Библиотека «Любителям российской словесности»

 Лев Толстой глазами современников

Русская история и культура

Рефераты по истории России

   Лакей  провел  меня в верхний этаж и там на площадке лестницы открыл

одну из дверей направо.

  Я увидел Льва Николаевича.  Он стоял посреди комнаты и приветливо протянул

мне руку.

  - Я пришел,  чтобы лично поблагодарить вас,  Лев Николаевич, за разрешение

поместить при моей книжке отрывок одной беседы моей с вами.

  - За что же тут благодарить? Прошу садиться.

  Граф указал мне на диван, а сам поместился как раз напротив меня в кресле.

Преимущества для наблюдения были не на моей стороне: я сидел лицом к окну, а

Лев Николаевич - спиною.  Но все же я  видел  ясно  и  так  близко  великого

писателя.

  Его голубовато-серые глаза смотрели на меня, почти не мигая; в этих глазах

я  подмечал  раньше  пронизывающую  остроту  взгляда,  они горели творческим

экстазом,  в них мерещилось мне напряжение пытливой мысли.  Теперь я видел в

глазах   великого   писателя   необычайное  спокойствие  духа,  мир,  тишину

невозмутимую, какая чудится в лазури чистого, безоблачного неба.

  На самом  темени Льва Николаевича была маленькая белая ермолка или,  может

быть,  повязка,  которую окружали его пышные,  седые волосы,  сходившиеся  с

седою широкою бородою. Мне казалось, я вижу перед собою библейского пророка,

величественного и спокойного,  душа которого далеко ушла от суеты мира сего.

Выражение   лица   Льва  Николаевича,  его  тихая  теперь,  ставшая  немного

медлительной речь, его движения - все в нем казалось мне полно спокойствия и

великого душевного мира.

  Граф был одет в широкий и длинный сюртук из желтоватого сукна.

  - Где вы теперь живете?

  Я ответил.

  - Пишете? - серьезно и участливо спросил граф.

  - Грешен,  Лев Николаевич,  пишу,  - ответил я виновато,  смиренным тоном,

каким исповедуются "на духу".

  Лев Николаевич улыбнулся.

  Однажды я сказал уже Льву Николаевичу, что не могу не писать, как не может

щегол не петь,  хотя он и не умеет петь по-соловьиному,  а только по-своему.

Теперь для меня был вполне неожиданным вопрос Льва Николаевича:  "Пишете?" -

этот вопрос, заданный искренним, полным поощрения и теплого участия тоном. И

я  не  знаю,  как  сорвался у меня шутливый мой ответ:  "Грешен".  Писать...

искренно и с верою в  то,  что  и  мои  слабые  силы  могут  приносить  хоть

маленькую пользу,  - нет, я, конечно, не считаю серьезно грехом, что пишу...

И конечно,  Лев Николаевич всей своей чуткой душой понял мою шутку и  потому

улыбнулся.

  - С одним моим рассказом произошел  маленький  курьез,  очень  польстивший

мне... Критика меня обвинила в том, что я подражал вашему Альберту...(*1*) В

моем "Блуждающем огоньке"  вывел  я  скрипача-пьяницу,  которого  в  главных

чертах я списал с натуры...  Знал я лично подобного скрипача,  знал до самой

его смерти...  И знал других подобных людей...  Собрал  у  нескольких  черты

характерные - и написал моего Волчкова.

  - Я помню,  - сказал Лев Николаевич.  - А с критиками это  случается:  они

часто любят подозревать в подражании.

  - Вот по  поводу  типов  с  натуры:  меня  интересует  одно...  как  будто

противоречие...  Когда  читаешь произведения Гоголя,  Мопассана,  ваши,  Лев

Николаевич,  поражаешься реальностью типов,  правдивостью.  Ясно, что писано

многое  с натуры...  И сами вы,  кажется,  подтверждали,  что часто писали с

натуры.

  - Да,  -  сказал  Лев Николаевич,  - я часто пишу с натуры.  Прежде даже и

фамилии героев писал в черновых работах настоящие,  чтобы яснее представлять

себе  то  лицо,  с  которого  я писал.  И переменял фамилии,  уже заканчивая

отделку рассказа.

  - А  между  тем  вскоре  после  выхода "Войны и мира" была напечатана ваша

статья (*2*) - недавно она перепечатывалась,  - в которой вы писали:  "Я  бы

очень сожалел, ежели бы сходство вымышленных имен с действительными могло бы

кому-нибудь дать мысль,  что я хотел описать то  или  другое  действительное

лицо;  в  особенности  потому,  что  та  литературная деятельность,  которая

состоит в описании действительно существующих  или  существовавших  лиц,  не

может иметь ничего общего с тою, которою я занимался".

  - Не помню уж теперь, что я писал в той статье... Но я думаю так, что если

писать прямо с натуры одного какого-нибудь человека, то это выйдет совсем не

типично - получится нечто  единичное,  исключительное  и  неинтересное...  А

нужно именно взять у кого-нибудь его главные,  характерные черты и дополнить

характерными чертами других  людей,  которых  наблюдал...  Тогда  это  будет

типично.   Нужно  наблюдать  много  однородных  людей,  чтобы  создать  один

определенный тип.

  В комнату вошел сын графа.

  - Мой сын, Сергей Львович, - сказал Лев Николаевич и назвал меня.

  Мы поздоровались с графом Сергеем Львовичем, который сейчас же ушел.

  - Я должен идти работать,  - сказал Лев Николаевич,  - теперь мой  рабочий

час, - не угодно ли вам кофе?..

  Лев Николаевич провел меня в столовую,  где его домашние сидели  за  кофе,

остановился у входа, назвал меня и сказал:

  - Пожалуйста,  примите гостя. А я с вами прощусь, - сказал Лев Николаевич,

пожимая мне руку.

  И великий писатель прошел работать.

        "Комментарии"

  Алексей Мошин.  Поездка в Ясную Поляну.  - Новости дня,  1903,  18 мая, No

7164.

  Алексей Николаевич Мошин (1870-1928),  писатель,  автор  книги  "Штрихи  и

настроения"  (М.,  1901),  в  качестве предисловия к которой помещена беседа

автора с Л. Н. Толстым. Приводим ее текст:

  "Граф Л. Н. Толстой сказал мне:

  - Я ничего не читал из ваших беллетристических произведений...  Это  ужас,

сколько  развелось теперь писателей,  это просто ужас!..  И как мало имеющих

право писать!  Я не говорю о вас, я не читал ваших вещей, - повторил граф, -

но я не понимаю, зачем так много пишут!

  - Что меня касается, - ответил я, - то, может быть, и очень плохо пишу, но

пишу я потому,  что не могу не писать...  как не может щегол не петь... хотя

он и не умеет петь по-соловьиному, а только по-своему...

  - Петь,  вы  сказали...  Песня  - дело хорошее,  да только песня-то эта уж

очень дорогая,  - сказал граф строго. - Из-за этой песни наборщики свинцовую

чахотку себе наживают!..

  Я видел перед собой грозного судию:  его неизъяснимо чудные  серые  глаза,

зеркало  гениальной  души,  светились  и укором,  и обличением,  и как будто

спрашивали меня,  дерзкого человека, смеющего писать: "Что ты можешь сказать

в свое личное оправдание?"

  - Я написал довольно  много,  напечатано  же  сравнительно  очень  мало...

Выпускаю  только  то,  что  оказывается  пригодным,  хотя бы и для маленьких

периодических изданий...  Да,  я знаю,  теперь так много  пишущих,  что  все

органы печати завалены материалом...

  В знак согласия граф кивнул головой.

  - Вот  я  и  думал,  что  если,  несмотря  на  то,  мои вещи принимаются и

печатаются, - значит, они хоть куда-нибудь, хоть для чего-то пригодны...

  - Да  как же не принимать и не печатать,  - возражал граф,  - когда теперь

даже о всяких пустяках удивительно хорошо пишут!  Как  ловко  теперь  барыни

пишут!..  Множество  барынь  пишет  теперь...  До  чего развита в наше время

техника - уму непостижимо!..  У Достоевского никогда такой техники не  было,

какая теперь у барынь... И до чего длинно пишут... Ужас!..

  Как начнут  писать  какую-нибудь  вещь,  так  могут  ее  до  бесконечности

писать...

  - А меня вот упрекают в том,  что слишком коротко пишу,  - говорят: короче

птичьего носа!..

  - Коротко пишете?  Это хорошо... Расскажите-ка мне содержание какой-нибудь

вашей вещи.

  Я почти слово в слово помнил  содержание  моей  маленькой  вещицы  "Секрет

Митрича" и рассказал графу.

  - Хорошо, - сказал Лев Николаевич, - только вот одно неверное положение: в

Евангелии  вовсе  не сказано,  что кто хочет быть "там",  в загробной жизни,

первым,  тот должен быть здесь слугой...  А сказано это  и  по  отношению  к

земной жизни...

  - Но простой человек - Митрич, - возразил я, - он мог по-своему толковать.

Он  только  той  надеждой и жил,  что "там" ему воздается за то,  чем он был

обойден здесь... И многие в народе этой верой и надеждой живут.

  - Да, это правда, - согласился Лев Николаевич.

  - Ну,  пока у вас есть о чем писать,  - с доброй улыбкой  сказал  граф,  -

пишите!..

Москва, 28 января 1900 г."

  1* Рассказ "Альберт" (1867-1858).

  2* "Несколько слов по поводу книги "Война и мир" (1868).