Литература

 «Дело» Гумилёва

Раздел: Русская история и культура

РАССЛЕДОВАНИЕ

     На протяжении всего времени моего знакомства с делом ни в КГБ СССР,  ни

в Прокуратуре СССР я не встречал никого, кто бы был или высказался бы против

реабилитации  Гумилева.  Правда,  все,  кто занимался  этим делом,  говорили

неконкретно, размазано, витиевато, "в  общем" о сложном  времени, о  красном

терроре, о том, что в то время могли и так...

     Поэтому считаю возможным самому высказаться по поводу дела Гумилева.

     Перед  нами "Выписка из протокола заседания Президиума Петрогуб.Ч.К. от

24.08.21 года" (приговор):

     "Гумилев  Николай Степанович,  35 лет, бывший дворянин,  филолог,  член

коллегии издательства "Всемирная  литература", женат,  беспартийный,  бывший

офицер,   участник  Петроградской  боевой  контрреволюционной   организации,

активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания,

обещал  связать с  организацией в  момент  восстания  группу  интеллигентов,

кадровых  офицеров, которые  активно примут участие в восстании,  получил от

организации деньги на технические надобности".

     Итак,  "участник",  "активно содействовал", "обещал  связать", "получил

деньги", "на технические надобности".

     В   деле   имеется   единственное  показание   профессора  В.Таганцева,

руководителя этой  упомянутой боевой  организации,  именуемой  "Таганцевским

заговором".

     Поскольку  это, повторяю,  единственный  документ,  на котором строится

обвинение, привожу его здесь полностью.

     "Протокол показания гр. Таганцева. "Поэт Гумилев после рассказа Германа

обращался  к  нему  в  конце ноября 1920  г. Гумилев утверждает,  что  с ним

связана группа интеллигентов, которой  он может  распоряжаться,  и в  случае

выступления согласился  выйти на улицу, но желал бы иметь в распоряжении для

технических надобностей некоторую свободную наличность. Таковой  у нас тогда

не было.  Мы  решили  тогда  предварительно  проверить надежность  Гумилева,

командировав к нему Шведова для установления связей.

     В течение  трех месяцев, однако, это не было  сделано. Только во  время

Кронштадта  Шведов выполнил поручение: разыскал на  Преображенской ул. поэта

Гумилева, адрес  я узнал  для  него во  "Всемирной литературе",  где  служил

Гумилев.  Шведов предложил  ему помочь нам, если  представится  надобность в

составлении прокламаций. Гумилев  согласился, сказав, что оставляет за собой

право отказываться  от тем,  не  отвечающих его далеко не  правым  взглядам.

Гумилев был близок  к  советской ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не

монархисты, а держимся за власть советов. Не знаю, насколько он мог поверить

этому  утверждению.  На  расходы  Гумилеву было выделено 200  000  советских

рублей и лента для пишущей машинки.  Про группу  свою Гумилев дал уклончивый

ответ, сказав, что  для организации ему надобно время.  Через несколько дней

пал  Кронштадт.  Гумилев  был  близок  к  советской ориентации,  стороной  я

услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я

к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций

нам не пришлось видеть".

     Фиксирую внимание читателя на следующих деталях показаний:

     1. Таганцев  в  двадцати строках  дважды говорит о  близости Гумилева к

советской ориентации; (подчеркнуто мной - авт.)

     2.  Прокламации,   по  его  словам,  должны   были  быть  поэтическими;

(подчеркнуто мной - авт.)

     3.  Он  утверждает,  что  Шведов  просил  Гумилева помочь, а не Гумилев

напрашивался; (подчеркнуто мной - авт.)

     4.  Шведов  обманул  поэта, сказав, что их группа держится  за  "власть

Советов"; (подчеркнуто мной - авт.)

     5. Гумилев не согласился примкнуть к заговорщикам и, заподозрив подвох,

дал уклончивый ответ; (подчеркнуто мной - авт.)

     6.  В   начале  показаний   упоминается  Герман,  однако,   ни   одного

свидетельства  его  встречи  с Гумилевым  в материалах дела  не  содержится.

(подчеркнуто мной - авт.)

     Гумилев в своих показаниях сообщает о том, что он  говорил неоднократно

посещавшему его Шведову (Вячеславскому):  "Мне, по всей видимости, удастся в

момент выступления  собрать и повести за собой  кучку прохожих".(подчеркнуто

мной - авт.)

     Как  видим, в  показаниях  по  делу не содержится ни  одного документа,

свидетельствующего  о  том,  что  Гумилев  составлял  прокламации   или  вел

переговоры  с   кем-то,  кто  должен  был  примкнуть  к   группе  Таганцева.

(подчеркнуто мной - авт.)

     Но   зато   в  обвинительном  заключении,   составленном   следователем

Якобсоном, имеется все, чего нет в деле:

     "Гражданин Гумилев  утверждал  курьеру  финской  контрразведки, что он,

Гумилев,   связан   с   группой   интеллигентов,  которой   последний  может

распоряжаться и  которая  в  случае  выступления  готова выйти  на улицу для

активной  борьбы с  большевиками, желал  бы иметь в  распоряжении  некоторую

сумму для технических надобностей".

     Откуда, минуя материалы дела, взялась "активная борьба с большевиками"?

Из кучки прохожих? И офицеры, с которыми, как говорится в приговоре, Гумилев

обещал связать группу Таганцева, упоминаются в деле лишь однажды,  да и то в

объяснении Гумилева, что он это пообещал легкомысленно, ибо связей с бывшими

сослуживцами не поддерживает.

     А некий  курьер контрразведки?  Как он попал в  заключительный документ

следствия?  И  почему  в  показаниях  Гумилева  зафиксировано,  что  Гумилев

встречался  со  Шведовым  (Вячеславским),   а   в  обвинительном  заключении

фигурирует Герман?.. Неужели  ошибся следователь? А  может быть, сознательно

ошибся?

     Оказывается,  следствие  по  делу  Гумилева  установило  принадлежность

Германа  и  Шведова к контрразведке. Но  этого нет  в  показаниях  Гумилева,

поэтому следствие обязано было признать,  исходя из презумпции, невиновность

Гумилева  в эпизоде с предложением сотрудничать в  группе Таганцева,  ибо не

установлено,  с  кем  в действительности говорил Гумилев, с заговорщиком или

болтуном. А на нелепый вопрос, будет ли он участвовать в заговоре, ироничный

человек, коим был Гумилев, мог вполне съязвить: еще бы! К тому же посетителю

надо было оставить где-то  деньги -  200 000 рублей.  "Надо было оставить" -

следует из того, что  этот посетитель  трижды, это видно из материалов дела,

просил  Гумилева  взять  их  на  хранение  и  в конце концов  передал  их на

хранение, а не на "технические надобности", как написано в приговоре.

     Кроме того, смехотворна оставленная  Гумилеву сумма. В деле (лист 3 61)

имеется расписка Мариэтты Шагинян от 23.07.21 г.: "Мною взято у Н.С.Гумилева

пятьдесят тысяч рублей". На "заговорщицкие" деньги она могла приобрести в те

месяцы 1921 года разве что  немного картофеля или десять самых дешевых марок

из тех, что используются внутри  города. Сегодня такая марка стоит  2 рубля,

стало быть,  получил  Гумилев, если  пересчитать те  200 000 на  сегодняшний

денежный курс, получится около пятидесяти рублей.

     А главное -  с  какой  легкостью  Гумилев распоряжался "заговорщицкими"

ресурсами. Уже по одному этому  факту  ясно и не юристу, что указанная сумма

денег и контрреволюционный заговор - в данном случае - вещи несовместимые. В

праве это называется - отсутствие события преступления.  (Хотя как знать: до

сих пор не опровергнута легенда, что Ленин на революцию  зарабатывал деньги,

перепечатывая  рукописи на пишущей машинке).  Тем  паче,  что при  обыске  у

Гумилева было изъято всего 16 000 рублей.  Очевидно, другим своим голодающим

друзьям он раздавал деньги без расписок.

     Возникает  еще один  вопрос: почему, приобщив  к делу расписку Мариэтты

Шагинян,  следователь  не  вызвал  ее в  качестве свидетеля? И почему  он не

заинтересовался, куда  девались  остальные деньги? Гумилев же  сам говорит о

деньгах  следующее: "Деньги, 200 000, взял  на всякий случай  и держал  их в

столе,  ожидая  или  событий,  то  есть  восстания  в  городе,  или  прихода

Вячеславского, чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко

изменил мое  отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский и никто

другой  с подобными  разговорами  ко  мне  не приходил,  я предал  все  дело

забвению".

     Вызывает недоумение и то, что с  каждой  страницей обвинение становится

все  более  расплывчатым,  а  Гумилев  дает   все  более   самообличительные

показания,  отвечает на незаданные  вопросы.  Вспомнил  каких-то лиц,  якобы

приходивших к  нему  с поручением: бритоголового незнакомца, передавшего ему

привет  из  Москвы,  таинственную  пожилую  даму,   которая  (тоже  "якобы")

предложила  Гумилеву  дать  информацию  о  походе  на  Индию  (?!  -   авт.)

малоизвестного поэта Бориса Верина...

     Подтвердили ли эти визиты и таинственный Верин, и бритоголовый москвич,

или,  может  быть,  пожилая дама,  интересовавшаяся Индией,  после  успешных

поисков  была  обнаружена  следствием,  допрошена и  дала  показания  против

Гумилева?

     Никто не найден,  и никто не допрошен.  Верин к  тому времени уже жил в

эмиграции, другие вряд ли вообще существовали. Во всяком случае, Гумилев еще

раз представляется нам  аристократом духа - ни кого не предал, ни выдал,  не

подставил, и даже не пытался сделать правдоподобной  игру  со следователями.

Гумилев   был  позером,  сочинителем,  творческим  человеком,  у  него  были

индивидуальные особенности и  черты натуры,  он  мог придумать  то, чего  не

существовало (например,  себя конквистадором:  "Я  - конквистадор  в панцире

железном"), он мог наговорить на себя разным женщинам противоположные о себе

вещи,  передарить,  перепосвятить   свои   стихи   и  т.д.  Он   несерьезно,

легкомысленно мог воспринять вопросы допрашивающих его людей  и отвечать то,

что  заблагорассудится  ему   в  этот  момент,  и  приходить  на  допросы  и

выслушивать  приговор  с  томиком Данте...  "Писатель  - это  личность,  для

которой ее индивидуальные грезы важнее нужд реальности".

"Я пропастям и бурям верный брат

Но я вплету в воинственный наряд

Звезду долин, лилею голубую"...

     Может быть, Герман и Шведов все же подтвердили  показания В.Таганцева и

тем   самым   сообщили  важные   улики,  которые  и   привели  к   расстрелу

подследственного поэта?

     В деле показаний Германа и Шведова нет. И не может быть.

     Много позже описываемых  событий, КГБ СССР выяснил: Ю.П.Герман, морской

офицер,  убит  погранохраной 30.05.21  года  при  попытке  перехода  финской

границы, а В.Г.Шведов, подполковник, был смертельно ранен чекистами во время

ареста в Петрограде  3.08.21 года. То есть обоих  не было на  свете  еще  до

начала производства по делу Гумилева...

     Таким  образом,  только показания  В.Таганцева,  никем  не проверенные,

никем не доказанные, послужили обвинением.

     Следователь  Якобсон в  обвинительном заключении заявил, что  на первых

допросах Гумилев ни в чем не признался, а потом полностью подтвердил то, что

ему  было инкриминировано. С чего бы это? Ведь  в  деле  не  прибавилось  ни

строчки. И вдруг подследственный  стал признаваться... Может быть, из личной

симпатии  к  следователю?..  Одоевцева в своих "воспоминаниях" так  именно и

представляет себе, что "из симпатии".

     "...На  основании  вышеизложенного   считаю  необходимым  применить  по

отношению к гр.  Гумилеву Николаю Станиславовичу как  явному  врагу народа и

рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания - расстрел".

     Цитирую этот "исторический документ" по трем пунктам:

     1. В полном его тексте в трех случаях из трех написано чужое отчество;

     2. Нигде  в  мире  не  было больше  законодательства,  где  следователь

предлагал бы суду или органу, его заменяющему, свое мнение о мере наказания.

     3.   Такой   документ   должны    были   подписать   двое.   Вторым   -

оперуполномоченный ВЧК (в качестве надзорной инстнции).

     На данном документе подпись отсутствует...

     Казалось бы, оснований для реабилитации 1990  году было  предостаточно,

но прокуратура на то и прокуратура, что бы проверять все, что еще могло быть

установлено по делу, например, свидетель  Ирина Одоевцева,  которая  считает

Гумилева причастным к заговору.

     Огонек No 12, апрель 1990 г. Одоевцева вспоминает: "Гумилев был страшно

легкомысленным...  Как-то, когда  мы  возвращались  с  поэтического  вечера,

Гумилев  сказал что  достал  револьвер  -  "пять  дней  охотился"...  Поэтам

М.Кузмину, Г.Иванову  (будущему  мужу  И.Одоевцевой  - авт.) и многим другим

знакомым  литераторам  Гумилев  таинственно  намекал на свою причастность  к

"организации"... Кузмин однажды сказал: "Доиграетесь, Коленька, до беды!"

     Гумилев уверял "Это совсем не опасно - они не посмеют меня тронуть..."

     В последней фразе Гумилева, если бы ее и не выдумала Одоевцева,  и если

рассматривать ее как свидетельские показания, еще раз можно убедиться в том,

что все происходящее было фрондерством и мальчишеством, присущим поэту.

     "Было это весной 1921 года. Я зашла за Гумилевым в 11 часов утра, чтобы

идти вместе с ним в Дом Искусства.

     ...- Нет, мы никуда не пойдем, - сразу  заявил он. - Я недавно вернулся

домой  и  страшно  устал.  Я  всю  ночь  играл  в  карты  и  много  выиграл.

(подчеркнуто мной - авт.) Мы останемся здесь, и будем пить чай.

     Я поздравила его с выигрышем".

РАВНОДУШНЫЕ

     "...Об  его  участии в  заговоре я узнала совершенно случайно.  В конце

апреля я  сидела в  кабинете Гумилева перед  его письменным столом... слегка

вдвигала и  выдвигала  ящик  его  письменного  стола. Я  совершенно не умела

сидеть спокойно и слушать, сложа руки.

     Не рассчитав движения, я вдруг совсем выдвинула  ящик  и громко ахнула.

Он был туго набит пачками кредиток...

     И  он, взяв  с  меня  клятву молчать,  рассказал мне, что  участвует  в

заговоре. Это не  его  деньги,  а деньги для спасения России".  (подчеркнуто

мной - авт.)

     (Ирина Одоевцева, "На берегах Невы", изд. дом Виктор Камкин, Вашингтон,

страницы: 421, 430, 436-438).

     Странное расхождение. А может, все-таки, выигранные в  карты?  А  кроме

того, он же взял с нее ,клятву молчать.

     "Я зашла  к  Гумилеву накануне  его  переезда:  "Он стоит перед высокой

книжной полкой,  берет книгу за  книгой и перелистав  ее кладет на  стул, на

стол или просто на пол.

     ...- Я  ищу документ. Очень важный документ. Я заложил  его  в  одну из

книг и забыл в какую. Вот я и ищу. Помогите мне.

     Я тоже начинаю перелистывать и вытряхивать  книги. Мы  добросовестно  и

безрезультатно опустошаем полку.

     ...Мне надоело искать и я спрашиваю:

     -А это важный документ?

     Он кивает.

     -И  даже очень.  Черновик  кронштадской  прокламации. Оставлять  его  в

пустой квартире никак не годится!

     Черновик прокламации? Я вспоминаю о заговоре...

     -Вам конечно  хочется  бежать?  Ну и  бегите. Все равно  мне  не  найти

проклятого черновика. Верно я его сжег.

     (Судя  по этому диалогу, Гумилев  не доверял Одоевцевой, или разыгрывал

ее)

     Еще  одна деталь:  Одоевцева  пришла  к  Гумилеву  в  момент,  когда он

переезжал  с  Преобрженской,  5 на  угол  Мойки  и Невского.  И  искали  они

прокламацию  на  Преображенской,  а обыск у  Гумилева  был на  Мойке в новой

квартире. Сведений об обыске на Преображенской в деле не имеется.

     Тем не менее, Одоевцева пишет:

     "-Не  говорите никому о черновике, - доносится до  меня его голос  и я,

кивнув Ане, готовящей что-то на кухне на примусе, выбегаю на лестницу.

     После ареста Гумилева, при  обыске на Пребраженской, 5, чекисты  искали

более умело и тщательно, и нашли черновик.

     (Повторяю, сведений об этом в деле не имеется - авт.)

     "Советская  Культура"  опубликовала  интервью  с  младшим  сыном поэта,

экономистом Орестом  Николаевичем  Высотским "Расстрелян как заговорщик",  в

котором тот утверждает что: "Если  бы  он был врагом  советской  власти, то,

вероятно, сражался бы в рядах армии Деникина".

     Конечно  подобная   цитата  не   свидетельство  невиновности  в  другом

инкриминируемом  деянии,  но  она имеет право  на  существование,  поскольку

характеризует  цельность личности, и способность ее  к  совершению  того или

иного поступка. Об этот мы говорили при встрече.

     Как много могла бы добавить А.Ахматова, будь она живой,  об Одоевцевой,

кроме того, что как само собой разумеющееся было коротко отмечено в дневнике

биографа  Гумилева  П.Лукницкого:  "По рассказам  А.Ахматовой, Н.Гумилев  не

выделял ее (Одоевцеву - авт.) из круга других  барышень - его учениц; каждой

досталось  его  внимание,  двух-трех провожаний  до  дома  с  увлекательными

беседами о поэзии и т.д."

     И  семьдесят  лет  из всех  барышень только  Одоевцева  не  могла этого

простить Гумилеву.

     Почему мы серьезно и многократно  прислушиваемся к ее  словам? Ведь они

не более как литературные произведения, и принимать их в расчет следственным

органам  не  было смысла. К тому же  в  каждом  выступлении она "вспоминает"

что-то новое. В одном таком воспоминании о виденном ею у Гумилева пистолете,

о котором в деле (не странно ли?) не говорится  ни слова. Вспоминает она и о

найденных и не фигурирующих при этом в деле листовках, и  об "очаровательном

следователе Якобсоне", на допросах якобы  читавшем стихи Николая Степановича

(и  не  знавшем,  как  мы видим,  до конца процесса,  как зовут его великого

подследственного), и о том,  что  Гумилев стоял  во главе ячейки  и раздавал

деньги ее членам (по Одоевцевой выходит, что и М.Шагинян - член ячейки), и о

многом-многом другом...

     А вот что  пишет  по  этому поводу  человек,  осуществлявший надзор  за

следствием в органах госбезопасности Г.А.Терехов.

     "14  мая  1986  года  в "Литературной газете"  (No20)  прочитал  статью

Евг.Евтушенко "Возвращение поэзии Гумилева", в  которой указано, что русский

поэт Н.Гумилев "в 1921 году был расстрелян за участие  в  контрреволюционном

заговоре".

     В сентябре 1986 года в журнале "Огонек" (No 36) прочитал эссе

     В.Карпова  "Поэт  Николай   Гумилев",  в  котором  также  указано,  что

"Н.Гумилев  являлся  участником  Петроградской боевой  организации,  активно

содействовал  в   составлении  прокламаций  контрреволюционного  содержания,

обещал  связать с  организацией в момент выступления  группу  интеллигентов,

которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на

технические надобности". Далее В.В.Карпов приводит  выдержку из высказывания

Константина  Симонова: "Гумилев  участвовал в  одном  из  контрреволюционных

заговоров в  Петрограде  - этот  факт установленный.  Примем  этот  факт как

данность".

     Я  сомневаюсь в том,  что Евг.Евтушенко, В.В.Карпов  и  К.Симонов  сами

изучали материалы уголовного дела по обвинению Н.С.Гумилева. Мне же довелось

по долгу  службы изучать  в  свое  время все материалы дела, находящегося  в

архиве.  Я  ознакомился  с  делом  Гумилева будучи  прокурором  в  должности

старшего  помощника  Генерального прокурора СССР и  являясь членом  коллегии

Прокуратуры СССР.

     По делу установлено, что Н.С.Гумилев действительно совершил

     преступление, но вовсе не контрреволюционное, которое в настоящее время

относится  к  роду   особо  опасных  государственных   преступлений,  а  так

называемое  сейчас иное  государственное  преступление,  а именно - не донес

органам  советской  власти,  что ему  предлагали  вступить  в  заговорщицкую

офицерскую организацию, от чего он категорически отказался.

     Никаких других обвинительных материалов, которые изобличали бы Гумилева

в  участии  в антисоветском  заговоре,  в том уголовном деле, по  материалам

которого осужден Гумилев, нет. Там, повторяю содержатся лишь доказательства,

подтверждающие    недонесение   им   о    существовании   контрреволюционной

организации, в которую он не вступил.

     Мотивы  поведения  Гумилева  зафиксированы  в  протоколе  его  допроса:

пытался его  вовлечь в антисоветскую  организацию  его друг,  с  которым  он

учился и был  на фронте. Предрассудки дворянской  офицерской  чести, как  он

заявил, не позволили ему "с доносом".

     Преступление   совершено  не  по  политическим   мотивам.   Совершенное

Гумилевым   преступление   по   советскому   уголовному   праву   называется

"прикосновенность  к  преступлению"  и  по  уголовному  кодексу  РСФСР  ныне

наказывается по статье 88-1 УК РСФСР лишением свободы на срок от одного года

до трех или исправительными работами до двух  лет. Соучастием недонесение по

закону  не  является. Нельзя смешивать  в одну  кучу  и тех, кто  согласился

участвовать в заговоре, и тех, кто от этого категорически отказался.

     В  настоящее  время  по   закону  и  исходя  из  требований  презумпции

невиновности Гумилев не может признаваться виновным в  преступлении, которое

не было подтверждено материалами того уголовного  дела,  по  которому он был

осужден. Любые иные (в том  числе и следственные и судебные) материалы, даже

если они имеются в других уголовных делах, но не приобщены были в то время к

делу  Гумилева не  могут  быть  приняты  в  настоящее время  во внимание для

юридической (а также и политической) оценки поведения Н.С.Гумилева.

     Полагаю,  что  такие  материалы (если  они  существуют) не  могут  быть

сейчас,  шестьдесят  шесть  лет  спустя,  направлены  в  обвинение  Гумилева

(подчеркнуто мной - авт.), а также использованы литературоведами.

     Между  прочим в материалах уголовного  дела по  обвинению  Н.С.Гумилева

имеется обращение Максима Горького с просьбой в пользу Гумилева.

     С глубоким уважением

     Г.А.Терехов,

     член объединения старых большевиков при ИМЭЛ

     при ЦК КПСС, заслуженный юрист РСФСР,

     государственный советник юстиции второго класса

     Что теперь сказать Карпову, Евтушенко, Симонову, Одоевцевой.

     А ведь всерьез размышляли. Вот, к примеру:

     "Не  берусь  выступать в роли арбитра, не будучи знакомым с материалами

следствия, но короткое сообщение в  газете, где  изложена вина  Гумилева, за

которую он был осужден, дает основание для размышлений".

     По  поводу данной  сентенции  секретаря  Союза  писателей СССР  хочется

напомнить ему: когда сам В.Карпов, содержался следственном изоляторе особого

отдела,  где ему,  по его  рассказам,  отбивали почки,  вымогая признания  в

диверсионной деятельности против "отца народов", он ведь прекрасно знал, что

в  инкрими-нируемом  деянии  не  виновен,  однако  полагал (что  свойственно

человеческой натуре), и  искренне, видимо, полагал,  что  ошиблись только  в

отношении его самого, а что все вокруг действительно враги народа.

     В.Карпов расписался не просто в том, что он, - пострадавший от системы,

остается ее  верным сыном  и более  того,  приверженцем,  но, что он либо не

читал газету с упоминанием о расстреле Гумилева,  а  как и все  читал только

выдержку под No 30  везде публиковавшуюся, либо тем,  что в момент написания

статьи о  Гумилеве (кстати  судя по тем  же  ошибкам, подчас оборотам  речи,

статью  он на две трети списал у Г.Струве из Вашингтонского издания Гумилева

1961 года) он был напуган обрушившимся строем. Иначе я не могу объяснить тот

факт, что абсолютно  пародийная  статья  на  целую  газетную  полосу (Карпов

говорит о коротком сообщении), рассчитанная даже не на идиотов, и даже не на

малограмотное большинство населения России того времени,  похожая на рассказ

о  борьбе  чекистов со шпионами в  рассказе  А.Гайдара "Судьба барабанщика",

воспринималась Карповым всерьез.

     Однако будем справедливыми, Карпов был первым "начальником литературы",

кто взялся открыть  Гумилева.  Робко,  с  оглядкой, как бы примиряя власть и

Гумилева,  Карпов увещевает нас, что Гумилев, хотя  и  невиновен,  все же по

старой офицерской дружбе обещал что-то бывшим сослуживцам офицерам.

     Нету этого в деле. Прочесть надо было сперва, у А.Н.Яковлева попросить,

тот бы разрешил Карпову.

СКАЗКИ

     ...В интеллектуальной сфере  города  назревало возбуждение,  и, уступив

натиску телевидения, я выпустил сперва одну передачу, потом другую и дал еще

один очерк о "деле".  Очерк начал  с с 48-го листа "дела": "Дорогой Котик...

ветчины  не купила я...колбасу не сердись. Кушай больше, в... хлеб каша  пей

все молоко, ешь булки. Ты не ешь и все приходится бросать, это ужасно. Целую

твоя Аня".

     Я  поставил  многоточия вместо слов, которые  ни я, ни  мама  не  могли

расшифровать.

     Записка,  написанная  карандашом  на  папиросной бумаге узкими высокими

буквами - это небольшой нравственный  укол  тем, кто "вспоминал", будто Анна

Николаевна  Энгельгардт после  ареста мужа  отреклась от него  и  ни разу не

навестила...

     А теперь серьезно "о сказках" про гуманность власти.

     Москва,  ОГИЗ РСФСР.  1931  г.,  под редакцией  Н.Л.Мещерякова,  т.  2,

стр.330 читаем:

     ВЧК.  Всероссийская  чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией,

саботажем  и  спекуляцией,  была  создана   постановлением  Совета  Народных

Комиссаров  от  20 дек. 1917. Положение о правах и обязанностях ВЧК включало

следующие три пункта:

     1)   "Преследовать   и    ликвидировать   все    контрреволюционные   и

саботажнические попытки и действия по всей России, со стороны кого бы они ни

исходили".

     2)    "Предавать     суду    Ревтрибунала    всех     саботажников    и

контрреволюционеров, разработав меры борьбы с ними".

     3) "Комиссия ведет  только предварительные расследования, поскольку это

нужно для пресечения".

     А далее идет очень похожий на сказку умиротворяющий текст.

     "С первых  же  дней существования ВЧК  не могла уложится в рамках  этих

трех, наспех  написанных, пунктов. Обстановка,  созданная врагами, требовала

решительных мер  для защиты  завоеваний  Октябрьской революции. Буржуазия  и

помещики,  побежденные  в  открытой   борьбе,   не  складывали  оружия;  они

использовали  все возможности для подрыва авторитета  советов, для  борьбы с

ними.   Саботаж,  который  был   объявлен  всей  интеллигенцией,  включая  и

чиновничество, буржуазия умело использовала в своих  целях, ассигнуя крупные

суммы на поддержку и организацию этого саботажа. До мая 1918  года ВЧК почти

не применяла  расстрела в борьбе с  врагами. С момента существования до июня

1918  года ВЧК  расстреляла всего  26  контрреволюционеров,  главным образом

злостных  бандитов. Когда  же начались антисоветские вооруженные выступления

помещиков капиталистов, поддержанные меньшевиками и эсерами, то ВЧК пришлось

для защиты завоеваний Октября бороться не на жизнь, а на смерт"ь.

     Первая  коллегия  ВЧК  состояла из  председателя  -  тов. Дзержинского,

членов  коллегии - Орджоникидзе, Ксенофонтова, Петерсона, Евсеева, Трифонова

и Петерса.

     Заметка подписана  Я. Петерсом, который из  скромности поставил себя не

по алфавиту.

     В  этой  же заметке  есть  еще  две  вещи, свидетельствующих  о  полном

попустительстве  властей  беззаконию.  Оказывается  не  ВЧК  санкционировало

беспорядки,  а  "пролетариат  без всяких  директив  с  стороны ВЧК,  ответил

красным террором на белый террор, расстреляв сотни врагов".

     А,  где   была  ВЧК,   которая   обязана  была  предотвращать  массовые

преступления,  и  почему  не  были  возбуждены дела по  фактам,  указанным в

заметке Петерса?

     И еще  одно: оказывается "в  1920 году  после разгрома  белогвардейских

банд и некоторого успокоения, ВЧК по своей инициативе вошла в Совет народных

комиссаров с предложением об отмене смертной казни, что было принято".

     Стандартно  и конъюнктурно, в  особенности,  если учесть тот  факт, что

Дзержинский был членом СНК. Ясно, что, напившись крови, именно он выступил с

инициативой, а скажем не Председатель СНК Ленин, которому после пули Каплан,

из-за развивающейся болезни, в голову бы такое не пришло.

     Смертную   казнь   формально   отменили,   но   расстрелы    фактически

продолжались,  и  объяснялось  это  исключительно  пролетарской   ненавистью

сотрудников   ЧК.   Наказание    за   несанкционированный    расстрел   было

символическим.  Расстрелявший  обязан  был рассказать на партийной ячейке  о

причинах. И ячейка решала. Высшей мерой наказание за убийство в те годы было

для  сотрудника  ЧК  исключение  из  рядов  ЧК. Помимо террора,  в борьбе  с

контрреволюцией ЧК часто прибегала к внедрению агентов. Хотя на первых порах

Дзержинский     выступал     против    царских     методов     использования

агентов-провокаторов, он очень быстро сам стал настоящим специалистом в этой

области (стр. 63 КГБ, сборник, Принт-Комплекс, 1990 г.).

     В июле  1918 года  5-й  Всероссийский  съезд Советов  принял  первую  в

истории Конституцию РСФСР, созданную, как говорилось в то время, трудящимися

Советской  Республики  по  руководством  Коммунистической  партии.  Истинная

интеллигенция,  просветители, к  коим относился  Н.Гумилев,  повернули  свое

творчество в массы. Н.Гумилев писал в те годы С.Городецкому: "Ты же знаешь о

Леконте де Лиле,  одном из  величайших поэтов  Франции, почему же о  нем  не

знать рабочему и крестьянину?.. Литература и  народ  любовно тянутся друг  к

другу,  только  встреча  их  произойдет...  в  просторных  светлых  дворцах,

превращенных в библиотеки на зеленых лугах, возвращенных всем людям"...

     В томе  47  Большой  Советской  энциклопедии,  во  втором  издании  под

редакцией  Б.А.Введенского  на  странице  435  авторы заметки  "Чрезвычайные

комиссии (ЧК)" проговариваются, свидетельствуя, что: "государственные органы

по  борьбе с контрреволюцией,  спекуляцией  и преступлениями  по  должности,

созданные  ВЦИК в  ноябре  1918. Образовывались  местными Советами  рабочих,

крестьянских и красноармейских депутатов или их исполкомами.

     "Или  их  исполкомами"  свидетельствует о неустойчивости их  позиции, и

невозможности  контроля.  Альтернатива  всегда  создается  для  того,  чтобы

контроль стал невозможен.

     А следующий документ вообще невероятен.

"Секретно. Циркулярно.

Председателям ч.к., в.ч.к. - по особым отделам.

     Ввиду отмены  смертной  казни предлагаем  всех  лиц, кои  по числящимся

разным преступлениям подлежат высшим мерам  наказания - отправлять в  полосу

военных действий,  как  место,  куда  декрет  об  отмене  смертной казни  не

распространяется.

     15 апреля 1920 г. No 325/16.756

Управляющий особ. отд. ВЧК

Ягода"

     14.10.1918  Лев  Троцкий, видя несовершенство  карательной системы ВЧК,

троек  и  т.п.  подписал   приказ  о  создании  РВТ  (революционных  военных

трибуналов). Перлы, которые имеются в этом документе, следует привести:

     "трудовое дезертирство  при данной  обстановке является таким же  актом

контрреволюции, как вооруженное восстание против рабочих и крестьян"

     или

     "рядом  с  органами  судебными  должны   существовать  органы  судебной

расправы",

     или, что важно для нашей работы и успокоения совести Я.С. Агранова:

     "расстрел  не  может  считаться  наказанием,  это   просто   физическое

уничтожение врага рабочего класса и может быть применен в целях  запугивания

(террора) подобных преступников".

     Интересно вспоминал ли эту фразу Агранов перед собственным расстрелом в

1938 году? Ощущал, что с ним совершают "не наказание"?

     Перлы не сходили  и со страниц изданий. В том же  номере "Петроградской

правды", где были опубликованы расстрельные списки, сообщалось о планируемом

в ближайшее время раскрытии очередного белогвардейского мятежа.

     В передовой статье имеется, видимо, по мнению редактора, удачная фраза:

"На Чрезвычайную комиссию надейся, но и сам не плошай". Толи в Бога вырядили

орган массовых убийств, толи разрешение дали - убивать, помогая чекистам?

     Кстати  расстреляны  наши  герои  не по  постановлению  власти,  а, как

сказано в газете "По постановлению Петр. губ. Чрезв. Комиссии"... Вот как!

     И  в  той  же  газете,  есть  толика  демократизма.  Завершается  номер

объявлением, которое не могу не привести полностью:

     "В Нарвско-Петерг. р-не образована комиссия по проверке состава милиции

р-на.  Заявления на  неправильность действия сотрудников милиции, независимо

от  занимаемой  должности,  за подписью  и  адресом заявителя  опускаются  в

специальные ящики, вывешенные 1)  у ворот Путиловского завода, 2) на площади

у Нарвских ворот,  3) ул. Рижского д. 11/19 (и т.д - С.Л.). Каждый гражданин

должен  сообщить  комиссии об  известных  ему  злоупотреблениях, не опасаясь

никаких последствий".

     Вот  почему, когда с моим коллегой С.Морозовым я писал проект  протеста

по делу Гумилева для  Генерального прокурора СССР, то не очень-то верил, что

это  получится,  ведь  дела  по  сути никакого.  И монополия  государства на

информацию  о такого рода "делах" понятна: под эгидой  режима секретности не

показать, что дела нет, и что не 26 или 28 "врагов народа" было уничтожено к

1921 году, а 144 с лишним тысячи. Позже,  после судебных  реформ  1922  года

счет пошел на миллионы.

проект

В коллегию по уголовным делам

Верховного суда СССР

ПРОТЕСТ

(в порядке надзора)

по делу Гумилева Н.С.

     24 августа  1921  года Президиум  Петроградской губернской Чрезвычайной

комиссии приговорил

     Гумилева   Николая   Степановича,   1886  года  рождения,   из  дворян,

проживавшего  в Петрограде, угол Невского и Мойки,  филолога, члена коллегии

издательства  "Всемирная   литература",  женатого,  беспартийного,   бывшего

офицера,  участника  Петроградской  боевой контрреволюционной организации, к

высшей мере наказания - расстрелу.

     Данное   решение  Петроградской  губернской  Чрезвычайной   комиссии  в

отношении  Н.С.  Гумилева подлежит отмене, а дело - прекращению по следующим

основаниям.

     Как  утверждается   в  заключении  по  делу  со  ссылкой  на  показания

Таганцева,  Гумилев  говорил курьеру финской контрразведки Герману, что  он,

Гумилев, связан с группой  интеллигентов и  может  ею распоряжаться, а  сама

группа готова выйти  на улицу  для  активной борьбы с  большевиками, но  для

технических надобностей ему  необходима некоторая сумма денег.  Для проверки

надежности  Гумилева организация  Таганцева  направила  к  нему своего члена

гр-на  Шведова.  Гумилев  взял   на  себя   обязательства  оказать  активное

содействие   борьбе    с   большевиками   и   в   составлении    прокламаций

контрреволюционного  характера.  На расходы  Гумилеву было  выдано  200  000

рублей советскими деньгами и лента для пишущей машинки.

     Президиум   Петроградской  губернской  Чрезвычайной  комиссии  на  этом

основании сделал вывод о том,  что Гумилев являлся участником  Петроградской

боевой  контрреволюционной  организации,  активно  содействовал  составлению

прокламаций контрреволюционного содержания, обещал  связать с организацией в

момент восстания  группу  интеллигентов, кадровых  офицеров, которые  примут

активное  участие в восстании, получил от  организации деньги на технические

надобности.

     Из показаний Гумилева от 9 августа 1921 года явствует, что он отказался

разговаривать с  неизвестным  ему человеком о  какой-либо контрреволюционной

деятельности. На  вторичном  допросе  18  августа  1921 года  Гумилев  вновь

утверждал, что он дважды отказывался сообщать сведения шпионского характера.

При этом  он согласился  на выступление  с кучкой прохожих, пользуясь  общим

оппозиционным настроением. Во  время третьей встречи с  Вячеславским  взял у

него 200 000  на  всякий случай и держал их в столе, ожидая или  событий, то

есть восстания в городе, или прихода Вячеславского, чтобы вернуть  их. После

падения  Кронштадта он,  Гумилев, резко изменил  свое отношение  к Советской

власти и все дело предал забвению. Подтверждая факт разговора с Вячеславским

о  том, что  он,  Гумилев, может собрать активную группу из своих товарищей,

бывших офицеров, Гумилев пояснил: это заявление  было легкомысленным, потому

что он встречался с  ними случайно и  исполнить  обещанное  ему  было крайне

затруднительно.

     По словам  Таганцева Гумилев оставлял за собой право отказаться от тем,

отвечающих его далеко  не правым взглядам. Как  утверждает Таганцев, Гумилев

был близок к  советской ориентации. Про  свою группу  Гумилев дал уклончивый

ответ,  сказав, что для организации ему  нужно  время. Через несколько дней,

говорил Таганцев, Гумилев  далеко отошел  от контрреволюционных взглядов,  к

нему больше никто не  обращался и никаких поэтических прокламаций от него не

поступало.

     Что  касается 200 000 рублей, полученных Гумилевым, то  из них 23  июля

1921 года он 50  тысяч передал  М. Шагинян, а  16 тысяч рублей у него изъяли

при обыске, судьба остальных денег не установлена.

     Говоря об умысле Гумилева, нельзя пройти мимо показаний,  данных  им 23

августа 1921  года:  "Никаких фамилий, могущих принести какую-нибудь  пользу

организации Таганцева  путем установления между  ними связей,  я  не  знаю и

поэтому назвать не могу. Чувствую себя виноватым по отношению к существующей

в России власти в  том,  что в дни Кронштадского восстания был готов принять

участие в восстании,  если бы  оно перекинулось в Петроград, и  вел по этому

поводу переговоры с Вячеславским".

     В 1921 году  в защиту Гумилева выступила литературная общественность во

главе с М. Горьким, но ее ходатайство осталось без ответа.

     Приведенные  данные  свидетельствуют,  что  Н.С.  Гумилев  не   являлся

участником   Петроградской  боевой   контрреволюционной  организации   и  не

предпринимал никаких шагов  по  оказанию ей содействия, а полученные  им 200

000 рублей были  ничем иным, как  колебанием  интеллигента, и  эти деньги не

использовались в ущерб интересам советского государства. Н.С. Гумилев не был

врагом народа и рабоче-крестьянской революции.

     На основании изложенного и  руководствуясь ст. 35  Закона о Прокуратуре

СССР.

Прошу:

     Решение Президиума Петроградской губернской Чрезвычайной комиссии от 24

августа 1921 года в отношении Гумилева Николая Степановича отменить и дело о

нем прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления.

Генеральный пркурор Союза СССР А.Я. Сухарев

     Мы уже знаем, что на протесте так и не появилась подпись Сухарева.

     Прокуратура хотела взять в расчет свидетельские показания единственного

человека, Одоевцевой, но та умерла.

     Много лет спустя, я встретил пенсионера Сухарева в  Колонном  зале,  на

правовом бомонде по случаю вручения правозащитных медалей имени Плевако.  Мы

разговорились, я  напомнил  ему о  делах  давно  минувших.  Он прекрасно все

помнит.

     С доставшейся мне в наследство от Гумилева фрондой я объявил  ему,  что

путь ему на небо  ему закрыт, потому что  не  ему принадлежала  в  1991 году

честь подписать протест по делу Гумилева.

     На это Сухарев отшутился, сказав,  что  десять  лет  назад  время  было

другое,  а то  бы  и  я  тоже  оказался  на  небе,  за  то, что  взбаламутил

общественность.

     По понятным причинам я не стал вызывать его на дуэль...

НЕПРИСПОСОБИВШИЕСЯ

     Кто  же  убил  поэта?  Как  во  времена  Пушкина  -  самодержавие,  или

антисамодержавие, или цепь косвенных обстоятельств, создавших  убийц, к коим

принадлежали весьма достойные люди своего времени. Вина их в том, что они не

адаптировались к преступной эпохе и не умели держать язык за зубами.

     В  статье,  датированной  апрелем  1921  года,  переизбранный  с  поста

председателя Всероссийского Союза поэтов,  уязвленный Александр Блок писал в

статье "Без божества, без вдохновенья" формально о  направлении "Акмеизм", а

по сути,  с горечью  о  своем более  удачливом сопернике,  на  освобожденный

Блоком  пост  назначенном  -  Гумилеве:  "если  бы  они  (поэты  гумилевской

направленности  -  авт.)  все  развязали себе  руки,  стали хоть  на  минуту

корявыми, неотесанными, даже уродливыми, и  оттого больше  похожими  на свою

родную, искалеченную, сожженную смутой, развороченную разрухой страну!"

     Русскому   интеллигенту,  именитому  Блоку,   не  нравился  гумилевский

аристократизм. Возможно, но не так все  просто и принципиально. Ведь кое-кто

только и ждал таких вот высказываний  "вслух", особенно  после опубликования

"Двенадцати".  Раз  сам Блок сказал,  значит, Гумилев точно  - контра.  И не

просто сказал, подтвердил, что  они (поэты),  которых не  любил Блок  "хотят

быть знатными  иностранцами",  ну а по тем  временам  это -  верная  смерть.

Ксенофобия была вплоть до нынешнего времени государственной политикой.

     В.Ходасевич писал о том, почему  Блок и Гумилев вдруг стали антиподами,

вылившийся в конфликт, что привело к смерти одного и гибели другого. "Еще до

моего переезда  в Петербург, там образовалось отделение Всероссийского Союза

поэтов, правление  которого находилось в Москве и возглавлялось чуть  ли  не

самим Луначарским. Не помню из кого  состяло правление, председателем же его

был  Блок.   Однажды  ночью  пришел  ко   мне  Мандельштам  и  сообщил,  что

"блоковское" правление Союза час тому назад свергнутое и заменено  другим, в

состав   которого  вошли  исключительно  члены  "Цеха"  -  в  том  числе  я.

Председателем избран Гумилев. Переворот совершился как-то странно - повестки

были разосланы чуть ли  не за час  до собрания, и далеко не все их получили.

Все это мне  не понравилось, и я сказал, что  напрасно меня выбрали, меня не

спросив. Мандельштам стал меня  уговаривать "не подымать  истории", чтобы не

обижать  Гумилева. Из  его слов я понял,  что  "перевыборы", были подстроены

некоторыми  членами  "Цеха",  которым надобно было завладеть печатью  Союза,

чтобы при помощи ее обделывать дела мошеннического и коммерческого свойства.

Для этого они прикрылись именем  и  положением Гумилева.  Гумилева  же,  как

ребенка, соблазнили титулом председателя...

     Блок своим председательством в Союзе, разумеется, не дорожил. Но ему не

понравились явно подстроенные  выборы, и он  был  недоволен  тем, что отныне

литературное влияние Гумилева будет подкреплено нажимом со стороны  Союзного

правления. И Блок решился выйти из неподвижности.

     Как  раз   в   это  время   удалось  получить  разрешение  на   издание

еженедельника под названием "Литературная газета". В редакцию вошли Тихонов,

Замятин, Чуковский. Для первого  номера Блок дал статью, направленную против

Гумилева  и  "Цеха".  Называлась  она  "Без  божества,   без   вдохновенья".

(Ymka-Press, 1931 г., В.Ходасевич, Воспоминания: "Гумилев и Блок")

     Блок  не был первым.  7 декабря 1918 года в газете "Искусство коммуны",

No 1  появилась заметка "Попытка реставрации", автор которой был заместитель

Народного комиссара просвещения РСФСР (А.ВЛуначарского) Н.Пунин.

     Он  писал:  "...  с  каким  усилием,  и  то  только благодаря  могучему

коммунистическому движению,  мы  вышли год тому  назад  из-под  многолетнего

гнета  тусклой, изнеженно-развратной буржуазной эстетики. Признаюсь, я лично

чувствовал себя бодрым и светлым в течение всего этого года отчасти  потому,

что перестали писать  или, по крайней мере, печататься некоторое "критики" и

читаться некоторые  поэты (Гумилев,  например). И вдруг  я встречаюсь с ними

снова  в  "советских  кругах"...  Этому воскрешению я в  конечном  итоге  не

удивлен.  Для меня это одно из бесчисленных  проявлений  неусыпной  реакции,

которая то там, то здесь нет, нет да и подымет свою битую голову."

     Крупнейшему искусствоведу, профессору Н.Пунину Господь отпустил умереть

в сталинских  лагерях,  стало  быть, его  попытку приспособиться  к  режиму,

нельзя  назвать  удачной.  И  еще  один  факт  из  биографии  Н.Пунина:  он,

написавший политический донос на  Гумилева по прихоти судьбы  стал последним

мужем Ахматовой.

     И не мог Пунин писать по-другому в эпоху пролетарской гласности. Пример

показывало  правительство,  например,  А.В.Луначарский,  народный   комиссар

просвещения:  "Я   действительно   утверждаю,   что   социал-демократическое

творчество  должно существовать и  будет  существовать, и что  оно уже имеет

свои  задачи.  Социал-демократия (теперь, конечно,  это относится  только  к

коммунизму  /Примечание  автора  1925  г./)  не  просто  партия,  а  великое

культурное движение."

     Оставим цитаты истории.

     В.Ф.Ходасевич и Г.В.Иванов в своих  воспоминаниях говорят, что в гибели

Гумилева  сыграл  роль  какой-то  провокатор.  По  словам  Ходасевича,  этот

провокатор  был  привезен  из  Москвы их  общим другом,  которого  Ходасевич

характеризует  как  человека  большого  таланта  и  большого  легкомыслия...

Гумилеву  "провокатор", называвший себя начинающим поэтом, молодой, приятный

в  обхождении,  щедрый  на  подарки, очень  понравился,  и  они  стали часто

видеться. Горький говорил потом, что показания этого человека фигурировали в

деле и что он был "подослан".

     В "деле"  как  мы  теперь  знаем,  нет  показаний  провокатора,  однако

возможно они есть в альбоме, то есть,  говоря нынешним процессуальным языком

в "оперативно-розыскном деле", где собираются доносы. Оно,  судя  по полному

отсутствию информации - уничтожено. Отчего? Может из благородных  побуждений

чекистов не выдавать тех, кто им бескорыстно помогал? Но бескорыстно ли?

     Предполагаемый  провокатор   малоизвестный  поэт  Верин,  действительно

упоминающийся в деле  в  одном из показаний Гумилева - благополучно покидает

Россию и исчезает в Финляндии. По описаниям Ходасевича, похоже - это он.

     Г.Иванов связывал провокатора  с  поездкой  Гумилева в Крым  летом 1921

года в  поезде адмирала Немица и  так  описывал его:  "Он  (провокатор)  был

высок,  тонок,  с  веселым взглядом и  открытым  юношеским лицом.  Носил имя

известной  морской  семьи и  сам  был  моряком  -  был произведен в  мичманы

незадолго до революции..., писал стихи, очень недурно подражая  Гумилеву. По

словам  Иванова "провокатор был точно по заказу сделан, чтобы расположить  к

себе  Гумилева" (Глеб  Струве, Из-во  книжного магазина Victor  Kamkin, Inc.

Вашингтон, 1962, стр. XXXVI - XXXVII).

     На   этот  раз  всплывает  фигура  В.Колбасьева,   окончившего  морской

кадетский корпус и действительно похожего по описаниям на "того человека".

     Однако  в деле  никаких  материалов на  сей счет также не  содержится и

говорить  о  конкретной  личности,  сыгравшей  столь  неблаговидную  роль  в

биографии Гумилева не приходится.

     Да  собственно, и нет никакого смысла доискиваться до конкретных людей,

с каким бы знаком они не существовали в жизни Гумилева. Эти люди не виноваты

в том,  что  внезапно  изменилась  эпоха, и им слишком  "объяснили"  - каким

образом в ней можно выжить.

     А ведь эпоха не скрывала своих намерений, просто интеллигенция - во все

времена -  люди, которых надо  убеждать  в очевидном,  поскольку слишком оно

бывает непредставимо, чтобы в него поверить.

     В.Полунин в статье "Рыцарь  русского  ренессанса" вещает: "Hommo homini

lupus -  одна из незыблемейших предпосылок вечной морали, - писал Лев Шестов

в своей книги "Апофеоз  беспочвенности" (Ленинград,  издательство ЛГУ, 1991,

стр. 67). В  каждом  из своих ближних мы подозреваем опасного врага и потому

боимся его. Этот человек легкомыслен, если  мы не обуздаем его  законом,  он

нас  погубит", -  такая мысль является  у нас  каждый  раз, когда кто-нибудь

выходит из освещенной традицией колеи.

     Опасение справедливое: мы так бедны, так слабы, нас  так легко разорить

и погубить! Но у страха глаза велики, мы  видим опасность и только опасность

- и строим мораль,  за которой, как за  крепостной стеной, отсиживаемся  всю

жизнь от врагов. Только поэты брались воспевать опасных людей.  Но с поэтами

никто  не  считается. Здравый  смысл  ценит  гораздо выше  коммивояжера  или

приват-доцента, чем Байрона, Гете и Мольера".

САМОДЕРЖАВИЕ

     Приведу две цитаты из статей члена коллегии ВЧК Мартина Лациса, которые

свидетельствуют о тщетности наших усилий  выискать причины  и  здравый смысл

происходящего. "Мы не  ведем  войны против отдельных людей, - писал он, - мы

уничтожаем  буржуазию   как   класс.   Во  время  расследования   не   ищите

свидетельств, указывающих на то,  что подсудимый делом  или  словом выступал

против Советской  власти. Первый  вопрос, который вы должны задать: к какому

классу он относится,  каково его  происхождение,  каково его образование или

профессия. Ответы на эти  вопросы определят  судьбу обвиняемого".  И вторая,

смысл которой лег в основу дальнейшей жизни  всего общества. "Контрреволюция

развивается  везде,  во  всех сферах  нашей жизни,  она проявляется  в самых

различных формах, поэтому очевидно, что  нет  такой  области, куда не должна

вмешиваться ЧК".

     Я  позволю  себе   в  этих  коротких  записках  юриста  напомнить,  что

основополагающим элементом Советского  государства,  рожденного  революцией,

явился коммунистический  миф  о  том, что,  будучи авангардом  пролетариата,

большевики возглавили народное восстание, которое  выражало волю  не  только

самих  большевиков,  но  и  всего  русского народа.  В  действительности  же

Октябрьская  революция была  не чем иным,  как  государственным переворотом,

совершенным  революционным  меньшинством,  свергнувшим  умирающее  Временное

правительство,   которое  пришло  на   смену  монархии.  Ни  Ленин,  ни  его

последователи так и не смогли признать этой реальности.

     Ленин  и не предполагал, что новое большевистское правительство  (Совет

народных комиссаров) столкнется с такой огромной проблемой, как внутренняя и

внешняя  оппозиция.  Очень  скоро   он  приходит  к  необходимости   создать

"специальный аппарат" для решения этой проблемы. Убежденные в уникальности и

исключительной  правильности  марксистского  учения,  большевистские  лидеры

рассматривали  любую  оппозицию  независимо  от  ее  социальных  корней, как

контрреволюцию.

     Уже 20 декабря 1917 года Ф. Дзержинский, обращаясь к Совнаркому заявил:

"Не  думайте,  что  я  ищу формы революционной справедливости. Нам  не нужна

сейчас  справедливость, идет война  лицом к лицу,  война до конца, жизнь или

смерть.  Я предлагаю, я  требую органа для  революционного сведения счетов с

контрреволюцией".

     Советский народ  исподволь  готовили  к  детективному  жанру.  Готовили

вплоть  до  августовского путча  1991 года, когда под нажимом  международной

общественности, СССР включил  статью 34 в "Декларацию прав и свобод человека

и гражданина", гласящую:  "Неустранимые сомнения в виновности лица толкуются

в пользу обвиняемого".

     Дай Бог,  чтобы  не  повторилось средневековье. Со  слов А.Солженицына:

"Вот вспоминает о 1921 годе Е.Дояренко: лубянская приемная арестантов. Никто

не знает своей вины. Первый вопрос Ягоды: "итак, за что  вы  сюда попали?" -

то  есть,  сам скажи, помоги накручивать!  И ночные допросы были главными  в

1921  году.  И  тогда  же   наставлялись  автомобильные   фары  в  лицо.   И

использовалось амосовское отопление  для  подачи в  камеру то холодного,  то

вонючего воздуха".

УКАЗАНИЕ

     30 сентября  1991 года в  день Веры,  Надежды, Любови и матери их Софьи

состоялось заседание Судебной коллегии по  уголовным делам  Верховного  суда

РСФСР.  Председательствовал  на нем  П.Луканов, а его сотоварищами  были  О.

Полетаев и К. Гаврилин.

     "Коллегия   Верховного  суда  РСФСР  рассмотрела  протест  Генерального

прокурора  СССР (см. "Юридическая  газета",  No 10, 1991)  на  постановление

(его, как мы  знаем, не  было -  авт.) Президиума  Петроградской  губернской

чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года, которым

     Гумилев Николай Степанович, 1886  года рождения, русский, член коллегии

издательства    "Всемирная    литература",    председатель    Петроградского

Всероссийского союза поэтов без указания Закона (выделено и подчеркнуто мной

- авт.) подвергнут высшей мере наказания - расстрелу".

     Так, спустя семьдесят лет один  месяц  и восемь дней тоже, видимо, "без

указания  закона",  начала торжествовать  правда: дело  Н.С. Гумилева  стало

впервые   предметом   рассмотрения   суда.  Настораживала  лишь   ссылка  на

"постановление", ибо такового не существовало.

     Как  мы  видим  в  деле много неточностей,  но полагаю одна  из главных

правовых, это то, что убийство назвали расстрелом.

     Поскольку   сообщение   о   казни  давала  сама   ЧК,  опровержения   в

установленном   порядке   в  газету   не  поступило,  а  в  материалах  дела

свидетельства о смерти Гумилева не  содержится, я продолжаю считать Гумилева

убиенным.

     В связи с  этим стоит, пожалуй, еще раз  обратиться к 104-му листу дела

Н.С.  Гумилева,  где  содержится выписка  из протокола  заседания Президиума

Петроградского Губчека. Там  было написано: "Гумилев Николай  Степанович, 35

лет,   бывший  дворянин,  филолог,  член  коллегии  издательства  "Всемирная

литература",  участник  Петроградской боевой контрреволюционной организации,

активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания,

обещал  связать  с организацией в  момент восстания интеллигентов,  кадровых

офицеров,   которые   примут  активное  участие  в  восстании,  получил   от

организации деньги на технические надобности".

     И чуть правее сделана приписка: "Приговорить к  высшей мере наказания -

расстрелу".

     Никакого "постановления", мало-мальски коллегиального  решения не было.

Оказывается,   протокольная   запись   стала   вполне   достаточной,   чтобы

безоговорочно решить судьбу одного из крупнейших русских поэтов.

     Через  три  дня  после "этого" (авт.),  27 августа  1921 года,  Николая

Степановича Гумилева расстреляли.

     В списке обреченных, опубликованном в No 181 "Петроградской правды" тех

дней, Н.С. Гумилев был тридцатым. И, конечно, не последним.

     Чужой  судьбой,  чужой  жизнью  распоряжаться  легче  -  лишь  бы  свою

сиюминутную  репутацию или, как бы еще сказали, "реноме" спасти,  утвердить.

Но главная  ущербность  -  это сиюминутность,  даже  если  она  прикрывается

громкими  фразами.  Сиюминутность  всегда  от  слабости,  а  не  от  силы  и

убежденности. Кто забывает это, того самого забывают. В  1964 году незадолго

до смерти  А.Ахматовой руководителям  ЦГАЛИ  пришло в  голову "облагородить"

свою организацию.  Отныне  архив  ЦГАЛИ  украшает фотография  А.Ахматовой  с

надписью: "Милым Цгалийцам на память об Ахматовой"...

     Но   ничто  не  исчезает  бесследно.  Рано  или  поздно  справедливость

вырывается из мглы забвения. К счастью  ныне здравствующих,  и  ради будущих

обрело  свое  достойное  место  в  истории  имя  гражданина  России  Николая

Степановича Гумилева.

     Итак,   снова:  "Постановление  Президиума   Петроградской   губернской

чрезвычайной комиссии от 24  августа 1921 года в отношении  Гумилева Николая

Степановича отменить и дело производством прекратить за  отсутствием состава

преступления."  В.Руднев  "Протест  /от   20.09.1991  г./  по  делу  Николая

Гумилева", "Известия", No 226, от 21 сентября 1991 года.

     Вот и все. И произошло это,  как уже было говорено, в  день Веры. Может

быть, веры  в справедливость, в истину, в добро. В то, что  к  делу Гумилева

еще вернутся когда-нибудь, когда окажется, что реабилитировать его надо было

не  с  формулировкой   отсутствия  в   его   поступках   и  жизни   "состава

преступления", а  за "отсутствием  события  преступления", а то и вследствие

"изменения обстановки".

     Но не изменится  ли  обстановка еще раз,  не  окажутся  ли  поэты опять

виновниками грядущих политических событий?

     В 1968 году Прокуратура СССР по ходатайству П.Н.Лукницкого может быть и

хотела бы взяться за пересмотр дела, да не решилась.

     Смутили строки:

...когда вокруг свищут пули, и волны ломают борта,

Я учу их как не бояться, не бояться и делать, что надо...

     или такие:

Я конквистадор в панцире железном...

     или такие:

Я пропастям и бурям вечный брат...

     Сегодня обстановка  изменилась. Разрешено "учиться не бояться, и делать

что надо", и даже спонсировать конквистадоров...

     А как  только стало  разрешено, и Союз писателей, и  Фонд  культуры,  и

Прокуратура,  и КГБ, и  Союз юристов  поспешили Гумилева  тоже всеподданейше

полюбить, и поставили в "деле" долгожданную точку.

ПОГОСТ

     Ушла Советская власть, так  и не  реабилитировав Гумилева. Некоторые ее

противники,  рядящиеся  сегодня  в  одежды  демократии   стараются  искупить

содеянное. И к ним  уместно  применить формулу Ф.Ницше из "Антихристианина":

"Я  возражаю против  того, чтобы  вносить фанатика в тип  искупителя".  (Сб.

"Сумерки Богов", Политиздат, 1989 г., стр. 49).

     Остались непохороненные тела и память.

     Газета   "Революционное  дело"   сообщила  о  подробностях   расстрела.

"Расстрел  был  произведен  на одной  из станций Ириновской железной дороги.

Арестованных  привезли  на  рассвете и заставили  рыть  яму. Когда яма  была

наполовину  готова, приказано было всем раздеться. Начались крики,  вопли  о

помощи.  Часть  обреченных  была  насильно  столкнута  в яму, и  по яме была

открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем  же

манером. После яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей".

     Станция узнана  позднее,  - Бернгардовка. Место  расстрела  установлено

А.А.Ахматовой и  П.Н.Лукницким. В  книге  Веры Лукницкой  "Николай  Гумилев"

дается фотография предполагаемого места расстрела. Эту фотографию сделали мы

с мамой.

     В 1988 году мы с  ней, по  традиции, отправились, как всегда  на машине

ежеполугодный  визит  в  Ленинград,  навестить  близких на  Серафимовсвом  и

Пискаревском.  Как-то  само  собой  решили  потом  проехать  к месту  гибели

Гумилева,  что  возле  села  Бернгардовка,  разыскать  его,  если  повезет -

сфотографировать.

     Доехали  быстро,  папочкой  составленный  план  местности  (о  нем  уже

упоминалось) был  подробен и ясен.  Когда до искомой сосны оставалось метров

сто пятьдесят-двести, дорогу нам перегородил характерный забор с проломанной

колючей проволокой, свидетельство того, что мы попали на территорию воинской

части.

     Не  успели  мы  сориентироваться,  как  ни  из  чего  явилась   фигурка

прапорщика.  Но  провидение, как  говаривал веселый  и бородатый  Жюль Верн,

приходит  к людям тогда, когда исчерпаны  все возможности. И точно,  судя по

цвету  петлиц  прапорщика, мы оказались  на территории части МВД.  Это  было

особенно  приятно и своевременно, поскольку как  раз в это время, я служил в

этом ведомстве.

     Прапорщик изучил мои документы и поинтересовался целью нашего визита.

     -Место гибели летчика Севостьянова, -  сказал я, как и было написано на

страничке папиного дневника.

     -И других, - тихо добавила мама.

     Прапорщик оказался любезным  перед референтом  заместителя министра, он

даже показал нам искомое место и разрешил  его сфотографировать.  А заодно и

соседнее, с сосной, то, что и было истинной целью нашего сюда приезда.

     Место расстрела Гумилева.

     Во  многих книгах о  Гумилеве я потом видел этот, сделанный  нами кадр,

естественно, и, как всегда, без упоминания имен авторов.

     ...На обратном пути,  уже у выезда из Бернгардовки, мы с  мамой  купили

большой букет белых роз и  положили его к  памятнику  летчику  Севостьянову,

установленному неподалеку, принявшему в дни битвы за  Ленинград неравный бой

с немецкими "мессершмидтами".

     Для поклонников внекультовых религий  скажу, что  Гумилев  был казнен в

четверг.

     Через неделю, 1 сентября 1921  г. "Петроградская правда", No 181,  на 1

полосе, в 1 столбце, во 2 абзаце снизу сообщила о расстреле.

ПАМЯТНИК

     Задолго  до  того,  как  стихи Н.Гумилева  стали  издаваться  в России,

задолго  до  того,  как милостиво было разрешено ознакомиться с  его  делом,

Н.Гумилеву был уже поставлен памятник.

     Первый  биограф Гумилева  - Павел Лукницкий  в 1932  году, в  Памирской

гряде гор открыл несколько пиков. Самый высокий он назвал пиком Маяковского.

Сейчас  не  только географы и альпинисты знают этот  пик. Пик нанесен на все

географические карты мира.

     Но,  вряд ли многим  известно, что в той  же  гряде гор,  в том же 1932

году,  недалеко от пика Маяковского,  появились  еще названия,  данные тогда

Лукницким: скала "Ак-Мо" и массив "Шатер", также вошедшие в атласы.

     "Ак-Мо"  -  это "Acumiana" Лукницкого, то  есть его Ахматова. "Шатер" -

название сборника африканских стихов Гумилева.

     В этих названиях Лукницкий сохранил для себя живыми русских поэтов.

     Я горжусь  тем,  мой  отец  подчеркнул  целостность  культуры, важность

уважения к прошлому.

     После   смерти  Павла   Лукницкого,   Федерация   альпинизма  вошла   в

Правительство СССР с ходатайством о присвоении одному из безымянных пиков на

Памире его имени.

     Ходатайство было удовлетворено. В Памирской гряде гор  высится отныне и

"пик Лукницкого".

     Но...  у  всяких подножий,  как  водится, "и  по сегодня  много  ходит"

равнодушных всех пережитых времен - сталинского, брежневского, горбаческого,

нынешнего...,  которые занимаются делами, даже  умеют к  месту процитировать

поэта, и их равнодушием, ими же, или их  единомышленниками убиенного. Они не

смотрят на вершины и не прислушиваются к своим душам...

     И  происходит  это,  по-моему,  потому,   что  "рождаемая   современной

состязательной   публичностью   интеллектуальная   псевдо-элита   подвергает

осмеянию  абсолютность  понятий Добра  и Зла,  прикрывает  равнодушие  к ним

"плюрализмом идей" и поступков".