Русская классическая литература

Алексей Константинович

Толстой

Глава 13. Ванюха Перстень и его товарищи

     На  широкой поляне,  окруженной древними дубами  и  непроходимым ломом,

стояло несколько земляных куреней;  а  между ними  на  опрокинутых пнях,  на

вывороченных корнях, на кучах сена и сухих листьев лежало и сидело множество

людей разных возрастов,  в разных одеждах.  Вооруженные молодцы беспрестанно

выходили из глубины леса и присоединялись к товарищам. Много было между ними

разнообразия.  Сермяги{112},  ферязи{112} и  зипуны{112},  иные в лохмотьях,

другие блестящие золотом, виднелись сквозь ветви дерев. У иных молодцов были

привешены к  бедрам сабли,  другие мотали в  руках кистени или  опирались на

широкие бердыши{112}.  Немало было тут рубцов, морщин, всклокоченных голов и

бород нечесаных.

     Удалое  товарищество разделилось на  разные  кружки.  В  самой  средине

поляны варили кашу и жарили на прутьях говядину.  Над трескучим огнем висели

котлы; дым отделялся сизым облаком от зеленого мрака; окружавшего поляну как

бы плотною стеной.  Кашевары покашливали,  терли себе глаза и отворачивались

от дыму.

     Немного подалее старик,  с  седою кудрявою головой,  с длинною бородой,

рассказывал молодежи какую-то сказку.  Он говорил стоя и  опершись на топор,

насаженный  на  длинную  палку.   В   этом  положении  старику  было  ловчее

рассказывать, чем сидя. Он мог и выпрямиться, и обернуться во все стороны, и

в  приличном месте взмахнуть топором,  и  присвистнуть по-молодецки.  Ребята

слушали его с  истинным наслаждением.  Они уши поразвесили и рты поразевали.

Кто присел на  землю,  кто взобрался на  сучок,  кто просто расставил ноги и

выпучил глаза; но большая часть лежала на животах, упершись локтями оземь, а

подбородком о ладони: оно-де сподручнее.

     Далее двое молодцов тузили друг друга по голове кулаками. Игра состояла

в  том,  что кто-де из нас первый попросит пощады.  И  ни одному не хотелось

просить ее.  Уже оба противника побагровели, как две свеклы, но дюжие кулаки

не переставали стучать о головы, словно молоты о наковальни.

     - Эй,  не  будет ли с  тебя,  Хлопко?  -  спросил тот,  который казался

послабее.

     - Небось,  брат Андрюшка!  когда будет,  скажу.  А  вот тебе так сейчас

плохо придется!

     И кулаки продолжали стучать.

     - Смотрите, братцы, вот Андрюшка тотчас свалится, - говорили зрители.

     - Нет,  не свалится!  -  отвечали другие. - Зачем ему свалиться, у него

голова здорова!

     - А вот увидишь, свалится!

     Но Андрюшке и подлинно не хотелось свалиться.  Он изловчился и,  вместо

чтобы ударить противника по макушке, хватил его кулаком в висок.

     Хлопко опрокинулся.

     Многие из зрителей захохотали, но большая часть изъявила негодование.

     - Не честно!  не честно! - закричали они. - Андрюшка слукавил! Отодрать

Андрюшку!

     И Андрюшку тотчас же отодрали.

     - Откуда молодцов бог несет?  -  спросил старый сказочник у  нескольких

парней, которые подошли к огню и робко озирались во все стороны.

     Их  привел ражий{113} детина с  широким ножом за  поясом;  на парнях не

было оружия, они казались новичками.

     - Слышь вы,  соколики!  -  сказал,  обращаясь к  ним,  ражий детина,  -

дедушка Коршун спрашивает, откуда вас бог принес? Отвечайте дедушке!

     - Да оно,  тово,  вот как будет.  Я-то из-под Москвы! - отвечал один из

парней, немного запинаясь.

     - А  зачем из  гнездышка вылетел?  -  спросил Коршун,  -  нешто морозом

хватило али чересчур жарко стало?

     - Стало  быть,  жарко!  -  отвечал  парень.  -  Как  опричники  избу-то

запалили,  так сперва стало жарко,  а  как сгорела-то  изба,  так и  морозом

хватило на дворе!

     - Вот оно как. Ты парень не глупый. Ну, а ты чего пришел?

     - А родни искать!

     Разбойники захохотали.

     - Вишь что выдумал. Какой тебе родни?

     - Да как убили опричники матушку да батюшку,  сестер да братьев, скучно

стало одному на свете;  думаю себе: пойду к добрым людям, они меня накормят,

напоят,  будут мне братьями да отцами! Встретил в кружале вот этого молодца,

догадался, что он ваш, да и попросил взять с собою.

     - Добрый ты парень!  -  сказали разбойники,  -  садись с нами,  хлеб да

соль, мы тебе будем братьями!

     - А этот чего стоит, повеся нос, словно несолоно хлебал? Эй ты, плакса,

что губы надул? Откуда ты?

     - С-под  Коломны!  -  отвечал,  лениво  ворочая языком,  дюжий  молодой

парень, стоявший с печальным видом позади других.

     - Что ж, и тебя опричники обидели, что ли?

     - Нявесту взяли! - отвечал парень нехотя и протяжно.

     - А ну-ка, расскажи!

     - Да что тут рассказывать! Наехали, да и взяли!

     - Ну, а потом?

     - Что ж потом! Потом ничаво!

     - Зачем же ты не отбил невесты?

     - Где ж ее было отбивать? Как наехали, так и взяли!

     - А ты на них так и смотрел, разиня рот?

     - Нет, опосля, как удрали-то, так уж так осерчал, что боже сохрани.

     Разбойники опять захохотали.

     - Да ты, брат, видно, тяжел на подъем!

     Парень скроил глупое лицо и не отвечал.

     - Эй ты, пареная репа! - сказал один разбойник, - взяли у тебя невесту,

так из-за этого еще нечего киснуть! другую найдешь!

     Парень смотрел разиня рот и не говорил ни слова.

     Лицо его разбойникам показалось забавным.

     - Слышь ты, с тобой говорят! - сказал один из них, толкая его под бок.

     Парень молчал.

     Разбойник толкнул его крепче.

     Парень посмотрел на него так глупо, что все опять принялись хохотать.

     Несколько человек подошли к нему и стали толкать его.

     Парень не знал, сердиться ли ему или нет; но один толчок сильнее других

вывел его из сонного хладнокровия.

     - Полно вам пхаться!  -  сказал он,  -  что я вам,  куль муки,  что ль,

дался? Перестаньте, осерчаю!

     Разбойники пуще стали смеяться.

     Парню и  в  самом деле хотелось рассердиться,  только лень и  природная

сонливость превозмогали его гнев. Ему казалось, что не стоит сердиться из-за

безделицы, а важной-то причины не было!

     - Серчай же, дурень! - сказали разбойники, - что ж ты не серчаешь?

     - А нут-ка, толкните-ка ящо!

     - Вишь какой лакомый! На вот тебе!

     - А ну-тка крепчае!

     - Вот тебе!

     - Ну,  тяперь  держитесь!  -  сказал парень,  рассердясь наконец не  на

шутку.

     Он  засучил  рукава,  плюнул  в  кулаки  и  принялся катать  правого  и

виноватого.  Разбойники  не  ожидали  такого  нападения.  Те,  которые  были

поближе,  в  один миг  опрокинулись и  сшибли с  ног  товарищей.  Вся ватага

отхлынула к огню; котел упал, и щи разлились на уголья.

     - Тише ты, тише, сатана! Чего расходился! Говорят тебе, тише! - кричали

разбойники.

     Но  парень уже ничего не слыхал.  Он продолжал махать кулаками вправо и

влево и каждым ударом сшибал по разбойнику, а иногда и по два.

     - Вишь, медведь! - говорили те, которые успевали отскочить в сторону.

     Наконец парень образумился.  Он перестал драться и  остановился посреди

опрокинутых и разбитых горшков, почесывая затылок, как будто желая сказать:

     "Что же это я, в самом деле, наделал!"

     - Ну,  брат, - сказали разбойники, подымаясь на ноги и потирая ребра, -

кабы ты тогда в пору осерчал,  не отбили бы у тебя невесты!  Вишь какой Илья

Муромец!

     - Да как тебя зовут, молодца? - спросил старый разбойник.

     - А Митькою!

     - Ну Митька! Ай да Митька!

     - Вот уж Митька!

     - Ребята!  - сказал, подбегая к ним, один молодец, - атаман опять начал

рассказывать про свое житье на Волге.  Все бросили и  песни петь,  и  сказки

слушать, сидят вокруг атамана. Пойдем поскорее, а то места не найдем!

     - Пойдем, пойдем слушать атамана! - раздалось между разбойниками.

     На срубленном пне,  под тенью огромного дуба, сидел широкоплечий детина

среднего роста,  в  богатом зипуне,  шитом  золотом.  Голову  его  покрывала

мисюрка,  или  железная круглая шапка,  вроде  тафьи,  называвшаяся также  и

наплешником.  К  шапке приделана была бармица,  или стальная кольчатая сеть,

защищавшая от  сабельных ударов  затылок,  шею  и  уши.  Широкоплечий детина

держал в руке чекан{116},  молот,  заостренный с задней стороны и насаженный

на топорище. В этом убранстве трудно было бы узнать старого нашего знакомца,

Ванюху Перстня. Глаза его бегали во все стороны. Из-под коротких черных усов

сверкали зубы столь ослепительной белизны,  что они,  казалось, освещали все

лицо его.

     Разбойники молчали и слушали.

     - Так вот, братцы, - говорил Перстень, - это еще не диковина остановить

обоз или  боярина ограбить,  когда вас  десятеро на  одного.  А  вот была бы

диковина, кабы один остановил да ограбил человек пятьдесят или боле!

     - Эх,  хватил!  -  отозвались разбойники,  -  малого захотел! Небось ты

остановишь!

     - Моя  речь  не  про  меня,   а  знаю  я  молодца,  что  и  один  обозы

останавливал.

     - Уж не опять ли твой волжский богатырь!

     - Да  не  кто другой.  Вот,  примерно,  тянулось раз судишко на  бичеве

из-под Астрахани вверх по  матушке-Волге.  На судишке-то народу было немало:

все  купцы  молодцы,  с  пищалями,  с  саблями,  кафтаны  нараспашку,  шапки

набекрень,  не хуже нашего брата.  А грузу-то: золота, каменьев самоцветных,

жемчугу, вещиц астраханских и всякой дряни еще, али полно! Берег-то высокий,

бичевник-то  узенький,  а  среди  Волги  остров:  скала голая,  да  супротив

теченья, словно ножом угол вышел, такой острый, что боже упаси.

     Вот проведал мой молодец,  с  чем бог несет судно.  Не сказал никому ни

слова,  пошел с утра,  засел в кусты,  в ус не дует.  Проходит час, проходит

другой,  идут, понатужившись, лямочники, человек двенадцать, один за другим,

налегли на  ремни,  да  и  кряхтят,  высунув языки.  Судишко-то,  видно,  не

легонько, да и быстрина-то народу не под силу!

     Вот мой молодец и  прожди,  чтоб они скалу-то остру миновали саженей на

полсотни. Да как выскочит из-за кустов, да как хватит саблей поперек бичевы,

так и перерубил пополам,  а лямочники-то как шли сердечные, так и шлепнулись

оземь носами. Тут он кого кистенем, кого кулаком, а кто вскочил да давай бог

ноги!  Понесло судно назад по  течению прямо на  скалу.  Всполошились купцы,

никто и  стрелять не  думает,  думают только,  как бы  миновать угол,  чтобы

судна-то  не  разбить!  А  мой молодец одной рукой поймай бичеву,  а  другой

ухватись за дерево, да и останови судно:

     "Эй вы,  аршинники,  купцы!  удалые молодцы!  Бросайте в  воду сабли да

пищали,  честью прошу,  не то бичеву пущу,  так вас и  с  грузом поминай как

звали!"

     Купцы навели было на богатыря стволики,  да тотчас и опустили;  думают:

как же это? убьем его, так некому и бичевы подержать!

     Нечего делать,  побросали оружие в воду,  да только не все, думают, как

взойдешь,  молодец,  на палубу грабить судно,  так мы тут тебе и карачун! Да

мой богатырь не промах.

     "Добро,  говорит,  купчики голубчики, пошло оружие ко дну, ступайте ж и

вы  куда  кому  угодно!  А  сказать другими словами:  прыгайте с  судна вниз

головами!"

     Они было замялись,  а он,  ребятушки, зацепил бичеву за дерево, схватил

пищаль, да и пустил по них пулю.

     Тут все, сколько ни было их, попрыгали в воду, словно лягушки.

     А он кричит:

     "Не  плыть сюда,  приставай к  тому  берегу,  не  то  всех,  как  уток,

перестреляю!"

     - Что, ребята, каков богатырь?

     - Молодец! - сказали разбойники, - вот уж подлинно молодец! Да что ж он

с судном-то сделал?

     - С судном-то? А намотал на руку бичеву, словно нитку с бумажным змеем,

да и вытащил судно на мель.

     - Да что ж, он ростом с Полкана{118}, что ли?

     - Нет,  не  с  Полкана.  Ростом-то  он  не боле мово,  да плечики будут

пошире!

     - Шире твоих! Что ж это, на что ж он похож, выходит!

     - Да  похож  на  молодца:  голова кудластая,  борода черная,  сутуловат

маленько, лицо плоское, да зато глаза посмотреть - страх!

     - Воля твоя,  атаман,  ты про него говоришь,  как про чудо какое, а нам

что-то не верится. Уж молодцеватее тебя мы не видывали!

     - Не видывали лучше меня!  Да что вы,  дураки,  видели! Да знаете ли, -

продолжал Перстень с жаром,  -  знаете ли,  что я перед ним - ничего! Дрянь,

просто дрянь, да и только!

     - Да как же зовут твоего богатыря?

     - Зовут его, братцы, Ермаком Тимофеичем!

     - Вишь какое имя! Что ж он один, что ли, без шайки промышляет?

     - Нет,  не  один.  Есть у  него шайка добрая,  есть и  верные есаулики.

Только разгневался на  них царь православный.  Послал на  Волгу дружину свою

разбить их,  голубчиков,  а одному есаулику,  Ивану Кольцу,  головушку велел

отсечь да к Москве привезти.

     - Что ж, поймали его?

     - Поймали было  царские люди  Кольцо,  только проскользнуло оно  у  них

промеж пальцев,  да и покатилось по белу свету.  Где оно теперь,  сердечное,

бог весть,  только, я чаю, скоро опять на Волгу перекатится! Кто раз побывал

на Волге, тому не ужиться на другой сторонушке!

     Замолчал атаман и задумался.

     Задумались и разбойники.  Опустили они буйные головы на груди могучие и

поглаживали молча  усы  длинные и  бороды  широкие.  О  чем  думали  удальцы

разудалые,  сидя  на  поляне,  среди леса дремучего?  О  молодости ли  своей

погибшей, когда были еще честными воинами и мирными поселянами? О матушке ли

Волге серебряной?  Или о дивном богатыре, про которого рассказывал Перстень?

Или  думали они  о  хоромах высоких среди поля чистого,  о  двух столбиках с

перекладинкой,  о  которых в  минуту грусти думала в  то время всякая лихая,

забубенная голова?

     - Атаман!  -  вскричал  один  разбойник,  подбегая  к  Перстню  и  весь

запыхавшись, - верст пять отсюда, по Рязанской дороге, едут человек двадцать

вершников с  богатым оружием,  все в золоченых кафтанах!  Аргамаки и бахматы

под ними рублей во сто каждый или боле!

     - Куда едут? - спросил Перстень, вскакивая.

     - Вот только что поворотили к Поганой Луже.  Я как увидел, так напрямик

сюда и прибежал болотом да лесом.

     - Ну,  ребята!  -  вскричал Перстень,  -  полно бобы на печи разводить!

Двадцать человек чтобы шли за мной!

     - Ты,  Коршун, - продолжал он, обращаясь к старому разбойнику, - возьми

двадцать других,  да засядьте у кривого дуба,  отрежьте им дорогу,  коли мы,

неравно, опоздаем. Ну, живо за сабли!

     Перстень взмахнул чеканом  и  сверкнул очами.  Он  походил на  грозного

полководца среди послушного войска.

     Прежнее  свободное  обращение  разбойников  исчезло  и  уступило  место

безусловной покорности.

     В  один  миг  сорок станичников отошли от  толпы и  разделились на  два

отряда.

     - Эй,  Митька! - сказал Коршун молодому парню из-под Коломны, - на тебе

посошок, ступай с нами, да понатужься, авось осерчаешь!

     Митька скроил глупую рожу,  взял хладнокровно из  рук  старика огромную

дубину,  взвалил ее  на плеча и  пошел,  переваливаясь,  за своим отрядом ко

кривому дубу.

     Другой  отряд,  предводимый  Перстнем,  поспешил  к  Поганой  Луже,  на

переем{119} неизвестным всадникам.