Аплодисменты

Людмила Марковна Гурченко 

  Мамину семью Симоновых папа называл "симановщиной".

   Симоновы жили в Москве.  Мамин папа,  мой дедушка, Александр Прокофьевич

Симонов,  был  директором одной из  московских гимназий.  Бабушка,  Татьяна

Ивановна,  родом из "столбовых дворян",  родила дедушке восьмерых детей.  У

меня  было  шестеро  дядей:  Владимир,  Сергей,  Юрий,  Борис,  Александр и

Константин. И одна тетя, мамина младшая сестра, Лида. До революции они жили

в собственном доме на нынешней улице Огарева.  Революции дедушка не принял.

А бабушка говорила:  "Неужто ты - Симонов! - будешь мужичонков обучать?! Не

бывать этому!"  И  всей семьей они уехали под Смоленск в свое имение,  село

Барадуличи.  Там они вели хозяйство и ждали "перемен". Пережидали. Там мама

пошла  в  школу.  Она  очень любила своего отца.  Он  учил  маму  красиво и

грамотно писать.  Сам  он  прекрасно пел  и  был  расстроен,  что мама поет

нечисто. Так они жили, пока маме не исполнилось восемь лет.

   В школе мама была первой по успеваемости, но однажды к ней перед началом

уроков подошла учительница.  "Погладила меня по голове и  сказала,  чтобы я

шла домой и без матери в школу не приходила.  Так странно... Мама никогда в

школе не была, всегда папа", - рассказывала мама.

   Дедушку выслали в Сибирь, имущество и дом конфисковали. Кое-какие ценные

вещи дедушка увез с собой в надежде, что когда устроится, то жену и девочек

заберет к себе.  Мальчики уже подросли -  кто работал,  кто учился в других

городах.

   Но переехать к дедушке не пришлось.  Он влюбился в какую-то женщину, она

все "прибрала" к рукам. А когда дедушка опомнился, бабушка ему не простила.

Как она страдала и  переносила свое горе -  никто не знал и  не ведал.  Она

была твердой, жесткой и очень гордой.

   Бабушка  с мамой и тетей Лидой переехали в Харьков, чтобы быть поближе к

дяде Сереже, который работал инженером на железной дороге.

   Профессии у  бабушки не было.  Она была только хозяйкой имения и матерью

восьмерых детей.

   Теперь  они  снимали  маленькую комнатку в  небольшом частном домике  на

окраине Харькова в  районе Холодной горы.  Бабушка стала работать уборщицей

на  Харьковском  велосипедном  заводе.  От  прежней  бабушкиной  обстановки

осталось несколько медных тазов для варенья с длинными деревянными ручками,

иконы,  большой письменный стол С малахитовым чернильным прибором, огромная

линейка и  старинная гитара  с  выцветшим бантом,  на  которой раньше играл

дедушка.

   Дедушку я  видела всего один раз.  Он приезжал в Харьков навестить своих

детей.  Я  уже  училась в  девятом классе.  А  маме было тридцать пять лет.

Дедушка оказался старый,  располневший,  борода расчесана на две стороны. Я

ему пела.  Он был доволен,  сказал, что музыкальность передается чаще всего

через  поколение,   и   что,   возможно,   у  моих  детей  не  будет  такой

музыкальности. Будто в воду глядел - так оно и есть.

   Бабушка стояла все время в углу, за его спиной. Эта встреча состоялась в

той маленькой комнатке,  где жили тетя Лида и  бабушка.  Дедушка первый раз

видел свою бывшую жену и детей в такой обстановке. Моя мама потом говорила:

"Я так любила отца,  но я его помнила таким, каким он был тогда. А когда мы

встретились,  я  даже  не  заплакала.  Я  почувствовала,  что  нам  ведь  и

говорить-то не о чем..."

   Бабушка,  Татьяна Ивановна,  была очень степенной,  расчетливой и  очень

набожной.  Дети называли ее на "вы"...  Так странно -  мама и  "вы".  Детей

держали в строгости.  Есть - только за столом. За жевание между завтраком и

обедом -  наказание. Наказание за малейшую провинность. Одежда ежедневная -

одежда "по праздникам".  Посуда на "каждый день" -  посуда для гостей.  Еда

простая и  еда необыкновенная -  для гостей.  А  в  сундуках,  в нафталине,

складывались отрезы,  меха,  шубы.  В погребах - окорока, варенье, колбасы,

мед.  Все  лучшее пряталось на  "потом",  "на  вырост",  "на  выход".  Мама

говорила: "Мы ждали праздников как манны небесной".

   А  потом  -  бабушка  работает  уборщицей,  мама  и  Лида ходят в школу,

зарплата маленькая, на троих не хватает. Все "с выдачи", во всем строжайшая

экономия.  У  моей  мамы  было  одно пальто - "ув красную клетку... Ходить,

бувало,  у  самый  мороз  в  нем".  Одна  юбка. Одна кофта. Все перешито из

бабушкиных "бывших нарядов". Все размеренно, серо, однообразно.

   И  вот  в  эту скучную мамину жизнь ворвался папа! Об этом в нашей семье

ходят легенды. Рассказывают все: мама, папа, бабушка, тетя Лида. Все разное

и по-разному, но сходятся в одном: "Ну и Марк Гаврилович!"

   Когда папа  появился со  своим баяном в  маминой школе,  мама  училась в

девятом классе. Он ее сразу заприметил. Но всем рассказывал, что "она зразу

у меня улюбилася...  ну,  правда, Леля девка була... та што там гаварить...

ей  усе  двадцать можно  було  дать".  И  начал  папа  кормить  весь  мамин

комсомольский  комитет...  "Бувало,  дождуся,  пока  Леля  -  комсомольский

секретарь усей школы!  ета ж якая величина!  -  дождуся,  пока она проведет

свое бюро.  Я и гаварю етому бюро: "Девки! А ну, идем усе разом у буфет..."

Приметив я,  што Леля у буфет не заходить никогда... у вуглу, бувало стоить

и хлеб черный есть.  А меня як увидить,  покраснеить и убежить.  Долго меня

стеснялася.  Э-э,  думаю, хороший работник пропадаить. Умная була, грамотно

так гаварить,  боевито...  Словум, надо, думаю, подсобить, подкормить. Усех

ее  подруг кормив,  чтобы и  она подпиталась...  Мало-помалу стала до  меня

звыкать.  Так вежливо всегда поблагодарить.  А подружки те - усе наперебой:

"Дядя Гриша,  дядя  Гриша..."  Не-е,  у  меня  нащет Лели  у  галаве ничего

"такого" не  було,  боже  упаси!  Я  ее  жалев.  Она  помощь  у  работе мне

оказувала, детей организовувала. Вот... "Ето" вже потом вышло, да я етага и

не хотев... Да-а... Училася Леля та што там - на одни пятерки! Усем пример,

одним словум.  И  вокурат ее,  и  еще  там девчат з  комитета,  примирували

путевками у  дом отдыха на  лето у  Чугуев...  И  меня з  ими,  штоб играть

отдыхающим...

   "...  Он такой странный человек,  Марк...  Хи-хи-хи.  Идем с  ним -  я с

Тамарой,  моей школьной подругой,  и  Марк с  нами,  по  одной мы с  ним не

ходили.   Он  вдруг  как  побелеет,  зубами  скрипит,  глаза  страшные.  Мы

испугались..."

   "Тамара до меня." "Что с вами, дядя Гриша!" Какой я тебе дядя Гриша? Быв

дядя Гриша,  и нима!  В меня имя есть -  Марк.  Поняла?! Добром тибя прошу,

Тамара, уйди з глаз долой, будь ласка, подобру-поздорову..."

   "Тамара так испугалась,  убежала.  Мы стоим вдвоем, народу почти никого,

страшно...  Всегда такой добрый, веселый - а тут... Таким я его не видела и

не представляла.  Говорит:  "Я тебя,  Леличка,  люблю...  и, корочий, давай

уместе жить...  больший терпеть не  могу.  Буду,  Леличка,  усю  жисть тибе

служить верую и правдую..."

   "Никогда я  тибе,  крошка моя,  етага не  гаварив.  Штоб Марк Гаврилович

такое гаварив? Да я благородный человек, ты сама за мною ходила услед..." -

отвечал папа моей маме через тридцать лет.

   "Значит,  я  вру?  Значит,  ты  этого "не гаварив"?  Тогда зачем ты свой

пиджак топтал в  песке и  рубашку разорвал в клочья?  А?  Или этого тоже не

было? Ну?!"

   "Не,  ето було...  што було,  то було.  Я человек честный.  Я до тибя по

ласке,  з усею душою... а ты надо мной смеялася! Як же мне було? Тибя бить?

Ще рано, ще ты мне не жена... ну я и давай себя рвать на куски..."

   Это так похоже на моего папу.  Сначала признался в  любви,  а  потом ему

показалось,  что  он  "дал слабину".  Мама от  неожиданного его предложения

рассмеялась, и папочка мой "пош-шел".

   "Знаешь,  Валя,  может, тогда и надо было мне от него отойти, но куда? У

мамы моей мрак.  А ко мне никто в жизни так не относился, а я уже привыкла,

что  есть Марк.  Потом изучила его  характер,  обходила углы,  чуяла откуда

ветер.  Всю жизнь как на бочке с  порохом.  А мама с тетей Лидой еще ничего

тогда не знали. Потом узнали... в школу ходить перестала..."

   "Мы  с  бабушкой Таней узнаем,  что наша Леля в  Чугуеве вышла замуж!  -

рассказывала тетя Лида. - Наша Леля - замуж! Бабушка Таня об этом и слышать

не хотела:  "... Ему бы в пару какую-нибудь кухарчонку!... Какой-то подлечу

га,  провокатор,  какой-то  недоброкачественный мужичонка хочет увести нашу

Лелю!  Не бывать этому!" А я Лельку боялась -  она меня линейкой била.  Все

выпытывала - что у нас дома... А Марка я любила, храпчика нашего... Сколько

он мне конфет покупал,  объедалась,  а  дома мама не знала,  что я у Лельки

бываю. И я, понимаешь, ребенок, все рассказала Леле и Марку...

   Тетя  Лида рассказала папе,  что  бабушка с  сыновьями придут "забирать"

Лелю,  поэтому папа их поджидал. Но бабушка не пришла. Она это считала ниже

своего достоинства и все поручила сыновьям.

   "Я  усе  зделав  честь по чести. Стол накрыв, словум, як будущих родичей

жду...  Идуть...  Увидели стол и осеклися. И Леля стоить влыбается - нима к

чему  придраться.  Сели  за  стол. Я Лелю з собой усадив... Ну, значала усе

було,  як  положено.  Браты  ети  пьют,  едять,  разговаривають,  а на меня

никакога  внимания,  и  близко  не смотрять. Ну, думаю, держися, Марк. А як

подвыпили, тут они и давай мне уголы вставлять. Што мы з Лелюю не пара, што

она  ще  молодая  и...  поехали, дальший и дальший. А потом мне етый... ну,

Борис,  гаварить:  "Вы  поймите,  уважаемый, вы не того поля ягода". Ета я,

значить, не з ихнега. Тут на мне усе затрусилося, у глазах враз темно. Но я

точно   поняв,   што  справлюся  з  усеми.  Уся  ета  симоновщина  росточка

небольшога. Для начала я перевернув стол, узяв момент. А браты, пока што да

як,  -  глазами  блысь-блысь  -  я  одного  по башловке, другога выспитком,

третяга  по  загривку  -  знай Марка, симановщина! Я када рассержуся - о-о!

Тада мне хоп хрен по диревни - ничегинька не боюся... режь-жги меня, ничего

не  чую - лезу уперед! Да-а... А четвертага нима... Больший усех гаварив, и

нима...  Ета  ж  симановщина только на язык гострая, а як до дела... та што

там  гаварить.  Одним  словум  атбайлы...  Леля  з  Лидкою плачуть - не бей

Бориса.  А  Барис  етый у шкафи сидить. Вылазь, гаварю, не бойсь. Вылазить,

увесь  белый,  як мел. "Вы, нас, - гаварить, - Марк Гаврилович, пра-астите,

если что не так... мы ва-абще не против..."

   Папа мог вдруг прекрасно говорить чисто,  без всякого диалекта - чуть ли

не  по-московски.  Это  когда  он  изображал дядю  Борю  или  других  своих

"антиподов". "Папусик, но почему ты сам так не говоришь, ты ведь умеешь?" -

"Не, дочурка, ета он так гаварить, а я гаварю так, як гаварю..."

   "Потом етый Борис мой лучий друг быв. Я его по-своему так отхристосовал,

што он быв як шалковый,  он знаить за што.  Ну,  а  потом дело и до Лелиной

мамы дошло. Пришли мы з Лелею, до нее, а они жили аж на Холодной горе, это,

считай,  як  от  Смоленска до  Брянскага леса...  Эх,  думал  узять машину,

подкатить -  мол,  во як теперь ваша Леля живеть...  А  до них и  дороги ще

тогда не було,  одни тропки.  Заходим у во двор. Леля в дорогом платтики, у

шляпи.  А ее мать, Татьяна Ивановна, сидить, як царица на крыльце, што-то у

тазу перебираить,  а  у  нашу сторону и не смотрить.  Ну,  я себе дав слово

сдержуваться,  што бы там ни було.  Принесли з собою усего -  усе, што тока

було у гастрономи, насилу з Лелею донесли. Гаварю:

   - Здравия желаем, мама.

   - Какая я вам мама? Меня зовут Татьяна Ивановна Симонова.

   -  Не-е,  -  гаварю,  -  ета  вы  для усех Татьяна Ивановна, а по-нашему

православному  деревенскому закону - мама. У вашей дочери законный муж, ваш

родич, значить, выходить, што вы для меня - мама.

   - Это у  вас в  деревне такой закон,  а  у нас в Москве такого закона не

было...

   - Не було, значить, будить, мама...

   Смотрю -  пошла  у  хату  от  греха подальший.  Ей  вже  браты про  меня

нагаварили...  Да-а... И мы з Лелею за нею услед. Леля усе за спиною у меня

ховалася... Сидели, гаварили мало-помалу, все було б ничего, но обидела она

меня тогда кровно.  Я  долго болев душою...  Гаварить мне:  "Вот никогда не

думала, что Леля моя выйдет замуж за мужика". Да-а... Леля меня вже изучила

- схватилася за меня,  Лидка на спине висить. Держать меня - насилу стерпев

кровную обиду. От так, моя детка..."

   Бабушкины сыновья жили в  своих семьях,  своей жизнью.  Ближе всех к ней

была тетя Лида,  мама и мой папа. И больше всех своих детей и родственников

бабушка любила и уважала Марка Гавриловича.  "Это не какой-нибудь подлечуга

и  провокатор.  Жаль,  не  дал  ему  господь  образования,  но  человек  он

удивительно доброкачественный и красивый."

   Придет,  бывало, к нам бабушка в гости, папа ее тут же с дороги за стол.

Сядет  бабушка на  стул  -  прямая,  в  чеховской прическе,  все  чинно,  с

расстановкой,  чай  вприкуску.  Для начала папа ее  подпоит винцом -  знал,

какое она любила,  и всегда держал его про запас.  Она раскраснеется, сидит

довольная,  кокетничает:  "Ну,  что вы,  что вы,  Марк Гаврилович, меня так

балуете?"

   А потом чай из блюдца,  а папа -  молоко, потому что "чай - ето вода". И

начинали -  про бога, про шахту, про велосипедный завод и доску Почета, где

висела бабушкина фотография, про царя...

   "Что вы,  Марк Гаврилович, мне все нравится, я всем довольна, но если бы

вы  знали,  как  мы  жили при  царе.  Всего вдоволь...  и  скотина своя,  и

хозяйство, и поле. Чего только у нас не было..."

   "Ну,  мам,  поехали...  А  Марк бы  при  царе батраком быв...  Вот он  и

батрачив бы  у  вас  у  поли...  Не-е,  давайте лучий не  будем про  ето...

Давайте, мама, лучий за честь, за дружбу..."

В главных ролях — Людмила Гурченко, Олег Басилашвили. Иносказательно: о том, что предназначено только для двоих.
bibliotekar.ru/encSlov/3/142.htm

Книга известного историка кино профессора ВГИКа Николая Алексеевича Лебедева рассказывает о возникновении и развитии кинематографа в СССР...
www.bibliotekar.ru/kino/index.htm