиться в горные лабиринты, где в прошлые времена нашло гибель не одно и не два византийских войска, и возвратился в Константинополь. Он только раздразнил смирного царя Петра и посеял у него опасные иллюзии своей силы. Это было плохо, совсем плохо. Нужно ли удивляться радости Никифора Фоки, когда херсонский вельможа Калокир носпятил его в тайну переговоров с могучим князем руссов Святославом?

В союзе с русскими император Никифор Фока увидел возможность тройной игры, столь привлекательной для византийской дипломатии: увести опасного князя на Дунай, подальше от херсонской фемы, жемчужины императорской короны; столкнуть лбами две самые опасные для Византии державы — Русь и Болгарию, чтобы ОРИ взаимно обессилели в войне; направите печенегов на Русь, покинутую войском и беззащитную, а самому тем временем прибрать к рукам Болгарию.

Если бы мог предвидеть хитроумныfi1 Никифор Фока,

к каким неожиданным и губительным для империи по

следствиям приведет эта игра, он без промедления отдал

бы Калокира в руки палачей, а не осыпал милостями/ Ес

ли бы он мог тогда проникнуть в тайны» планы коварно

го херсонца, замыслившего взойти на императорский троп

и избравшего средством достижения своей .переломной

цели русские мечи

Но человеку, даже вознесенному на вершину власти, не дано заглянут!) в грядущее. Грядущее скрыто непроницаемой завесой еще не прожитых дней, модель, месяцев, лет. Даше оракулы угадывают будущее лишь в тех редких случаях, когда боги соизволят проявить к ним свою капризную милость...

Посол Калокир, осчастливленный высшим патриция и обедом в личных покоях императора, отплыл it Киев на быстроходной триере. В дубовом сундуке с секретными замками он повез князю Святославу 15 цен-тинариев золота. Это золото было малой частью будущего вознаграждения, которое Калокир должен был обещать руссам от имени императора Никифора Фоки. Еще большее богатство Калокир намеревался посулить от своего имени, если исполнится задуманное-

Русские вельможи-бояре оказались крайне недоверчивыми и скрытными людьми. По их бородатым лицам невозможно было определить, довольны ли они богатыми дарами императора, не говоря уже о том, с пониманием или неодобрением они отнеслись к предложению союза про-тки болгарского царя.

Архоптесса Ольга, которая после неоднократных ||,]кнч.б посла Kujiinciipa ешкитлила принять его в своем доренлпппм диори,!1 и крепости Вышгород, тоже не поже-лилI) IIнести шчтг'п. и намерения руссов. Она вежливо l'.ii|iiu!iijineii о здорош.е императора Ппкифора Фоки, вы-pji:ui.iNi радость по ноноду его побед в Сирии над арабами, покопав тем самым осведомленность в византийских делах, и отпустила посла. Связки дорогих мехов, прислан-iii.Tx Калокиру после приема у архонтессы, явились слабым утешением. Калокир ждал безотлагательных дей-С'пшй, промедление казалось ему чудовищной несправедливостью. Стоило ли тратить столько усилий, чтобы склонить императора Фоку к союзу с руссами, если теперь он, патриций и опытный политик, привыкший заранее предугадывать каждый шаг, вынужден долгие недели томиться в ожидании? Да и не с грубыми русскими вельможами, и даже не с привлекательной, несмотря на преклонный возраст, архонтессой Ольгой он приехал разговаривать, а с князем Святославом...

Но Святослава в Киеве не было. Прошлым летом он снова ушел с войском в землю вятичей, вознамерившихся было отколоться от его державы, и будто растворился в лесах. Потом бояре сказали Калокиру, что князь, покорив вятичей, отправился в обычный зимний объезд своих владений, который у руссов называется «полюдье». Оставалось только ждать, пока князь закончит свою поездку или пожелает прервать ее ради встречи с византийским послом. Но когда это будет?

Скучные зимние дни, когда за окнами просторного деревянного дома, отведенного греческому посольству, тихо пролетали крупные хлопья снега, скрашивались беседами с русскими воеводами Икмором и Сфенкелом, мужами, достойными уважения' за военные подвиги, приличные манеры и знание греческого языка. Рекой лились хмельные русские меда, неторопливо текла под веселый треск поленьев в очаге достойная беседа.

Калокяра нисколько не смущало, что русские военачальники настойчиво расспрашивали о войске императора Никифора Фоки, об укреплениях Константинополя и пограничных городов, об огпеносном флоте. Наоборот, явным интерес руссов именно к военной силе Византии пробуждал надежды на успех посольства. Так подробно расспрашивают лишь о будущем союзнике. Или... о будущем неприятеле. Л не он ли, Калокир, намеревался Б конечном итоге столкнуть лбами императора Фоку и КБЯЗЯ Святослава, чтобы по дороге, расчищенной для пего русскими мечами, взойти да трои? Если все лто так, то почему бы не удовлетворить любопытство Икмора и Сфепкела?

А рассказать патриций Калокир мог многое. Визаптия была единственной стралой того времени, где продолжали изучать военную науку, стратегию и тактику войны, разработанные в прошлом великими полководцами Рима и преданные забвению варварскими вождями,

Тщательно описанное в сочинениях историков и военачальников искусство боя было сильной и одновременно слабой стороной византийской армии. Следуя жестким правилам, до мелочей регламентировавшим движение войска и взаимодействие его частей, можно было избеяшть случайных поражений, но с такой же долей вероятности упустить победу, если для ее достижения от полководца требовались самостоятельность и риск. Правила ведения войны окостенели в систему догм, сковывавшую инициативу подлинных полководцев, и позволяли посредстве шю-стям скрывать свою неспособность. Византийская стратегия предпочитала медлительную войну, в которой все было предусмотрено заранее и не оставалось места для неожиданностей. В такой правильной войне византийское войско было неодолимо, как искусный фехтовальщик, против которого вышел с таким же оружием жалкий 'погон-' щик обозных мулов или изломанный непосильным   трудом раб. Но если тот же погонщик муяов оторосит непривычный для него меч стратиота' и возьмет в руки тяжелую дубину, исход схватки трудпо предсказать...

К этой мысли пеназонливо, но настойчиво подводил русских военачальников Калокир: с императором можно успешно воевать... Калокир перечислял тяжелые кавалерийские полки императорской гвардии катафрактов: схо-ла, оскувита, арифма, иканата. Говорил о раз навсегда установленной численности пехотной таксиархии: 500 тяжеловооруженных оплитов, 200 копейщиков, 300 стрелков. Предостерегал перед сокрушительной силой трехтысячной турмы, успевшей сомкнуться в глубокую фалангу, но тут же добавлял, что пехота в императорском войске играет второстепенную роль, пехотинцами служит черпь.

— Конница! Конница катафрактов, у которой покрыты броней и всадники и кони! — воодушевленно восклицал Калокир. — Пешие воины лишь поддерживают конницу в бою, охраняют лагерь и стоят караулами в горных проходах. Так всегда было в империя, так всегда и будет!

Русские воеводы слушали с непроницаемыми лицами, и невозможно было попять, насколько интересны им рассказы византийского посла. Но Кажжнр был уверен, что каждое слово откладывается в их памяти, что русский вариары делают надлежащие выводы из его слов.

Иногда Калокир спохватывался, что рассказы о страш-лой силе катафракторной конницы могут запугать руссов и отвратить их от войны, п тогда он начинал едко высмеивать ходившие среди варваров слухи о бесчисленности византийского войска. Под рукой у императора обычно оказываются лишь тагмы — отборпые войска, расквартированные в столице и ее окрестностях, и император выводит в поход пе более 16 таксиархии пехоты и 8— 10 тысяч всадников. Остальные войска — фемиые — разбросаны по всей обширной империи, и собрать их вместе трудпо не только из-за больших расстояний, но и из-за пожелания стратигов фем, полновластных правителей своих областей. Империю раздирают внутренние распри, стратиги поднимают' мятежи, удачливые полководцы порой идут войной не на арапов или другие народы, а на Константинополь, чтобы самим взойти на императорский престол.

— Так поступил нынешний император Никифор Фока, — доверительно шептал Калокир и с бесстыдством неверного слуги, обсуждающего за столом в харчевне неблаговидные поступки своего господина, принимался торопливо рассказывать известную всем в Византии историю восшествия иа престол Никифора Фоки.

...Возвышение Никифора началось давно, еще при императоре Константине Багрянородном, когда его    отец Варда Фока был назначен доместиком схол Востока 1. Никифор и его брат Лев прославились в битвах с арабами. При императоре Романе2, безвольном и сластолюбивом, унизившем себя постыдной для венценосца женитьбой на дочери владельца трактира красавице Анастасии, принявшей новое имя Феофано, — Ннкифор Фока сменил отца на посту долн'стика схол Востока, а Лев Фока стал доместиком Запада. В руках братьев оказалась большая часть войск империи, и поэтому, когда умер император Роман, оставив малолетних сыновей Василия и Константина, овдовевшая Феофано вызвала всесильного доместика Никифора в столицу, наградила высшим яванцем стратига-автократа и отдалась под его защиту. Никифор Фока отбыл в Малую Азию, чтобы завершить войну с арабами. По вслед за ним полетели отравленные стрелы интриги. Евнух Иосиф Врига, любимец покойного императора, направил письма известным   малоазиатским-  полководцам Иоанну Цимисхию и Роману Куркуасу с предложением убить Никифора или насильно постричь в монахи; за УТО полководцам были обещаны посты доместиков Востока и Запада. Однако звезда Никифора Фоки стояла высоко. Полководцы не осмелились на измепу и обо всем сообщили Никифору. Коварный евиух сам толкнул себя в пропасть. Стратиг-автократ, любимец воинов Никифор Фока объявил ., себя императором и двинулся к столице. В августе 9G3 года оп торжественно взошел на трон в Золотой палате, а спустя месяц женился па красавице Феофано, унаследовав таким образом и титул, и жену покойного Романа.

Только слава полководца и верные войска привели Пикифора Фоку на престол. Став императором, он остался полководцем. Воины стали получать повышенное жаловапье. Катафракты и их родственники были освобождены от налогов, а на остальных подданных империи налоги были увеличены. Глухо роптала оттесненная от власти знать. Недовольно было духовенство, на богатства которого покусился новый император. Голод и дороговизна возбуждали ярость черни. Никифор Фока растерялся.

Вскоре он понял, что лишь блестящие победы иа войне могут заткнуть рты недовольным, и кинулся па поиски военного счастья. Через два года Никифору Фоке удалось захватить остров Крит. Его любимец евнух Петр захватил всю Киликшо. Но этого оказалось недостаточно, чтобы удовлетворить недовольных. Нужны были новые победы: оглушительные, по возможности бескровные, приносящие добычу и славу, но не обрекающие народ на лишения и жертвы. Так был задуман болгарский поход...

Однако по отчужденным лицам русских воевод Калокир понял, что их мало интересуют эти подробности, любопытные для любого придворного. Зато руссы оживлялись и благодарно поднимали чаши, когда посол, разочарованно вздохнув, начинал рассказывать о больших военных кораблях — дромонах, способных вместить свыше 200 гребцов и 70 вооруженных стратиотов., о быстроходных тахидромах, стороживших подступы к Босфору, о Манганском арсенале в Константинополе, где собраны на случай войны громадные запасы оружия и снаряжения.

Порой Калокир чувствовал себя обыкновенным-лазутчиком, приехавшим из вражеского стана, и только подчеркну тая почтительность высокопоставленных руссов и неоднократно произносимый ими титул патриция, к которому он еще не успел привыкнуть и который ласкал слух, помогали преодолеть минутное недовольство собой, Калокир убеждал себя, что ради великой цели следует идти на лее. Кто останавливается па половине пути, всегда проигрывает...

Потом Икмор куда-то уехал, а вместо него с поедом беседовал старый почтенный воевода Свенельд, который носил на шее не серебряную цепь, а золотую и пользовался у руссов огромным уважением. Как хотелось Ка-локиру быть полезным этому влиятельному человеку, советнику двух князей — Игоря Старого и Святослава! Но не получилось. К сожалению, не получилось...

Правда, Свенельд интересовался Никифоров Фокой, но не как императором, а исключительно как полководцем. Вопросы старого воеводы были точными и не допускали двусмысленных или неопределенных ответов. Каким образом Никифор строит войско в походе? Чему равняется его дневной переход при быстром движении, без обозов и осадных орудий? Как он использует в бою тяжелую конницу? Какие караулы оставляет для охраны Дорог?..

А что знал обо всем этом Калокир? Херсонский патриций неоднократно видел императора и мог подробно описать его внешний облик. Лицо Ни-кифора Фоки больше приближалось к черному, чем к белому; под густыми бровями блистали чернью глаза; волосы тоже были темными и густыми; нос средний, слегка загнутый; в бороде седина; стан плотный и круглый. Император весьма широк в плечах и груди и очень силон. Однажды в сражении он так сильно ударил коиыем неприятельского воина, что пронзил насквозь брошо. Мож-по было еще прибавить, что император всю жи;шт. сохранял воздержание, не вкушал мяса, уклонился от брачного союза и только в преклонном возрасте нарушил обот, женившись на Феофано...

Однако о Никифоре Фоке как о полководце Калокяр не знал почти ничего, кроме перечисления его побед да нелепой людской молвы о храбрости и военной опытности в бытность его доместиком Востока. Принадлежавшим по рождепию к придворным кругам, Калокир был глубоко убежден, что жизнь империи направляется не мечами полководцев, а хитроумпыми политическими комбинациями высших вельмож, заседавших во всесильном

синклите,, капризами возвышенных до положения соправителей любимцев императоров — евнухов-наракимоме-нов, иптригами гинекея — и мало интересовался чисто военными делами, ограничившись обязательным для будущего стратига (а Калокир, как самое малое, рассчитывал па этот пост!) чтением сочинений древних и новых полководцев. Теперь оставалось только сожалеть. Он не су-мол удовлетворить любопытства варвара с золотой цепью на шее, и: тот больше по приходил, оставив тягостные сомнения в душе Калокира.

Русская зима казалась Калокиру бесконечной. Вьюги сменялись ясными морозными днями, когда солнце ослепительно блестело и снег зло поскрипывал под сапогами. Потом снова начинались снегопады, обрушивавшие па город огромное количество снега. Сугробы поднимались до половины частокола, плоские кровли жилищ стонали под тяжелыми белыми шапками.

Посольские чиновники, переводчики и слуги отяжелели от безделья и обильного корма, двигались раздражающе медлительно, вперевалку, выставив вперед круглые животы. Из Константинополя не приходило никаких вестей. То ли император Никифор Фока забыл о своем после, то ли гонцы не могли преодолеть трудности зимнего пути. От столицы империи до устья Бориефеиа 3800 стадий бурного моря, а дальше почти столько же сухопутной дороги по печенежским степям, непроезжим и мертвым в это время года...

Как-то неожиданно, сразу после мартовских снегопадов, пришла дружная весна. За окнами повисли сосульки. Звонко застучали по крышам капели. С глухим гулом и шорохом тронулся лед на Днепре. С первыми ладьями, приставшими к Подолу, пришла долгожданная весть: князь Святослав скоро вернется в Киев.

Накопец-то!

Немногие знали, что последнее полюдье князя Святослава было не просто полюдьем. Объезжая погосты и собирая обычные дани, князь одновременно проводил смот-ры воинов, которые весной отправятся в поход.

Но пока об этом знали немногие доверенные мужи, а  истинный размах приготовлений представлял лишь сам Святослав. Даше всевидящий Калокир, зимовавший вето-лице руссов, ие догадывался, что подготовка к походу уже завершается, что князь давно принял решение, которое посол ожидал с нетерпением и тревогой...

Князь Святослав знал, что византийские полководцы предпочитают фланговые удары, хитроумные обходы, неожиданные нападения из засад, и искал противоядие против этих опасных приемов войны. Вместе с пешими ратями па Дунай пойдет многочисленная конница, способная оградить войско от внезаплых нападений, обрубить железные клинья катафракторных полков, нацеленные в спину пехотному строю. Конницы потребуется много, очень много. Опытные в переговорах со степняками бояре отправились к печенегам и венграм, чтобы позвать ях на помощь. А когда посольства возвратились в Киев с обнадеживающими вестями, князь Святослав приказал позвать Калокира.

Калокиру тот день поначалу показался до обидного будничным, не соответствующим значительности задуманного дела. Па посольский двор приехал воевода Свепельд, коротко поклонился встречавшему у крыльца хозяину, сказал, что князь ждет. Дружинники в одинаковых си-пих кафтанах и коротких плащах подвели коня. Красуясь своей ловкостью, Калокир легко взлетел в седло, нетерпеливо взмахнул плетью. Воевода Свенелсд поехал впереди, указывая дорогу.

От городских ворот всадники повернули в лес. Ео сторонам замелькали литые сосновые стволы. Кое-где под кустами еще белели сугробы, но открытые поляны у иге радовали глаз первой весенней зеленью. Копыта коней скользили по влажной земле.

Ехали долго — сначала по лесу, потом вдоль берега неширокой спокойной реки, потом снова через лес. Загородный двор князя Святослава стоял на краю большой поляны, заполненной множеством шалашей, войлочных юрт и шатров из полосатой ткани. Всадники остановились перед воротами, прорезанными в ВЫСОКОЙ! частоколе. Заскрипел и тяжело плюхнулся поперек рва перекидной мост. Караульные дружинники расступились, пропуская византийского посла.

Калокир никогда не был в загородном замке князя, по-

говаривай старейшинам. Сородичи обязаны полностью' снарядить воина. Воины должны думать не о снаряжении, а о ратном учении, потому что воин, даже вооруженный лучшим образом, бессилен против опытного противника, если не умеет искусно владеть оружием и сражаться в строю.

С новонабранными воинами оставались на погостах княжие мужи и дружинники — учить ратпому делу. Никогда еще не бывало, чтобы воины расставались с семьями и привычными занятиями задолго до похода и жили в отдельных избах, будто дружинники, а этой зимой было так. Старейшинам было велено приносить воинам все необходимое — хлеб, мясо, мед и уксус — и не занимать их работой.

Тяжким бременем легли военные расходы па сельские общины, по возражать никто не осмеливался: князь Святослав был суров и непреклонен.

Небывалое, великое дело было задумано Святославом: создать общерусское войско. Не ополчение смердов и горожан, грозное лишь своей многочисленностью, а именно войско, хорошо и единообразно вооруженное, обученное сражаться строем, объединенное единой волей полководца и послушное, как меч в опытных руках.

Калокир глубоко ошибался, когда думал, что делится с русскими воеводами совершенно неизвестными им военными тайнами. Руссы и без него уже многое знали о византийском войске и флоте от купцов, ежегодно ездивших с товарами в Константинополь и подолгу живших там, от наемников-варягов, служивших в императорской гвардии, от своих соплеменников, проданных печенегами в рабство греческим судовладельцам и бежавших из плена. Еще живы были старые дружинники князя Игоря, когда-то сражавшиеся с закованными в броню всадника-ми-катафрактами среди зеленых холмов Фракии. Соединенные воедино и осмысленные, эти знания позволили найти действенное оружие против действительно опасной византийской конницы.

Сомкнутый строй тяжелой пехоты, прикрытой длинными щитами!

Глубокий строй, о который, как о каменную стену, разобьются волны катафрактов!

Отдельные звенья будущего железного строя выковывались мужами князя Святослава в древлянских лесах, на промерзших до дна болотах, земли дреговичей, среди поселков уличей и тиверцев.

Двор был теспо застроеп квадратными клетями из дубовых бревен, большими дружинными избами, нарядпы-ми теремами с резными оконницами; терема соединялись воедино крытыми переходами. На галерее, опоясывавшей дворец, толпились вооруженные воины. У длинной коновязи смирно стояли рослые воинские лопгади, покрытые синими и красными попонами.

Подбежали отроки в красивых кафтанах с серебряными пуговицами, помогли послу спешиться, по новели его почему-то не ко дворцу, а к небольшой избе, стоявшей в глубине двора. Бесшумно распахнулась дверь, на которой" бьгли грубо намалеваны изображения солпда и лупы. Калокир, вздохнув, шагнул через порог.

В полумраке Калокир не сразу заметил князя, сидевшего па скамье под развешанным оружием. Князь был в простой белой рубахе, неподкоясанный; с бритой головы свисал длинный пучок волос, на больших усах — мутные капли меда. Большая глиняная чаша с этим излюбленным напитком руссов стояла рядом, на низком столике.

Искусство клапяться — одно из па игл а внешних достоинств придворного. Но князь руссов не оценил изящества Калокира. Он угрюмо и нетерпеливо смотрел, как мечется по избе византийский посол, приседая и притопывая красными сафьяновыми сапожками, потом что-то буркнул под нос и хлопнул ладонью по скамье рядом с собой: «Садись!»

Калокир осторожно присел, готовый мгновенно сорваться с места. Святослав в упор разглядывал грека пе-мигающими сипими глазами. Видимо, ему что-то не понравилось в облике Калокира, и он недовольно сдвинул брови, криво усмехнулся. Проговорил негромко, холодно:

— Бояре поведали мне, зачем ты приехал. Повторять посольских речей не будем. Слова, как вода, протекают меж пальцами. Союз скрепляется не словами, а железом и кроиыо. Золота ты привез мало. На. твое золото не'соберешь и четырех тысяч добрых воинов', а требуются десятки тысяч. Потому остальное золото мы возьмем сами; Царю Никифору нет дела до дунайских земель! Если

согласен, посылай гонца в Царьград. Передашь; «Русь идет!..?)

Калокир склонился в глубоком поклоне. А когда поднял глаза — князя рядом не было. Неслышно ступая мягкими, без каблуков сапогами, Святослав шел к двери. Обернулся, ломаиил пальцем, приглашая посла следовать за собой:

— Погляди войско, чтоб знал, с кем иду на Дунай...

Заревели трубы. Между шатров и шалашей замелькали одетые в кольчуги воины. Немыслимо быстро поперек поляны вытянулся строгий железный строй. Прикрываясь длинными щитами, руссы стояли стеной, и лишь по тепе-ленью длинных копий можно было догадаться, насколько глубок строй. В клубах ныли на фланги выезжали конные дружины. Еще раз взревели трубы, и войско замерло, готовое кинуться в сечу.

Да, князь Святослав не напрасно потратил долгие зимние месяцы!

Калокир напряженно приглядывался к молчаливым, мрачным рядам руссов, и запоздалая тревога охватывала ею. Страшная чужая сила, вызванная к жизни его, Калокира, хлопотами и интригами, готова была сдвинуться с места и покатиться, сокрушая все иа своем пути, к границам Византийской империи. Где она остановится, эта сила, да и остановится ли вообще?

Но перерешать было уже поздно. Непреодолимый ноток подхватил Калокира и понес на своих могучих плечах. Нужно было плыть, отдавшись на его волю, или камнем идти на дно. Но он, Калокир, умелый плшец!..

В Киев патриций Калокир вернулся поздно вечером, но еще долго в его окнах горел свет: он сочинял верно-подданное послание императору. Пробегал глазами налысанное, рвал испорченные листы и расшвыривал по повру, снова принимался писать. Тайные тревоги не должны просочиться в послание ни словом, ни намеком. Император Никифор Фока должен торжествовать: хитроумный план столкнуть Русь и Болгарию удался...

Император Никифор Фока принял послов благосклонно, почтил торжественным приемом и обедом, на котором болгары сидели выше, чем епископ Лиутпранд, посол германского императора. Если бы болгарские послы знали, что почти одновременно Б гавань Константинополя приплыли русские корабли и были встречепы как друзья и союзники... Но византийцы умели хранить свои тайны. Ни послы о русских кораблях, ни руссы о болгарском посольстве так ничего и ни узнали. Никифор Фока удовлетворенно потирал руки: уверенные в благорасположении Византии, царь Петр и князь Святослав не станут уклоняться от войны...

Войско князя Святослава двинулось к Дунаю па ладьях и на конях, повторяя путь второго похода князя Игоря Старого. В причерноморских степях к русским дружинам присоединились печенеги.

Царь Петр действительно не стал уклоняться от войны. Он начал собирать ополчение, чтобы выступить к Дунаю и преградить дорогу руссам и печенегам.

А император Никифор Фока, будто бы в неведении о надвигавшихся военных событиях, отправился с катаф-рактами в Малую Азию, где защитники Антиохии продолжали отбивать приступы византийского осадного войска и дерзко нападали отрядами легкой конницы на обозы.

Фигуры были расставлены на доске. Каждый из правителей считал, что именно он будет диктовать правила игры. Но игра у всех пошла по чужим правилам...

У императора Никифора, автора известного трактата «О сшибках с неприятелями», гае было читателя более внимательного и благодарного, чем болгарский царь Петр. Царь Петр искренне уверовал, что византийцы достигли наивысшего совершенства в искусстве войны и что нужно лишь перенять это искусство, чтобы стать непобедимым.

Законы войны были изложены императором Никифо-ром в словах точных и уверенных, как поступь панцирных византийских полков, и потому казались незыблемыми.

Вторжению неприятельского войска всегда предшествуют действия легких отрядов конницы, которые занимают дороги и броды, выставляют стражу на вершинах холмов и в иных возвышенных местах, чтобы держать страну под неослабным наблюдением и собрать сведения, необходимые полководцу. Решительное сражение можно начинать, когда о неприятеле известно все до конца и когда условия явно благоприятнее, чем были вчера и чем будут завтра. Поэтому достаточно вовремя поставить у границы значительное войско, чтобы неприятель устрашился или, самое малое, отложил вторжение. Разве допустимо, чтобы полководец бросился очертя голову в незнакомую страну, не представляя даже, какое войско ему противостоит?!

Царь Петр, успевший собрать под своими знамепами почти тридцатитысячное войско, без особой тревоги выслушивал донесения стражи о движении по Дунаю руссов. Еще ьиеныне беспокойства вызывала у него печенежская конница, медленно ползущая в клубах пыли но другому берегу реки. Царю Петру казалось, что самое главное для победы он уже сделал: заставил самолюбивых кметей' и упрямых боляр явиться со своими дружинами. Нелегко ото было. Сколько помнил царь Петр, страну раздирали внутренние усобицы. Пе прошло двух лет после его воцарения, как младший брат Иван возглавил опасный болярский заговор. Заговорщиков удалось обезвредить, а самого Ивана постричь в монахи. Спустя три года поднял мятеж другой брат — Михаил, который до самой смерти властвовал в долине реки Стримона. Его привержепцы-боляре впоследствии бежали в Византию и оттуда вредили как могли. Потом восстал сербский наместник Чеслав, отделивший эту обширную область от государства. Глухо роптали горожане, недовольные тяжестью налогов. Болярс-землевладедьцы старались не допустить в свои владения царских чиновников. В народе распространялась зловредная ересь богомилов, которые открыто хулили богатых и знатных, учили людей не повиноваться властям, отвергали христианские обряды. Даже казни и церковная анафема не устрашали еретиков. Порой царь Петр чувствовал себя чужим в собственной стране и грустно спрашивал дядю Георгия Сурсувула, нужен ли он вообще болгарам.

Тем радостней было царю Петру сознавать, что теперь за его спиной стоит войско, равное которому было разве что у его прославленного родителя царя Симеона. А царь Симеоп дошел почти до самого Константинополя...

Неподалеку от Переяславца, богатого торгового города на болотистом острове Балта в дельте Дуная, царь Петр вывел свое воинство па берег реки, опередив русские ладьи, которые неторопливо поднимались против течения. На просторном лугу, полого спускавшемся к поде, встали дружины кметей, болярские конные отряды, по-шие рати придунайских городов. Воинов было мпого, но царь Петр приказал растянуть строй и перед каждой дружиной поднять пе по одному, а по нескольку стягов, чтобы войско показалось руссам еще более многочисленным. Царь не хотел немедленного сражения. Пусть руссы, увидев многолюдность войска и его готовность к битве, уйдут сами. Он не будет преследовать или чем-нибудь вредить князю Святославу. В народи нет ненависти к руссам, а с некоторыми из племен руссов, например с уличами У тиверцами, болгары были дружны. Да, да! Пусть руссы свободно уходят!

Русские ладьи, выплывавшие из-за островов, словно в нерешительности останавливались посередине реки. Г|мю-цы едва шевелили веслами, чтобы суда не сносило течением.

Царь Петр, одетый, как для торжественного приема, в пышную мантию, пурпурную царскую шапку, вышитую золотом и осыпанную жемчугом, и красные сандалии, подозвал Георгия Сурсувула, проговорил снисходительно;

— Теперь руссы повернут обратно или сойдут на другой берег. Ни один благоразумный полководец не решится высаживать своих людей на глазах у неприятельского войска!

Седобородый Георгий Сурсувул важно кивнул, соглашаясь. Сказанное царем было очевидно. Высаживаться па берег перед лицом грозного войска неблагоразумно. Ни один великий полководец древности так не поступая. Такое противоречило бы всем правилам войны. Сейчас руссы отступят, а потом долгие недели будут посылать через Дунай переодетых лазутчиков и отряды легкой кон-вицы, чтобы найти уязвимое место в обороне царя Петра. Первая сшибка считай что выиграна!..

Но предугадать неожиданности войны можно лишь тогда, когда оба противника следуют одинаковым правилам. Князь Святослав был достаточно осведомлен в византийской тактике, но он хорошо запомнил мудрые слова, когда-то сказанные его матерью Ольгой: «Удивить — значит победить!» Если по византийским правилам кой-

гты, которым, как ему говорили верные люди, следует царь Петр, войску предписывалось отступать, значит, нужно сделать наоборот. И князь Святослав приказал высаживаться на берег. Недоумение опытного византийца Кало-кира только укрепило уверенпостг> князя в правильности решения.

Разрезая острыми носами коричневую дунайскую воду, ладьи помчались к берегу. Руссы выбегали на луг и тотчас выстраивались рядами, составляя из щитов неодолимую стену. Под ее прикрытием, п безопасности от стрел и дротиков, вставали другие воины. Русский строй разбухал на глазах, становился глубоким и плотным, как македонская фаланга.

Когда опомнившийся царь Петр послал на руссов бо-.тгярскуго конницу, было уже поздно. Всадники даже не доскакали до линии красных русских щитов, принялись заворачивать копей.

Тогда вперед двинулись сами руссы — тяжелым мерным шагбИ, от которого, казалось, вздрагивала земля. Не то стон, не то тысячеголосый горестный вздох пронесся пад нолем битвы. Руссы вклинились в ряды воинов царя Петра п начали теснить их.

А с другого берега Дуная к месту битвы уже спешили большие плоты с конницей. Русские дружинники и пе-чепеги высаживались выше и ниже по течению. Царь Петр с ужасом понял, что если всадники князя Святослава успеют окружить войско, то это будет не просто поражение, это будет гибель — полягут все, кого он так опрометчиво привел на дунайский берег...

Царь Петр приказал трубачам подать сигнал к отступлению.

По они опоздали, эти багроволицые, надменные дар-ские трубачи в нарядных кафтанах, с серебряными цепями на выпуклой груди! Бегство пачалось раньше, тем оки поднесли трубы к губам.

Нахлестывая коней, уносились прочь конные болярские дружины. Врассыпную бежали ополчеицы, бросая в траву копья. Царские телохранители посадили своего повелителя'в крытую повозку, запряженную четверкой сильных коней, и быстро повезли через толпу обезумевших, отчаянно вопящих людей к доростольской дороге.

Бегущих преследовали печенеги на лохматых низкорослых лошадях. А руссы,' вложив мечи в ножны, вернулись к своим ладьям.

Приветственные крики воинов возвестили о прибытии князя Святослава.

В простых, но крепких доспехах князь ничем не выделялся из рядовых дружинников. Он спрыгнул с ладьи прямо в воду, доходившую ему до коленей, обнял рванувшегося навстречу воеводу Сфенкела. Сегодняшняя победа была победой Сфенкела, это он возглавлял высадившихся на берег воинов.

Князь Святослав медленно пошел по лугу, время от времени поднимая вверх руку в железной рукавице — отвечая на приветствия дружинников. Постоял с непокрытой головой возле павших воинов, которые лежали рядком возле самой воды, закрытые до подбородков плащами.

Узпав среди павших старого сотника Свеня, КБЛЗЬ Святослав помрачнел, сказал резко:

— Дань возьму и па живых и на мертвых!

Что еще мог сделать князь, кроме как щедро одарить родичей погибших в бою? На войне всегда так: одному выпадает счастливый жребий, другому — черный. Без крови война не обходится. Важно только, чтобы кровь не проливалась напрасно, чтобы кровью оплачивались победы, а не поражения. Сегодня была победа. Первая победа дунайского похода, а потому самая дорогая. И неожиданно легкая. Войско почувствовало вкус победы. Теперь его никому не остановить!..

Не было на поле брани ни тризны, ии почестных пиров — князь Святослав велел садиться в ладьи. Отпущенные болгарские пленные, боязливо оглядываясь на свирепых печенегов, толпой побежали к лесу. Они уносили с собой не только удивление перед неодолимой силой руссов, повергнувших в прах надежды царя Петра, по и обнадеживавшие слова князя Святослава: «Расскажите всем, что воюю не с болгарами, которые суть тоже славянского корпя, но с царем Петром и его недобрыми советниками!»

Слова эти многое объясняют и искрометном калейдоскопе событий ближайших месяцев...

Восемьдесят крепостей построил когда-то римский император Юстиниан, чтобы обезопасить свою дунайскую провинцию Мизию. Стояли эти крепости вдоль всей реки и в отдалении от нес, на больших дорогах. Простояли они почти половину тысячелетия, устрашая врагов.

Ровно восемьдесят городов на Дунае и в задунайских землях взял князь Святослав за одно лето и осень 968 года, поражая врагов и союзников стремительностью переходов, яростью скоротечных приступов. И... неожиданным милосердием!

Победное шествие князя Святослава по болгарской земле не сопровождалось убийствами, грабежами и разрушением городов. Здесь он не считал людей врагами.

Обосновавшись в Переяславце, князь Святослав был готов принять вассальные обязательства болгарских феодалов, оставить в неприкосновенности внутренние порядки Болгарии, чтобы продолжать совместную войну с Византийской империей.

Впереди маячила реальная возможность русско-болгарского союза.

Однако именно такой оборот дела меньше всего устраивал Никифора Фоку. Император не без оснований полагал, что теперь главное — удалить князя Святослава из Болгарии. Царь Петр был бы рад помочь в этом, но оказался бессилен. От царя отшатнулись собственные подданные. Приходилось думать о безопасности самой империи, и Никифор Фока начал деятельные военные приготовления. Он набирал новые отряды стратиотов, увеличил количество конных катафрактои, приказал расставить метательные орудия на стенах Константинополя. Через Босфор на столбах была протянута тяжелая железная цепь, один конец которой был прикреплен к башне, называемой «Кентинариос» \ а другой — к башне Галат-ской крепости на противоположном берегу пролива. Подобных оборонительных мероприятий не помнили в византийской столице...

Старый паракимомен евнух Василий, в свое время немало способствовавший воцарению полководца Никифора Фоки, еще раз доказал свою полезность и усердие. С ведома императора люди паракимомена Василия пробрались в степи между Доном и Днепром и уговорили печенежских вождей напасть на Киев. Сколько золота и дорогих ткапей они передали вождям в уплату за этот поход, знал только паракимомен Василий, тщеславно принявший на себя посольские расходы. Он был в состоянии это сделать, потому что богатства, полученные от нескольких императоров, все равно невозможно было растратить за одну жизнь, так они были велики...

Весной 969 года печенежские орды двинулись на Киев.

Так был зажжен пожар за спиной Святослава, который вынудил воинственного князя приостановить победное шествие к византийским границам и поспешить па выручку собственной столице.

Над степью летели стяги — красные и голубые, туго вытянутые встречным ветром. Соттщ за сотней, как полноводная река, катилась дружинная конница по теплой и влажной земле, легко и неслышно. Всадники в остроко^ печных шлемах вели в поводу заводных копей. Размашистой рысью бежали вьючные лошади, и трудно было разобрать, где кончается дружинный строй, а где начинаются обозы, — и там и тут одинаково быстрыми были всадники и кони, только впереди па одного всадника приходилось два коня, а во вьючном обозе — десять...

Уже сам по себе этот стремительный бросок через схе-пи был подвигом, на который способно лишь закаленное в дальних походах войско. В один дневной переход князя Святослава легко укладывалось по два обычных дневных перехода ', но Святослав продолжал торопить воевод. Его подгоняли тревожные и укоризненные слова киевских вечников: «Ты, княже, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою землю покинул. А нас чуть не-взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих. Если не придешь и ве защитишь нас, то возьмут нас. Неужели не жаль тебе твоей отчины, старой матери, детей своих!»

Правда, как понял князь Святослав из рассказа гонцов, непосредственная угроза Киеву почти миновала. Город, в котором заперлась княгиня Ольга со своими внуками Ярополком, Олегом и Владимиром, печенеги осадили великой силой. Люди изнемогали от голода и жажды. Нельзя было даже послать гонца за помощью к воеводе Претичу, который стоял с ладьями на другом берегу Днепра и не знал,' что город вот-вот падет перед крепкой осадой. На торговой площади собрались отчаявшиеся киевляне. «Нет ли кого, кто бы мог перебраться на ту сторону реки и сказать, что, если не приступите утром к городу, сдадимся печенегам?» — взывали к народу старцы градские. Ответом им было безнадежное молчание. СЛИШКОМ плотно обложили Киев печенеги, и казалось 'невозможным пробиться через их станы. Тогда один отрок, мало кому известный в Киеве, сказал: «Я проберусь!» й ответили ему старцы градские, не надеясь па успех, но и не желая отказываться даже от призрачной надежды: «Иди...»

Отрок незаметно вышел из города с уздечкой в руках и побежал через стоянку печенегов, спрашивая встречных: «Не видел ли кто-нибудь коня?» Он знал по-печенежски, и печенеги принимали его за своего сородича и даже смеялись вслед, потому что потерять коня позор для воина. Так отрок добежал до берега Днепра, быстро скинул одежды и бросился в воду. Печеттеги стреляли вслед из луков, но не попали в пего, и отрок переплыл на другой берег, передал воеводе Претичу последнюю волю киевлян: «Если не пойдете завтра к городу, то люди сдадутся печенегам!»

Нелегко было Претичу решаться на битву, потому что печенегов было много больше, чем у него людей, но и бездействовать воевода не осмелился. «Пойдем завтра в ладьях и, захватив княгиню и княжичей, умчим на этот берег, — после долгого раздумья сказал Претич своим мужам и пояснил: — Если не сделаем этого, то погубят нас князь Святослав!»

На следующее утро, близко к рассвету, когда туман пополз по воде, воины Претича сели в ладьи и громко затрубили во все трубы, а киевляне радостно закричали со стены, приветствуя своих избавителей. Печенегам показалось, ч:то пришел князь Святослав, потому что в тумане опи но могли сосчитать ладьи, а трубы ревели громко, и .устрашающе. Печенеги кинулись прочь от Киева. Княгиня Ольга и княжичи беспрепятственно прошли к ладьям. Претич уже собирался возвращаться на другой берег, но увидел печенежского князя, который подошел к ладьям без оружия, и задержался. Разговор между ними-был кратким, но многозначительным.

-  Кто пришел? — спросил печенег.

— Люди с той стороны Днепра.

—        Л ты не князь ли? — снова спросил печенег, введенный в заблуждение богатыми доспехами и величавой осанкой воеводы.

—        Я муж его, пришел с передовой дружиной, а   за мпой идет войско с самим князем, бесчисленное их множество!

И тогда предложил печенег, чтобы избежать сечи с великой ратью князя Святослава: «Будь мне другом!» Оки подали друг другу руки, и печенег велел принести Претичу саблю и стрелы, а тот, в слою очередь, дал ему кольчугу, щит и меч. Печенеги отошли от города, но недалеко. Нельзя было даже коня вывести напоить, потому что печенежские всадники ездили вдоль Лыбеди.- Тогда-то и послали киевляне князю Святославу слова, полные горькой укоризны: «Не жаль тебе твоей отчины...»

Святослав понимал, что слова эти быстро разойдутся по всей Руси, и только немедленная громкая победа над печенегами заставит людей позабыть о них. Превыше всего для княжеской славы любовь к родной земле, которую надлежит защищать от врагов, и никакие подвиги в дальних странах не могут стать оправданием князю, отдавшему свою собственную землю на разорение!

Возмездие вероломным печенегам должно быть немедленным и неотвратимым! Мертвая тишина должна царить в печенежских степях, пока он воюет на Дунае!..

Печенеги обычно мало опасались нападения. Их хранили от врагов немеренные просторы степей и быстрота бега неутомимых, привыкших к дальним переходам степных коней. У печенегов не было городов, а становища из легких войлочных юрт могли в случае опасности рассеяться по степям, раствориться в балках и оврагах, в зарослях и камышах, окружавших озера. Но эта война не была похожа па прежние походы русских дружин в степи...

Коппица князя Святослава шла облавой, загоняя печенежские кочевья к обрывистым берегам рек, а по воде спешили к условленным местам ладьи с пешими воинами. Печенеги метались в железном кольце русских дружин, но спасения не было: везде их встречали копья и мечи. Долго потом в колючей стенной траве белели кости печенегов, и некому было насыпать над ними курганы, потому что оставшиеся в живыхч страшились даже близко подойти к полям поражений. Многочисленные табуны коней и стада, главное богатство ж источпик силы печенегов, медленно потекли к берегам Дненра. Вожди дальних орд посылали к князю Святославу гонцов с униженными просьбами о мире, клялись больше не нападать на русские земли. Казалось, война была окончена, но Святослав продолжал рыскать по степям, отыскивая недобитые печенежские кочевья. Он не хотел рисковать. Скоро возвращаться на Дунай, и только пустыня, усеянная костями коварных степняков, могла быть залогом безопасности столицы. Пустыня, безжизненная и устрашающая любого, кто дерзнул бы направить коня к Днепру...

Но в сердце Святослава не было удовлетворения. Победа над печеиегами не радовала его; она воспринималась лишь как досадная помеха главному делу — походу на Византию. Тесными и какими-то душными показались Святославу гридницы киевского дворца, да и сам город, зажатый кольцом потемневших от времени и непогоды деревянных стен, стал как будто меньше и беднее. Может, именно поэтому Святослав решился высказать матери то сокровенное, что он держал в тайне даже от самых близких людей:

—        Не любо мне в Киеве, хочу сидеть в Переяславце

на Дунае. Там середина земли моей, туда стекаются все

блага: из греческой земли — золото, паволоки, вина, раз

личные плоды, из Чехии и из Венгрии —- серебро и ко

пи, из Руси — меха и воск, мед и рабы...

Княгиня Ольга, осунувшаяся, постаревшая, шел ей уже шестой десяток лет, укоризненно качала головой, не понимая, как можно променять привычный покой киевского дворца, доверие и почтительное восхищение близких людей на поиски призрачного счастья в неведомых землях. Сходить в Царьград за данью и добычей — это понятно, это свойственно воинственным мужам. Но оставаться навсегда вдали от отчины?! Это было выше ее понимания. Как рачительную хозяйку большого двора, которую мало заботит все, что происходит за его пределами, по ту сторону высокого частокола, — княгиню Ольгу внешние дела интересовали лишь в той степени, в какой они могли эхом откликнуться на Руси. Оборонять рубежи — это понятно. Угрозой войны требовать от соседей должного уважения — тоже понятно. Но то, что замыслил сын...

Не зная, как убедительно возразить Святославу, старая княгиня вдруг заплакала и попросила жалостливо, по-бабьи:

—        Видишь, я больна, куда хочешь уйти от меня? Когда похоронишь меня, отправляйся куда хочешь...

Пораженный беспомощностью матери, которую он привык видеть неизменно властной и строгой, Святослав растерялся, сказал послушно:

—        Пусть будет так...

Сказал и тут же горько пожалел о сказанном, потому что эти три слова перечеркивали весь смысл его жизни, становились непреодолимой стеной поперек заветной дороги^

Неожиданная смерть княгини Ольги освободила кпязя Святослава от неосторожно данного обета. Плакали по ной великим плачем сын ее, и внуки ее, и все люди на Руси. Старую княгиню похоронили посередине поля, но насыпая над могилой кургана и не справляя тризну, потому что Ольга имела при себе священника, который настоял на исполнении христианского обряда. . Случилось это 11 июля 969 года, па пятом году самостоятельного правления кпязя Святослава Игоревича.

Перзд отъездом на Дунай Святослав наделил княжеской властью своих сыновей. Трое их было: Ярополк и Олег, дети жены-боярыни, и младший Владимир, плод недолгой, тайной, но поистине горячей любви к материнской ключнице Малупте, дочери Малка Любечанина. Строгая княгиня отослала Малушу обратно в Любоч, но младенец остался в вышгородеком дворце под присмотром своего дяди Добрыни. Завистники презрительно пазывалн Владимира «робичичем», то есть сыном рабыни, но Святослав считал сына таким же княжичем, как и старших братьев, и все трое получили»княжения: Яронолк — Киев, Олег — Древлянскую землю, Владимир — Новгород.

КЕШЗЬ Святослав понимал, что законные наследники — залог прочности державы, и заранее позаботился, чтобы люди знали своих кпязей. Он же, каязь-отец, даже пребывая па Дунае, останется высшим судьей и повелителем, охранителем единства Руси!

А в Болгарии и Византии тем временем происходили серьезные перемены.

30 января 969 года умер болгарский царь Петр. Йз-вестпо об этом стало мпого недель спустя, потому' что вельможи покойного царя держали случившееся в тайне, поспешив уведомить лишь императора Никифора Фоку„ Е Константинополе жили заложниками сыновья царя Петра — Борис и Роман. Старшего из них — Бориса — император срочно отправил в Болгарию, на освободившийся отцовский престол. С отрядом болгар и варягов, служивших наемниками в императорской гвардии, Борис вошел в Преслав и возложил на себя царские регалии: мантию, пурпурную шапку и красные сандалии. Кистям, собравшимся по этому случаю в парадном зале дворца, было объявлено о возобновлении дружественных отношений с императором Иикифором Фокой. Между двумя рядами мраморных колони, окаймлявших зал, стояли варяги в византийских иапцирях.

Казалось, император Никифор Фока достиг желаемой-цели — защищаться от руссов болгарскими мечами. Но это только так казалось...

Болгарский народ ненавидел византийцев. Боляре опасались попасть в железные руки императорских страти-гов, привыкших повелевать людьми как рабами. Лучше уж признать себя вассалами могучего кпязя Святослава, который не покушается на права болгар и демонстрирует свое миролюбие...

Всеобщее недовольство было ответом на решение царя Бориса. Люди, почти по скрываясь, говорили, что новый царь смотрит на Болгарию из византийского окна.

Чтобы возвысить царя Бориса в глазах его подданных, Никифор Фока направил в Преслав пышное посольство. Патриций Ныкифор Эротик и настоятель Филофой привезли дружественное послание императора и предложение скрепить союз брачными узами — выдать замуж болгарских царевен за сыновей покойного императора Романа. Невесты царской крови были немедленно отправлены в Константинополь па колесницах, украшенных золотом. По пути бирючи объявляли народу, что ото следуют будущие императрицы, а потому дружба с Византией будет вечной. И о мало кто верил этим заверениям.

Дальнейшие события окончательно развеяли надежды императора на царя Бориса. Болгарские феодалы заперлись со своими дружинами в укрепленных замках. В Македонии сыновья влиятельного кметя Николы — комито-пулы Давид, Моисей, Аарон и Самуил — подняли восста-пис, отделили от царства обширные области п провозгласили самостоятельное Охридское царство, которое сразу заняло враждебную позицию и но отношении к царю Борису, и к Византии. Остальные кмети на мольбы царя о военной помощи отвечали уклончиво, жаловались па трудности в сборе войска, на оскудение казны и на нежелание народа воевать с руссами. «Если раздать оружие черни, то неизвестно, против кого ото оружие повернется...»

Когда кпязь Святослав в августе 969 года возвратился в Болгарию, он нашел многих сторонников. Болгарские дружины присоединялись к русскому войску. Печенеги и венгры снова прислали легкую конницу. Комитопулы Охридского царства заявили о своем желапии воевать против Никифора Фоки совместно с князем Святославом.

ПОЧТИ не встречая сопротивления, князь Святослав двигался к Преславу. Византийские советники царя Бориса бежали под покровом ночной темноты, бросив на произвол судьбы растерянного, упавшего духом царя. В том же прямоугольном парадном зале с двумя рядами колонн из темно-зеленого мрамора царь Борис склонил1 голову перед Святославом и принял на себя обязанности вассала. Царь Борис сохранил царские регалии, казну я придворных. Для охраны царя в Преславе был оставлен воевода Сфетткел с отрядом русских и болгарских воинов.

Последняя карта Никифора Фоки оказалась битой. Император остался лицом к лицу с князем Святославом, за спиной которого была дружественная Болгария.

Неудачи подломили престарелого императора. Ники-фор Фока бездумно бродил по пустым чалам дворца Ву-колеон — обрюзгший, рыхлый, с нечесаной седой бородой и воспаленными от бессонницы глазами. Только однажды оп рискнул, как бывало прежде, пройти пешком но улицам столицы. Однако на хлебном рынке его окружила толпа черни. На Дикифора Фоку обрушились проклятия и грубая брань, полетели камни и комья грязи. С большим трудом телохранители защитили императора и, накрыв с головой простым солдатским плащом, увели во дворец. Это был позор, это было почти падение, и ничего удивительного не было в том, что на следующее утро красавица Феофаыо вызвала из Малой Азии полководца Иоанна Цимисхия. Император не возражал. Иоанн Цимисхий уже доказал однажды преданность, предупредив о злоумышлении евнуха Скриги. Пусть еще раз послужит императору...

Триумф по случаю взятия византийскими войсками крепости Антиохия был последней радостью императора Никифора Фоки. Дни ого были сочтены. Феофано уже решила вверить свою судьбу полководцу Иоанну Цимис-хию,' как шесть лет назад она вверила ее самому Пики-фору. В личные покои императрицы поодиночке пробрались верные воины Цимисхия, и Феофапо спрятала их в запертой комнате. К дворцовому перевороту уже было почти все готово, когда в десятый день декабря некий клирик, пожелавший остаться неизвестным, подкинул Ни-кифору Фоке письмо, которое раскрывало заговор: «Государь! Да будет известно, что тебе готовится ужасная смерть. Бот истина: прикажи осмотреть покои императрицы, и там найдут вооруженных людей!» Император тут же послал своего паракимомена со стражей в покои Феофано, но тот случайно или намеренно прошел мимо потайной комнаты, где прятались воины Цимисхия. А Феофано, прикинувшись незаслуженно оскорбленной, потребовала у императора ночной аудиенции: «Я хочу говорить с тобой наедине. Отошли людей, и пусть двери спальной будут отворены. Ты узнаешь нечто очень важное!» Феофано была так прекрасна, ее глаза смотрели так правдиво и грустно, что император Никифор Фока согласился, забыв о своих опасениях: «Я отошлю людей и буду ждать тебя!» — пообещал он.

Ночь с десятого на одиннадцатое декабря 969 года была ненастной и зловещей. Северный ветер свистел между колоннами. Мокрыми хлопьями падал снег. Прятавшиеся в покоях Феофано воины осторожно вышли па скользкую кровлю дворца, никем не замеченные, пробрались туда, где стена отвесно опускалась к морю. В пятом часу ночи к подножию стены подплыла ладья, причалила возле каменного льва — символа могущества. Раздался тихий протяжный свист. Воины спустили на веревке большой плетеный короб. Леон Валант, Анципофеодор и другие друзья Цимисхия были поочередно подняты на кровлю дворца; последним в короб залез сам Цимисхий. Лодка тихо отплыла и скрылась в темноте. Провожая ее глазами, Цимисхий подумал, что обратного пути у него пет.

>-то должен умереть сегодня:  он сам или Никифор

Заговорщики, сжимая мокрыми пальцами рукоятки мечей, пошли по темным переходам дворца. Немногочисленные стражпики спали глубоким сном. Милостивый дар императрицы Феофапо — чаши с подогретым видом, которое она послала стражникам под предлогом непогоды и холода, — оказался сонным зельем.

Двери в спальню императора, как предупреждала Феофапо, оказались незапертыми. Заговорщики с облаженными мечами кинулись к императорскому ложу, сорвали пурпурный полог. Ложе было пустым. В отчаянии Леон Валаит прошептал: «Я сам брошусь в море, чтобы не попасть в руки палачей!» Иоанн Цимисхий растерянно развел руками. Все погибло. Почему он доверился Феофано? Почему он решил, что коварство Феофано не может обратиться против пего самого?

Скрипнула неприметная боковая дверца. Человек в длинном белом одеянии служителя гименея поманил Иоанна Цимисхия пальцем...

Император Никифор Фока спал в полукруглой ыише, скрытой от чужих глаз портьерой и;} тяжелой ткани. Он лежал прямо па полу, подстелив барсовую шкуру. Иоанн Цимисхий вспомнил, что Никифор Фока всегда спал в шатре на барсовой шкуре, презирая размягчающую рос-кошь ложа, — ив его сердце шевельнулось что-то похожее на жалость. Но перерешать уже поздно. Кто-то из них двоих должен умереть сегодня...

Цимисхий кивнул Леону Валапту. Зловеще блеснул в дрожащем свете факела длинный прямой меч. Лицо императора окрасилось кровью, но он был еще жив и бился в руках схвативших его воинов. Иоанн Цимисхий бессиль-но присел на край императорского ложа. Воины наносили Никифору Фоке удары рукоятками мечей, пинали ногами, рвали бороду, пока чей-то милосердный акуфий — топкий, слегка изогнутый кинжал — ие прекратил его мутешгй.

Так на пятьдесят седьмом году жизни принял смерть Никифор Фока, процарствовав всего шесть лет и четыре месяца. Его пощадили мечи врагов в бесчисленных битвах, но перед женским коварством и предательством друзой он оказался беззащитным. Недаром шептались люди в Копстантинополе, что пустынные покои дворца Вуколе-он опаснее аравийских пустынь...

Утро застало Иоанна Цнмисхия в Золотой палате. Он екдол на троне в пурпурной мантии и красных сандалиях, но он еще не стал императором. Полтора десятка верных друзей — вот и все, что у него было здесь, под рукой, потому что караулы у дворцовых ворот держали неподкупные наемники из варваров, боготворившие императора, своего единственного покровителя в чужой стране. В железную решетку, загораживавшую вход в Золотую палату, ломились опомнившиеся телохранители Никифо-ра Фоки, которые полагали, что император не убит, а просто захвачен злоумышленниками. По коридорам ш галереям дворца метались обезумевшие люди. Слухи один другого страшнее расползались по дворцу. Говорили, что недоброе случилось и с императрицей Феофапо, что невольники будто бы отняли у стражи оружие и ходят по императорским покоям, убивая людей...

Железная решетка гнулась, поддаваясь неистовым усилиям телохранителей. Еще немного, и они ворвутся в Золотую палату. Иоанн Цимисхий приказал показать

людям голову императора...

Анципофеодор поднял за бороду голову Иикифора и швырнул ее к решетке, к ногам телохранителей. Незадачливые стражи императора оцепенели, выпустили из рук бесполезные мечи.

—        Да здравствует император  Иоанн Цимисхий!  — громко прокричал Анципофеодор.

—        Да здравствует император Иоанн Цимисхий!   — послушно повторили телохранители,   опускаясь  на   колени...

В сущности, не произошло ничего неожиданного и удивительного для обитателей Вуколеопа. Опустился занавес еще одного царствования, на сцене появился повый актер, тоже полководец, как убитый император.

Императоры приходят и уходят, но империя вечна!

Из всех возможных претендентов на высшую власть судьба подарила Византии лучшего правителя, если принять во внимание, что в скором времени предстояло защищать Константинополь с мечом в руках. Война стучалась в ворота столицы. Ратное искусство и решительность Иоанна Цимисхия были известны всем.

Современник так описывал нового императора: «Лицо белое и красивое, волосы на голове русые и иа лбу редкие; глаза у него были острые, голубые, нос тонкий, надлежащей величины, борода рыжая; ростом он был мал, за что и получил прозвище Цимисхия, то есть «Маленького», но имел широкую грудь и спину; сила у него была исполинская, в руках чрезвычайная гибкость и крепость. Сия геройская, неустрашимая и непоколебимая сила в малом его тело производила удивительную храбрость. Он не боялся нападать один на целую неприятельскую фалангу н, побивши множество воинов, невредимым отступал к своему войску. В прыганий, игре мячом, в метании коций ои превосходил всех людей того времени. Говорили, что он, поставив рядом четырех коней, прыгал как птица и садился на самого последнего. Он так метко стрелял в цель из лука, что мог попадать стрелой в отверстие кольца...»

Византийское войско получило в лице императора Иоанна Цимисхия достойного предводителя,- а князь Святослав — опаснейшего врага.

Император Цимисхий, которого знали как дерзкого и решительного полководца, повел себя как осторожный и предусмотрительный правитель. К этому его вынуждали неблагоприятные для империи обстоятельства. Византию три года пожирал голод. Арабы снова напали на сирийскую Антиохшо. Еще одна война — на западе — казалась непосильным бременем. Киязь Святослав, только что взявший штурмом Филипнополь ', был по-настоящему опасен, и император Цимисхий попытался купить мир, пусть даже дорогой ценой. Византийское посольство отправилось к князю руссов, чтобы подарками и обещаниями будущего союза склонить к возвращению в свои варварские области. Но послы напрасно швыряли золото к ногам усатого варвара и напрасно грозили, что император сам пойдет на него войной с огромным войском. Ответ князя Святослава был гордым и презрительным: «Не лижу никакой необходимости для императора совершать столь трудное путешествие. Мы сами скоро поставим шатры пред царьградскими воротами, храбро его встретим и покажем, что мы не бедные ремесленники, живущие одними трудами, но храбрые воины, побеждающие врагов оружием!»

Все слова были сказаны. Империя вступала в большую войну. Иоанн Цимисхий выбрал из всего войска храбрейших молодых воинов, одел в блестящую броню и повелел впредь именовать их «бессмертными». С полком «бессмертных» император собирался лично выступить против князя Святослава. Прославленному полководцу магистру Варду Склиру и не менее прославленному по--бедителю арабов патрицию Петру было приказано отправиться с полками в области, пограничные с Болгарией, и зимовать там. Через границу пошли опытные лазутчики, > одетые в скифское платье и знающие язык руссов.

Но перевалы Гимейских гор лежали под снегом, необычайно обильно выпавшим в ту зиму. Война, так и не вспыхнув, вынуждена была ждать следующей весны.

И она пришла, громовая весна 970 года...

Магистра Варду Склира не покидало ощущение, что на него непрерывно давит, обрекая на неудачу все усилия по обороне болгарской границы, чья-то чужая, непреодолимая воля.

Следуя предостережениям императора, магистр Варда Склир вовремя занял пехотой горные проходы через Гимеи. Узкие дороги перекрыли кольеборцы и щитоносные ратники, а за их спиной расположились пращники .# стрелки из лука. Ловкие сильные юноши из стратяотскнх семей поднялись на отвесные склоны и привязались ремнями к кустам и корням деревьев, чтобы сверху посылать стрелы в варварских вождей. Не забыта была и стража на боковых тропах, чтобы варвары не могли обойти заг-ставы.

Но все предосторожности оказались напрасными. Болгарские проводники вели руссов по горным тропам, о которых не подозревали даже местные пастухи, и руссы неизменно оказывались позади византийских сторожевых застав. Пехотинцы Варды Склира, окруженные врагами я горными теснинами, бросали на землю оружие или ног гибали в безнадежных схватках. Они не имели даже, возможности отправить к полководцу гонцов, и потоки русской и болгарской пехоты, дружинной конницы, венгерских и печенежских всадников сразу во многих местах неожиданно ворвались во Фракию.

Крестьяне не успели собраться в крепости со своим имуществом и скотом, как предписывалось правилам а: войны, и сделались легкой добычей варваров. Здесь, в коренных византийских владениях, князь Святослав не удерживал своих воинов от грабежей, как было во время болгарского похода. Дымы пожаров поднялись наполовину неба. Толпы пленных в окружении печенежских всадников потянулись к Гимейским горам. Вина за разорение Фракии лежала на магистре Варде Склире. Но что он мог сделать, если испытанное средство обороны — заставы в горных теснинах — погибло без пользы?

Бесполезным оказался и другой испытанный прием — нападения тяжелой катафракториои конницы из засад иа походные колонны врага. Обычно варвары не выдерживали неожиданных ударов, поспешно отступали, чтобы собраться в большие скопища. Продвижение их замедлялось, а потери подрывали боевой дух. Однако князь Сня-тослав оказался предусмотрительным. Далеко в стороны от тяжелой конницы и пехоты, двигавшихся по большим дорогам, он разослал быстрых венгерских и печенежских всадников. Венгры и печенеги, стремительно перемещаясь на своих короткохвостых лошадках, осматривали рощи, иерелесют, сады, овраги, селении, даже заросшие кустами кладбища. От них невозможно было спрятаться. Обнаружив засаду, венгры и печенеги посылали гонцов к. воеводам, а сами, как рой жалящих стрелами ос, кружились

вокруг катафрактов. Их нельзя было отогнать, ибо они отъезжали- м снова возвращались; нельзя было их и убить, потому что быстрота коней спасала от погони. Как гончие зверя, обкладывали они тяжелую конницу ката-фрактов, пока не подходили копиые дружшш князя Святослава ИЛИ вооруженная ДЛИННЫМИ КОПЬЯМИ пехота

А тем временем остальные полки князя Святослава в полной безопасности продолжали свое неумолимое движение но большим дорогам...

Потеряв несколько засадных отрядов, магистр Склир вынужден был отозвать катафрактов к главному войску. Предварительная стадия воины, имевшая цель ослабить неприятеля до решительного сражении, была проиграла Бардой Склиром начисто, и он сознавал это. Князь руссов оказался предусмотрительнее, чем опытный византийский полководец, покоритель многих земель Востока. Наверное, правду говорили люди херсонского стратнга, следившие за победами князя руссов в хазарском походе, что он всегда жаждет решительного сражения, не отвлекаясь на осады крепостей. Если ото так, то князь руссов достиг желаемого. Барда Склир вынужден принять сражение. Или, открыв варварам дорогу на Константинополь, добровольно отдать себя в руки далачей...

Подобного еще не бывало. К подобному не привыкли ни сам магистр Склир, ни патриций Петр, ни другие византийские военачальники: воевать, подчиняясь чужой вол-е!

Последним сигналом тревога было взятие руссами и болгарами Адрианополя, города, откуда виззптийцы сами привыкли начинать походы, чтобы мотом перенести войну на чужие земли.

К Барде Склиру, стоявшему лагерем под стонами крепости Аркадионоль, прискакал Иоанн Алакас, предводитель передового отряда, л сообщил, что скифы совсем близко. Д вен ад пятитысячное отборное войско Варды Склира поспешно втянулось за крепостные стоны. А вскоре в клубах ныли к крепости подошла венгерская и печенежская конпицы. Всадники в черных развевающихся одеждах рассыпались по брошенному византийцами лаи герю.

Потом подошли пешие полки руссов и болгар, расположились станом па дальнем краю равнины, примыкавшей к крепости; с двух сторон равнину окаймляли густые заросли.

Барда Склир считал, что лучшего места для битвы трудно пожелать. В заросляхг на флангах войска шшзя Святослава, можно заранее поставить две сильные засады-. Затем ударить частью войска в чело руссов, перебить их сколько удастся, притворным отступлением заманить остальных между засадами и разгромить. Магистру Скли-ру псе казалось простым и ясным. Вот оно, поле победы!

Но Склир промедлил еще несколько дней: неудачное начало войны побуждало к осторожности. Иногда мудрое терпение полководца оказывалось способным ослабить врага до битвы. Склир надеялся, что среди разноплеменных варваров, приведенных князем Святославом, начнутся внутренние раздоры. Разве можно продолжительное время удерживать в полном повиновении столь различных друг.от друга руссов, болгар, венгров и печенегов? Такое по силам лишь опытным императорским чиновникам!

Надеялся магистр и па то, что часть войска князя Святослава, тяготясь бесполезным стоянием под стенами Аркадиополя, разойдется по окрестностям для грабежей и захвата пленников. Варваров станет меньше, и их легче будет разгромить в сражении...

Расчеты Варды Склира как будто оправдывались. Стража ежедневно уведомляла, что большие отряды конницы покидают стан князя Святослава. Возле крепостных: стен стало меньше караульных варваров, и они вели себя беспечно. Ночью . два сотника катафрактов пробрались в заросли, к местам будущих засад, и благополучно возвратились в крепость.

Варда Склир решил: «Пора!..»

Перед рассветом два полка тяжелой конницы вышли из ворот Аркадиополя и тихо втянулись в заросли. Варда Склир с крепостной стены напряженно вглядывался во мглу, прислушивался, не поднимется ли шум в стане рус-сав, пе раздадутся ли тревожные крики и лязг оружия, -во было тихо. Руссы не заметили выдвижения засадных нол ков.

Если бы мог знать магистр Склир, что в этот самый час в шатре бодрствующего князя Святослава собрались воеводы и князь, удовлетворенно потирая руки, говорит:

— Змея выползла из норы. Греки по обычаю своему поставили засады. Не следует до поры мешать им, иначе они опять спрячутся за стенами. Пусть будет тихо, со-. всем тихо...

Князь Святослав торжествовал. Сбывалось то, к чему он стремился с самого начала, убедившись в опытности к

осторожности византийского полководца — решительное сражение. Ведь главное на войне — но захват обширных областей и взятие крепостей, а разгром неприятельского войска. Пока цело войско неприятеля, война не выиграна, но если разгромлено войско, то крепости сами упадут в руки победителя, как перезревшие плоды с дерева. Нелегко было вынудить хитрого грека Склира покинуть свое каменное убежище. Ради этого стоило пренебречь даже опасностью ударов засадных полков. Греки должны глубоко увязнуть в сражении, иначе опи опять отступят и придется делать самое кровопролитное дело на войне — штурмовать каменные стены, обороняемые многочисленным гарнизоном...

Два полководца расставили свои фигуры па шахматной доске сражения, и у каждого были свои надежды, и каждому казалось, что он отчетливо видит фигуры про-' тивника.

Но каждым из них в чем-то ошибался...

Князь Святослав, спокойно поглядывая с возвышеп-ности, как из ворот Аркадиополя потоком выливается закованная в блестящую броню конница, думал о разгаданной хитрости греков. Удары засадных полков магистра Склира не будут для него неожиданными, против лих оставлены сильные заслоны.

Но Святослав не подозревал, что в засадные полки магистр выделил добрую половину отборного войска, а потому их нападение окажется много опаснее, чем ожидалось.

Столь же спокойно с крепостной стены смотрел магистр Склир. Князь руссов поставил впереди конницу: в середине — дружинников, одетых в доспехи светлого железа, по краям — толпы легкоконпых венгров и печенегов, которых легко увлечь притворным отступлением под удары засадных полков, а потом, сдавив с обеих сторон, опрокинуть на тяжелую конницу князя Святослава. Русской и болгарской пехоты пока не было видно, и Вар-да Склир подумал, что князь оставил пехоту для охраны лагеря. Это непоправимая ошибка! Конница руссов будет разгромлена быстрее, чем пехота подойдет из лагеря!

Но магистр не знал, что русские и болгарские пехотинцы встали глубокой фалангой сразу' за дружинной конницей и потому расчленить войско князя Святослава не удастся...

Сражение началось яростными атаками тяжеловооруженных всадников патриция Алакаса против печенегов, которые стояли на правом фланге войска князя Святослава. Навстречу катафрактам полетело множество стрел,

по закованные в броню всадники и кони быля неуязви

мы. Печенеги начали заворачивать коней, спасаясь от

длинных копий катафрактов. Однако печенежские ВОЖДИ

заметили, что греков мало, и прекратили отступление.

Толпы печенегов начали окружать катафрактов Алакаса,

и те медленно попятились, не нарушая строя и не позво

ляя печенегам приблизиться для сабельной рубки: бес

нующихся печенегов встречали острия копий. Так, мед

ленно отступая, Алакас уводил печенегов к зарослям, за

которыми укрылся засадный полк.

Удар засадного полка был неожиданным и страшным. Сначала из зарослей показался сплошной ряд длинных нацеленных копий, затем, ломая ветки, вынеслись всадники. Печенеги обратились в бегство. Часть печенежских всадников кинулась назад, подальше от сечи, а остальные, подгоняемые копьями катафрактов, а беспорядке покатились к русской дружинной коннице, угрожая захлестнуть ее своей массой и нарушить боевой строй.

Варда Склир возбужденно потирал ладони. Наступал решающий момент сражения. Правое крыло Святослава разгромлено, нужно обрушиться па центр, где стоит русн екая конница...

Но магистр не успел отдать приказ. Тяжелая конница руссов сама двинулась вперед, а слева, обгоняя ее, понеслись на византийцев легкокоиные венгры.

Нападение венгров было яростным, но не очень опасным. Железные ряды катафракторной конницы только слегка подались назад и тут же, получив подкрепление, вернули потерянное пространство. Однако отважные венгры сделали свое дело. Русские дружинники пропустили сквозь свои ряды бегущих печенегов и снова сомкнули строй.

Началась смертельная рубка закованных в бропю всадников, одинаково сильных и умелых. Скрежетала сталь, рычали сцепившиеся вплотную воины, ржали кони, сталкиваясь закованными в железо грудями.

Варда Склир приподнялся на стременах.

Тесня украшенные перьями шлемы катафрактов, на него надвигались островерхие русские шлемы. Прямые мечи руссов поднимались и опускались мерно и тяжело, КУ.К цепы на молотьбе, только не спелые зерна они роняли на землю, а головы катафрактов...

Во главе отряда отборных всадников магистр кинулся в сечу, разрезая, подобно железному клину, толпу сражавшихся. Ему преградил дорогу огромный скиф, взмахнул мечом. Но лезвие меча только скользнуло по шлему Варды Склира, а ехавший рядом патриций Константин, брат магистра, успел поразить скифа. Телохранители подхватили магистра и силой увели его в безопасное место...

А сеча продолжалась, и военное счастье попеременно склонялось то ла одну, то на другую сторону, в зависимости от того, руссы или греки получали подкрепления. Недоспела русская м болгарская пехота, и Варде Скдиру тоже пришлось ввести в дело пехотные полки.

Варда Склир вдруг с ужасом понял, что вопреки его намерениям в сражение втянулось почти все византийское войско, что, если не переломить хода битвы, он скоро останется полководцем без армии. Византийцам приходилось платить жизнью за жи.чиь, а но одной жизнью катафракта за десятки жизней одетых в шкуры варваров, как бывало раньше, и это было страшно. В-арда Склир запоздало подумал, что, может быть, именно к такому исходу стремился кпязь руссов: истребить в кровопролитном полевом сражении византийское войско, чтобы потом идти к беззащитному Константинополю...

Но еще но все потеряно. Магистр приказал трубить в стучать в бубны. Еще один засадный полк выехал из зарослей и обрушился на левый фланг руссов. Весы победы качнулись в пользу Варды Склира, русские дружинники начали медленно отходить.

Но боевой порыв засадниго полка уже иссякал. Вместо ошеломленных неожиданностью, утомленных битвой русских всадников он натолкнулся на глубокую фалангу русской и болгарской пехоты. Погибали катафракты в бесплодных атаках, а русы и болгары стояли, прикрываясь своими большими щитами, и в их рядах не видно было брешей.

«Напрасно! Все напрасно!» — л отчаянии шептал Варда Склир, в очередной раз бросая вперед катафрактов. Обреченно и устало накатывались валы катафракторвай конницы на строй руссов и отливались, обратно, оставляя па пыльной вытоптанной траве всадников и коней, А позади фаланги, в безопасности, перестраивалась и приводила себя в порядок тяжелая русская конница, и возвратившиеся после бегства печенеги накапливались па флангах.

Сражение было ироиграио. Это стало ясно Варде Склиру, когда предводители катафрактов сообщила о потерях. Нужно отступать, чтобы спасти уцелевших воинов... Чтобы неудачная битва но превратилась в непоправимую трагедию...

Искусными маневрами Варда Склир вывел войско из-под ударов, еще раз доказав свое полководческое дарование. Об этом отступлении, почти безнадежном, будут с восхищением писать историки и знатоки воепиого дели. Но радость магистра была непродолжительной. Трагедии все-таки произошла. В Аркадиополь вернулась с поля битвы лишь малая часть воинов. Константинополь попросту некому было защищать!

В то лето многие заботы колебали душу императора Иоанна Цимисхия. Как бы остановившись на распутье, он не знал, но какой идти дороге, боясь уклониться от истинного пути.

С запада приближались страшные своей многочисленностью и варварской отчаянной храбростью полчища князя руссов Святослава. Вопреки ожиданиям Святославу удалось но только собрать, но и удержать под своими знаменами разноязыкие варварские народы. В его полках стояли плечом к плечу руссы и болгары, в табунах мирно соседствовали русские, печенежские и венгерские кони, а юрты кочевников полукругом огибали воииские шатры дружинников. Произошло самое ужасное из всего, что могло произойти: объединение варваров против империи!

Кто же он такой, князь руссов Святослав, если невозможное сделал возможным и существующим? Какие злые варварские боги подняли его иа вершину полководческого искусства?

Магистр Варда Склир, па которого возлагалось столько надежд, позволил обескровить свое войско в сражении под Аркадиополем и теперь сидит, как суслик, в каменной поре. Остальные полки увязли в сражениях с арабами в Малой Азии. Смятение и растерянность царили в столице. По рукам ходили списки зловещих стихотворений поэта Иоанна Кириота, сына достопочтеивюго патриция Феодора и ученика известных ученых математика Пикифора и юриста Декаполита.

Народы Скифии поднялись на войну, полчищами перешли в Македонию, разгромили магистра Иоанна Куркуаса, предводителя войск македонской фс-мы, и разорили всю страну.

И снова, как часто бывало во время военных неудач империи, полководцы уступили место дипломатам. К князю Святославу направилось императорское посольство. Иоанн Цимисхий провожал послов с надеждой и страхом. Речь шла о его собственной судьбе. Тяжести еще одной неудачи его царствованию не выдержать...

Вопреки ожиданиям переговоры с князем Святославом- оказались непродолжительными и нетрудными. Видимо, князь руссов не покушался на Константинополь и не думал о завоевании империи. Он потребовал дань и возмещение всех военных расходов, причем золото пришлось пообещать пе только на живых, но и на убитых воинов. «Возьмет за убитого род его!» — сурово объявил князь, и послы беспрекословно согласились. Но другое требование князя, высказанное с обычной для него краткостью и твердостью^— «До Болгарии вам дела пет!» — смутило послов. От империи отпадали многолюдные и богатые земли, которые византийцы привыкли считать своими владениями. Однако, памятуя о желании императора добиться перемирии любой ценой, послы согласились и на это требование князя Святослава.

Осенью 970 года руссы, болгары, венгры и печенеги покинули Фракию и Македонию. Теснины Гимейских гор ПОГЛОТИЛИ их без остатка, и только пепелища селений, развалины крепостей и белые кости на заброшенных полях немо свидетельствовали о недавнем нашествии. Империя обрела мир. Обрела мир, чтобы... готовить новую войну!

Медленно дотлевали на окраинах империи угли мятежа. Захваченный в плен Лев Фока был ослеплен и сослан. Потерпев несколько поражений, покинутый большинством своих сторонников, сдался Варда Фока. Магистру Склиру, извещавшему об :STOM радостном событии, император Иоанн Цимисхий приказал: «Постричь Варду Фоку в монахи и отправить па остров Хиос вместе с женою и детьми, а самому тебе со всеми войсками переправиться в Европу и там зимовать, ибо при наступлении весны я отправляюсь в поход против скифов, будучи не в силах сносить их обиды...»

Слова эти, относившиеся к осени 970 года, то есть ко времени, когда был заключен мирный договор с князем Святославом, были фактически объявлением о новой вой-

169

И всякий тот народ, который даже вида

Страшился нашего — столицу грабит ныне!..

Позор! Позор!..

Правда, как истинный верноподданный империи, поэт Иоанн Кириот в другом стихотворении предрекал жалкую участь возгордившимся болгарам, намекая на временность успехов варваров:

Иная ждет одежда вас: колодка

На ноги и ярмо на согнутую гаею, И бич со всех сторон покроет вас рубцами!.. Но самые добрые пожелания не сбываются сами по себе. Чтобы отбросить варваров обратно в их неблагоустроенные земли и вернуть империи мир, необходимо войско из многих тысяч, катафрактов. На этом сосредоточились все мысли и труды императора Иоанна Ци-мисхия.

- Неожиданно тень злодейски убитого Никифора Ф<жи снова поднялась над Византией, омрачая солнце нового царствования. Племянник убитого императора — полководец Барда Фока — поднял опасный мятеж в Малой Азии, а Лев Фока бежал из ссылки и принялся подбивать на восстание стратиотов Фракии, обещая им титулы, чины и земельные владения. У мятежников оказались сторонники даже в столице. Люди шептались, что хоть про-шльтй император пе очень заботился о народе, но таких бедствий при нем не было, и, может быть, он не допустил бы варваров до порога Константинополя.

Восстань теперь же, император,

И собери войска, фаланги и полки!

На нас устремлено вторжение руссов!.. Наскоро собранные в столице полки пришлось вместо Фракии послать в Малую Азию, на мятежника Варду Фоку. Туда же поспешил по повелению императора магистр Барда Сшгар, чтобы военной силой или обещаниями почестей, раздачей золотых солидов и уверениями в совершенном прощении смирить мятежников. Барда Склир повез с собой грамоты с императорскими печатями для тех, кто, отвергнув главного мятежника Фоку, склонит голову перед законным властителем. Но усмирение мятежников затянулось на недели и месяцы.

Так говорил император Иоанн Цимисхий и верил, что так и будет. Вскоре оп вышел из Константинополя с Двумя тысячами «бессмертных». В Адрианополе имио-ратора ожидало полностью снаряженное, готовое к но-ходу войско: пятнадцать тысяч пехотинцев в доспехах я тринадцать тысяч всадников-катафрактов. Паракимомея Василий спешно стягивал к Адрианополю остальные войска, осадные орудия и обозы.

Все благоприятствовало успеху похода. Лазутчики, возвратившиеся с Гимеев, принесли обнадеживавшие вести: горные проходы пе были заняты русскими и болгар-кими сторожевыми заставами. Приехавшие из Болгарии купцы единодушно подтверждали, что князь Святослав не ожидает войны, что его воины по-прежнему стоят гарнизонами в разных городах. Император Цимисхий подумал, что руссы совершают непоправимую ошибку, за которую па войне расплачиваются поражением. Разве можно рассредоточивать войско? Истишмлй полководец побеждает до начала войны. Сражение лишь подведение итогов предыдущих усилий, предпринятых втайне от неприятеля. Пришло время наказать князя Святослава ;т пренебрежение правилами цойны...

В блестящих доспехах, на белом коне, с длинным боевым копьем, император Иоапп Цимисхий первым выехал из ворот Адрианополя. Почти тридцатитысячное отборное войско густыми- колоннами пошло к Гимейским горам, чтобы, преодолев горные теснины, обрушиться на великий Прослав, столицу Болгарии. Следом неспешно двинулись вспомогательные полки, обозы и осадные орудия. Великий поход начался.

Стремительный бросок через Гимейские горы подтвердил громкую славу полководца Цимисхия. Преодолев перевалы, ущелья.и бешеные горные потоки, византийское войско благополучно достигло северного склона Гимей-ских гор. Иоапп Цимисхий разбил лагерь на каменной гряде, укрепленной самой природой, — с двух сторон ее омывала река. Внизу, на равнине, тускло мигали огни Преслава, не подозревавшего об опасности и, конечно, беззащитного...

Но сами византийцы не видели в вероломстве императора Цимисхия ничего особенного и тем более предосудительного. Вероломство и изощренная ложь уже давно были возведены империей в ранг государственной политики. Обман противника почитался за доблесть, которой гордились и которую ставили в пример потомкам. Широкие военные приготовлепия императора были встречены с одобрением.

Спешно снаряжался огненосный флот, которого, по рассказам опытных людей, руссы боялись больше всего на свете. Б город Адриана ', освобожденный руссами после заключения мира, перевозились на кораблях запасы хлеба в количестве, значительно превышавшем обычные потребности гарнизона. На равнине у Константинополь»-ских стен с утра до вечера звенело оружие, раздавались повелительные команды военачальников, стройными рядами проносились катафракты, лучники поочередно метали стрелы в красные щиты: обучалось иовое войско. Военные учения шли всю зиму, и сам император часто выезжал к воинам, чтобы они лучше познали искусство двигаться в полном вооружении, мгновенно перестраиваться и поворачивать ряды, пропускать сквозь полка конницу и снова смыкаться непреодолимой фалангой. Многим военным хитростям, изобретенным храбрейшими в битвах мужами, успел обучить император Цимисхстй своих воинов до наступления весны.

События разворачивались неумолимо и стремительно.

На исходе марта 971 года, когда зимняя мрачность сменилась весенней ясностью и отшумели морские штормы, в заливе Босфора проводился смотр огненосного флота. Более трехсот больших кораблей легко и слажешю передвигались в спокойных водах залива, изображая морское сражение. Император Цимисхий, наблюдавший величественное зрелище морского боя с галереи Влахернского дворца, остался доволен.

Князь Святослав допустил распыление сил, поставил гарнизоны в Преславе, Доростоле и других болгарских городах...

На первый взгляд все эти упреки справедливы. Так оно и было в действительности, если верить описанию дунайской войны византийцем Львом Диаконом. Но справедливы эти упреки лишь па первый взгляд.

Бывают непростительные для полководца, порожденные неопытностью или: недомыслием стратегические ошибки. Но бывают вынужденные решения, внешне похожие на ошибки. Пожалуй, в данном случае мы имеем доло именно с вынужденными решениями.

Для того чтобы занять горные проходы постоянными сторожевыми заставами, прикрыть устье Дуная от византийского флота, держать сосредоточенными в стратегически выгодном месте значительные силы и одновременно надежно контролировать огромную территорию, что представлялось невозможным без постоянных гарнизонов в крепостях, — у князя Святослава попросту не хватало войска. Невозможно затклуть ладонью пробоину в днящо ладьи, если в эту пробоину свободно проходит голова быка. Бессмысленно хвататься рукой за древки нескольких копий, больше одного копья воин не может метнуть в неприятеля, и кто осмелится осуждать его за это?..

Нельзя забывать о недавнем мирном договоре с импе

ратором Иоанном Цимисхием, который не мог не породить

у князя Святослава определенной уверенности в безопас

ности. Ведь император не послал, подобно князю Свято

славу, предупреждение о вторжении: «Иду на вы!» Ци-

мисхий вломился в Болгарию неожиданно и подло, как

ночной разбойника мирный спящий дом...

Площадка сторожевой башни была просторной и ровной. Старые каменные пл^ты были отполированы до зеркального блеска. Несколько столетий па древней башне Преслава, столицы Болгарии, .сменялась стража.

Раннее утро 12 апреля 971 года было тихим и прохладным. Над полями и виноградниками медленно, будто нехотя, поднималось солнце. Недалекие горы дышали влажным холодом. Из ущелий клубами неживого белесого дыма выползали на равнину туманы. Будто неведомые немые рати подкрадывались к стенам Преслава.

Почти каждое утро ползли к городу такие туманы с гор. Но всходило солнце, и исчезали зловещие тени, а сами горы вспыхивали многоцветней листвештых лесов, пенящихся потоков, гранитных обрывов.

Но в то утро туман казался особенно густым и мрачным. В его клубах угадывалось постороннее шевеление, неясный гул. Стражи, просовывая головы между каменными зубцами башни, настороженно вглядывались в сизую мглу.

Рассветная тишина неожиданно взорвалась ревом боевых труб, оглушительным медным звоном литавр и кимвалов. Из тумана выходили колонны византийского войска, разворачивались боевым строем на равнине, зеленевшей первыми весенними всходами.

Косые лучи утреннего солнца праздничным блеском отразились в железе доспехов. Гордо развевалось бело-голубое знамя «бессмертных», выдавая присутствие в войске самого императора.

Дружинник затрубил в рог.

Резкий, пронзительный вопль тревоги метался над крышами домов, где забылись мирным спом не подозревавшие об опасности жители Преслава, над пустыми в этот ранний час улицами и торговыми площадями, над каменной громадой царского дворца, местом пребывания царя, воеводы Сфеикела и дружины.

По-разному откликнулись люди на тревожный призыв турьего рога. Воевода Сфенкел снял со стены боевой меч в простых

кожаных ножнах, который он брад с собой, только в больг шие битвы. А то, что битва будет, воевода понял сразу, как услышал сигнал тревоги. Не к лицу руссам отсиживаться в крепости. Сфенкел привык смотреть на войну глазами князя Святослава, а князь всегда говорил, что за крепостными стенами прячется от врагов только слабый духом. Сильный и мужественный сам выходит в поле, навстречу опасности, ибо лишь решительное сражение может принести победу...

Царь Борис с семьей и придворными поспешно поки-пул дворец и укрылся в доме среди садов, который ничем не выделялся из других домов внешнего города. Борис решил ждать, чем закончится сражение, втайне надеясь, что царский титул защитит его от самого худшего...

Патриций Калокир, советник царя Бориса и воеводы Сфетшеда, тихо шепнул доверенному слуге, чтобы тот собрал в ларец драгоценности и держал наготове лучших коней. Калокир помышлял только о бегстве, считая город обреченным. У воеводы Сфенкел а мало воинов, а император Цимисхий, конечно, пришел в Болгарию с огромным войском...

Русские и болгарские дружинники, составлявшие гарнизон Преслава, поспешно вооружались и бежали иа площадь к царскому дворцу. Здесь воевода Сфенкел установил место общего сбора.

Зажиточные горожане зарывали в землю золотые солиды и серебряные слитки, прятали в тайники дорогие товары и утварь. Так поступали даже те, к кому прокрадывались по ночам византийские лазутчики. Обычаи византийцев были хорошо известны: сначала заберут все добро, а потом начнут разбираться, кто был им врагом, а кто — скрытым другом.

Городские ополченцы собирались у амбаров, где в мирное время хранилось их оружие. Царь Борис мог правиться или не нравиться, к воеводе Сфенкелу и его рус-СЕШМ дружинникам можно было относиться дружественно или настороженно, но оборонять свои дома были готовы все. От византийцев жители Преслава по ждали ничего хорошего.

Разобравшись на дворцовой площади по десяткам и сотпям, русские и болгарские дружинники пошли к воротам. Одинаковые кольчуги из светлого железа, остроконечные шлемы, красные щиты делали их неотличимыми друг от друга, как дружину кровных братьев, и невозможно было определить, кто из пах цришел с берегов русской реки Днепра, а кто влился в дружину здесь, в Болгарии. Русские и болгары шли на битву в одном строю.

С той роковой минуты, когда рог дружииника оповестил город об опасности, прошло немного времени. Медлительное византийское войско еще не успело приблизиться к стенам Преслава.

Когда император Цимисхий увидел выходивших из ворот руссов, он был удивлен и озадачен. Согласно всем правилам войны неприятель, оказавшийся в числеппом меньшинстве и к тому же застигнутый врасплох, должен отсиживаться в осаде, пока не подойдут подкрепления. Неужели лазутчики ввели его в заблуждение и в Про-славе оказалась не горстка дружинников, а главное войско князя Святослава?

Замешательство императора продолжалось считанные мгновения, но руссы успели построиться для сражения. Перед византийцами оказался сомкнутый глубокий отрой тяжеловооруженной пехоты. Силу такого строя уже познал под Аркадиополем магистр Варда Склир. Однако руссов па этот раз было не очень много, и Цимисхий успокоился. Имея в руках тридцатитысячноп отборное войско, глупо опасаться полевого сражения. Руссы совершили ошибку, покинув крепость!

Полки пеших стратиотов, выставив вперед длинные копья, двинулись на русский строй. Стратиоты шли уверенно, неторопливо, время от времени останавливаясь, чтобы дать возможность лучникам и пращникам метнуть свои смертоносные снаряды и привести руссов в замешательство. Камни выстукивали по красным русским щитам непрерывную барабанную дробь, стрелы свистели и чиркали по остроконечным шлемам, но "руссы стояли непоколебимо, и в их сомкнутых рядах пе видно было потерь. С таким же успехом можно было швырять в стену горсти сухого гороха...

Византийская пехота не привыкла сражаться вот так, строй на строй. По сигналу трубы стратиоты расступились, пропуская вперед катафрактов. Атаки тяжелой конницы следовали одна за другой, но руссы стояли.

Потом две фаланги пехотинцев, греков и руссов, все-таки сошлись вплотную. Русский строй качнулся назад, изогнулся дугой, но тут же выпрямился, со страшной силой отбросив поредевшие ряды стратиотов.

Снова на равнину, усеянную телами павших, вынеслась катафракторная конница. Руссы стояли. Заканчивался второй час битвы. «Сколько может длиться кровопролитие? — раздраженно думал Цимисхий. — Не для того я преодолевал опасные Гимеи, чтобы положить половину войска в первом жо сражении...» И император двинул вперед ((бессмертных».

Две тысячи отборных всадников, закованных в броню, гордых доверием императора и жаждавших отличиться, неистовым напором смяли левое крыло руссов. Одновременно легкая конница доместика Востока, привычная к стремительным рейдам в тыл неприятеля, отрезала руссам путь отступления.

Император ждал замешательства и беспорядочного бегства, обычного для окруженного войска, когда пехотинцы, преследуемые конницей, обречены на полное уничтожение. Однако руссы не позволили расстроить свои ряды. Воодушевила ли их властная воля полководца, или они сами умели отходить, не нарушая строя, по ожидаемого бегства не получилось. Руссы отступали к городским стенам медленно, время от времени поворачиваясь лицом к преследователям и отбрасывая их короткими сокрушительными ударами. Катафракты скорее провожали руссов как почетная стража, чем преследовали их.

Цепи легковооруженных всадников, пытавшихся отрезать руссов от города, были разорваны мгновенно, как гнилая сеть, в которую случайно забрела сильная морская рыба — дельфин. Руссы втянулись в Преслав и крепко заперли за собой ворота.

На подступивших к степам стратиотов посыпались стрелы и кампи. Дружинники и горожане-ополченцы выкрикивали бранные слова и угрожающе размахивали оружием.

— Варвары всегда хвастливы! — надменно бросил Иоан Цимисхий, скрывая за подчеркнутым презрением к противнику свое разочарование исходом первой схватки. — Пусть орудия паракимомена Василия научат их вежливости!

Всю ночь воевода Сфенкел и другие предводители войска обходили городские степы. Воины были бодры и готовы защищать город.1 Никто из них не воспринял вчерашнее отступление под прикрытие крепостных стен как поражение. Потери оказались тяжелыми, но главпого греки пе достигли: дух русского войска, собравшегося в Преславо, пе был подорван, вместе с болгарами дружинники были готовы обороняться.

Среди знатных людей,' сопровождавших воеводу Сфепкела в ночном обходе, не было патриция Калокира. Осторожный грек бежал из осажденного города, пока шла битва. Когда об его исчезновении сказали Сфенкелу, воевода презрительно скривился. Он и раньше не доверял сладкоречивому советнику. Но думать о нем было сейчас недосуг. Князь Святослав воздаст должное беглецу, когда тот объявится в Доростоле, Значительно больше беспокоило Сфенкела отсутствие некоторых боляр царя Бориса. В болярских руках были хорошо вооруженные отряды, и было неясно, на чьей стороне они выступят. Греки воюют не только оружием, но и вероломством, подкупом, интригами. Что успел наобещать болярам император Цимисхий?..

Паракимомен Василий, предводитель вспомогательного войска, превзошел самого себя в расторопности. Первые лучи восходящего солнца осветили длинные ряды метательных орудий. Василий поднял и резко опустил правую руку. С грохотом и скрипом взметнулись рычаги метательных орудий. Каменные глыбы и горшки с горючей смесью, медленно переворачиваясь на лету, обрушились на Преслав. Опрокидывались и рассыпались каменным щебнем зубцы степы. Потоки липкой горящей жидкости текли по деревянным мосткам, на которых стояли у бойниц русские и болгарские лучники. Сразу во многих местах вспыхнули пожары. Клубы черного дыма закрыли солнце. А камни продолжали падать на степы. Защитники болгарской столицы погибали, не испытав последней горькой радости воина: умирая, насмерть поразить в.рага.

Казалось, все было сметено с гребня стены этим каменным смерчем. Но город не сдавался. Дымящиеся стены извергали из бойниц стрелы и дротики. Немало стратиотов нашли смерть у их подножия, а взобравшихся наверх храбрецов встречали копья и мечи дружинников. Первый приступ был отбит.

О .пять метали кампи и греческий огонь смертоносные орудия паракимомена Василия. Стратиоты и спешенные катафракты добегали до стены, густо и зло карабкались по штурмовым лестницам и снова откатывались, устрашенные потерями. Так продолжалось до темноты. Преслав выстоял.

Ночью Сфенкел собрал предводителей дружины и городского ополчения на совет. Невеселыми были речи собравшихся. От обстрела погибло па стенах больше воинов, чем во вчерашдем. полевом сражении. Еще один такой день, и Преслав некому будет оборонять. Но слабодушных среди соратпиков Сфелкела ле оказалось. Следом за воеводой они повторили, как клятву, напутствие князя Святослава, которое помнил каждый воин: «Да не посрамим земли Русском, но ляжем костьми. Мертвые сраму не имут!»

И вот наступило 14 апреля, иоследний день обороны Преслава. Снова заработали бездушные орудия ларани-иомена Василия. Стратиоты полезли на оголившиеся стены. И таким великим представился самим византийцам подвиг первого воина, поднявшегося на преславскую сте-ву, что исторические сочинения сохранили его имя: Феодосии Месоникт, родом из восточных провинций. Авторы византийских исторических сочинений почему-то умолчали, что схватка была выиграна не доблестью воинов императора Цимисхия, а метательными орудиями.

Через разбитые ворота стратиоты колоннами врывались в улицы Преслава, сметая немногочисленные заслоны руссов и болгар. За пехотой в конном строю спешили катафракты. Воинов не нужно было больше посылать вперед, каждый спешил, ибо давно известно: львиная доля добычи достается тому, кто ворвется в дом первым.

Но сражение за Преслав еще не окончилось. Воевода Сфепксл с уцелевшими дружинниками укрылся в царском дворце, который был обнесен невысокой, но достаточно прочной каменной стенок; во двор дворца вели единственные узкие ворота. Полторы сотни стратиотов ворвались в ворота, но были мгновенно перебиты руссами. Та же участь постигла и катафрактов, осмелшшшхея въехать в ворота в копяом строю. Византийцы растерян-по толпились на площади, залитой щедрым гоишым солнцем, а в полумрака воротного проема угрожающе шевелились длинные комья руссов.

Подъехал со своими «бессмертными» император Ци-мисхий. Опытный полководец, он мгновенно оцепил губительность боя в тесных лабиринтах дворца и приказал выкурить руссов огпем. Б окна дворца полетели пылающие факелы, сосуды с греческим огнем, комки смрадно дымившегося войлока. Вскоре пламя охватило дворцовые постройки. Стратиоты выровняли ряды и подняли копья, чтобы во всеоружии встретить спасающихся от огня руссов. Приближался последний акт иреславской трагедии.

Говорят, что иные поражения превосходят славой победы. Бой на дворцовой площади Прислана подтверждает истинность этих слов. Даже враги отдали должное мужеству руссов и болгар, их стойкости и презрению к смерти.

«Руссы вышли иа дворца и приготовились к сражению, — с почтительным удивлением повествовал византийский историк. — Император послал против них Барду Склира с отборными воинами, которые окружили руссов. Руссы дрались храбро и ни один из них не просил пощады и не подавался назад. Однако греки одержали победу и всех перекололи. В этой битве весьма много погиоло и болгар, которые находились в рядах руссов и сражались с греками, как с виновниками нашествия па их страну...»

Византийский историк допустил неточность; не все руссы погибли на дворцовой площади Прослава. Воевода Сфепкел с горсткой дружинников прорвался и ушел из города. Византийцы преследовали его, но пе сумели па-сшгиуть. Сады и виноградники, которыми изобиловали окрестности болгарской столицы, укрыли беглецов от погони. Ночью Сфенкел выбрался на доростольскую дорогу, еще не перекрытую византийскими заставами.

Облицованные мрамором стены были нарядны и холодны. Многоцветный мозаичный поя дышал леденящей стужей. Ветер с Дуная, проникая сквозь широкие, забранные причудливыми бронзовыми решетками окна, обдавал промозглой сыростью. С трудом верилось, что в этот самый час над Доростолом висит ослепительное южное солнце, что вокруг дворца цветут сады и горожане ходят в легких одеяниях. Сумраком, сыростью, зловещими тенями, тревожными шорохами, несмываемыми следами чужой иеиопятной жизпи были переполнены покои древнего доростольского дворца, временного жилища князя Святослава.

Пересчитывая шагами . скользкие, каменные плиты, киязь с грустью и сожалением вспоминал о теплом ласковом дереве киевских теремов. Камень будто клетка — давит, леденит, навевает недобрые мысли. Видно, права в чем-то была княгиня Ольга, предостерегая от расставания с отчиной. Душа человека требует .домашнего тепла...

А может, мрачные мысли пришли от педобрых известий?

Радоваться действительно было нечему. Начало войны с императором Цимисхием проиграно, и Святослав отдавал себе в этом отчет

Вчера в этом мрачном и холодном зале перед Святославом сидел патриций Калокир, будто бы чудом вырвавшийся из осажденного Преелава. Святослав никак не мог уразуметь спокойствия и высокомерной уверенности грека. Позорное бегство из осажденного города тот представлял если не как подвиг, то уж, во всяком случае, как великую услугу князю руссов!

Правда, известия, принесенные Калокиром, заслуживали внимания. Патриций просидел два дня в тайном убежище неподалеку от Преслава, и верные люди успехи рассказать ему обо всем, что делалось в это время в захваченном греками городе.

Император Иоанн Цимисхий старается предстать перед болгарами избавителем. Он разрешил болгарским пленным уйти кто куда пожелает и объявил, что вступил в их страну не для порабощения Болгарии, но лишь для войны с руссами, против которых единственно будет сражаться. Плененному царю Борису император оставил регалии и царское одеяние, почтительно называл его на людях царем. Благодарный Борис по подсказке императора разослал грамоты своим подданным, чтобы они больше не помогали князю Святославу. Растерянные боляре мечутся, не зная, к кому примкнуть. Они еще не повернули оружия против бывших союзников, ио и помощи от них ожидать нельзя. Опытный Калокир правильно подметил эти тревожные изменения...

. Князь Святослав мог бы добавить, что не только бо-лярские дружины покинули его. При первых же известиях о вторжении в Болгарию большого византийского войска ушли за Дунай печенеги и венгры. Святослав остался один на один с Цимисхием. Однако, даже зная много больше, чем патриций, кпязь Святослав не считал, подобно ему, войну проигранной. Кроме начала, война имеет еще и конец. Именно конец войны венчает лаврами победителя!

Поэтому Святослав равнодушно слушал советы патриция Калокира: временно отступить, заключить союз с германским императором Оттоном, который постоянно враждебен Византии, снова нанять печенегов и, дождавшись из Руси нового войска, вернуться в Болгарию. Калокиру легко советовать. Главная забота патриция — о собственной безопасности. Пусть спасается, Святослав его не будет удерживать. Бесполезен теперь Калокир. Пришло время мечей, а не хитроумных интриг, в которых тот чув-стиовал себя как рыба, в воде.. Пусть Калокир. один отправляется к императору Оттопу. За прошлые услуги Святослав даже поможет ему безопасно покинуть пылающую войной Болгарию...

А сегодня в том же зале стоял воевода Сфенкел. Сапоги воеводы были забрызганы бурой дорожной грязью, голова обвязана тряпицей. Сфенкел смотрел растерянно и виновато. Но в чем он виноват, воевода Сфеикел? Он сражался как храбрый воин и снова будет сражаться, когда придет час битвы.

Святослав ласково похлопал Сфенкела ладонью по плечу:

—        Ступай, воевода! Милость моя с тобой!

Сфенкел благодарно вздохнул, пошел, шаркая сапогами и пошатываясь, к выходу...

Калокир и Сфенкел... Высокомерный беглец и чувствующий себя виноватым герой... Как они но похожи друг на друга! А ведь оба, каждый по-своему, были с ним, со Святославом...

Но предаваться раздумьям было некогда. Цимисхий,' наверно, спешит, он тоже знает цену дням на войне. Святослав трижды хлопнул в ладоши, сказал вбежавшему

отроку:

—        Зови Свенельда. И гонца, что приехал из Плиски,

тоже зови...

Император Цимисхий действительно спешил.

17 апреля он быстрыми мартами двинулся из Ире-

слава к Доростолу, снова поручив заботы об обозе и осад

ных орудиях паракимомену Василию.

Города между Гимейскими горами и Дупаем были уже покинуты русскими гарнизонами. Без боя сдались византийскому войску Плиска, Диная и другие крепости. В них' император Цимисхий оставил небольшие отряды стратио-тов, а с остальным войском продолжал стремительный бег к Дунаю. Там решался исход войны.

23 апреля, рано утром, конные разъезды императора Цимисхия приблизились к Доростолу, где, как уже знали византийцы, стоял с войском кпязь Святослав.

Первая схватка закончилась трагически для византийцев. На малоазиатских всадников Феодора Мисфианина, опередивших катафракторные полки и пехотные колонны, напали из засады руссы.

Намерения противоборствующих сторон прояснились еще до начала сражения.

Император Иоанн Цымисхий решил искать победу неожиданными ударами катафракторной конницы то по одному, то по другому крылу русского войска, поочередно сосредоточивая па крыльях большинство полков, а в случае необходимости и «бессмертных».

Князь Святослав противопоставил коннице императора Цимисхия глубокую пехотную фалангу. Русские дру-жшшики умели сражаться в конном строю, но с не меньшим искусством и стойкостью могли биться пешими. Тяжело вооруженная пехота устойчивее в бою, чем конница. Только она может выдержать натиск катафрактов и похоронить на доростольской равнине цвет византийского войска. Так считал князь Святослав, спешивая своих дружинников и усиливая этими отборными воинами пехотный строй.

Двенадцать раз бросались в атаки катафрэкты императора Цимисхия, и двенадцать раз откатывались, устилая поле нарядными панцирями, расколотыми щитами и шлемами с разноцветными перьями.

«Битва долго оставалась в совершенном равновесии,— писал византийский историк. — Руссы сражались храбро и отчаянно. Они даиио приобрели славу победителей над всеми соседственньтми народами и почитали величайшим несчастьем быть побежденными и лишиться этой славы. Греки тоже страшились быть побежденными. Они до сих пор побеждали всех своих неприятелей, а теперь настал день, когда они могли лишиться приобретенной: славы. Приближался вечер, но оба войска продолжали сражать-

Сфеикелом из Преслава. Ненависть к византийцам, безг жалостно переколовшим мечами его товарищей на двор-> цовой площади, оказалась сильнее благоразумия. Послав гонцов к князю Святославу, дружинник с остальными воинами напал на растерявшихся от. неожиданности греков. Руссы вышибали их из седел длинными кольями, рубили мечами, пролзали широкими охотничьими ножами. Почти никто из всадников Феодора Мисфианипа пе спасся. Однако и руссы, ослепленные яростью, были окружены подоспевшими стратиотами и перебиты.

Император Цимисхий долго стоял на поляне, усеянной телами греков и руссов. Он видел, как мрачнели лица проезжавших мимо катафрактоп, как они придерживали волновавшихся копей и приглядывались к убитым вои-пам, будто пересчитывая их. Греков полегло больше, и не только застигнутых врасплох всадников Феодора Мисфиа-нила, но а стратиотов, сражавшихся потом с окруженными руссами. Это наводило па грустные размышления. Цимисхий подумал, что если бы князь Святослав согласился уйти за Дунай со своими страшными копьеносцами и пе менее страшпыми всадниками в кольчугах, способными на равных сражаться с катафракториой конницей, то он бы сам предложил мир, чтобы не испытывать больше военного счастья. Но, судя до первой сшибке, Святослав решил защищаться...

Цмыисхий взмахнул плетью, кинул вздыбившегося коля к доростольской дороге. За ним поспешили «бессмертные». Мягкий топот нескольких тысяч копыт был подобен подземному гулу.

 Колонны стратиотов расступались, пропуская императора.

Всадники вынеслись па небольшую возвышенность. Дальше, до самых стен Доростола, тянулась равнина, кое-где пересеченная канавами и руслами ручьев, испятнанная черными полосками пашни, колючими кустарниками. А ещо дальше, позади Доростола, медленно катил свои коричневые волны весенний полноводный Дунай.

.Издалека каменные стены Доростола казались иевысо-. ними и совсем пегрозными, но Цимисхий знал, что толщина их достигает двенадцати локтей, а до зубчатого гребня способны дотянуться лишь самые длинные штурмовые лестницы. Двое ворот выходили в поле, а над ними торчали массивные башни.

...Оставим на совести византийца рассуждения о «природном зверстве» и «бешенстве» руссов, без которых его соотечественники вообще не мыслили рассказы о «варварах». Главное он все-таки признал: императору Цимис-хию не удалось сломить русское войско в многочасовом сражении.

Только перед самым заходом солнца Цимисхий собрал в одном месте значительную часть конницы, лично возглавил ее и смял левое крыло утомленных непрерывным сражением руссов. Руссы отступили и заперлись в Доростол е.

. .. Если отступление одного непобежденного противника можно считать победой другого, то император Цимисхий победил в первом сражении. Именно так он постарался представить дело, чтобы ободрить свое войско. Катафрак-ты и стратиоты шумно пировали, хвастались наградами, преувеличенно почтительно называли друг друга новыми чипами, щедро пожалованными императором. Но сам Цимисхий отлично сознавал, что победа эта^ призрачна, а тяжелые потери почти бесполезны. До желаемой цели — разгрома князя Святослава — сегодня было так же далеко, как вчера. Стены Доростола неприступны, а укрывшееся за ними войско руссов способно к продолжению войны. Всю ночь вооруженные стратиоты стояли перед воротами Доростола, чтобы предупредить возможную вылазку руссов. А утром 24 апреля император Цимисхий приказал строить укрепленный лагерь. Вокруг возвышенности греки вырыли глубокий ров. Землю, извлеченную из рва, насыпали валом, а па гребне вала водрузили копья и повесили на них щиты. Была назначена дневная и ночная стража, потому что дерзость и предприимчивость руссов были хорошо известны, с ними приходилось соблюдать осторожность. Так предупредил Цимисхий, и военачальники согласились с ним. Руссы — опасные враги. Доблесть катафрактов и стойкость стратиотов полезло дополнить надежными укреплениями и зоркими сторожевыми заставами.

Весь день иод Доростолом было спокойно. Византийцы копошились в своем укрепленном лагере, ставили шалаши и шатры для военачальников и знатных людей. Руссы отдыхали за крепостными стенами после вчерашнего боя. Война будто замерла, подарив усталым ратникам короткую передышку...

Военная хроника последних апрельских дней 971 года вместила больше драматических событий, чем иные месяцы или даже годы другой войны.

25 апреля отряды катафрактов подъехали к стенам Доростола, вызывая руссов иа бой. Лучники и пращники императора Цимисхия принялись метать стрелы и маленькие ядра из обожженной глины. Им отвечали со стены защитники города. Поединок оказался нерапным: византийские стрелы ломались, ударяясь в каменные зубцы, глиняные ядра рассыпались красной пылью, а тяжелые дротики, выпущенные дальнобойными крепостными самострелами, пронзали насквозь панцири катафрактов и щиты стратиотон. Убедившись в тщетности своих усилий, начальники катафрактов и лучников увели своих людей в лагерь.

Вечером руссы в конном строю вышли из города. Катафракты атаковали их, но успеха не имели. После равного боя руссы возвратились в Доростол.

Однако вечер 25 апреля все же принес императору Цнммсхию удовлетворение. По Дунаю поднялся к Доро-столу византийский флот. Огненосные триеры растянулись цепью поодаль от берега, в безопасности от крепостных метательных орудий, и встали иа якоря. Так предписывали правила морской войны, и друнгарий флота следовал им неукоснительно. Руссы поспешно вытащили из воды свои легкие ладьи и унесли к стенам, под охрану лучников. Князь Святослав приказал крепко беречь ладьи, потому что между берегом и цепью огненосных триер оставалась широкая полоса мелководья, по которому русские ладьи могли свободно плавать. Оплошность греков сулила заманчивые возможности...

26 апреля произошел второй большой бой под Доростолом. Руссы снова вышли в пешем строю. И опять была равная битва, в которой военное искусство греков не смогло преодолеть мужества и стойкости русских нехо-тйнцев. Только неожиданная гибель воеводы Сфенкела, пронзенного копьем катафракта, внесла замешательство в ряды руссов, и они отступили, но недалеко. Катафракты, утомленные битвой и устрашенные большими потерями, не осмелились их преследовать. Руссы остались на равнине, зажгли костры и простояли на виду у византийского войска всю ночь и утро следующего дня.

Между тем ветер начал стихать, дождь прекратился, сквозь тучи стала изредка проглядывать луна. Пора было возвращаться. Ладьи тихо поплыли вдоль берега к Доро-столу.

За прибрежными кустами раздались громкие, веселые голоса. Гребцы подняли весла, замерли. К воде вышли греческие воины —- кто в рубахе, кто в одних штанах, а кто и вовсе голый. Они вели в поводу копей, принялись тереть их волосяными щетками. За плеском воды и громкими голосами греки так и не расслышали осторожного журчанья воды под иосами ладей. Ладьи благополучно миновали опасное место. Открылась большая полипа, освещенная дрожащими отблесками костров. Возле них сидели греческие воины, тоже без доспехов и ору тип; другие собирали хворост на опушке леса. Разве можно упустить такой случаи?

Воевода судовой рати пропустил вперед ладьи, нагруженные продовольствием, а с остальными причалил к берегу за лесом. Тихо, как охотники за бобрами, дружинники прошли через ночной лес и напали на греков. Много здесь погибло воинов императора Цимисхия, и только темнота спасла некоторых от смерти. Запомнилась та ночь грекам...

Император Цимисхий в гневе топал ногами и кричал па друпгарня флота как на нерадивого раба. Жалко было обоза и погибших воинов, по еще больше сожалел император, что князь Святослав захватил много продовольствия и осада может затянуться. Сколькими жизпями придется заплатить за лишние дни осады?..

А то, что осада неизбежна, не вызывало сомнений. Непобежденное войско засело за каменными стенами Доростола и досаждало частыми вылазками. Единственное, что мог противопоставить император дерзости руссов, — это рвы, которыми были перекопаны все дороги из крепости, и многочисленные заставы, бодрствовавшие днем и ночью.

Недели тянулись, незаметно складываясь в месяцы. Прошел июнь, на вторую половину своей быстротечной жизни покатился июль, а пад воротной башней Доростола по-прежнему развевался стяг князя Святослава...

28 апреля прибыли осадные орудия. Многочисленные баллисты и катапульты были пока поставлены возле ви-заптийского лагеря. Византийцы копошились вокруг них, как бурые лесные муравьи. Император торопил, ему не терпелось повторить преславскую бойню. По с осадными орудиями пришлось провозиться до самого вечера. Деревянные рамы расшатались в дороге, веревки из сплетенных воловьих жил пересохли, рычаги и втулки колес требовали свежей смазки. Обстрел Доростола пришлось отложить на следующий день.

 А на следующий день было ужо поздно. Вокруг Доро-CTOjra гкелтел свежими откосами глубокий и широкий ров, вырытый руссами всего за одну ночь с 28 на 29 апреля. Император Цимисхий был удивлен и раздосадован. Князь Святослав отыскал единственно возможное средство заплаты от осадных орудий, причем средство, никогда раньше не применявшееся полководцами. Глубоким рвом он пррсто преградил путь осадным орудиям к крепостным стенам. А чтобы засыпать ров, требовалось сначала прогнать русских лучников, которые посылали через ров свои смертоносные стрелы и не подпускали воинов вспомогательных отрядов.

В ленивой перестрелке через ров прошел день 29 апреля, день очередного разочарования императора Цимисхия...

Ночь припесла новые огорчения. Дождь и шквальный вотбр загнали воинов Цнмисхия в шатры и шалаши. Даже караульные спрятались под крышу, забыв о своем долге. А князь Святослав посадил на ладьи две тысячи дружинников. Ладьи проплыли, не замеченные пике'м, между берегом и стоявшими на якорях огненными триерами. Выше по реке стояли возле берега обозы императора Цимисхия, о которых узнал князь Святослав...

Чтобы найти правильный путь, нужно остановиться и оглядеться. Князь Святослав мысленно повторял события последнего года, искал ошибочный поворот, который завел его в каменную ловушку Доростола, и — не находил...

Вес сделанное представлялось правильным и единственно возможным. Необходимо было воевать Фракию и Македонию, чтобы показать императору Иоанну Ци-мисхию, избалованному победами над восточными народами, силу Руси. И мирный договор был необходим, потому что не штурмовать стены Царьграда шли русские рати, но лишь отвадить византийцев от Болгарии. И воеводу Сфенкола нельзя было не поставить в Преславе, ибо только под надежным присмотром царь Борис сохранил вассальную верность: глаза у царя, как у стрекозы, смотрели во все стороны...

Пожалуй, единственное, что надо было сделать, — еще зимой, не дожидаясь весеннего иод но го пути, позвать из Руси новые рати. Князь Святослав собирался так сделать. Ио воеводы говорили, что подобного никогда еще не было, что зимой ратники не начинают походов, а у Святослава не хватило твердости отмести их возражения. Может, успокоился прошлыми славными победами, уверовал в свой неизменно счастливый жребий? По кто знал, что Цимисхий вероломно нарушит свои клятвы?!

Но теперь поздно мучиться напрасными сомнениями и переворачивать, как бусины на нити, прошлые дела. Что. сделано, то сделано, и сделанного не переделаешь. Нужно искать выход из безвыходности, свет в кромешной тьме. Это потруднее, чем отважно махать мечом на поле брани, ilo он, предводитель войска, которому доверены тысячи жизней, должен безнадежное превратить в возможное, а возможное — в свершившееся...

Князь Святослав понимал, что здесь, под Доростолом, император Иоанн Цимисхий сильнее. У него больше воинов, в кольце окружения не видно слабых мест. Если бы Святослав был только полководцем, он бы давно завязал.' мирные переговоры с императором, чтобы не подвергать войско тяготам дальнейшей осады.

Но князь Святослав был пе только полководцем, по и правителем огромной державы, вручившей ему свою судьбу и свое войско. Поле его сражения простиралось далеко за пределы окрестностей Доростола и даже за пределы Болгарии, и общая картина войны просматривалась Святославом несколько по-иному, чем можно было ее представить с крепостной башни.

У императора Иоанна Цимисхия при всем пышном блеске его трона был ненадежный тыл. Осаждая Доростол, император то и дело вынужден оглядываться назад, пристально следить, что делается в покинутой им Византии. В ненадежности тыла — слабость Цимисхия, которая сведет на нет все его военные успехи. Каждый лишний день осады увеличивал опасность мятежа внутренних врагов Цимисхия, а счет уже идет не на дни и даже не на недели, а на месяцы!

Вот почему князь Святослав отклонял советы воевод и упрямо повторял: «Ждать! Ждать!»

Советов было много, и почти все они с военной точки зрения были разумными. Один предлагали тайно, под ног кровом ночной темноты или в непогоду сесть на ладьи и плыть к устью Дуная. Другие считали возможным силой прорвать кольцо осады и укрыться в горах и лесах Болгарии, жители которой благожелательны к руссам и ненавидят греков. Третьи настаивали на немедленном мире с императором, чтобы котом, собрав повое войско, отринуть невыгодные условия. Четвертые, самые отважные и безрассудные, призывали выйти в поле и погибнуть с оружием в руках, чтобы поддержать славу руссов, никогда не склонявших головы перед врагами. Но никто пе говорил о продолжении обороны Доростола, истощавшей и без того ослабленное войско — дружинники сварили в котлах последних коней и голодали...

Князь Святослав терпеливо выслушивал советы, но отвечал всем одинаково: «Ждать! Будем ждать! >> Воеводы недоумевали. На что надеется князь? Кто придет на помощь осажденным?

Но князь Святослав дождался своего часа. Верный человек, пробравшийся ночью через византийские заставы, принес в Доростол вести о новом мятеже Льва Куро-палата, брата убитого Цимисхпем императора Никифора Фоки. Пришло время действовать. Пришло время доказать Цимисхию, что русское войско еще достаточно сильно и может при желании оборонять Доростол бесконечно , долго, а потому лишь заключение немедленного мира освободит императора ;от связавшей его по рукам и йогам осады. А чтобы императору было легче решиться, нужно еще раз крепко побить его...

Князь Святослав догадывался, что император Цимисхий возлагает большие надежды на метательные орудия, которые подтянулись к крепости и ужо начали свою разрушительную работу. Нужно выбить из рук Цимисхия

это действительно опасное оружие...

В полдень 19 июля, когда стража, отягощенная выпитым за обедом вином и разморенная зноем, утратила бдительность, руссы стремительно напали на метательные орудия. Начальник стражи Иоанн Куркуас, родственник императора, успел вскочить на коня и кинулся со своими воинами на выручку. Но конь споткнулся в рытвине, сбросил всадника. Руссы, привлеченные превосходным вооружением и вызолоченными доспехами Иоанна Куркуаса, приняли его за самого императора, толпой набросились на упавшего и изрубили мечами и секирами на части вместо с доспехами. Жарким пламенем вспыхнули деревянные рамы катапульт и баллист. Изрубленные топорами ремни и веревки из воловьих жил шеве-лились в огне, как лаучъи лапы.

Подосиевтпио катафракты успели отбить раненых, которых руссы волоком тащили к городу, но тело императорского родственника руссы унесли с собой. Стратиоты птеитались, что магистр Иоанн потерпел наказание за безумные преступления против христианских храмов: он ограбил в Мизии многие церкви, а ризы и святые сосуды переплавил в слитки. Среди военачальников Цимисхия было немало людей, совершивших подобные подвиги, и страх небесного возмездия охватил грешников...

20 июля руссы под предводительством Икмора, знаменитого воина, занимавшего после смерти Сфенкела второе место в войске, снова вышли из города. Густая фаланга руссов долго сражалась с катафракторной конницей и нанесла ей тяжелые потери. Все меньше находилось храбрецов, желавших очертя голову бросаться на копья руссов. Только гибель Икмора от меча одного из телохранителей императора — Апемаса, сына предводителя критян, заставила руссов отступить; Византийцы,-осматривая убитых руссов, нашли среди них женщин, ког торые в доспехах воинов сражались столь же храбро, как, .мужчины. И снова в страхе шептались стратиоты, в недоумении покачивая бритыми подбородками: «Можно ли вообще победить руссов, если у них мужчины и женщины одинаково мужественные?» Цимисхий велел объяснять воинам, что женщипьт вышли в поле лишь потому, что руссов1 осталось совсем мало. Однако этим объяснениям не верили, ибо видели своими глазами, сколько руссов благополучно возвратились в Доростол...

Князь -Святослав готовился к новому сражению. Чтобы воодушевить войско, он собрал воевод и выборных от каждой сотни и произнес речь, которая стала известна каждому воину:

«Погибнет слава, со л ушица русского оружия, без труда побеждавшего соседние народы и без пролития крови покорявшего целые страны, если мы теперь постыдпо уступим грекам! И так с храбростью предков наших и с тою мыслью, что русская сила была до сего времени непобедима, сразимся мужественно за жизнь нашу. Упас нет обычая бегством спасаться в отечество, по или жить победителями, или, совершимшим знаменитые подвиги, умереть со славою!»

— Слава не погибнет! — сурово заверили' воеводы и поклялись сложить головы, но не посрамить славы рус-. ской. Следом за ними при несли клятву все воины, а колх-вы скрепили клятвы новыми жертвоприношениями.

Наступило 22 мюля, день последнего сражения лод степами Доростола. На этот раз войско вывел в поле сам князь Святослав. Он велел накрепко запереть городские ворота, чтобы никто из воинов не помышлял искать спасения за стенами, но думал только о победе. Или о смерти, если боги не признают руссов достойными победы.

Руссы не стали ждать, когда катафракты начнут свои обычные фланговые атаки, и сами устремились вперед. Зашатался византийский пехотный строй, привыкший заслоняться атакующей конницей, стал подаваться назад. Попятились катафракты, .которые из-за неожиданного наступления руссов не успели разогнать коней для удара. Отступление было уже общим, когда прибытие императора Цимисхия с «бессмертными» остановило его. Но попытки отбросить руссов оказались тщетными. Воины князя Святослава сражались с невиданным мужеством.

Император Цимисхий видел, что в прямом бою руссы одолевают византийцев, и, оставив против русской фаланги пехоту полководца Петра и патриция Романа, послал отборную конницу Варды Склира в обход. Остальные катафракты спешились, чтобы усилить пехотный строй.

Неожиданное появление в тылу вражеской конницы заставило руссов приостановить свое победное шествие. Натиск па пехотные таксиархии полководца Петра и патриция Романа ослабел. Но   сражение   продолжалось   с прежним упорством, и всадники Варды Склира тщетно атаковали руссов, повернувшихся к ним лицом. Император с «бессмертными» снова вынужден был вступить в бой. Из византийских рядов нарочно кричали, что князь Святослав тяжело ранен, но руссы не поверили и не поддались панике. Многие из них видели, как князь в блестящей кольчуге появляется в самых опасных местах, воодушевляя воинов. Святослав почувствовал, что наступает критический момент сражения, когда полководец должен бросить на весы победы последнее, что у него осталось, — личное мужество...

 Но, как показалось воинам, стихийные силы природы в тот день были против князя Святослава. С юга надвинулись на Доростол черные грозовые тучи. Шквальный ветер ударил в лицо русским воинам, пыль ослепила глаза, а потом хлынули потоки косого стегающего дождя. Едва слышны были в свисте ветра сигналы труб, но руссы уловили их тревожный зов, разом повернулись, закинули щиты за спины и двинулись к Доростолу.

Всадники Варды Склира поспешно расступались, освобождая им дорогу. Препятствовать отступлению руссов быяо так же бессмысленно, как пытаться хрупким плетнем остаповить горную лавину: масса тяжело вооруженных пехотинцев задавила бы катафрактов...

Снова в зале доростольского дворца собрался комонт — совет военачальников. Воеводы подсчитывали потери. Погибло пятнадцать тысяч воинов... Потеряно двадцать тысяч щитов... Многие дружинники получили раны и теперь способны сражаться в половину прежней силы...

Почему же так спокоен князь Святослав? Или делает вид, что спокоен, чтобы поддержать веру в победу? Или действительно считает сегодняшний кровопролитный бой победой?

Князь Святослав мог бы объяснить воеводам, что иного исхода сражения он и ие ждал. Победить многотысячное, сытое и отдохнувшее войско императора Цимисхия было почти невозможно. Но то, что задумано Святославом, было достигнуто: византийцам нанесены тяжелые потери, и последние надежды Цимисхия на скорое завершение войны рассеялись как дым. Еще немного продержаться, и Цимисхий будет умолять о мире...

— Передайте воинам — жертвы не были напрасными! — заключил Святослав речи воевод. — Цимисхий не забудет нынешней бойни! Укрепитесь духом и ждите!

Воеводы кланялись и, придерживая левой рукой ножны мечей, выходили из зала, а вслед им неслись многократно повторенные слова князя: «Ждите! Ждите! Ждите!..»

А сколько еще осталось ждать? И чего?

Этого они не услышали от князя Святослава, и только глубокая вера в счастливую звезду предводителя-войска удерживала их в повиновении.

Ночью к воротам Доростола подошел человек в плаще патриция, с горящим факелом в руке. Десятнику воротной стражи, высунувшемуся в бойницу, он крикнул:

—        От императора — к князю руссов!

Тяжелые створки ворот слегка приоткрылись, пропуская посланца императора...

Сам князь Святослав не пожелал разговаривать с византийцем. Князю прилично принимать посольства от соседних государей, а не тайных послов, которые неизвестно с чем пришли. Святослав приказал проводить византийца в парадный зал, поручил Свенельду выслушать предложения Цимисхия, если посол действительно пришел от императора, а сам остался в небольшой комнате, отделенной от зала пологом из тяжелой ткани.

Вскоре в комнату вошел Свенельд и плотно задернул за собой полог:

—        Княже! Греки просят мира!

—        На чем хочет замириться Цимисхий?

И Свенельд, медленно загибая пальцы, принялся перечислять:

—        Мы должны отдать грекам Доростол... Отпустить пленников... Покинуть Болгарию и возвратиться в свое отечество... Император со своей стороны обещает безопасно пропустить наши ладьи, не нападая огпеносными кораблями, дать хлеб для всего войска, а наших людей, которые будут приезжать в Царьград для торговли, считать по прежнему обычаю друзьями...

—        Пишите хартию! — кивнул Святослав.

Нельзя сказать, что согласие было дано князем Святославом с легким сердцем. Договор перечеркивал почти все, что было достигнуто в дунайских походах. Но выбора не оставалось. Мир был тяжелым, но пе обидным. А что касается будущего, то лишь от него, Святослава, зависит, сохранятся ли в силе невыгодные для Руси условия. Спор с Византией из-за дунайских земель будет продолжен. Пока же граппца между двумя государствами пройдет по Дунаю...

За полог снова заглянул Свенельд:

—        Грек спрашивает: па сколько воинов давать хлеб?

—        Скажи: на двадцать две тысячи!

Потом Свенельд вошел с пергаментным свитком в руне. Кпязь Святослав закоптил над свечой перстень с печатной и скрепил черным оттиском начертанные яа пергаменте строки...

Грек отбыл из Доросхола так же твхо и незаметно, как пришел. Пергамент с хартией мира остался у воеводы Свенельда, потому что император Цимисхии настаивал, чтобы руссы сами обратились с мирными предложениями. Цимисхии считал умалением чести Византии самому искать мира. Кто ищет мира, тот не является победителем!

Князь Святослав вынужден был согласиться. Тщеславие не должно затмевать рааума. Не время спорить, кто на людях должен поклониться первым. Пусть утешенная гордость будет возмещением Цимисхпю за кровь тысяч катафрактов. Славы князя Святослава ото не умалит!

Утром воевода Свенельд в сопровождении десяти самых рослых и крепких дружинников отправился в византийский стан. Император Цимисхии принял русское посольство в большом шатре, украшенном дорогами тканями и статуями. Император сидел на походном троне, повторяющем своими формами трон Золотой палаты, но только поменьше. По обеим сторонам трона стояли вельможи в нарядных одеждах.

Великий логофет от имени императора сказал, что БИ-зантийцы охотно принимают предложение мира, ибо они обыкновенно побеждают врагов больше благодеяниями, чем оружием. Свенельд восхитился благородством и благоразумием императора, заботливо оберегающего жизни своих воинов. Кое-кто иа византийских вельмож воспринял последние слова как намек на большие потери катафрактов, по лицо императора было спокойным и приветливым, и вельможи пе осмелились показать своего неудовольствия.

Ласковыми и полными взаимной похвалы были посольские речи, но обмануть они никого не могли. Врагами встретились руссы и греки, врагами и расставались. Только равновесие во многих сражениях привело к вынужденному миру. Но надолго ли сохранится такой мир?

Свенельд от имени своего князя просил императора

послать послов к печенегам, чтобы уведомить их о заклео-чеииом мире и предостеречь от нападения па возвращающихся руссов. Великий логофет заверил, что к печенежским вождям тотчас же отправятся знатные люди и с ними Феофил, архиепископ Эвхаитский. Тогда же было договорено, что правители скрепят мирный, договор личной встречей.

  Встреча кпязя Святослава и императора Цимисхия на берегу Дуная...

Описание этой встречи столетиями кочевало по страницам исторических сочетшлшй, потому что эхо описание, включенное в «Историю Льва Диакона» со слов очевидца, было единственным в своем роде. Только из него потомки могли узнать о внешности прославленного русского князя и его одежде. Не два облеченных высшей властью правителя встретились па дунайском берегу, а два мира, два образа жизни, во многом исключающие друг друга...

«Император Цимисхии в позлащенном вооружении, на коне, приехал к берегу Дуная, сопровождаемый великим отрядом всадников, блестящих доспехами. Святослав приплыл по реке па скифской ладье и, сидя за веслом, гроб наравне с прочими без всякого различия. Он был сродного роста, пи слишком висок, ни слишком мал; с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским носом, с бритого бородою и с длинными висящими усами. Голова у пего была совсем голая, только на одной ее стороне висел локон волос, означающий знатность рода; шея толстая, плечи широкие и весь стаи довольно стройный. Оп казался мрачным и свирепым. В одном ухе у пего висела золотая серьга, украшенная карбункулом, а по обеим сторонам от него — двумя жемчужинами. Одежда на нем была простая, ничем, кроме чистоты, от других не отличная. Поговорив немного с императором о мире, сидя на лавке- в ладье, он отправился обратно. Таким образом закончилась война греков с руссами...»

Провожая глазами ладыо кпязя Святослава, задумчиво проговорил:

—        Этот варвар не должен вернуться, па Дунай!

—        Ои не вернется! — заверил   каракимомен   Василий. — С посольством архиепископа Феофила в Печене-гию поедут мои верные слуги,..

Но Святослав еще раз обманул надежды императора Цимисхия. Напрасно ждали руссов в днепровских порогах подкупленные византийским золотом печенеги. Напрасно бороздили море возле днепровского устья огнопже лоб есть, таков будет и родившийся от нас!» Тако же и прочих воев Святослава лбы исковша серебром и дер-жаху у себя печенеги, пьюще из них...»

Когда внук князя Святослава — Ярослав Мудрый — разгромил печенегов под Киевом и они рассеялись по степям, затерялся след знаменитой чаши, способной пробуждать мужество у прикоснувшихся к ней губами...

Не сохранилось и кургана над могилой князя Святослава, и только память народная, вечная хранительница истинно ценного, бережно донесла до потомков славное имя князя-витязя, воителя за землю Русскую. Остался он в памяти людей молодым и отважным — таким, каким представил его летописец на заре жизни:

«КОГДА СВЯТОСЛАВ ВЫРОС И ВОЗМУЖАЛ, СТАЛ ОН СОБИРАТЬ МНОГО ВОИНОВ ХРАБРЫХ. И ЛЕГКО ХОДИЛ В ПОХОДАХ, КАК ПАРДУС1, И МНОГО ВОЕВАЛ. В ПОХОДАХ ЖЕ НЕ ВОЗИЛ ЗА СОБОЮ НИ ВОЗОВ, НИ КОТЛОВ, НЕ ВАРИЛ МЯСА, НО, ТОНКО НАРЕЗАВ КОНИНУ, ИЛИ ЗВЕРИНУ, ИЛИ ГОВЯДИНУ И ЗАЖАРИВ НА УГ-ЛНХ, ТАК ЕЛ. НЕ ИМЕЛ ОН И ШАТРА, НО СКАЛ, ПОДСТЕЛИВ ПОТНИК, С СЕДЛОМ В ГОЛОВАХ. ТАКИМИ ЖЕ БЫЛИ И ВСЕ ПРОЧИЕ ЕГО ВОИНЫ. И ПОСЫЛАЛ В ИНЫЕ ЗЕМЛИ СО СЛОВАМИ: «ИДУ ИА ВЫ».

А для болгар действительно наступили тяжелые времена. Восточная Болгария потеряла свою независимость. Царь Борис был низложен, ему было приказано сложить с себя царские регалии: пурпурную шапку, вышитую золотом и осыпанную жемчугом, багряную мантию и красные сандалии. Взамен утраченной короны Бориса пожаловали скромным титулом магистра. Младший брат низложенного болгарского царя — Роман — был оскоплен по приказу императора. Спешно переименовывались на греческий лад болгарские города. Прсслав становился отныне Иоаннополисом, в честь самого императора Цимисхия, Доростол — Феодорополисом. Замерла Болгария, скованная железпыми обручами византийских гарнизонов. Страшной оказалась расплата за слабодушие царя Бориса.

Воины князя Святослава провели в Белобережьс всю зиму, терпя великий голод. За мерзлую конскую голову платили по полугривне, варили в котлах вместо мяса рем-пи от щитов. Ждали Свенельда с обозом и новыми воинами, ио Свенельд пе пришел.

Весной 972 года ладьи князя Святослава направились к днепровскому устью...

Уже совсем близкой казалась отчизна — рукой подать. Но самый терпеливый из печенежских князей, коварный и мстительный Куря, ие ушел от днепровских. порогов. Когда воины князя Святослава вытащили ладьи на берег, чтобы перенести их иа другую сторону порога, на них напали печенеги. Князь Святослав рубился мечом, как простой воин, и, как все остальные воины, погиб от кривой печенежской сабли.

Печенежский князь Куря велел сделать из черепа Святослава чашу и пил из нее на пирах. «И есть чаша сия и доныне в казне князей печенежских, — повествовал русский летописец. — И пили из нее князь в свадебном чертоге, говоря: «Каков был сей человек»…