«Эврика» 1970. Ищу предка

Мозг неандертальца

Зафиксировав появление на Земле нам подобных, мы часто так увлекаемся результатом, что забываем о причинах. А причины весьма загадочны: кроманьонец сменил классического неандертальца в течение нескольких тысяч лет. За такой короткий срок шапел-лец не мог выпрямить лоб, утоньшить кости, ликвидировать мощные валики над глазами, существенно изменить размеры мозга. Значит, от классических западноевропейских неандертальцев мы не могли произойти, это не прямой наш предок.

И еще надо объяснить, куда девались европейские неандертальцы, могучие, мозговитые, казалось бы, непобедимые.

Впрочем, последний вопрос кажется самым ясным. Подобно тому, как на сотни тысяч лет раньше передовые обезьянолюди вытеснили более отсталых, так и теперь прогрессивный кроманьонец победил отсталого неандертальца. Можно вообразить, как несколько тысячелетий шла ожесточенная, страшная борьба, бесшумная или сопровождаемая воинственным, звериным кличем победителя и предсмертным хрипением побежденного.

Чем примитивнее человек, тем больше пространства ему надо для поддержания жизни. Несколько десятков квадратных километров первобытного леса едва могли прокормить небольшую группу неандертальцев. Пройдут тысячелетия, и с такой же площади будет кормиться в десятки, сотни раз большее число людей, знающих, что такое интенсивное хозяйство, мелиорация и тому подобное.

Кроманьонец вторгся в охотничьи угодья европейского неандертальца, победил, частично истребил прежних владельцев (вероятно, с какой-то частью породнился, ассимилировал ее). Остальные были обречены на голодную смерть. Однако прошло много веков, если не тысячелетий, прежде чем где-то в глухой, неприступной пещере вымерли последние неандертальцы.

Или не вымерли? Мечтают найти «снежного человека», последнюю неандертальскую ветвь, укрывшуюся в Гималаях и соседних великих хребтах.

Существует, кажется, несколько сотен серьезных доказательств его существования и меньше, но тоже немалое, число опровержений. С несколькими искателями приключались конфузы (приняли за «снежного человека» останки гималайского медведя, потревожили кости обыкновенной женщины, умершей в Грузии лет сто назад).

«Ну вот!» — злорадствуют неверующие.

«Ничего, ничего!» — оптимистически восклицают адепты.

Может быть, потому никак не поймать «снежного человека», что он, по определению, самое умное дикое существо на земле (ведь человек все-таки!).

Хотя проблема «снежного человека» для науки второстепенная и решение ее научной революции никак не сделает, все же, если бы удалось поймать, его и пойманный действительно был неандертальцем, хорошо бы было.

Но не понимает «снежный человек» своей научной ценности!

Как же одолел кроманьонец неандертальца?

Кроманьонец высок, зато неандерталец кряжист и по силе наверняка не уступит. У кроманьонца совершенный, развитый мозг, но ведь у неандертальца голова превышает средние современные показатели (обычно в этих случаях вспоминают, что у Анатоля Франса мозг весил почти в полтора раза меньше, чем у классического неандертальца, то есть был «на уровне синантропа!»).

Понятно, кроманьонец был все-таки умнее предшественника; но в чем это реально могло выразиться, когда вооруженные дубинами или камнями существа сходились на ледяных равнинах?

Долгие годы сравнивали мозг современного человека с эндокраном неандертальцев. Эндокран — это точный слепок мозговой полости черепа, позволяющий отчетливо видеть следы древних мозговых извилин и определять, какие части мозга были в этом черепе развиты, а какие нет.

Неандертальский мозг велик. С виду он какой-то «неправильный», со следами неравномерного развития различных частей. Мозг обезьяны и мозг современного человека при всех своих отличиях имеют более плавные, округлые очертания и выглядят более законченными творениями природы. Впрочем, так оно и есть: и обезьяна и Homo sapiens - более завершенные, законченные в своем роде существа, чем неандертальские люди.

Тщательные сравнения, измерения, вычисления различных эндокранов — дело очень кропотливое. К тому же наши познания о внутренней структуре мозга хотя и быстро растут, но все же сегодня не слишком превышают, скажем, познания неандертальцев о свойствах и структуре камня.

Однако еще несколько десятилетий назад, когда наука о мозге была во много раз слабее, обратили внимание на резкое отличие нашего мозга от неандертальского (а также и других древних людей) по степени развития лобных долей, так называемой пре-фронтальной области мозга. У шимпанзе эта область занимает примерно 14 процентов мозговой территории, у неандертальца — около 18, а у кроманьонца и у нас всех — свыше

Долгое время оставалось неясным, что же дают нам увеличенные лобные доли? Все более или менее изученные центры, управлявшие нашими чувствами, речью, движениями, располагались в других мозговых областях. Затем настало время, когда опытные хирурги, борясь с некоторыми тяжелыми болезнями мозга, научились оперировать лобные доли, не лишая пациента жизни. Выходя из больницы, перенесший такую операцию был куда ближе к неандертальцу, чем прежде (ну, разумеется, с массой оговорок, ведь остальные части его мозга оставались совершенно современными). Люди без лобных долей — отныне они почти не умели сдерживать своих эмоций: если голодны, разбивали витрину магазина и хватали еду; если злились, не могли смирить звериную ярость.

Новые исследования подтвердили особую роль лобных долей для сложнейших форм человеческого поведения. Именно там, «подо лбом», оказались заложены способности современного человека к коллективности, общественной жизни.

Неандерталец жил не в одиночестве, охотился большими или малыми группами, но для сложного постоянного общения в крупном коллективе, видимо, не годился: был еще слишком зверем.

Урезанная его покатым лбом префронтальная область мозга, видимо, не имела достаточного «заряда» торможения, сознательного ограничения. Порою стихийно возникали крупные группы, стаи неандертальцев, но взрывы ярости, необузданных желаний или других форм взаимного антагонизма расшатывали, ослабляли первобытный коллектив. Вероятно, он очень часто распадался на совсем небольшие группы, по нескольку человек.

Но вот наступает кроманьонец: его лобные доли способны усмирять страсти, сплачивать этих людей в большие группы по нескольку десятков и даже сотен... Между ними возникают постоянные семейные связи, и постепенно образуется первый постоянный тип человеческого общества — род.

Сознательное подчинение, самоограничение (как ни дидактически и назидательно это звучит) —вот с чего начинается Homo sapiens. Куда было устоять неорганизованному, анархическому неандертальцу против дисциплинированного противника!

Возможно, предки кроманьонцев много занимались такой охотой (облава, загон), которая требовала особенно слаженных коллективных действий, и постепенно достигли высшей стадии «общительности».

Принципиально новый уровень связи между большим числом людей сразу дал мощный результат (по известному наполеоновскому принципу: «Два мамелюка, безусловно, превосходили трех французов. 100 мамелюков были равноценны 100 французам. 300 французов большей частью одерживали верх над 300 мамелюками, а 1000 французов уже всегда побивали 1500 мамелюков»).

Более тесное общение — значит более развитый язык.

Богатство языка — богатство мыслей, и наоборот.

Бурный рост ассоциаций, то есть сообразительности, выдумки, знаний.

Производственный процесс, охота все сложнее, но результаты все лучше.

Личность человека все ценнее: каждый — часть целого, и целое каждого охраняет. Детство кроманьонца удлиняется. Ему не нужно так рано взрослеть, как неандертальцу.

Рука, мозг «доросли» до прочного коллектива. Отныне мозгу, руке не надо меняться.

Нужны перемены — общество переменится.