Полководцы

ПАВЕЛ  СТЕПАНОВИЧ  НАХИМОВ

Раздел: Русская история и культура

   Наступила тяжкая,  на  редкость  для  Крыма  суровая  зима,  с  морозами,

снегами, с буйными северо-восточными ветрами. Терпел гарнизон в Севастополе,

терпела  русская  армия  на  Бельбеке,  но  жестоко  страдал  и  неприятель.

Открылись повальные болезни среди осаждающих.  Страшная  буря  2(14)  ноября

разметала часть неприятельского флота, погибли некоторые суда.

   Снег то таял и образовывал топи и лужи, то снова все замерзало. Холера  и

кровавый понос  опустошали  ряды  французской,  английской,  турецкой  армий

ничуть не, меньше, чем русские войска. Среди солдат  осаждающей  армии  стал

явственно замечаться упадок духа. Число дезертиров, перебежчиков возрастало.

   Тотлебен воспользовался начавшим явно ощущаться  ослаблением  неприятеля,

чтобы не только усилить постоянные  оборонительные  верки  крепости,  им  же

самим в сентябре, октябре, ноябре  созданные,  но  и  устроить  по  указанию

Нахимова новые три батареи, которые должны были бы держать под  своим  огнем

Артиллерийскую бухту: Нахимов убедился, что зимние бури размыли и растрепали

то заграждение рейда,  которое  было  устроено  из  потопленных  в  сентябре

русских  кораблей,  и,  следовательно,  союзный  флот  получил   возможность

прорваться  на  рейд  и,  войдя  в  Артиллерийскую   бухту,   бомбардировать

Севастополь. Тотлебен выполнил требование Нахимова.

   "Служба войск на батареях и в траншеях по колено в грязи и  в  воде,  без

укрытия  от  непогоды,  была   весьма   тягостна,   -   пишет   руководитель

оборонительных работ Тотлебен и прибавляет:

   - Притом же в продолжение целой зимы наши войска не  имели  вовсе  теплой

одежды".

   Но солдаты, матросы и севастопольские рабочие  даже  и  в  легкой  одежде

продолжали, к восторгу  Тотлебена,  работать  суровой  зимой  с  усердием  и

преданностью делу, несмотря на морозы, снега, дожди, новые  морозы  и  новые

оттепели.

   Первый редут был заложен в ночь  с  9  на  10  февраля,  так  как  в  его

устройстве участвовали главным образом люди  Селенгинского  полка,  то  этот

редут, отстоявший от передовой французской укрепленной  параллели  всего  на

400 сажен, стал называться Селенгинским. Французы с большими  силами  тотчас

же обрушились на этот редут, но селенгинцы и волынцы, предводимые  Хрущевым,

не только отбивали зуавов и другие отборные французские части, но и прогнали

их почти до  французской  линии.  Своевременно  очень  дальновидно  и  умело

поставленные Нахимовым корабли "Чесма" и "Владимир"  в  разгар  боя  открыли

учащенную стрельбу по французским резервам.  В  ночь  с  16  на  17  февраля

несколько левее Селенгинского и еще ближе к неприятелю (уже в трехстах всего

саженях от французов) был заложен второй редут - Волынский.

   Не довольствуясь этим, Тотлебен с неслыханной быстротой устроил еще линию

небольших укреплений, ложементов, пред обоими редутами.  Укрепившись  здесь,

Тотлебен обратил все внимание на третью часть общей поставленной им  задачи,

состоявшей в том, чтобы оградить подступы к  Малахову  кургану,  от  целости

которого зависело спасение или гибель Севастополя.

   С тех пор, в течение второй половины  февраля,  в  течение  всего  марта,

апреля, мая, главные  усилия  французов  и  англичан,  сначала  не  сумевших

помешать устройству обоих редутов и люнета, а потом оказавшихся  бессильными

повторными натисками отнять их у русских,  были  направлены  именно  на  эту

цель.  Без  Малахова  кургана  им  никогда  не  взять  Севастополя,  а  пока

Селенгинский и Волынский редуты и Камчатский люнет в руках русских,  до  тех

пор не взять союзникам никогда  Малахова  кургана.  Это  хорошо  понимали  и

английские и французские военачальники.

   Упорнейшая борьба закипела вокруг этих выдвинутых непосредственно  против

неприятеля трех укреплений. С большим трудом и потерями союзникам удалось  в

самом конце  марта  после  интенсивнейшей  бомбардировки  и  повторных  атак

ворваться в ложементы впереди пятого бастиона и редута Шварца, и после того,

как русские дважды штыками выгоняли их оттуда, они в ночь с 1  на  2  апреля

все-таки  разрушили  некоторые  ложементы  окончательно.  Но  оба  редута  и

Камчатский люнет и в апреле враг не смог одолеть, хотя снарядов у защитников

Севастополя становилось мало, пороха не  присылали,  приходилось  в  разгаре

боев думать об экономии и слабее, чем  нужно,  отстреливаться.  Да  и  людей

становилось мало: и солдаты, и  рядовое  офицерство,  и  матросы  со  своими

мичманами и лейтенантами лезли прямо в огонь, не щадя себя.

   Нахимов вынужден был в особом приказе напомнить, что нужно быть  поскупее

в трате этих трех драгоценностей: крови, пороха и  снарядов.  2  марта  1855

года, в день назначения своего  на  должность  командира  порта  и  военного

губернатора, он издал приказ по гарнизону Севастополя, где  напоминал  "всем

начальникам священную обязанность, на  них  лежащую,  именно  предварительно

озаботиться, чтобы при открытии огня с неприятельских  батарей  не  было  ни

одного лишнего человека не только в открытых местах  и  без  дела,  но  даже

прислуга у орудий и число людей для различных работ были ограничены  крайней

необходимостью. Заботливый офицер, пользуясь обстоятельствами, всегда отыщет

средства сделать экономию в  людях  и  тем  уменьшить  число  подвергающихся

опасности.  Любопытство,  свойственное   отваге,   одушевляющей   доблестный

гарнизон  Севастополя,  в  особенности  не  должно  быть  допущено  частными

начальниками... Я надеюсь, что гг.  дистанционные  и  отделенные  начальники

войск обратят полное внимание на этот предмет и разделят своих  офицеров  на

очереди, приказав свободным находиться под блиндажами и в  закрытых  местах.

При этом прошу внушить им, что жизнь каждого из них принадлежит отечеству  и

что не удальство, а только истинная храбрость приносит пользу ему  и  честь.

Пользуюсь этим случаем, чтобы еще раз повторить  запрещение  частой  пальбы.

Кроме неверности  выстрелов,  естественного  следствия  торопливости,  трата

пороха и снарядов составляет такой важный предмет,  что  никакая  храбрость,

никакая заслуга не должны оправдать офицера, допустившего ее".

   Упорная борьба из-за двух редутов и люнета продолжалась. Еще  в  середине

февраля Нахимов, считаясь  с  тем,  что  зимние  непогоды  сильно  испортили

заграждение из потопленных в сентябре пяти кораблей,  затопил  новую  партию

судов: корабли "Двенадцать апостолов", "Ростислав", "Святослав", "Гавриил" и

два фрегата - "Мидия" и "Месемврия". Проход неприятеля на  рейд  стал  снова

невозможным.

   Болезни,  холод,  русские  ядра  и  пули   косили   осаждающих.   Энергия

севастопольского  гарнизона,  выстроившего  в  самых  невероятных  условиях,

буквально под дождем ядер и штуцерных пуль, Селенгинский и Волынский  редуты

и Камчатский люнет и три месяца отбивавшего все нападения на них, посеяла  в

осаждающих чувство растерянности,  которого  еще  не  было  даже  в  тяжелом

морозном январе 1855 года. Но тут  на  помощь  неприятелю,  уже  начинавшему

иногда думать об отходе от крепости, явился дипломатический шпионаж. "В  мае

1855  года  в  Париже  отчаивались   взять   Севастополь,   уже   готовились

остановиться на крайнем решении снять осаду, когда правительство  императора

Наполеона III неожиданно, посредством таинственных откровений,  узнало,  что

Россия уже истощила свои средства, что ее армии изнемогают..."  -  именно  в

таких словах характеризует сложившуюся ситуацию один из источников.

   Эти "таинственные откровения" ничего таинственного  для  историка  теперь

уже не представляют: прусский военный атташе в Петербурге граф Мюнстер писал

в "частных письмах" своему "другу" генералу фон Герлаху в Берлин,  передавая

все, о чем в его присутствии непозволительно и безответственно выбалтывалось

при русском дворе и в аристократических салонах русской столицы, и все,  что

он добывал также и всякими иными средствами. А французский посол в  Берлине,

маркиз де Мустье, купил копии этих "дружеских" писем у выкравшего их  сыщика

и переслал их в Париж Наполеону III, как раз  когда  русские  два  редута  и

Камчатский  люнет  приводили  того  в   смущение   своей   непреоборимостью.

"Предвидели, что если неприятелю (то есть русским) удастся прочно укрепиться

на  некоторых  отдельных  пунктах,  а  именно  перед  Малаховым  курганом  и

Корниловским бастионом, то его огонь сделается неодолимым, его снаряды будут

перелетать через гавань и будут достигать до северного берега (бухты). Тогда

счастье улыбнулось императору (Наполеону III): в тот час,  когда  он  считал

уже все скомпрометированным, он узнал, что он выиграл партию", - читаем мы в

том же источнике дальше.

   Едва  в  Париже  были  получены  из  Берлина  известия  о  приближающемся

истощении русских ресурсов, как в  официальном  органе  французской  империи

"Монитор" появилась ликующая статья о близости победы,  а  из  Тюильрийского

дворца и военного  министерства  полетели  к  генералу  Пелисье  настойчивые

требования прежде всего немедленно покончить с войной, и покончить следующим

образом: напасть на русскую армию, стоящую на Бельбеке, разгромить ее, затем

окружить Севастополь также и с Северной стороны и принудить город  к  скорой

сдаче. Но Пелисье имел уже свой план, состоявший  в  том,  чтобы  не  делать

ничего похожего на то, что требовал император,  а  вместо  этого  как  можно

быстрее  покончить  с  тремя  русскими  контрапрошами,  взяв  их,   овладеть

Камчатским люнетом и штурмовать затем Малахов курган.

   Тотлебен и Нахимов совсем ничего не знали  об  этой  смене  настроений  в

Тюильрийском дворце, о противоречиях и несогласиях между  Наполеоном  III  и

Пелисье, но зато очень твердо усвоили мысль, что французы должны покончить с

этими тремя русскими контрапрошами, и  поэтому  готовились  к  новым  тяжким

боям. Нахимов понимал громадное значение Камчатского люнета и именно поэтому

мог не сомневаться, что французское  верховное  командование  изо  всех  сил

будет  стараться  с  ним  покончить.  Перед  этим  люнетом   были   отборные

французские войска, обильно  снабженные  саперными  силами.  Нахимов  ставил

лучших офицеров для наблюдения за всеми попытками французов  приблизиться  к

люнету. И офицеры и солдаты этого  русского  наблюдательного  поста  погибли

быстро один за другим.

   Вот что писал Нахимов 24 марта 1855 года отцу одного из погибших на  этом

опасном посту: "Доблестная военная жизнь ваша дает мне право говорить с вами

откровенно, несмотря на чувствительность предмета. Согласившись  на  просьбу

сына, вы послали его в Севастополь не  для  наград  и  отличий,  а  движимые

чувством святого долга, лежащего на каждом русском и в  особенности  моряке.

Вы благословили его на подвиг, к которому призвал  его  пример  и  внушения,

полученные им с детства от отца своего; вы свято довершили свою обязанность,

он с честью выполнял свою. Почетное  назначение  -  наблюдать  за  войсками,

расположенными в ложементах перед Камчатским люнетом, -  было  возложено  на

него, как на офицера, каких нелегко найти в Севастополе, и только вследствие

его желания. Каждую ночь осыпаемый градом пуль, он ни на минуту  не  забывал

важности своего поста и к утру с гордостью  мог  указать,  что  бдительность

была недаром: с минуты его назначения неприятель,  принимаясь  вести  работы

тихою сапою, не продвинулся ни на вершок. Несмотря на высокое самоотвержение

свое, ни одна пуля его не задела,  а  всевышнему  богу  угодно  было,  чтобы

случайная граната была причиною его смерти, - в один час ночи  с  22  на  23

число он убит... В Севастополе, где весть о смерти почти уже  не  производит

впечатления, сын ваш был  одним  из  немногих,  на  долю  которых  досталось

искреннее соболезнование всех моряков и всех  знавших  его.  Он  погребен  в

Ушаковой балке; провожая его в могилу, я был свидетелем непритворных слез  и

грусти окружающих. Сообщая эту горестную весть, я прошу верить, что вместе с

вами и мы, товарищи его, разделяем ваши чувства; прекрасный  офицер,  редких

душевных достоинств человек, он был украшением и гордостью нашего  общества,

а смерть его  мы  будем  вспоминать  как  горькую  жертву,  необходимую  для

искупления  Севастополя.  Оканчивая  письмо,  я  осмеливаюсь   просить   вас

доставить мне случай хотя косвенным образом  быть  полезным  его  несчастной

супруге и ее семейству".

   Судьба люнета была предрешена. Спустя несколько дней наступила развязка.

   Вот что говорят русские источники, дающие гораздо больше подробностей, но

в общем не противоречащие французским и английским свидетельствам:

   "В  пять  часов  дня  (26  мая  -  7  июня  и.  ст.)  мы  заметили  массы

неприятельских войск, стремившихся на левый наш  фланг;  но  огонь  был  так

силен, что дым и пыль все помрачали и не было никакой возможности следить за

дальнейшими движениями. Вскоре после  того  по  телеграфу  дано  знать,  что

неприятель  завладел  двумя  редутами  -  Волынским  и   Селенгинским.   Там

завязалось страшное сражение. Много  войск  отправлено  туда  и  из  города.

Ружейная пальба продолжалась всю ночь до утра. В 6 часов пришла весть, что и

Камчатский редут тоже взят. Происшествия  эти  подействовали  на  всех  хуже

предсмертных известий, звук голоса у каждого заметно изменился.  К  счастью,

сзади Камчатского редута была непрерывная линия.  Не  будь  ее,  Севастополь

тогда же мог пасть". Спасли его Нахимов и Хрулев, который, замечу  к  слову,

был сюда переведен тем же Нахимовым, понимавшим  лучше  всех  значение  этой

линии и ставившим сюда самых лучших командиров, которыми только  располагал.

Цитируемый автор неточно называет Камчатское укрепление редутом; это был  не

редут, а люнет, так как был укреплен лишь е  трех  сторон,  а  его  "горжа",

четвертая сторона, повернутая  к  постоянным  севастопольским  веркам,  была

оставлена открытой.

   Этот штурм двух редутов и Камчатского люнета, нужно тут же  сказать,  был

подготовлен начавшимся  накануне,  25  мая  (6  июня),  новым,  колоссальных

размеров  общим  бомбардированием  Севастополя  я   всех   его   укреплений.

Отстреливаться к концу дня с  Камчатского  люнета  стало  почти  невозможно.

Временно был приведен к молчанию и лежащий  за  Камчатским  люнетом  Малахов

курган. На другой день, 26 мая, с рассвета неприятельский огонь возобновился

с новой  силой  -  он,  впрочем,  и  ночью  ослабел  не  очень  значительно.

Подверглись на этот раз с утра  уже  страшному  опустошению  и  Волынский  и

Селенгинский редуты, и Малахов курган.

   Но вот с трех часов дня вдруг все английские батареи, которые до сих  пор

с утра 26-го били по Малахову кургану, сразу прекратили обстрел  Малахова  и

повернулись против Камчатского люнета, так страшно пострадавшего накануне  и

еще не  восстановленного,  несмотря  на  все  ночные  усилия  его  уцелевших

защитников.  Тут-то  и   сказалось   гибельное,   совершенно   бессмысленное

распоряжение Жабокритского, с такой беспечной  легкостью  одобренное  штабом

гарнизона за четыре дня до того, 22 мая, и  включенное  в  диспозицию.  Этой

диспозицией были "ослаблены до крайней степени" (слова Тотлебена) именно  те

части, которые должны были защищать оба редута и люнет.

   И вдруг перед вечером 26 мая по русской линии пронесся грозный слух,  что

французы готовят  штурм  обоих  редутов  и  Камчатского  люнета.  Измученной

уцелевшей горсточке людей, защищавших  Селенгинский  и  Волынский  редуты  и

Камчатский люнет, в котором, как сказано, еще до двухдневного  адского  огня

было в общей сложности 800 человек, а теперь, к вечеру 26-го,  оставалось  в

лучшем случае человек шестьсот, предстояло выдержать специально  против  нее

направленный штурм. А силы, которые генерал Пелисье отрядил для штурма, были

подавляюще огромны.

   Положение  русских   было   совсем   отчаянное.   Когда   сигнальщики   с

наблюдательных  постов  к  вечеру  26  мая  заметили  сбор  и  движение   во

французских траншеях и одновременно получили сведения от  перебежчиков,  что

нужно ожидать немедленного  штурма,  все  устремились  за  распоряжениями  к

генералу Жабокритскому, виновнику безобразного ослабления редутов и  люнета,

к человеку, отдавшему их на гибель. Но, узнав о готовящемся штурме,  генерал

Жабокритский внезапно объявил,  что  ему  нездоровится,  и,  бросив  все  на

произвол  судьбы,  не  сделав  никаких  распоряжений,  уехал  от  назойливых

вопросов, не теряя времени, на другой конец города.

   Убегая на Северную сторону, Жабокритский,  может  быть,  успокаивал  свою

совесть надеждой, что авось редуты и люнет и не погибнут: остались пока  вот

эти Нахимовы, Хрулевы и Тотлебены, которые всюду суются, у которых еще  пока

не снесло ядром голову, как у Истомина, и не  отбило  внутренностей,  как  у

Корнилова, и которые каким-то  образом  обыкновенно  выручают  и  поправляют

дело, сколько бы его ни портить. Но на этот раз все  было  так  основательно

испорчено, что никакое геройство Нахимова и  его  матросов,  Хрулева  и  его

солдат не помогло.

   В начале седьмого часа вечера 26 мая, когда французы бросились  на  штурм

разом на оба редута и под Камчатский люнет, и штурмующие колонны  в  составе

двух полных бригад  после  отчаянной  схватки  выбили  прочь  несколько  сот

защитников  Селенгинского  и  Волынского  редутов,  Хрулев  быстро  подтянул

подкрепления и остановил дальнейшее продвижение французов, нанеся неприятелю

тяжкие потери, но и страшно потерпев от ружейного и орудийного огня.

   Нахимов, едва только  узнав  о  готовящемся  штурме,  помчался  на  место

действия и  явился  на  самый  опасный  из  всех  угрожаемых  пунктов  -  на

Камчатский люнет. Не успел он соскочить с лошади и подойти к  батареям,  как

начался штурм люнета. Нахимов роднился на вышку и убедился,  что  неприятель

идет штурмовать  люнет  в  огромных  силах  разом  с  трех  сторон.  Матросы

встретили штыками и ружейным огнем ворвавшихся в люнет зуавов и  французских

гвардейцев. Как и все прочие  свидетели,  Тотлебен  приписывает  безудержную

ярость  совсем  безнадежной  с  самого  начала  защиты  Камчатского   люнета

присутствию   Нахимова:   "Матросы,   одушевленные   присутствием   любимого

начальника,  с  отчаянием  защищали  свои  орудия.  Непонятно,  как  в  этой

отчаянной свалке, где на каждого русского матроса приходилось человек десять

французов, не был убит или взят в плен Нахимов. Его высокая сутулая фигура в

сюртуке с золотыми эполетами, которых он и тут,  отправляясь  на  штурм,  не

пожелал снять, бросалась в глаза прежде всего атакующему неприятелю".

   Но вот новая французская часть обошла Камчатский люнет с тыла.  Уцелевшая

кучка матросов и солдат окружила Нахимова, пробила себе  дорогу  отступления

штыками и остановилась за куртиной, шедшей от Малахова  кургана  до  второго

бастиона. Французы решили выбить  оттуда  Нахимова  с  его  кучкой.  Малахов

курган в это время почти не  отвечал  на  огонь  неприятеля,  овладевшего  и

Селенгинским и Волынским редутами  и  Камчатским  люнетом  и  уже  поведшего

обстрел Малахова кургана с самого близкого расстояния. Хрулев, подоспевший с

быстро собранными им резервами, спас и Малахов курган и  отбил  у  французов

отчаянной штыковой атакой Камчатский люнет. Но  новой  контратакой  французы

снова им овладели. Нахимов уже  перешел  со  своим  отрядом  из  куртины  на

Малахов курган и сейчас же открыл сильный артиллерийский огонь  по  занятому

французами вторично Камчатскому люнету. Вот что читаем в дневнике,  веденном

командиром люнета Тимирязевым (26 мая): "Шесть часов пополудни... Признаюсь,

положение было самое незавидное того, кто должен  был  защищать  редут:  125

человек команды и надежда на помощь божию - вот были данные,  на  которых  я

полагал защиту  люнета.  Но  вдруг  невидимо  господь  послал  люнету  Павла

Степановича, который не задумался в эти критические  минуты  известить  тех,

которым  совет  его  был  необходим.  Адмиралу  сопутствовал  адъютант  царя

лейтенант Финьгаузен. В коротких словах передал  адмиралу  положение  своего

люнета и неизбежность штурма. Но все-таки он приказал показать повреждение в

артиллерии. Едва лишь прошли 15-е  орудие,  как  доклад  вахтенного  офицера

мичмана Харламова о наступлении неприятеля заставил  меня  просить  адмирала

удалиться и прислать подкрепления. Но,  не  внемля  просьбе  моей,  адмирал,

обнажая кортик, вскочил на банкет. Просьбу я повторил второй  раз  и  уверил

его, что бесполезно его пребывание, -  все,  что  можно  будет  сделать  для

защиты редута, будет исполнено. Удивило меня то, что адмирал  в  первый  раз

послушал убеждений. Не раз случалось мне говорить ему при посещении  люнета,

когда он, взойдя на банкет, довольно долго стоял открытым до половины груди.

Обыкновенно в ответ его слова были: "Сойдите сами, если хотите".  Иногда  он

варьировал: "Я вас не держу".

   Нахимов был, таким образом, на Камчатском люнете в  грозные  часы,  когда

французы  пошли  на  приступ   окончательно   разрушенного   предшествующими

бомбардировками   укрепления.   Адмирал   лично   убедился   в    абсолютной

невозможности держаться далее  на  люнете,  и,  когда  израненный,  случайно

уцелевший командир люнета лейтенант Тимирязев просил потом о назначении  над

собой следствия, Нахимов ответил самой лестной хвалой в одном из тех  писем,

которыми он умел награждать своих лучших помощников:

   "Бывши  личным  свидетелем   разрушенного   и   совершенно   беззащитного

состояния, в котором находился редут ваш, и,  несмотря  на  это,  бодрого  и

молодецкого духа команды и тех усилий,  которые  употребили  вы  к  очищению

амбразур и приведению в возможность действовать хотя  несколькими  орудиями,

наконец видевши прикрытие (под) значительно усиленным огнем неприятеля, я не

только  не  нахожу  нужным  назначение  какого-либо  следствия,  но  признаю

поведение ваше в  эти  критические  минуты  в  высшей  степени  благородным.

Защищая редут до последней крайности, заклепавши орудия  и  взявши  с  собой

даже принадлежности, чем отняли у неприятеля  возможность  вредить  вам  при

отступлении, и, наконец, оставивши редут  последним,  когда  были  два  раза

ранены,  вы  выказали  настоящий  военный  характер,  вполне   заслуживающий

награды, и я не замедлю ходатайствовать об этом перед г.  главнокомандующим.

Адмирал Нахимов".

   С Камчатским люнетом пали 26 мая и два редута, созданные с одной и той же

целью, - Волынский и Селенгинский.

   На другой день Нахимов собрал у себя военный  совет  и  поставил  вопрос:

делать ли усилия, чтобы отобрать у французов эти редуты, или оставить  их  в

руках  неприятеля?  Решено  было  оставить  неприятелю.  Предвиделся   новый

отчаянный общий штурм Севастополя.

   При боях у Камчатского люнета Нахимов был контужен. Он знал,  что  потеря

трех контрапрошей произвела удручающее впечатление на офицеров, и он  ставил

им в пример никогда не унывающих матросов и солдат. "Нет-с, у  нас  тут  нет

уныния. А что они будут  теперь  бить  наши  корабли,  пускай  бьют-с  -  не

конфетками, не яблочками перебрасываемся. Вот меня сегодня  самого  чуть  не

убило осколком - спины не могу разогнуть, да это ничего еще, слава богу,  не

слег".

   Итак, редуты и Камчатский люнет, эти контрапроши, так  сильно  защищавшие

Малахов курган, оказались во власти неприятеля.

   Для Нахимова и Тотлебена вывод отсюда был ясен: нужно еще удвоить  усилия

по обороне, потому что теперь следует ждать со дня  на  день  общего  штурма

Севастополя. С  этого  времени  положение  уже  не  менялось.  Горчаков  все

выискивает способы, как поудобнее, с  наименьшим  материальным  и  моральным

ущербом для русских войск, сдать Севастополь, а  Нахимов  и  его  матросы  и

солдаты не желали об этом и слышать, и, так же как в октябре и  ноябре  1854

года Меншиков, так теперь, весной 1855 года, Горчаков просто не  осмеливался

вслух заговорить о сдаче, а только делился этими  своими  предположениями  с

Петербургом.