БЕЛЫЕ ПРОТИВ КРАСНЫХ

Генерал Деникин

Д. Лехович

Неудачи на фронте впоследствии вычеркнули из памяти современников попытки Деникина изменить в конце своего правления ригористический курс предыдущей политики. Эти попытки не могли уже отразиться на ходе событий, но в памяти Антона Ивановича они оставили тяжелый след. Он понял, наконец, что злоупотребления и беспорядки в тылу окончательно дискредитировали в глазах населения его правительство и требовался радикальный пересмотр лозунгов борьбы, всего внутреннего управления и внешних сношений с бывшими окраинами России.

Лично Деникин продолжал симпатизировать «либеральному направлению». Но либералы, то есть члены кадетской партии, по словам Антона Ивановича, страшились взять руль управления в свои руки. Они опасались враждебного к себе отношения со стороны значительной части офицерства и противодействия влиятельных на Юге России правых общественных группировок. Поэтому первым шагом Деникина было решение испробовать «левую политику, но правыми руками». Приказом Главнокомандующего от 16 декабря 1919 года упразднялось Особое совещание. Вместо него образовывалось правительство, с условием соглашения между Главнокомандующим и Верховным кругом, являвшимся объединенным парламентом Донской, Кубанской и Терской областей.

Наравне со старым принципом «единой, неделимой России»были и новые лозунги. Открыто провозглашался призыв к созыву (после победы над большевиками) Всероссийского Учредительного собрания, устанавливающего форму правления в стране. Для Антона Ивановича в этом лозунге не было противоречия с его прошлыми взглядами. Вся его политика непредрешенства основывалась на этом принципе. Но самый термин Учредительного собрания не употреблялся белой пропагандой Юга России, чтобы не раздражать консервативно настроенное офицерство, в памяти которого старое Учредительное собрание связывалось с анархией и произволом конца 1917 года. Новым был лозунг «Земля крестьянам и трудовому казачеству».

Но к тому времени никто уже не прислушивался к белой пропаганде. Обыватели думали лишь об одном: скорее покинуть тонущий корабль. Нараставшее чувство безнадежности усилилось в начале февраля сведениями из Сибири о падении колчаковского фронта и о гибели самого адмирала.

Неудачи на фронте вызвали передвижение Ставки. Из Таганрога она перешла в Тихорецкую, из Тихорецкой в Екатеринодар, а оттуда в Новороссийск.

Тем временем Новороссийск (единственный порт на восточном побережье Черного моря, откуда могли эвакуироваться семьи офицеров, больные, раненые, беженцы) был похож на осиное гнездо. Он кишел болтавшимися без дела офицерами. Некоторые из них, только что оправившись от ранений или тифа, потеряли связь со своими частями. Но большинство, сознательно уклоняясь от отправки на фронт, в буквальном смысле «ждали у моря погоды», чтобы с помощью англичан перебраться за границу, подальше от быстро надвигавшейся катастрофы. Разочарованные и озлобленные, они открыто поносили главное командование. Возбужденно-нервное настроение приняло угрожающий характер после того, как стало известно «обличительное»письмо, которое генерал Врангель отправил генералу Деникину после окончательного с ним разрыва. Чтобы избежать излишнего шума, опасного в те тягостные дни, Антон Иванович решил наружно игнорировать происшествие. Но давать Врангелю ответственные поручения он отказывался. Оставшись не у дел, генерал Врангель подал наконец прошение об увольнении в отставку, а до приказа об увольнении взял отпуск и отправился в Крым.

Давно назревавший кризис близился к развязке. Совместная работа была уже немыслима. На сжатом пространстве Крыма Деникину и Врангелю было бы слишком тесно, и через британского военного представителя генерала Хольмана генералу Врангелю от имени Главнокомандующего предложено было покинуть пределы Вооруженных Сил Юга России.

Перед своим отъездом в Константинополь генерал Врангель в порыве раздражения отправил Главнокомандующему «обличительное»письмо.

Несколько лет спустя, когда барон Врангель готовил к печати свои воспоминания, он не процитировал полностью текст этого письма. Он признал, что, «написанное под влиянием гнева», оно «грешило резкостью, содержало местами личные выпады»,

«Боевое счастье улыбалось вам, росла слава и с ней вместе стали расти в сердце вашем честолюбивые мечты... Вы пишете, что подчиняетесь адмиралу Колчаку, «отдавая свою жизнь служению горячо любимой родине»и «ставя превыше всего ее счастье»... Не жизнь приносите вы в жертву родине, а только власть, и неужели подчинение другому лицу для блага родины есть жертва для честного сына ее... эту жертву не в силах был уже принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами честолюбец... Войска адмирала Колчака, предательски оставленные нами, были разбиты...

Цепляясь за ускользавшую из ваших рук власть, вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и, уступая самостийникам, решили непреклонно бороться с вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как вам казалось, государственный переворот».

В этом письме Деникин выставлялся человеком «отравленным ядом честолюбия, вкусившим власти, окруженным бесчестными льстецами», думающим уже «не о спасении отечества, а лишь о сохранении власти».

«Вы видели, — писал генерал Врангель, — как таяло ваше обаяние и власть выскальзывала из ваших рук. Цепляясь за нее, в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж...»

А «честолюбец, цеплявшийся за власть», на самом деле мечтал от нее избавиться.

«Власть была для меня тяжелым крестом, — писал Антон Иванович, — и избавиться от нее было бы громадным облегчением. Но бросить в такую минуту дело и добровольцев я не мог, тем более что я не считал государственно-полезным передачу власти в те руки, которые к ней протягивались».

Через две недели после получения письма от Врангеля, в никогда еще не опубликованном письме к своей жене, он говорил:

«...Душа моя скорбит. Вокруг идет борьба. Странные люди — борются за власть! За власть, которая тяжелым, мучительным ярмом легла на мою голову, приковала как раба к тачке с непосильной кладью... Тяжко. Жду, когда все устроится на местах, чтобы сделать то, о чем говорил тебе...»А то, о чем он говорил жене, было уже близко к осуществлению.

Ответ Деникина Врангелю был направлен в «собственные руки». В печати он появился лишь много лет спустя:

«Милостивый государь Петр Николаевич!

Ваше письмо пришло как раз вовремя — в наиболее тяжкий момент, когда мне приходится напрягать все духовные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены...

Если у меня и было маленькое сомнение в вашей роли в борьбе за власть, то письмо ваше рассеяло его окончательно. В нем нет ни слова правды. Вы это знаете. В нем приведены чудовищные обвинения, в которые вы сами не верите. Приведены, очевидно, для той же цели, для которой множились и распространялись предыдущие рапорты-памфлеты.

Для подрыва власти и развала вы делаете все, что можете.

Когда-то, во время тяжкой болезни, постигшей вас, вы говорили Юзефовичу, что Бог карает вас за непомерное честолюбие...

Пусть Он и теперь простит вас за сделанное вами русскому делу зло».

Письмо генерала Врангеля было использовано как средство дискредитации Деникина и его штаба. Главной мишенью был начальник штаба Главнокомандующего генерал Романовский. Его винили во всех неудачах и открыто говорили о том, что настало время его пристрелить.

Видя безвыходность положения, Деникин решил наконец уступить требованиям возбужденного офицерства и пожертвовать своим ближайшим другом и сотрудником. Чтобы сохранить ему жизнь, он согласился освободить Романовского от должности. «Решили с ним, — писал Деникин, — что потерпеть уже осталось недолго: после переезда в Крым он оставит свой пост...»

К тому времени и Антон Иванович пришел к заключению, что и ему пора оставить командование и, передав его в другие руки, самому уйти со сцены.

Когда-то, вскоре после окончания Первого кубанского похода, генерал Деникин в беседе с офицерами о задачах Добровольческой армии закончил свою речь пророческой фразой: «В тот день, когда я почувствую ясно, что биение пульса армии расходится с моим, я немедленно оставлю свой пост, чтобы продолжать борьбу другими путями, которые сочту прямыми и честными».

И, верный своему слову, Деникин решил, что настало время осуществить когда-то данное обещание. В том, что влияние Главнокомандующего в армии ослабело, не было сомнения. После отъезда Врангеля в Константинополь появились два новых претендента на власть: генералы Слащев и Покровский. Оба вели интриги против Деникина и переговоры о свержении его. Каждый из них выставлял свою кандидатуру на его пост. Но толчком к принятию окончательного решения послужила телеграмма генерала Кутепова, полученная Главнокомандующим 28 февраля.

Добровольческий корпус, которым командовал Кутепов, был подчинен (после своего отхода за Дон) командующему Донской армией генералу Сидорину. Но добровольцы сохранили дисциплину, а донцы утеряли ее, и генерал Кутепов, не без основания, предполагал, что Сидорин, невзирая на многочисленность своих войск, сознательно направлял добровольцев в наиболее опасные места фронта. Часто бывая в штабах Сидорина и Кутепова, Главнокомандующий видел, что между ними с каждым днем все выше вырастала «глухая стена недоверия и подозрительности». Чтобы избежать открытого столкновения, Антон Иванович решил изъять корпус генерала Кутепова из оперативного подчинения командующему Донской армией и подчинить его непосредственно себе. Это решение, удовлетворив Кутепова, не могло, однако, сгладить недоверия друг к другу двух генералов, боевое сотрудничество которых в тот критический момент было совершенно необходимо.

А тем временем войска неудержимо стремились к Новороссийску. И опасаясь, что волна отступающих донских частей, утративших боеспособность, зальет Новороссийск и силой захватит все плавучие средства, подготовленные для эвакуации в Крым, Кутепов послал Главнокомандующему телеграмму. В телеграмме он перечислил десятьтребований, из которых несколько с особой силой ударили по самолюбию Главнокомандующего.

Деникин хорошо знал Кутепова с самого начала белого движения и ценил его. По складу характера Кутепов более чем другие соратники был схож с Деникиным; та же боевая храбрость, то же гражданское мужество, прямолинейность в высказывании мысли и то же отсутствие малейшей склонности к интригам. Кроме того, Деникин знал и не сомневался в том, что Кутепов искренне любил его. И вдруг такие требования?..

«Вот и конец!» — подумал он.

«Те настроения, — писал Антон Иванович, — которые сделали психологически возможным такое обращение добровольцев к своему Главнокомандующему, предопределили ход событий: в этот день я решил бесповоротно оставить свой пост. Я не мог этого сделать тотчас же, чтобы не вызвать осложнений на фронте, и без того переживавшем критические дни. Предполагал уйти, испив до дна горькую чашу новороссийской эвакуации, устроив армию в Крыму и закрепив Крымский фронт».

К середине февраля в Ставке еще теплилась слабая надежда удержать наступление красных на линии реки Кубани. Основывалась она и на сведениях разведки, и на оценке, данной Троцким о состоянии советских войск. Деникин согласен был с Троцким, что обе воюющие стороны «совершенно выдохлись»и что весь вопрос заключался в том, у кого из них окажется крепче воинский дух. Однако в случае неудачи, как мы уже знаем, принято было решение переправить войска в Крым. Планомерная их эвакуация из Новороссийска представлялась невыполнимой. Не хватало транспортов и других плавучих средств для перевозки всех людей. О лошадях, артиллерии, обозах и об огромных запасах, хранившихся на складах в Новороссийске, не могло быть и речи. Оставалась только одна возможность спасти артиллерию и конский состав: переправить их в Крым из Тамани.

Когда настал момент осуществить этот план, Главнокомандующий

7 марта дал директиву Донской армии и Добровольческому корпусу оборонять Таманский полуостров. Выполнение главной задачи возлагалось на генерала Кутепова. Ему приказано было занять частью сил полуостров и прикрыть северную дорогу от Темрюка.

Ни Сидорин, ни Кутепов приказа не выполнили...

Задуманная операция, легко осуществимая и сулившая переброску артиллерии и конницы в Крым, провалилась. В частях начиналось самое худшее—паника. Психология массы сметала расчеты стратегии, и руководство армией было окончательно утеряно.

То, что осталось от войск генерала Деникина, неудержимо хлынуло к Новороссийску. И там, в порту, катастрофа становилась неизбежной.

Чувствуя моральную ответственность за гибнувшее предприятие, спешно прибыл в Новороссийск из Константинополя британский главнокомандующий на Востоке генерал Мильн с эскадрой адмирала Сеймура.

 «Англичане оказали огромную помощь,—писал Антон Иванович жене (уже эвакуированный в Константинополь). — Сухой Мильн, желчный адмирал Сеймур, благородный Хольман делали все, что могли, особенно последние два — прекрасные люди!»

Французские военные суда, срочно направленные к Новороссийску, тоже оказали большую помощь.

Но ни французы, ни англичане, ни подоспевшие русские суда не могли, в создавшейся обстановке, справиться с задачей эвакуации.

Последними покинули Новороссийск Главнокомандующий и генерал Романовский. Поместив свой штаб, а также штабы Донской армии и Донского атамана на пароход «Цесаревич Георгий», они перешли на русский миноносец «Капитан Сакен». На палубе его они провели бессонную ночь. Тем временем все корабли покинули порт. Оставшись одни в Новороссийской бухте, они увидели на следующее утро с капитанского мостика, что на пристани выстроилась какая-то воинская часть. Деникин приказал капитану миноносца подойти к берегу. «Глаза людей, — вспоминал Антон Иванович, — с надеждой и мольбой устремлены на наш миноносец... Погрузили сколько возможно людей и вышли из бухты... Очертания Новороссийска, — писал он, — выделялись еще резко и отчетливо. Что творилось там?.. Какой-то миноносец повернул вдруг обратно и полным ходом полетел к пристаням. Бухнули орудия, затрещали пулеметы: миноносец вступил в бой с передовыми частями большевиков, занявших уже город. Это был «Пылкий», на котором генерал Кутепов, получив сведения, что не погружен еще 3-й Дроздовский полк, прикрывавший посадку, пошел на выручку. Потом все стихло. Контуры города, берега и горы обволакивались туманом, уходя вдаль... в прошлое. Такое тяжелое, такое мучительное».

Через три дня после ухода из Новороссийска в письме, пересланном жене из Крыма в Константинополь с оказией через британского адмирала Сеймура, Антон Иванович писал:

«...Сердцу бесконечно больно: брошены громадные запасы, вся артиллерия, весь конский состав. Армия обескровлена...»