ЖЗЛ: Жизнь Замечательных Людей

АРИСТОТЕЛЬ

 Биографическая библиотека Ф. Павленкова

Учение о душе.— Психология. — Антропология и физиология.— Этика.— Политика.— О воспитании и музыке,— О власти и. рабстве.— Теория поэзии.— Современные взгляды на общие заслуги Аристотеля

Приступая к оценке учения Аристотеля о человеке, мы будем иметь в виду следующее правило: нужно уметь отделять при обсуждении философских учений неизменное содержимое от временной формы. Не следует ни отбрасывать, как простые хитросплетения, ни почитать за вечные истины системы, которые имели в свое время глубокое влияние на умы, а теперь принадлежат истории. Временные леса рухнули, но живучие идеи продолжают существовать. Итак, самое главное — отличить живучие идеи от временных лесов. Это замечание главным образом относится к «Этике» и «Политике» Аристотеля, где особенно много и первых, и вторых. Эти два сочинения представляют для нас особую важность потому, что в них светится душа Аристотеля. Вундт в своем научном трактате об «Этике» говорит, что исследование Аристотеля о чувстве дружбы написано с редко у него встречающимся теплым чувством и отличается какой-то особенной жизненной правдой; Стагарит горячо высказывает желание нравственного общения как составляющего само по себе высочайшее благо. Он называет нравственною только дружбу между равными людьми и также считает ее могущественным средством для укрепления нравственности отдельных лиц. Сочинение, в котором автор высказывает такие задушевные. мысли, имеет огромное значение для уяснения его личности, поэтому мы намерены им заняться более, чем всеми другими. Но прежде чем посвятить ему все свое внимание, мы займемся рассмотрением других сочинений Аристотеля о человеке.

Учение Аристотеля о душе составляет как бы переход от органической природы вообще к венцу ее — к человеку. Мы говорили уже о том, что разумел Аристотель под именем души. Многие пытались доказать, и небезуспешно, что Аристотель в своем учении о думе собрал все ценное в этом отношении у своих предшественников, присоединив к этому и собственные исследования и размышления. Но в некоторых отношениях учение Платона отличается большей полнотой, особенно в тех вопросах, где проявляется самонаблюдение, способность, которая была больше развита у Платона, чем у Аристотеля. Таким образом, Платон в «Федре», «Филебе» и в других диалогах представил довольно подробный анализ душевных волнений и страстей, которых едва касается Аристотель в своем трактате «О душе», У Платона, в делении души по видам, вид страстный поставлен отдельным видом души, отличным в своих проявлениях от других видов. Аристотель же, говоря о склонностях-аппетитах, отождествляет желающий и страстный виды души. Во всем же, что относится к наблюдению других, Аристотель стоит выше Платона.

Законы ассоциации идей были также отчасти известны древним мыслителям, особенно Платону и Аристотелю. Аристотель упоминает о некоторых из них в статье «О воспоминании».

Мы уже говорили, что Аристотель утверждал, что душа относится к телу, как форма к материи. Но вместе со всем этим он допускал существование разума, называя его формою форм. Относительно этого разума душа представляет материю. Душа принадлежит не только человеку: каждое органическое существо одарено жизненною силою, или душою, в которой заключается внутренняя причина и конечная цель всякого органического движения или развития. На этом оснований Аристотель допускает, что степень телесного совершенства зависит от жизненной силы, или души, а не наоборот, как это утверждали некоторые из прежних греческих мыслителей. Степеней души, обусловливающих известные степени совершенства в развитии органической природы, Аристотель различает три, а именно: душу растительную, животную и разумную, или человеческую.

Предмет антропологии есть человек как высшая степень в развитии органической жизни. Остальная природа служит как бы приготовлением к появлению человека; все назначение ее — в человеке. Это, по мнению Аристотеля, доказывается тем, что все в природе служит человеку.

Физиологическая часть учения Аристотеля состоит в простом описании процессов человеческой жизни, без всякой предвзятой философской идеи. Учение Аристотеля о человеческой разумной душе состоит из ценных наблюдений психологического характера. Он первый положил основание опытному изучению души в связи с телом и в то же время рассматривал ее как микрокосм, в котором отражается весь мир. В этом учении Аристотель является неустанным и проницательным наблюдателем; что же касается его объяснений, то они так же слабы, как приведенное нами доказательство, что человек есть цель природы.

И что же уцелело от всего этого? — Наблюдения, факты; объяснения же, как леса, рушились с течением времени.

Вундт говорит, что противоположность Платона с его велзкям учеником ищут обыкновенно на почве философии, между тем как их главное различие — в этике. Вопрос, к которому сводятся все суждения Аристотеля в области этики, заключается не в том3 какое значение имеет добро само по себе, как у Платона, а в том, чем оно является для человека в условиях нашей обыденной земной жизни. Для того, чтобы ответить себе на этот вопрос, он изучал жизнь человеческую со всех сторон, во всех ее разнообразны:? проявлениях. Он заметил, что всего полезнее оказываются для самого человека и для других людей поступки, в которых проявляется знание меры, уменье выбрать среднее между двумя крайностями. Он возвел это знание меры в главный принцип нравственности. Это приводило в негодование многих философов, которые возмущались мещанской моралью, проповедующей золотую середину. Мы же умышленно употребили выражение знание меры вместо умеренность, потому что оно лучше передает мысль Аристотеля со всеми ее оттенками. Если я пью и, заметив, что жажда моя утолена, перестаю пить — это значит, я знаю меру, если же я щрестгаю пить, несмотря на то, что хочу еще, то это значит — я себя ужгслю. Нравственность, основанная на знании меры, является вюдне естественной, служащей сохранению и процветанию нашня еил, умеренность же — легкая форма аскетизма, к которому не склонен был Стагарит, всегда бравший под свою защиту природу человека. Аристотель признает и ясно высказывает, что человек по природе существо общественное, что общественные инстинкты, создающие семьи, товарищества, классы и национальности, составляя одну из наиболее выдающихся особенностей сложной человеческой природы, постоянно обладают достаточною и более чем достаточною силою; они бьют ключом, подобно горным потокам, из которых при уменья всегда можно извлечь пользу; их также можно сравнить с чрезмерной растительностью богатой почвы, которая не требует удобрения, а нуждается в мудром хозяйстве. Аристотель безусловно верит в природу человека. В своей «Никомаховской этике» он посвящает целых две книга тому, что он называет tpika. Это слово обыкновенно переводят «дружба», но в «Никомаховской этике» оно употребляется в более широком значении и обнимает собою все роды симпатий и склонностей людей друг к другу. Эта часть «Этики», как справедливо замечает Грант, обработана с необыкновенной внимательностью и глубиной и написана с совершенным знанием движущих сил нравственной жизни. Главною силой является любовь к совершенству, Жить, как надлежит истинному человеку,— идеал Аристотеля. Он как бы говорит: я хочу делать все, что наиболее прилично человеку; кто вздумает делать меньше, тот не человек. В то же время он не проповедует аскетизма, не дает человеку трудных, неразрешимых задач сверхъестественной нравственности, но учит высоко держать голову и предпочитать смерть низкому поступку. Такая нравственность совершенно соответствует изречению Соломона: «Не будь ни чрезмерно праведен, ни чрезмерно мудр, если не хочешь губить себя. Не будь чрезмерно нечестив и сумасброден, если не хочешь умереть преждевременно». То же говорит и Шекспир, великий знаток человеческого сердца: «Сладчайший мед смертелен по самой своей сладости и расстраивает аппетит. Поэтому любите умеренно; так любит продолжительная любовь. Слишком быстрый приезжает так же поздно, как и очень медленный».

Аристотель утверждает, что вопросы нравственности совершенно праздны и вредны, если не имеют в виду непосредственно какого-либо практического результата. Он не ворчит из своей конуры на людские недостатки, но старается своими советами помочь человеку. Это не болезненный ханжа, убегающий от печали настоящей жизни в мечтания о будущей. Блэксли говорит, что в Англии этика Аристотеля имеет огромное влияние на молодых людей; читая ее, они чувствуют, что перед ними не проповедник по профессии^ а джентльмен в полном смысле слова, умный, светский человек, друг государей, государственных людей и великих полководцев.

Аристотель, как философ, утверждает, что добродетель заключается в сдерживании страстей — и управлении ими при помощи разума. Он руководился здесь тем соображением, что все страсти и чувства колеблются между крайностями и противоположностями. Отсюда следует, что и нравственные ошибки, вытекающие из недостаточной власти над страстями, представляют собой такие противоположности, Каждому пороку противопоставляется другой порок, совершенно противоположного свойства: так, скупости — расточительность, малодушию — безрассудная смелость, надменности — рабская покорность. Если добродетель состоит в сдерживании страстей с помощью разума, то она есть не что иное, как соблюдение золотой середины между противоположностями.

Аристотель различает пять основных добродетелей, или, по-нашему, способностей: знание, искусство, предусмотрительность, рас.судок,, мудрость; знание и рассудок относятся к деятельности ума, искусство и предусмотрительность суть практические добродетели и стоят в близком отношении к воле. Под именем предусмотрительности Аристотель разумеет способность найти в отдельных случаях правильный путь на основании приобретенного опыта. Предусмотрительность является некоторым образом воспитательницею БОЛИ. Но в каждом воспитании имеет значение привычка и происходящее при этом инстинктивное стремление к добру. На созданном привычкой равновесии между противоположными наклонностями покоится умеренность, которую Аристотель вследствие этого рассматривает как необходимое условие всех добродетелей, не причисляя ее к ним. Учение о предусмотрительности сближает этику Аристотеля с сократо-платоновской этикой. Это еще в большей степени относится к мудрости. Последняя является у Аристотеля результатом сочетания рассудка и науки. В рассуждениях о мудрости Аристотель выражает свои личные склонности к созерцательной жизни. Как ни высоко ценил он политическую жизнь, но все же нредпочитал ей уединение, углубление в самого себя.

При определении добродетели как способности души следует помнить, что греки этому слову (аретф придавали более широкое значение, чем мы; оно относилось в одно и то же время и к мышлению, и к воле.

Итак, мы видим, что Аристотель умеренность не причислял к добродетелям; это говорит в пользу высказанной нами мысли. Предписывание умеренности — это подчинение природы всякого человека общему правилу отвлеченного характера; знание же меры есть нечто индивидуальное, предоставляющее большой простор и свободу естественным склонностям человека. Подчинение страстей рассудку в устах Аристотеля имеет несколько другой смысл, чем.в учении других моралистов. Другие моралисты, древние и новые, утверждают, что человеку ни в каком случае не следует поддаваться естественным склонностям, от которых исходит все дурное; Аристотель же, наоборот, советует сдерживать одну страсть, для того чтобы она не мешала развитию другой; он имеет в виду не жертву отвлеченному принципу, а здоровье человека, душевное и телесное. Например, он советует человеку бить храбрым: храбрость есть нечто среднее между страхом и безумной смелостью. Но чувство страха вредно действует на человека само по себе, а безумная отвага влечет за собой дурные последствия. Однако храбрость сама по себе ведь не есть добродетель золотой середины. И учение Аристотеля о добродетели, как мы видим, не заключает в себе ничего узкого, мещанского, а, напротив, имеет возвышенный характер. Он преддасывает человеку только управлять собою, т..е. разобраться в своем внутреннем мире, дать себе отчет в своих преобладающих стремлениях и, не уклоняясь очень в сторону, приближаться к намеченным целям.

Учение Платона о добродетели не представляет ничего особенно оригинального в сравнении с учением Сократа. Он писал его под сильным впечатлением жизни Сократа. У Сократа философия и жизнь представляли одно целое. Биография Сократа есть лучшая история era философии. Ксенофонт говорит о Сократе: «Он был так набожен, что ничего не делал против воли богов; так справедлив, что не причинял никому ни малейшего вреда; настолько властелин своих чувств, что всегда предпочитал полезное приятному; его возвышенный разум открывал ему возможность никогда не смешивать зло с добром; одним словом, он вполне оправдывал название совершеннейшего и счастливейшего человека. Мы, со своей стороны, заметим, что жизнь Сократа напоминает собой какой-то результат нравственного творчества — изящное произведение во всех тонкостях и подробностях. Можно сказать, Сократ положил все свои умственные силы на создание такой жизни, и во всякой другой области сделал сравнительно со своими силами немного. Умственные интересы Аристотеля были многостороннее, обширнее и глубже; вопросы нравственности привлекали также его внимание, но он никогда не был им исключительно предан. Не в теории нравственности и не в одной нравственной жизни следует искать силу и значение Аристотеля; проницательный философ очень хорошо понимал, что не одни только заботы о нравственном совершенствовании составляют удел человека; ему необходимо также изучить природу и ее законы. Из этого, однако, не следует, что Аристотель не придавал должного значения вопросам нравственности и не ценил безупречной, хорошей жизни, он отводил им надлежащее место. В подтверждение этого замечания приведем взгляд Аристотеля на высшее благо: он говорит, что высшее благо, конечную цель всех стремлений, принято называть блаженством. Но самое понятие о блаженстве всегда возбуждало много споров. Аристотель разумеет под именем блаженства такое состояние души и такую деятельность, которые наиболее соответствуют особенностям человека и влекут за собою полное удовлетворение. Но что же составляет исключительную особенность человека? Конечно, разум, поэтому в деятельности разума он может найти истинное блаженство. Итак, свободная успешная умственная деятельность, к которой человек предназначен самою природой, есть высшее благо; она сопровождается ощущением блаженства. Желания и деятельность связаны естественными неразрывными узами, и если этот законный союз осуществляется в жизни, то в результате получается полнейшее счастье. Наряду с этим главным источником блаженства Аристотель признает другие, второстепенные, но также играющие видную роль в человеческой жизни: богатство, друзья, дети, благородное происхождение, красота лица и тела. Такой взгляд на высшее благо как нельзя лучше характеризует философа-эмпирика; второстепенные источники счастья принадлежат наблюдателю, мысли же о главном источнике могли возникнуть только в голове самого глубокого философа.

Итак, мы видели, что в своих воззрениях на нравственность Аристотель весьма резко отличался от Платона. Платон проводит всюду отвлеченную идею добра, существующую независимо от отношения его к жизни. Аристотель же, напротив, утверждает, что идея добра не дает нам возможности узнать, какое отношение имеет это добро в практической жизни и каким путем можно его достигнуть. Предметом этики Аристотель признает не добро само по себе или вообще, а то, что оказывается полезным в нашей жизни. В своих общих воззрениях на добродетель Аристотель расходился также с Сократом. Сократ, как известно, отождествлял добродетель с мудростью, в последней же видел способность покорять чувства. Этому искусству, по мнению Сократа, возможно выучиться; верный самому себе, он учил добродетели, просвещая ум. Аристотель же находил корень добродетели не в рассудке, а в тех естественных склонностях, которые вначале имеют инстинктивный характер, а потом уже эти бессознательные склонности сознанием направляются к содействию общему благу. Согласно такому воззрению, Аристотель отрицает возможность выучить человека быть добродетельным, непосредственно убеждая его рассудок. Добродетель мало понять, необходимы навык и упражнение в поступках и поведении, заслуживающих название добродетельных, Все это сводится к воспитанию воли, Дурно направленная воля и при добрых намерениях и при просвещенном рассудке мешает ему быть твердым в добродетели. Как бы то ни было, добродетель обусловливается совместным влиянием природных склонностей, разума и привычек, приобретенных в детстве. Такой взгляд на добродетель неминуемо должен был привести Аристотеля к нападкам на учение Сократа. В   сущности, добродетель, по мнению Аристотеля, — это навык к общежитию. Он говорит, что число добродетелей неограниченно, оно определяется числом различных отношений, существующих между людьми. Добродетель мужа имеет свои особенности, то же относится к добродетели женщины, ребенка, раба. Но во всех случаях добродетели принадлежит один неизменный признак: это чувство меры, заставтающее человека выбирать среднее между двумя крайностями. Справедливость есть также среднее между двумя крайностями —. наносить вред и терпеть напрасно* Анализируя таким .образом все наиболее известные добродетели Аристотель приходит .к заключению, что.они всегда представляют нечто среднее между избытком и недостатком.

Такой взгляд нельзя признать безусловно верным, хотя он и .применим к некоторым добродетелям» Однако трудно согласиться;, что любовь к ближнему, любовь к истине представляют собою нечто среднее...

Такой взгляд на добродетель освещает нам до некоторой .степени „самую личность Аристотеля.

В заключение нам остается сказать, что теория нравственности, завещанная нам Аристотелем, есть только выражение и подробное развитие древнего правила «ничего чрез меру». Нездоровое состояние как тела, так и души главным образом проявляется .в каком-либо недостатке или избытке. Итак, .нравственность Аристотеля не выдумана из головы, но выведена из наблюдений над природою .человека. ДЛИ ТОГО, чтобы показать, как живуча мораль, покоящаяся на таких началах, я приведу несколько строк из предисловия англичанина Мориса к посланию Иоанна» «Я глубоко обязан.,— го*-ворит английский моралист»— оксфордскому университету за то, что он дал мне в руки аристотелеву «Этику» и побудил меня прочитать ее,и продумать. Большего благодеяния невозможно и сделать, Я хочу объяснить вам, чем я обязан этой книге. Во-первых, она убедила меня, что принципы нравственности не могут принадлежать тому или другому, времени, а присущи всем временам..Этою книгою языческий грек древнего мира пробудил во мне сознание того, что происходит внутри меня, разоблачил передо мною мою леность и .мою неискренность, показал мне, как далеко мои'поступки небыли тем, чем, я думал, они должны быть, заставил мена сознаться, что, несмотря на все преимущества, какими я пользовался перед ним, он бьш лучше меня, Это было великое дело» .Далее я не мог не научиться от этого грека — а он сделал все, чтобы этому научить,— что не чтением книги или изучением правил, приобретается незнание нравственности, но что это есть .дело жизни и что нравственность следует изучать с помощью ежедневного житейского опыта».

«Политика» Аристотеля является венцом его «Этики»; Аристотель вполне разделяет мнение Платона, что высшее благо может быть достигауто только совместными усилиями отдельного лица и государства. Но он признает государственную жизнь выше индивидуальной не потому, что она преследует высшие цели, а прежде всего потому, что цели отдельных лиц лучше могут быть достигнуты с помощью государства.

В «Политике» Аристотеля мы находим все те общие выводы относительно форм правления, к которым он пришел, тщательно изучая различные формы правления существовавших в то время мелких государств. Аристотель — как и следует глубокому наблюдателю — ни одну из форм правления не считает безусловно хорошей, а говорит, что она во всяком случае должна отвечать степени образованности данного народа и особенностям страны, разумея также географическое и экономическое ее положение. Он высказывал мнение, что счастливейшим можно назвать то государство, которым управляет добродетель, воплощается ли она в одном человеке или в нескольких лицах. Так как одного совершенного человека легче отыскать, чем нескольких, а нескольких легче, чем многих, то Аристотель склонен предпочитать монархическое и аристократическое правление демократическому, Однако он отдает справедливость и другим формам правления. Аристотеля обвиняли в том, что он выхвалял монархический образ правления в угоду своему царственному ученику; это неправда, но очень может быть, что для Аристотеля, в первые годы царствования Александра, он воплощал в себе идеал правителя, Мы отличаем государство от города как в топографическом, так и в политическом отношениях; но у греков как в том> так и в другом смысле понятие о городе совершенно совпадало с понятием о государстве.. Вследствие особенных условий топографии каждая маленькая местность греческого полуострова стремилась к индивидуальному обособлению, поэтому Греция не была одним сплошным государством, а множеством мелких, бесконечно разнообразных государств, Греческий город стоял к другому городу в международных отношениях. Этим и объясняется то, что Аристотель часто употребляет вместо слова «государство» — «город». Мы видели, что Аристотель в «Политике» своей, в противоположность Платону, стремился соединить интересы отдельного лица и государства. Он не желал жертвовать отдельными живыми лицами отвлеченной идее государства и этим отличался от Платона. Но в подробностях, которыми изобилует «Политика», Аристотель все же часто требует вмешательства государственной власти в дела частных лиц: например, он говорит, что государство должно принять на себя заботы о том, чтобы лица, вступающие в брак, имели известный возраст, наиболее благоприятный для рождения здоровых детей, говоря, что мужчине должно быть 37 лет, а женщине — восемнадцать.

В пятьдесят лет, по мнению Аристотеля, мужчина достигает полного расцвета своих умственных сил, а затем они начинают падать, поэтому после пятидесяти лет не следует иметь детей и т. д.

Далее Аристотель говорит, что число детей, которых могут иметь семьи, должно быть также предписано государством. Во всем этом проглядывает, однако, не деспотизм, а настойчивое желание человечеству возможно лучшего будущего. Итак, в своей «Политике» Аристотель говорит решительно обо всем, что имеет важность для человеческой жизни: о власти и рабстве, о воспитании детей, о здоровье, о долголетии, о праве, о браке. Он заботится о человеке еще до его появления на свет, высказывает свои мнения о гигиене беременности, предписывая женщине в это время больше двигаться, он считает вредными для нее умственные занятия. Во всем этом проглядывает любовь Аристотеля ко всему живому, конкретному. Он завещал человеку любить самого себя и не отказывать себе ни в чем, что служит к усовершенствованию души и тела.

«Политика» Аристотеля, как мы сказали, изобилует многими такими мыслями, с которыми полезно познакомиться для уяснения его взглядов и личности. Мы выберем из этого поистине богатого материала наиболее важное для нас и существенное.

И Платон, и Аристотель, как известно, придавали большое значение делу воспитания. Аристотель как врач рассматривал его также с физиологической точки зрения. Мы познакомим читателей со взглядом Аристотеля на воспитание в главных чертах и на значение музыки в деле воспитания, а также с его воззрениями на рабство, на власть и семейные отношения.

Цель воспитания Аристотель формулирует следующим образом: воспитание, как и всякое искусство, имеет в виду восполнить недостатки природы. Воспитание юношества должно быть делом общественным; будущие граждане должны одинаково уметь повелевать и управлять, повиноваться .и подчиняться. Учить следует не только тому, что полезно и необходимо, воспитание свободного человека должно преследовать также другие, более сложные задачи — развивать высшие интересы, эстетические и умственные. Учебные предметы, согласно Аристотелю, суть грамота, музыка, графика и гимнастика; последней, впрочем, он не советует слишком увлекаться и считает излишним стремиться к развитию силачей и атлетов. Музыке придает он большое значение в деле воспитания и говорит, что назначение музыки — облагораживать настроение. Удивительно, что в настоящее время музыка не играет никакой роли в воспитании. Никто не подозревает ее могущественного влияния в деле воспитания чувств, хотя, казалось, каждый мог бы составить о нем понятие, анализируя ее действие на настроение своей собственной души. Аристотель утверждает, что музыка приучает нас испытывать то или другое чувство, развивает и укрепляет последнее. Это и делает ее незаменимым средством в деле воспитания чувств. Аристотель вообще придает большее значение привычке в деле воспитания, он пришел к этому заключению наблюдением и опытом; в настоящее время никто не станет отрицать значения привычки. Под именем музыки как предмета воспитания разумели у древних не исключительно музыку в нашем смысле, но вообще занятия предметами, возвышающими и облагораживающими душу. Что касается музыки, говорит Аристотель, то в наше время занимаются ею большей частью для удовольствия, но сперва она употреблялась как предмет воспитания, чтоб люди могли вести жизнь, достойную свободного человека. В самом деле, не забава же должна наполнять наш досуг. Содержанием досуга должно быть нечто, что само по себе есть цель. Музыка не представляет предмета необходимого и полезного в том смысле, как необходима и полезна грамота и гимнастика.

Музыка составляет занятие свободного человека; Аристотель ссылается на Одиссея, рисующего картину наилучшего препровождения времени, представляющую тесный кружок людей, сидящих у стола и слушающих певца. Искать всюду пользы, говорит Аристотель, неприлично для людей свободных и с возвышенной душой.

Но как следует понимать значение музыки в воспитании? Аристотель утверждает, что и с педагогической точки зрения на музыку нельзя смотреть как на забаву; учащимся не время забавляться, ученье само по себе всегда горько. Музыка, согласно Аристотелю, имеет, конечно, и значение забавы как отдыха после трудов и составляет также содержание свободного времени, но она имеет еще большую ценность сама по себе: она изменяет настроение нашего духа и способна облагораживать последний. В рифмах и мелодиях, по мнению Аристотеля, есть подражание гневу, кротости, мужеству, благоразумию и всем другим состояниям нашей души. Слушая такие рифмы и мелодии, мы изменяемся душою. А от привычки испытывать то или другое чувство оно может развиться и окрепнуть. Таким образом, музыка, и только музыка, может воспитать нас в том или другом чувстве. Если же это так, заключает Аристотель, то ясно, что юношей необходимо должно воспитывать в музыке, и притом так, чтобы они сами пели и своими руками играли на инструментах, потому что для образования большая разница в том, сам ли человек упражняется в известном деле или нет.

Аристотель требовал от школы, чтобы она создавала людей, способных к гражданской жизни, которые могли бы и жить на войне, и вести мирные дела, и наслаждаться досугом.

В то же время школа не учила их быть гражданами, потому что это не ее дело.

Верный самому себе, Аристотель советует родителям давать как можно бслыпе свободы детям, ничем не стеснять их природных склонностей. Он находит вредным не позволять ребенку кщчагь и шуметь и т, д, В своих понятиях о схояической жизни свободного человека Аристотель является столько же философем, сколько естествоиспытателем. Эти мысли Аристотеля могаи бы принести ноль-; зу Б настоящее время, когда понятия о необходимом и полезном в деле воспитания все суживаются и суживаются...

Перейдем теперь к изложению мыслей Аристотеля о власти и рабстве. Он говорит:

«Начало власти и начало подчинения принадлежат к числу не только необходимых, но и полезных условий общественного бета. Так уже самым рождением определяется различие между тем, кто назначается к подчинению, и тем, кто создан для власти. Но между властвующими, как и между подчиняющимися, существует множество видовых различий».

«Всякое жкзое существо состоит из души и тела; естественное отношение между ними таково, что душа властвует, а тело подчиняется. Подчинение тела душе полезно как для души, так и для тела, тогда как равенство или обратное отношение их между собою вредно. То же отношение существует между человеком и прочими животными. Домашние животные по природе своей лучше диких, для них лучше быть в подчинении у человека, потому что чрез это подчинение они достигают своего собственного благосостояния. Мужчина лучше женщины по самой природе, потому он властвует над нею, и она ему подчиняется. Существуют люди — рабы по природе, и для них самое лучшее быть в подчинении у той же власти, которой подчиняются тело и животные» Природа, желая установить различие между свободными и рабами, делает различие между самыми их телами, Тела рабов сильны, так что они могут быть употребляемы на разного рода работы, необходимые в жизни, а тела свободных не способны на такие работы, зато свободные люди годны для политической и научной деятельности».

«Деятельность домохозяина в сем-ейной жизни может быть'рассматриваема с трех сторон: с одной, в отношении его как господина к рабу, о чем уже было говсрено, с другой —- в отношении его как отца к детям, и с третьей — в отношении ею как мужа к жене, потому что глава семьи имеет власть и над женою, и над детьми — как над свободными; над женою он властвует, как правитель в аристократическом устройстве государства, отношение мужа к жене — это дружеский союз между двумя неравными людьми. Над детьми же отец властвует как царь. Родивший имеет, конечно, власть над рожденным, как на  основании любви своей к нему, так и по причине своего старшинства, а власть, опирающаяся' на такие основания, относится к роду царской власти. Гомер называет Зезсз отцом людей и богов, так как он царь над всеми»,

«Деятельность домохозяина должна заключаться более в попечении о людях, а не в приобретении вещей неодушевленных, которые шы называем богатством», Но здесь Аристотель наталкивается на вопросы, «Доступна ли рабам иная, высшая деятельность; если доступна, то чем тоща они будут отличаться от свободных. Если жена должна во всем подчиняться мужу, то может ли она быть рассудительна, мужественна, Странно допустить, что она ко всему этому неспособна, Но часто случается наоборот: есть люди, -которые только по телу свободны, а другие — только по духу. Самая справедливость требует, чтобы природные рабы служили природным господам. Но природных рабов следует отличить от рабов но закону, В отношениях между рабом и господином, если каждый из них такоз по своей природе, имеют место как взаимная польза, так и взаимная дружба. Но противоположные явления бывают тогда, когда эти отношения устанавливаются не природою лиц, а основываются на законе и праве сильного. Господином называется кто-либо не потому, что он знает науку управлять людьми, но потому, что на самом деле он рожден властвовать»,

«Кто имеет раба, но не умеет владеть им, для того раб и ею . собственное господство над ним ничего не значат»,,

Мы привели этот взгляд Аристотеля на рабство, чтобы выставить его в ИСТИННОМ свете. Аристотеля принято называть защитником рабства. Это невозможно оправдать условиями его времени, потому что против рабства восставал уже Платон, желавший также полной равноправности мужчин и женщин.

Не Юшатон стремился к своим идеалам, не соображаясь с окружавшей его действительностью, Аристотель же не мог оторвать своих глаз от жизни, от фактов; мы видим, что он к последним при-козан и как бы связан ими, Однако же нельзя сказать, чтобы Аристотель не мог себе представить изменение внешних условий вообще и в данном частном случае. Всем известно его знаменитое изречение: «Епи бы челнок мог работать сам собою, то не было бы рабства», Из завещания Аристотеля мы видели, как он относился к езоим езестзенньш рабам; то же отношение, как мы замечаем, не тальке не противоречит взглядам, высказанным им в его знаменитом сочинении «Политика», но вполне им отвечает. Он не был защитником рабства по закону, потому представляется естественным, на наш взгляд, что он дал волю тем рабам, которые, по его мнению, не были рождены рабами. Что касается самого деления людей на рабов и свободных, то оно проглядывает и у Платона, который неизменно отличает эллина от варвара. У Аристотеля это деление проходит непрерывною нитью через все сочинения, где он касается человека и его жизни.

Сочинение Аристотеля о поэзии, как и все другие, подверглось превратным толкованиям, Аристотеля совершенно напрасно обвинили в грубом материализме. Обвинения такого рода, конечно, расточались людьми ограниченными. Истинные знатоки, напротив, высоко ставят это сочинение Аристотеля. Лессинг говорит: «Если я не ошибаюсь в сущности драматического искусства, то потому, что понимаю его так, как объяснил его Аристотель, наблюдая множество образцов греческой сцены. Я нисколько не колеблюсь признаться — пусть смеются надо мною в наши просвещенные времена,— что я считаю ее («Поэтику» —- ред.) таким же непогрешимым произведением, как «Элементы» Евклида. Основания аристотелевской пиитики так же истинны и верны, только не так понятны, а потому более подвержены ложному толкованию. Особенно во всем, касающемся трагедии, я берусь доказать, что она не может ни на шаг отступить от аристотелевского идеала, не удаляясь от своего совершенства».

Греки считали образное представление истинною целью поэзии. Но чтобы вполне образно представить людей, чтобы вывести их как бы живыми, потребно сильное воображение и свободное творчество. О выражении собственных чувств греки совсем не думали; у Аристотеля также об этом нет и помину. Назначение поэта, по мнению Аристотеля, излагать не то, что бывает, а то, что могло бы случиться, т. е. возможное.

Поэзия глубже истории и имеет большее значение; чем первая; она выражает общие законы человеческой природы, история же описывает частные их проявления, Аристотель советует трашческим поэтам подражать хорошим портретистам, которые делают портрет похожим на оригинал, но вместе с тем и красивее. Так и поэту необходимо порочные характеры облагораживать; он может воснро-изводить то, что есть, что было, что кажется или то, что должно быть. Всякое искусство, по мнению Аристотеля, подражает природе, частью восполняя то, чего природа не в силах произвесть. Указав на назначение поэтического творчества, Аристотель переходит к изложению истории постепенного развития поэзии и к наиболее совершенным формам — трагедии и комедии. Польза же поэзии, по его мнению, заключается в облагораживании и очищении страстей.

Мы не будем вдаваться в более подробное изложение этого сочинения Аристотеля, которое, помимо всех указанных достоинств, замечательно еще тем, что выражает многие особенности древнегреческого миросозерцания.

Заслуживает внимания, что Аристотель в своей «Поэтике» излагает также грамматику, разбирает части речи и падежи. Это объясняется тем, что в то время грамматика находилась в младенческом состоянии. Аристотель относил грамматику к риторике или пиитике, не давая языкознанию самостоятельного места в ряду наук.

Мы бросили взгляд на заслуги Аристотеля в области отдельных наук, скажем еще несколько слов об общем значении деятельности Аристотеля.

Имя Аристотеля живет уже более двух тысяч лет, и можно с достоверностью сказать, что оно будет жить на земле до тех пор, пока не перестанут существовать на ней мыслящие люди. Аристотель известен главным образом как творец логики, но не в одном этом заключаются его важные услуга человечеству. Можно сказать — нет науки, в создании которой не принимал бы участие Аристотель. Всякий специалист, знакомый с историей своей науки, убежден, что она ведет свое начало от Аристотеля. Но не только наука, а весь характер жизни образованного человека имеет органическую связь с жизнью Аристотеля. Если мы станем внимательно изучать биографии ближайших предшественников Аристотеля, Сократа и Платона, и сравним их с жизнью Аристотеля, то ощутим большую разницу: мы понимаем значение Сократа и Платона в истории философии и мысли вообще, но самый их образ жизни нам чужд так же, как и их воззрения.

Швегаер в своей истории философии справедливо говорит: «Философского учения Сократа нет, есть только жизнь Сократа». Этим вполне выражается индивидуальный, субъективный характер философии Сократа. Последнее замечание, строго говоря, может относиться и к философии Платона.

До Сократа философия состояла в объяснении явлений природы. Сократ же первый обратил все свое внимание на изучение явлений человеческого духа, углубился в себя и из этого источника почерпнул всю свою мудрость. Платон, следуя тому же направлению, дошел до предела того, что может создать ум человеческий своими собственными средствами без всякого знания действительности. Платон утверждал, что Творец создал мир наподобие идей, воплощая их таким образом. Но такое отношение идеи к действительности ничего не объясняет обыкновенным смертным. Безукоризненно изящное изложение Платона, свидетельствующее о необъятной силе его ума, и теперь вызывает наше удивление, но мы в то же время не чувствуем солидарности своей с Платоном. Какой бы наукой мы ни занимались, мы к действительности относимся иначе, чем относился к ней Платон. Сократа считают творцом индуктивного метода, он первый заговорил об общих понятиях,* Платон дал этим общим понятиям название идей, которые признал за нечто само по себе существующее. Но если в этом отношении Сократ нам понятнее Платона, то его общий взгляд на жизнь для нас еще более чужд. Он признавал своим высшим благом отсутствие потребностей и желаний, это, по его мнению, приближает человека к Богу и не нарушает равновесия нравственных сил, безмятежного душевного покоя. Исключительная нравственность Сократа вызывает поклонение, как тонкая диалектика Платона возбуждает удивление; Аристотелю же принадлежит несравненно большее влияние на всю умственную жизнь отдаленных веков, несмотря на то, что жизнь его не представляется нам такой образцовой, как жизнь Сократа, а изложение в изяществе и цельности уступает Платону. Жизнь Сократа и учение о нравственности Платона мы храним как святыню, как вериги, которых мы, однако, не в силах носить.

Какому-нибудь современному профессору философии трудно представить себя преемником Сократа, который учил всех, всегда и везде, даже на рынке. Ему невозможно признать и свое сродство с вдохновенным Платоном, ум которого никогда не спускался на землю и постоянно витал в области идей. Другое дело Аристотель, всегда смотревший открытыми глазами на действительность, Даже самая наружность Аристотеля ближе к наружности современного человека. Он был небольшого роста, худощавый, с небольшими узкими, но чрезвычайно проницательными глазами; одевался всегда безукоризненно, строго подчиняясь моде, и произносил р в горло, что служило в то время признаком несомненного аристократизма. Он первый из философов приобрел богатую библиотеку;, и его студия 'была переполнена коллекциями животных, растений и минералов,

Общий характер его философии вполне гармонировал с его внешностью. Швеглер говорит: «В руках Аристотеля философия потеряла свой национальный эллинский характер и сделалась обще--человеческим достоянием. Он заговорил языком, более близким к современному нам языку. Диалог Платона превратил он в обыкновенную прозу., жсп:о мяфоз и поэтических метафор заступил точный и сжатый ЙЗЬЕ. Мы не находим у нето следов платоновского вдохновения, непосредственной созерцательности: философия Аристотеля—это царство наблюдения и трезвой мысли. Он оставил стремление Платона отыскать единств© бытия и с любовью стал присматриваться к бесконечному разнообразию окружающих явлении. Его занимали не идеи, а все конкретное — воплощение идей в смысле Платона.

И в природе, и в истории, и во внутреннем мире человека ищет он фактических данных и всегда идет от частного к общему. Его философия заслуживает название истинной философии, потому что она носит индуктивный характер с начала и до конца, и сам Аристотель есть истинный философ, потому что никогда не сходил с почвы живой действительности».

Такую общую оценку деятельности Аристотеля встречаем мы в современной истории философии. Лучшим доказательством ее справедливости служит то влияние, которым она пользуется до настоящего времени. У Аристотеля научились мы читать, собирать коллекции, говорить научным языком. Кант утверждает, что логика обязана Аристотелю всем, чем она в настоящее время располагает. Аристотелю мы обязаны всеми хорошими и дурными особенностями нашей современной умственной жизни; к числу последних следует отнести словесную мудрость и формальное отношение к природе и к жизни, стремление вместо истинного понимания довольствоваться словами. Куно Фишер говорит, что, до появления Бэкона, Аристотелю в царстве философии принадлежала диктатура; он превозносил теорию как высокий порыв ума, в котором мы уподобляемся богам. Он основал объяснение природы на метафизике. Он был настоящий научный носитель формальной философии и творец ее лотки. Он привел в систему всю греческую философию и посредством ее господствовал над средними веками. Он ввел в философию индукцию, ке подвергнув ее критике. В глазах Бэкона с именегл Аристотеля соединяются все" idola theatri в науке и в жизни. Имя Аристотеля составляет как бы выдающееся острие, которому суждено было принять все громы, бросаемые Бэконом против философии щюшдого.

Idola theatri — это идолы, наследуемые одним поколением от другого; к ним относятся все наши предрассудки, встречаемые- на каждом шагу в жизни. То, что приписывает Бэкон Аристотелю, относится вообще к греческой философии и науке. Аристотель сделал гигантский шаг вперед от формальной философии к действительности, но, разумеется, он не мог совершенно порвать связь с прошлым; он остался греческим философом того времени и, следовательно, не был совершенно свободен от стремлений навязать ирироде то, что принадлежало одному человеку. Эту склонность наследовали от греков и европейские народы.

Передаваясь от поколения к поколению, эта склонность сделалась действительным идолом, с которым пришлось бороться всем, «кто пошел неосторожно свободной истины искать»,— Копернику Галилею, Кеплеру.

Мы привели различные мнения современных философов о значении Аристотеля, но все различие между ними только в том, что, по словам одних, Аристотель всегда исходит от частного к общему тогда как другие, наоборот, упрекают его в формализме. Мы же, со своей стороны, заметим еще раз, что в теории Аристотель всегда оставался индуктивным философом, а на практике очень часто, изменяя своему догмату, приближался к Платону.