История древнего мира

Иудейская война

 Иосиф Флавий

3. Так отуманивали тогда несчастный народ обольстители, выдававшие себя

за посланников божьиx. Ясным же знамением, предвещавшим грядущее разрушение,

они не верили и не вдумывались в них. Точно глухие и без глаз,  и  без  ума,

они прозевали явный глас неба, неоднократно их предостерегавший.  Вот  какие

были знамения. Над городом появилась звезда, имевшая вид меча, и  в  течение

целого года стояла комета. Перед самым отпадением от  римлян  и  объявлением

войны, когда народ собрался к празднику опресноков, в  восьмой  день  месяца

ксантика, в девятом часу ночи,  жертвенник  и  храм  вдруг  озарились  таким

сильным светом, как среди белого дня, и это яркое сияние продолжалось  около

получаса. Несведущим это казалось хорошим признаком, но книговеды сейчас  же

отгадали последствия, на  которые  оно  указывало  и  которые  действительно

сбылись.  В  тотже   праздник   корова,   подведенная   первосвященником   к

жертвеннику, родила теленка на  священном  месте.  Далее,  Восточные  ворота

внутреннего притвора, сделанные из меди, весившие так  много,  что  двадщать

человек и то с трудом могли запирать их по  вечерам,  скрепленные  железными

перекладинами и снабженные крюками, глубоко запущенными в  порог,  сделанный

из цельного камня, - эти ворота однажды в шесть  часов  ночи  внезапно  сами

собой раскрылись. Храмовые стражники  немедленно  доложили  об  этом  своему

начальнику, который прибыл на место, и по его приказу ворота с  трудом  были

вновь закрыты. Опять профаны усматривали в этом прекрасный знак, говоря, что

Бог откроет перед ними ворота спасения,  но  сведущие  люди  видели  в  этом

другое, а именно, что  храм  лишился  своей  безопасности,  что  ворота  его

предупредительно откроются врагу, и про себя считали этот знак предвестником

разрушения. Спустя несколько дней после праздника,  21-го  месяца  артемизия

показалось какое-то призрачное, едва  вероятное  явление.  То,  что  я  хочу

рассказать, могут принять за нелепость, если бы не  было  тому  очевидцев  и

если бы сбывшееся несчастье не соответствовало этому знамению. Перед закатом

солнца над всей страной видели мчавшиеся в облаках колесницы  и  вооруженные

отряды, окружающие города. Затем, в праздник пятидесятницы, священники,  как

они уверяли,  войдя  ночью,  по  обычаю  служения,  во  внутренний  притвор,

услышали сначала как бы суету и шум, после чего раздалось множество голосов:

"Давайте уйдем отсюда!" Еще знаменательнее следующий факт. Некто Иешуа,  сын

Анана, простой человек из деревни, за четыре года до войны, когда  в  городе

царили глубокий мир и полное благоденствие, прибыл туда  к  тому  празднику,

когда по обычаю все иудеи строят для чествования Бога  кущи,  и  близ  храма

вдруг начал провозглашать: "Голос с востока, голос с запада, голос с четырех

ветров, голос, вопиющий  над  Иерусалимом  и  храмом,  голос,  вопиющий  над

женихами и невестами, голос, вопиющий над всем народом!" Денно  и  нощно  он

восклицал то же самое,  бегая  по  всем  улицам  города.  Некоторые  знатные

граждане в досаде на этот зловещий клич  схватили  его  и  наказали  ударами

очень жестоко. Но не говоря ничего  в  свое  оправдание,  ни  в  особенности

против своих истязателей, он все продолжал  повторять  свои  прежние  слова.

Представители народа думали - как это было и в действительности, - что  этим

человеком  руководит  какая-то  высшая  сила,  и  привели  его  к   римскому

прокуратору, но и там, будучи истерзан плетьми до костей, он не проронил  ни

просьбы о пощаде, ни слезы, а самым жалобным голосом  твердил  только  после

каждого удара: "О горе  тебе,  Иерусалим!"  Когда  Альбин  -  так  назывался

прокуратор - допрашивал его: "Кто он такой, откуда и почему он так  вопиет",

он и на это не давал никакого ответа и продолжал попрежнему  накликать  горе

на город. Альбин, полагая, что этот человек одержим особой манией,  отпустил

его. В течение всего времени до наступления войны он не имел связи ни с  кем

из жителей города: никто не видел, чтобы он с кем-нибудь обмолвился  словом,

день-деньской он все оплакивал и твердил, как  молитву:  "Горе,  горе  тебе,

Иерусалим!". Никогда он не проклинал того, который его  бил  (что  случалось

каждый день), равно как и не благодарил, если кто его накормил. Ни для  кого

он не имел иного ответа, кроме упомянутого зловещего предсказания.  Особенно

раздавался его голос в праздники и, хотя он это повторял  семь  лет  и  пять

месяцев, его голос всетаки не охрип и не ослабевал. Наконец во время  осады,

когда он мог видеть  глазами,  что  его  пророчество  сбывается,  обходя  по

обыкновению стену с пронзительным криком "горе городу, народу и  храму",  он

прибавил в конце: "Горе также и  мне!"  В  эту  минуту  его  ударил  камень,

брошенный метательной машиной, и замертво повалил его на землю. Среди  этого

горестного восклицания он испустил дух.