Библиотека «Любителям российской словесности»

 Лев Толстой глазами современников

Русская история и культура

Рефераты по истории России

  Желая видеть  великого  писателя  земли  русской,  я  обратился  к  Н.  И.

Стороженку,  который принял меня в Румянцевском музее (*1*),  за столиком, в

светлом пространстве между тремя стенами полок, образующими как бы небольшой

кабинет чтимого ученого в длинной библиотечной комнате.

  Книжные сокровища кругом,  дальше зал с офортами  и  портретами  и  полный

приветливости   и  благодушия  Николай  Ильич  -  все  слилось  в  теплое  и

гармоничное  впечатление.   Тишина,   труд,   мысль,   созерцание...   после

петербургского мелькания и неврастенического маразма.

  Я просил Ник. И. дать мне записку или карточку с несколькими строками.

  - Этого  не  нужно.  Граф  совершенно доступен.  По крайней мере я уже так

многих направлял к нему.  Ступайте просто.  Но чтобы дать  Льву  Николаевичу

отдохнуть после обеда, приезжайте в половине восьмого. Я так и сделал.

  Узкий переулок с постройками провинциального типа,  несколькими заводскими

зданиями,  где  днем  жужжание  и гул,  также и старый барский дом в глубине

двора - все это мне было хорошо известно.

  Признаюсь в  смешном  поступке.  Года три назад,  будучи в Москве,  я тоже

думал посетить графа,  долго ходил по Хамовническому переулку,  да так и  не

решился его тревожить.  Представлялось,  сколько "интервьюеров" всех стран и

всевозможных праздношатающихся одолевают визитами великого человека. А потом

мне  лично  всегда страшно увидеть во всех условиях материальной обыденности

того, кто до сих пор являлся только, как дух, в своих свободных творениях, с

кем в общении был только "в духе и истине".

  Но вот  я  и  в  зале  заветного  домика,  который  очевидно  черезвычайно

поместителен.  Это  большая комната - типичного старо-барского,  московского

колорита.  По лестнице раздались шаги,  и вот  он  сам,  Лев  Николаевич,  в

халате,  невысокий  ростом,  седой  и...  волшебный.  Я  иным словом не могу

выразить первого впечатления.

  Ни один из портретов графа Льва Николаевича не похож на него.

  Портреты - я говорю, конечно, о старческих изображениях Льва Николаевича -

не  передают  главного  -  светлой  и  мощной жизни,  которая льется от всей

личности его.  Не передают портреты и взгляда,  как бы проницающего  вас  до

сокровеннейших  глубин,  -  главного  дара из многих,  которыми наделен этот

удивительный человек.  Если же и передают,  то все же  взгляд  на  портретах

только  скорбно  суров  и  теряет прямо волшебное очарование,  которое манит

исповедаться пред ним,  раскрыть пред ним сердце и застарелые боли его. Свет

в лице,  приветливость в манерах и речи,  чуждая тени учительства, заставили

меня,  едва я увидал графа,  про себя воскликнуть:  "Боже,  да какой  же  он

славный, какой милый, какой светлый!"

  Здоровье графа восстановилось.  Утром того дня,  когда я был у него,  ему,

правда, нездоровилось. Он чувствует себя бодрее к вечеру.

  - Вы который?  - спросил Лев Николаевич,  - тот Энгельгардт,  что  ко  мне

писал?

  - Нет, брат его (*2*).

  Этим вопросом   Лев   Николаевич   сразу  воскресил  прошлое.  Вспомнилось

Батищево,  имение моего покойного отца (*3*),  куда в свое время  приливала,

как кровь к сердцу,  идейная молодежь.  И одно время между Батищевым и Ясною

Поляною создалось общение,  состоявшее,  впрочем,  в полемике. В самом деле,

при  внешнем  сходстве  батищевские идеалы не совпадали с яснополянскими.  В

Батищево являлись последователи Льва Николаевича,  шли бесконечные  диспуты.

Два  течения перемешались...  Да,  все это было,  и так недавно.  Было и уже

быльем поросло. Старого Батищева нет.

  Я должен  признаться,  что  совершенно  поглощенный впечатлением,  которое

произвел на меня Лев  Николаевич,  и  роем  воспоминаний,  пробужденных  его

первыми  словами,  плохо  исполнил  собственно  интервьюерскую часть,  хотя,

впрочем,  и не намеревался ее хорошо исполнить.  Я не  задавал  вопросов  по

книжке.  Я  только  его  слушал.  Но и передача услышанного для меня отчасти

стеснительна и во всей полноте невозможна. Мне вспоминается предостерегающий

рассказ графа о заезжем английском корреспонденте:

  - Я сказал ему, между прочим, что однажды утром, читая газеты, поймал себя

на таком сильном сочувствии к победам буров,  что оно уже прямо переходило в

желание,  чтобы англичан еще и еще хорошенько  поколотили.  А  корреспондент

передал  буквально:  "Лев  Толстой  сочувствует  победам  буров  и  радуется

поражениям англичан" (*4*).  И в таком виде сообщение обошло все  английские

газеты. Прямо каждое слово надо взвешивать, словно на каком-нибудь выходе.

  Лев Николаевич говорил о народной жизни, о трудности уразумения ее смысла,

о  направлении,  в  котором она течет...  Все это было очень просто,  ясно и

глубоко.

  За последние  дни Лев Николаевич был на представлении "Дяди Вани" Ант.  П.

Чехова (*5*).  Он чрезвычайно высоко ставит технику этой пьесы,  но находит,

что  и  на  этом  произведении,  как  на большинстве современных,  сказалось

преобладание техники  над  внутренним  смыслом.  Иногда  техника  совершенно

убивает внутреннее содержание,  плоть подавляет дух,  форма - идею.  В "Дяде

Ване" Лев Николаевич находит некоторый существенный недочет  в  нравственном

смысле  пьесы.  Затем  Лев  Николаевич  посетил чтения для народа.  На одном

интеллигентная лекторша опоздала, и граф, прождав напрасно и довольно долго,

ушел...

  Пока мы говорили, в комнату вошел сын Льва Николаевича и несколько молодых

людей.  Все обступили его и слушали.  И эта сцена, и потом, когда за длинным

столом сидел Лев Николаевич,  окруженный молодежью, опять живо напомнили мне

Батищево...

  Пили чай.  Лев Николаевич с медом. Он говорил о книге, вышедшей в Англии и

изображающей  весь ужас фабричного быта этой страны (*6*).  Работа не только

не облегчается с успехами техники,  а, наоборот, становится еще интенсивнее,

быстрее,  требует колоссального напряжения нервной силы. В фабричных центрах

вы не найдете клочка травы, ни одного деревца - все съедено дымом и копотью.

Напряженная  работа,  чисто механическая,  истощает и извращает вместе с тем

нервную систему рабочего. Чтобы поддерживать себя, он и в сфере физической и

в сфере духовной должен прибегать к чему-либо острому,  едкому,  пикантному.

Нигде столько не поглощается пикулей, как в фабричных городах. И развлечения

рабочих   кафешантанного   характера...   Лев  Николаевич  скорбел  о  таком

извращении жизни, которая дана человеку на благо, должна его возвышать, а не

унижать.

  Удалившись ненадолго,  Лев Николаевич явился в своей  классической  блузе.

Легкой, быстрой походкой, немного сгорбившись, прохаживался он по комнате, и

столько юности чуялось во всех его движениях, что о недавней тяжкой болезни,

о преклонных годах графа и не вспоминалось...

  В личности Льва Николаевича, на мой взгляд, так много непередаваемого, что

даже его искусство не в силах это,  и главное быть может, выразить. Личность

Толстого - комментарий к его творениям.  И во  мне  явилось  сознание  после

вечера,  проведенного  в  его  доме,  что не заменимо ничем личное общение с

великим мыслителем и слово,  не  умерщвленное,  не  превратившееся  в  сухие

книжные знаки, а переданное непосредственно, из души в душу, из ума в ум...

        "Комментарии"

  Николай Энгельгардт.  У гр.  Льва Ник.  Толстого.  - Новое время, 1900, 31

января, No 8595.

  Николай Александрович Энгельгардт (1861-1942), критик, журналист.

  По упоминанию,  что Толстой "за последние дни" был на представлении  "Дяди

Вани",  можно  определить,  что  интервью  Энгельгардта  взято между 25 и 30

января 1900 г.

  1* Через посредство Н.  И.  Стороженко,  работавшего в Румянцевском  музее

(ныне Гос.  библиотека им.  В.  И. Ленина), Толстой получал некоторые нужные

ему для литературных занятий книги.

  2* Брату   Н.   А.   Энгельгардта,   Михаилу  Александровичу  Энгельгардту

(1861-1915),  Толстой написал знаменитое письмо 20 декабря 1882 г. - подобие

исповеди, в которой говорил, что он "страшно одинок" (т. 63, с. 112-124).

  3* Отец Н.  А. Энгельгардта, Александр Николаевич Энгельгардт (1832-1893),

химик,  агроном,  автор  книги  "Письма из деревни".  В имении Батищево была

сделана  попытка  создать  трудовую   колонию-коммуну   из   молодых   людей

образованного  круга,  переселившихся  в  деревню  из  Москвы  и Петербурга.

Попытка,  отчасти близкая "толстовству",  но до конца не  принятая  Толстым,

окончилась неудачей.

  4* См. интервью с С. Орлицким в наст. изд.

  5* О впечатлениях Толстого от спектакля "Дядя Ваня" см.: Лакшин В. Толстой

и Чехов. 2-е изд. М., 1975, с. 386-389.

  6* Речь  идет  о  книге П.  А.  Кропоткина,  имя которого не упоминалось в

печати,  "Fields,  Factories and Works hops" ("Поля, фабрики и мастерские").

Толстой читал эту книгу в январе 1900 г.