Героический мир англосаксонского эпоса

  

Вся библиотека >>>

Содержание книги >>>

 

История и культура

Меч и лира

Англосаксонское общество в истории и эпосе


Е.А Мельникова 

 

Героический мир англосаксонского эпоса

 

И там, в палатах,

завидев стольких героев-сородичей,

храбрых воителей, спящих по лавам,

возликовал он: думал, до утра

душу каждого, жизнь из плоти,

успеет вырвать, коль скоро ему

уготовано в зале

пышное пиршество...

тут же воина

из сонных выхватив, разъяло ярое,

хрустя костями, плоть и остов

и кровь живую впивало, глотая

теплое мясо; мертвое тело

с руками, с ногами враз было съедено.

(Беовульф, 729—746)

Жуткое и мерзостное зрелище! Как подробно оно изображено, как последовательно перечисляются действия Гренделя, сколько деталей, придающих осязаемую живость картине людоедства! Что это? Смакование отвратительных подробностей или нагнетание ужаса для устрашения слушателей в духе рассказов Хичкока? И первое, и второе предлагалось как объяснение этой сцены. Но стоит лишь подойти к ней не изолированно, но учитывая структуру всей поэмы и — шире — эпического мира в целом, как она предстает иной, приобретает определенный и законченный смысл. Это—«пир наоборот», празднество в мире зла и хаоса, в мире чудовищ.

Тема пира не случайно занимает совершенно особое по своей важности место в англосаксонском — и не только в англосаксонском — эпосе. «Совместное поглощение пищи и напитков имело в сознании этих людей глубокий общественный, религиозный и моральный смысл; между сотрапезниками устанавливались дружественные связи, изглаживалась вражда»1.

В пиршественной палате эпических произведений устанавливается, закрепляется и поддерживается героический миропорядок со своей социальной структурой и иерархией. Идеальный эпический социум именно здесь, в зале для пиров, обретает материальные, вещественные формы. Его замкнутость, этикетность соответствуют замкнутости и завершенной оформленности героического мира. Во время пира проявляются возможности, заложенные в этом мире, создаются и закрепляются связи, которые позднее дадут толчок действию сюжета. В речах персонажей выявляются их качества, которые воплотятся в битве; песни скопа и развлекают собравшихся, и поучают их, и предостерегают от грядущих бед.

Тема пира присутствует в той или иной форме в большинстве эпических памятников: в «Беовульфе» и «Юдифи», в элегиях и «Андрее». Исключение составляют лишь исторические песни. И, несмотря на варьирование темы, на ее различное освещение в произведениях различных жанров, как проявление и реализация социальных связей, воплощение героического общества она обладает определенным единством:

В поэме «Беовульф» четыре раза изображаются празднества героев : трижды они происходят в Хеоро-те, пиршественной палате короля данов Хродгара, и один раз в королевском дворце гёатов. Их описание занимает около 750 строк поэмы, т.е. почти 23% объема текста. Более кратко упомянуты пиршества у фризов (во дворце Финна) и хадобардов (во время которого начинается вновь распря с данами). Все шесть эпизодов обнаруживают ряд общих элементов описания, что позволяет говорить о существовании некой модели героического пиршества, модели поэтически-условной, но имеющей глубокие корни в исторической реальности.

Пиршество в догосударственных и раннеклассовых обществах — это и одно из важнейших средств социального общения, и ритуальное действо, обеспечивающее благополучие рода, племени или союза племен. Полифункциональность, и в особенности социально-организующая роль пира как общественного события определяет его место в структуре мифологического и эпического миров. В древнегерманской мифологии ежедневно повторяющиеся пиры воинов-эйнхериев в Вальхалле, чертоге Одина, в первую очередь являются ритуалом, утверждающим незыблемость мира и устанавливающим всеобщую гармонию: убитые в бою, на земле воины возрождаются как эйнхерии, пирующие в Вальхалле; сраженные в схватках в Вальхалле эйнхерии возрождаются наутро для нового пира и новых сражений. Противопоставление «пир — сражение» отражает противопоставление устойчивости миропорядка конфликту и нарушению гармонии в нем.

Как ритуальное действо эпический пир состоит из цепи последовательных, жестко закрепленных как по форме, так и в своем чередовании эпизодов, имеющих важное внутреннее содержание. Каковы же основные элементы модели героического пиршества?

Строго регламентирована локализация сцены — королевский дворец или специальная палата для пиров. В дискретном пространстве героического эпоса англосаксов палата для пиров представляет собой один из важнейших локусов, в котором и вокруг которого концентрируется героическое действие3. Строительство такой палаты — в поэме «Беовульф» подробно повествуется о постройке Хеорота — расценивается как величайшее событие в жизни племени и как одно из наиболее значительных деяний короля4.

Глобальное значение, придаваемое постройке дворца, непосредственно связано с тем местом, которое он занимает в системе эпического мироздания: пиршественная палата, королевский дворец —центр, средоточие героического мира, его символ и в то же время вещественный, зримый образ.

Материализация образа достигается и описанием самого дворца, и особенно наполнением его огромным количеством различных предметов. Как правило, в памятниках англосаксонского эпоса отсутствует не только изображение, но даже упоминание каких-либо вещей — исключение составляет лишь оружие. Здесь же, напротив, вещи занимают первостепенное место, палата для пиров буквально перенасыщена ими: это и предметы декора, обстановки (ткани, скамьи, столы), и оружие, развешанное по стенам и сверкающее на собравшихся, это украшения женщин, находящихся в зале, это пиршественная утварь: кубки, чаши, блюда, на которых едят и из которых пьют пирующие. Блеск оружия, сверкание драгоценностей, звон кубков оживляют картину и наполняют зал светом и звуками.

Строительство палаты моделирует и оформляет эпическое пространство, что в системе эпического мира равнозначно его творению. Лежащие в основе этого эпизода отголоски космогонических мифов в героико-эпическом преломлении позволяют создателю поэмы провести прямую параллель между постройкой Хеорота и сотворением мира в христианской традиции: именно песнь о творении исполняется дружинным певцом-скопом на первом пире в Хеороте (Беовульф, 89—98). Аналогично рассматривается воздвижение зала для пиров и в поэме «Бытие» (1104—1245), переложении первой книги «Пятикнижия»: это одновременно и творе-

ние мира, и воспроизведение некоего прообраза, и распространение божественной власти (христианского миропорядка) еще в одной части Вселенной, т. е. приобщение не освоенного ранее пространства к эпическому (или религиозно-эпическому) миру5.

Вместе с тем постройка дворца не только знаменует создание (или воссоздание в соответствии с традиционным прообразом) эпического мира в пространстве, но с этим событием связывается и установление (точнее, воспроизведение) социального устройства6. Таким образом, дворец — это не обычное «место действия», не равноценный другим локус эпического пространства7, но важнейший среди них, центр мироздания, в котором конструируется и воспроизводится эпический миропорядок. Тем самым обязательная приуроченность пира к королевскому дворцу подчеркивает его социальную функцию.

 

Все отмеченные элементы модели героического пира непосредственно связаны и в различных формах воплощают его важнейшую социальную функцию: установление и поддержание миропорядка. Героический социум с его иерархией и раз и навсегда закрепленными связями находит наиболее полное и последовательное воплощение именно в сценах пиршества. Здесь проявляются и подтверждаются уже сложившиеся формы социальных отношений между королем, его дружиной (в поэтическом преломлении —племенем), его родичами и вассалами. Возникают и новые связи, которые, однако, полностью укладываются в традиционные нормы: например, признание Беовульфом своим сюзереном Хродгара, передача Хигелаком Беовульфу земельного пожалования за верную службу и атрибутов власти. Все   это   происходит   во   время   пиров.   Роль   пира   в

поддержании социального порядка и равновесия особенно выделена в речи Виглафа к дружинникам Беовуль-фа, покинувшим его в роковой битве с драконом:-

Правдоречивый

сказал бы: воистину вождь, наделивший

вас, нестоящих, кольцами золота,

ратными сбруями (ибо нередко

в застольях бражных наряды сечи,

в дружинном зале дарил державный

шлемы, кольчуги, всем, приходившим

в его пределы)...

(Беовульф,2863—2869)

Особый акцент на том, что эти подарки делались во время пира в королевском дворце, как кажется, усугубляет вину дружинников, нарушивших свои обязанности, ибо связи, установленные в этой обстановке, должны быть особенно крепки и нерушимы.

Таким образом, модели героического пиршества присущ ряд обязательных элементов: локализация его в пиршественной палате или королевском дворце — центре эпического мироздания, строительство которого равнозначно творению эпического мира; установление и воспроизведение социальных связей, скрепляющих эпический микрокосм; последовательная ритуализация самого процесса пира при строгой этикетности и традиционности действий персонажей; наконец, функциональная закрепленность этих действий за определенными персонажами.

Вариация этой модели, где социальная функция пира отчетливо доминирует, представлена в героических элегиях. В одиноком существовании безликого и безымянного героя нет и не может быть пиршества: он изолирован от себе подобных, и всякое социальное общение недостижимо для него. Его воспоминания о героическом мире, к которому он исконно принадлежал, связаны именно со сценами пира. Тема пира настойчиво, лейтмотивом, проходит в элегиях как фон, как воплощение прошлого героя и как материальный образ его надежд на восстановление свойственного ему статуса в обществе:

Был изобильный город,

бани многие; крыши крутоверхие;

крики воинские, пенье в переполненных

пиршественных палатах...

(Руины,' 21—23)

..некому ныне

лощить до блеска

чеканные кубки,— ушли герои!

(Беовульф, 2251—2254:)

Как утрата радостей,, пира изображается настоящее героя элегий. Их обретение вновь — символ включения воина в героический мир:

...взыскал, тоскуя по крову,

такого кольцедробителя

далекого или близкого,

лишь бы меня приветил

он, добрый, в доме,

и в медовых застольях

захотел бы осиротевшего

утешить лаской,

одарил бы радостью.

(Скиталец, 25—29)

Для элегий, где характерно устойчивое противопоставление прошлого и настоящего в жизни героя, тема пира обретает черты символа героического прошлого и непосредственно связана с воссозданием эпического мира.

Даже в кратких упоминаниях, разбросанных в элегиях, отчетливо выступают основные элементы модели пира: его приуроченность к королевскому дворцу, зтикетность, социальная значимость. Именно последнее выходит в элегиях на первый план: поддержание связей, объединяющих короля и его дружину в единый социальный организм. Основная причина и сущность трагедии героя элегий — утрата им общественных связей, «исключение» из героического социума. Но именно они и воплощаются в теме пира. Поэтому ее отсутствие в настоящем — одном временном пласте и присутствие в прошлом поэтически значимо и маркирует определенное социальное положение героя в его отношении к эпическому миру.

В более сложном мире религиозного эпоса, который претерпел значительные изменения под влиянием христианской литературной традиции и в сюжетике, и в мировосприятии, и в поэтике, тема героического пира почти не разрабатывается. Верховный сюзерен и правитель мира, раздающий всяческие блага своему воин-СТву — святым — сам бог, и, естественно, формы осуществления связи между ним и его вассалами иные. Непосредственное физическое общение с ним, как с королем героического эпоса, невозможно и потому заменено общением духовным. Узы взаимной верности, сходные по существу со взаимоотношениями короля и дружины в памятниках собственно героического эпоса, реализуются лишь в речах и действиях святых. Это, видимо, одна из причин, по которой в поэмах религиозного эпоса отсутствуют сцены героического пиршества.

 

Вторая—- заключается в том, что герои не только отделены дистанцией «небесное — земное» от своего1 господина, но и разобщены между собой. Герой каждой из них выступает один против своих (и бога) врагов, он лишь сознает свою Причастность «дружине господней». Но путь испытаний и героического подвига он должен пройти один, доказав свою собственную, индивидуальную преданность господину.

Поэтому тема героического пира возникает и получает отголоски в религиозном эпосе не в форме описаний или сколько-нибудь развернутых упоминаний, но в основном в виде отдельных метафор и сравнений, свидетельствующих о знакомстве авторов этих поэм с самой темой и ее поэтическим содержанием и внутренней символикой.

Другое дело — лагерь противников героя. «Пир Гренделя», описание которого приведено в начале главы, происходит в той же королевской палате, что и пир героев,— Хеороте. Сумрачное, подводное жилище великана не может служить пиршественной палатой даже для «пира наоборот», так как не является центром эпического мироздания, средоточием героического действия.

Мир чудовищ по своей природе асоциален: хотя сказитель, предлагая «родословие» Гренделя, тем самым пытается воссоздать социум противников героя, чудовища в поэме (Грендель, его мать, дракон) лишены каких-либо общественных связей. Озеро, в котором обитают Грендель и его мать, как выясняется позже, населено множеством различных чудовищ, но ни родственные узы, ни социальные связи не объединяют их в единое сообщество, противостоящее сплоченному миру героев. Поэтому пир Гренделя — не установление общественных отношений, а, напротив, их разрушение, не поддержание и закрепление гармоничного миропорядка, а его попрание и уничтожение.

Цепь противопоставлений распространяется практически на все детали описания пира, как на важнейшие, непременные для модели, так и на частные, носящие более случайный характер. Этикетность и стереотипность действий участников пира заменяется полной неупорядоченностью, ситуативной обусловленностью поведения Гренделя. Он осторожно крадется в зал, хватает ближайшего из спящих и жадно и торопливо пожирает его. Ритуализированное героическое действо обращается в свою противоположность, и подчеркнутое сказителем отсутствие регламентированности в поведении единственного участника пира становится не только

отрицанием традиционного этикета мира героев, но и своего рода «антиэтикетом» мира чудовищ.

Утверждение традиционности и регулярной повторяемости как важного признака героического пира также трансформируется в свою противоположность. Набеги Гренделя всегда неожиданны и непредсказуемы. Более того, Грендель не подчиняется принятым обычаям и порядкам: не платит вергельд за убитого, сражается без оружия, т. е. все его поведение строится на «антинормах» поведения героя.

Наконец, вещный мир, столь существенный в модели героического пира, утрачивает значение в изображении «пира чудовищ». Великолепие, пышность, яркость пиршества героев преобразуется в мрачное тайное насыщение во тьме ночи; вместо звона кубков, радостных голосов, песен скопа раздается хруст костей; наконец, вместо традиционного эля — чудовищная пища Гренделя: те, кто еще вчера вечером участвовал в героическом празднестве, ночью становятся его добычей. Натурализм подробностей лишь усиливает и подчеркивает чудовищность пира великана. Таким образом, при сохранении модели пира как таковой в мире чудовищ все ее элементы обретают противоположный знак, обращаются в свою противоположность. И поэтическая, и социальная функции пира перевернуты, сам пир утрачивает свой основной ритуальный смысл как форма социального общения. И это изменение смысловой нагрузки ведет к последовательному противопоставлению всех элементов модели, их инвертированию. Модель пира обретает два варианта, героический и антигероический, прямой и инвертированный.

В поэмах религиозного эпоса в противоположность традиционно-героическому лагерь противников героя предстает единой сплоченной массой, тогда как герой выступает один. Поэтому существование некоего сообщества, хотя и противопоставленного герою, создает предпосылки для изображения этого «антисоциума», что приводит к появлению темы пира именно в описаниях мира противников героя. Наиболее подробно он изображен в поэме «Юдифь»: Олоферн собирает в своем шатре военачальников для пиршественной трапезы

Картина пьяного разгула, попрания традиционных норм поведения передана ярко и живо, что особенно контрастирует со стереотипными приемами описания сцены пира. Как и празднество в Хеороте, пир в шатре Олоферна начинается с приглашения знатных гостей и вождей. Но следующая же деталь открывает серию противопоставлений с «героическим пиром»: вместо неторопливого описания убранства зала, приготовленного для ритуального действа, отмечается лишь пышность украшения пищи, приготовленной для пира, детали временной и недолговечной. Парадный выход короля, неспешное, торжественное размещение гостей «по чину», предуготовляющее долгую трапезу, уступают место торопливым сборам: все боятся жестокого правителя и спешат исполнить его приглашение-приказ, забывая о чинности и порядке. Все поведение участников празднества отметает представление об этикете и упорядоченности: гости «пришли и сели», набросились на эль и пищу, вместо размеренных речей, привычных песен скопа в шатре царят шум и хаос.

Особенно вызывающе поведение самого Олоферна, главного противника героини: оно последовательно противопоставлено нормам, обязательным для образа идеального правителя в традиционном эпосе. Нарушение им стереотипа поведения приходит в прямое противоречие с традиционными формулами «правителя людей»: «властитель народов», «дарящий золото друг воинов» и другими, которые в памятниках героического эпоса применимы лишь к образу идеального правителя, Хрод-гара,  Хигелака,   Беовульфа.  Все поведение Олоферна

немыслимо в мире героев. Он «вопит, орет, хохочет», утратив сдержанность и чинность, подобающие вождю, требует столь же непристойного поведения от своих не менее, чем он сам, злонамеренных сотрапезников.

Не установление и поддержание миропорядка несет с собой этот пир, а его разрушение, хаос беззакония и беспорядка. Общество противников героя, лишенное опоры традиций и упорядоченности, обречено на гибель— не случайно вожди Олоферна названы faege — «обреченными на смерть», «лишенными радости». Это не столько фигуральное выражение, сколько прямое и непосредственное воплощение того, как понимается создателем «Юдифи» роль традиционного миропорядка. Поэтому гибель войска Олоферна и победа Юдифи закономерны и естественны, они логически вытекают из изображения мира Олоферна.

Нарушение гармонии и порядка в героическом мире, как правило, обозначается создателем эпического произведения именно как «антиэтикетное» поведение на пире, несоблюдение принятых обычаев. Вот, например, Хродгар, восхваляя Беовульфа, противопоставляет ему правившего некогда данами Херемода, который

домочадцев разил, сотрапезников,

и покинул мир, вождь неправедный,

в одиночестве...

...гордо властвовал

не во благо им, но к погибели

племени датского. Он, исполненный лютости,

(Беовульф, 1711 — 1715)

Очевидно, что «неправедные дела» Херемода (вспомним упомянутого в первой главе уэссекского короля Сиге-берхта, изгнанного советом знати в 757 г. по той же причине) вершились далеко не только за пиршественным столом. Но для сказителя этот традиционный образ оказывается наиболее полноценным способом описания соответствующей ситуации.

Тема пира в ее «героическом» и «чудовищном» (инвертированном) воплощении является одновременно и одной из наиболее емких и многозначных форм проявления дихотомии героического мира8. Мир англосаксонского эпоса строго двучленен, и все его элементы тяготеют к одному из полюсов, не оставляя нейтральной ни одну деталь. Система противопоставлений охватывает все узловые моменты структуры эпического мира от его пространственных характеристик до внешнего вида героев.

Структура эпического пространства строго подчинена   дихотомическому   членению   мира.    Концентрация

действия на двух полюсах обусловливает разграничение пространственных сфер. Хеорот предстает как центр мира героев. На другом полюсе — жилище Гренделя, пещера дракона, шатер Олоферна, место обитания противника героя. Расположенные как будто поблизости (переходы из одного центра в другой не занимают много времени), эти локусы не смыкаются друг с другом, и переход персонажа от одного полюса к другому создает критическую ситуацию. Проникновение Гренделя в Хеорот, дракона в землю геатов, нападение Олоферна создают угрозу героическому обществу и нарушают миропорядок. Появление обитателя этого мира среди людей требует немедленного вмешательства героя. Напротив, проникновение героя в мир чудовищ ведет к очищению занятого ими пространства, его приобщению к героическому миру и возобновлению нормального героического миропорядка9. Не случайно после победы Беовульфа над матерью Гренделя «успокаиваются воды в омуте» (Беовульф, 1630—1631); погибает при кораблекрушении язычник Хелисий, казнивший Юлиану; бежит войско Олоферна, потерявшее своего предводителя.

Враждебность двух миров, их полярность в то же время не предполагают качественного различия в самом характере эпического пространства, иначе была бы невозможна его трансформация из героического в антигероическое и наоборот. В обеих его частях действуют одни и те же законы, происходят равноценные по значимости события (более того, как правило, события в них взаимосвязаны), им свойственны одинаковые предметно-вещные атрибуты. И Хеорот, и палаты Гренделя в равной мере являются центрами мира, противостоящими друг другу. Они связаны между собой единым героическим действием, и отсутствие одного из них лишило бы значения и второй: ведь Беовульф, Юдифь, Юлиана могут проявить себя, обнаружить свой героические качества лишь в борьбе, восстанавливая гармонию эпического мира.

В отличие от мира героев с четкой иерархией социальных связей в традиционном эпосе англосаксов мир чудовищ асоциален. Они находятся вне этики героев, более того, нормы, которыми они руководствуются, являются своего рода отрицанием, инверсией «героической» этики.

Последовательная система оппозиций продолжается и в деталях: красота героя или героини (Беовульфа, Юдифи) противопоставлена уродству и безобразию их противников (Гренделя, дракона, Олоферна); радостная

музыка пиршества — безмолвию жилища изгнанника в элегиях; благородство Бюрхтнота — коварству и алчности викингов и т. д. Поэтому мир чудовищ предстает в целом как инвертированный мир героев. Оба обладают одними и теми же характеристиками, но имеющими знак плюс или знак минус.

Таким образом, эпический мир англосаксов качественно единообразен и представляет структурное целое; присущая же ему дихотомия воплощается в формах инверсии.

Вместе с тем в теме пира проявляются наиболее явственно и представления создателей англосаксонского эпоса о миропорядке, социальной структуре общества, его функционировании. Но поэтическое преломление существенно трансформирует англосаксонскую действительность в устах певца. Тщетны были бы попытки провести прямые параллели между отдельными эпизодами или упоминаниями и конкретными историческими фактами, хотя они и делались не раз10. Да, конечно, Хигелак дарит Беовульфу после его возвращения от данов землю с домами и дворцом—земельные пожалования хорошо известны по грамотам. Да, конечно, захоронение Рэдвальда совершено по обряду, близкому описанному в «Беовульфе», а королевская резиденция Хродгара—Хеорот и какие-то примыкающие к нему постройки, куда Хродгар с домочадцами отправляется ночевать после пира, соответствует археологической реконструкции бурга. Все это так. Однако отсутствие примет исторической эпохи в самих сюжетах «Беовульфа», элегий, поэм на религиозные темы позволяет отнести их к любому времени. Поэтому, хотя жизнь Беовульфа, например, и события, упомянутые в поэме, приурочены к IV—VI вв., исторические реалии и описания уклада жизни относятся и к значительно более позднему времени — VII—VIII вв. Более того, они постоянно изменяются, отражая различные этапы в развитии англосаксонского общества. Каждое поколение добавляет в повествование штрихи настоящего. Благодаря этому настоящее сливается с прошлым, события, имевшие место много веков назад, являются для слушателей такой же реальностью, как и то, что происходит на их глазах.

Нарушение исторической перспективы и принципиальная невозможность сколько-нибудь адекватного отражения одного временного среза в эпических памятни-

ках приводят к тому, что героическое общество как поэтический образ обретает устойчивость и незыблемость основных черт. Наиболее подробно изображенное в «Беовульфе», оно чрезвычайно далеко от общества реального. Лишь одна социальная ячейка отражается в нем: король и его дружина, замещая в поэтической системе все многообразие и сложность социальных связей англосаксонского мира. Идеальный господин и идеальный вассал, свято хранящие взаимную верность и неуклонно соблюдающие свои обязанности, составляют героическое общество. Эта двучленная структура может модифицироваться: господин — дружинный певец, бог — святой, но ее сущность остается неизменной, как не подвержены переменам и узы, скрепляющие это общество. Основанный на справедливости, строгом следовании традиционным нормам, долге верности, героический социум являет картину всеобщего (в его собственных рамках) благоденствия и гармонии — идеализированное воплощение чаяний и устремлений свободного англосакса.

Принципиальная общность (но не тождественность) эпического мира англосаксов в произведениях разных жанров поддерживается и рядом других элементов: двучленностью мира и последовательной противопоставленностью его отдельных элементов, исключительностью по своей значимости событий, происходящих в нем, и т. д. Но особенно существенным представляется понимание героики в различных жанрах эпических памятников, отражающее единство поэтического мировосприятия их создателей. Устойчивые, традиционные черты этой концепции, понимаемой прежде всего как максимально полное, завершенное — вплоть до физической гибели — исполнение долга, абсолютное проявление героической сущности персонажа сохраняются на всем многовековом протяжении существования эпической традиции. Неизменны такие черты героического, как его реализация в действии, масштабность (реальная или мнимая) конфликта, центральное место героя, вокруг образа которого строится повествование. Героический идеал не утрачивает своего основополагающего значения даже для создателей наиболее поздних памятников— исторических песен; в них, как и в элегиях, именно с ним соотносится, им поверяется все изображаемое.

Вместе с тем конкретное воплощение героического в памятниках разных жанров претерпевает немалые изменения. Происходят постепенная индивидуализация, приземление героики, обращение от абстрактных времен-

ных сюжетов к конкретно-историческим темам. Вместо судеб народов (пусть и состоящих подчас — в поэтическом изображении — из трех-четырех десятков человек), как в традиционном героическом эпосе, рассказчика начинает все в большей степени интересовать персональная судьба героя, и лишь его одного. В элегиях герой заслоняет собой весь мир, в религиозном эпосе конфликт ограничивается личной борьбой святого с дьяволом или полчищами язычников, и значение этого противоборства состоит не в его воздействии на судьбы христианского мира (обращение язычникев, укрепление христиан в вере предрешено и не может вызвать сомнения), а в его личной сопричастности извечному сражению между богом и сатаной и в индивидуальной победе святого, ведущей его к вечности. Лишь в малой степени соотносит поэт события исторических песен с ходом борьбы англичан со скандинавами. На первом плане — судьба героя, и лишь через ее призму видится ему все происходящее.

Эта общая тенденция к «приземленное™», конкретизации и индивидуализации повествования обусловила и другие   изменения   героического   мира:   его   внешнего облика и предметных атрибутов, постепенное уменьшение количества оппозиций, членящих мир на два противоборствующих лагеря,  вплоть до уничтожения внешних  различий  между  воинами,  верными  Бюрхтноту и предавшими его. Теряют свою героическую условность пространство и время, так что в исторических песнях они  максимально,  насколько  это  возможно для художественного произведения, сближены с реальностью. Тем не менее все эти отличия представляются не более чем вариантами единого в своей сущности мира эпической поэзии англосаксов, мира героики и идеального общества, зиждущегося на неуклонном выполнении героического долга.

 

ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ: "Меч и лира"      Следующая глава >>>

 

 Смотрите также:

 

Кельты  История друидов  Скифы: строители пирамид  Викинги. Быт, культура  Пикты древней Шотландии