Литература

 «Дело» Гумилёва

Раздел: Русская история и культура

ГЕРОЙ

     Первый биограф Н.С.  Гумилева писатель, ученый и географ П.Н. Лукницкий

(1900 [1902  -  авт.]  - 1973), 20.07.1926 года по  просьбе  Государственной

академии  художественных наук при Народном комиссариате  просвещения в ответ

на письмо ученого секретаря секции русской литературы Д. Усова:

"Многоуважаемый Павел Николаевич!

     Разрешите   обратиться  к  Вам,  как   специалисту  по   творчеству   +

Н.С.Гумилева  (на Вас мне  было  указано  Вс.А.Рождественским в  Ленинграде,

В.И.Анненским  в  Д.Селе  и  Л.В.Горнунгом  в  Москве)   от  имени  Кабинета

революционной  литературы  Гос. Академии Худ.  Наук с просьбою, не  отказать

предоставить  нам биографическую заметку  о Н.С.  для  издаваемого Академией

Словаря русских писателей 1900 - 1925 года.

     Надеюсь,   что  Вы,   как   работник,  в  чьих  руках  в  данное  время

сосредоточены  все  надежнейшие  материалы по  биографии Н.С., не откажетесь

помочь Академии в этом важном деле.

С совершенным уважением..." -

     Лукницкий   подготовил   такую  биографическую   справку,  цитирую   ее

полностью:

     "Николай Степанович Гумилев родился 3\16 апреля 1886 года в Кронштадте,

где отец его занимал должность морского врача в  военном госпитале. В том же

году Гумилев был перевезен в Царское Село. В Царском Селе (а летние месяцы -

в  усадьбе "Поповка",  Никол. ж.д.) -  провел  все  раннее детство.  Стихи и

рассказы стал писать с 8-летнего возраста, а еще до этого сочинял басни.

     1900  - покинул гимназию  Гурвича  и уехал с родителями  на Кавказ, где

поступил в Тифлисскую  гимназию. Адрес Гумилева - Салалаки,  дом Мирзоева. В

Тифлисе - до 1903 г. На лето Гумилевы  уезжают на север, в усадьбу  Березки,

приобретенную С.Л. Гумилевым после переезда в Тифлис.

     В  Тифлисе, под  влиянием  гимназических товарищей,  увлекается  левыми

социальными  течениями,  читает  Маркса  и  др.; летом,  в  Березках,  ведет

агитацию среди мельников. Сведения об этом дошли  до губернатора, и навлекли

на Гумилева неприятности.

     Увлечение,  однако, продолжалось до  переезда в Царское  Село (в 1903),

где  усиленное   чтение  Ницше,   символистов-модернистов  навсегда  увлекли

Гумилева от политики и вызвали к ней нескрываемое отвращение, продолжавшееся

всю жизнь.

     В Царском Селе Гумилев поступил  в Царскосельскую  гимназию (директор -

Анненский)  -  в  7  класс.  В  декабре  1903  познакомился   с  А.А.Горенко

(Ахматовой). Учился в  гимназии плохо. "Гумилев  усердно изучает все, что не

проходится в гимназии", -  говорили  преподаватели. В 1905  г.,  в  октябре,

издает   сборник   "Путь   конквистадоров".   В.Я.Брюсов,   заинтересованный

сборником,  присылает Гумилеву  письмо  и предлагает  ему  вступить в  число

сотрудников журнала "Весы". С этого  момента начинается переписка с Брюсовым

(усиленная  -  до 1908  г., а после 1908  г.  -  постепенно  прекращается, и

окончательно  прекратившаяся к 1913 г.). Личных встреч с Брюсовым было 5 - 6

за всю жизнь Гумилева.

     По окончании Гимназии, в  1906  г., Гумилев уезжает в Париж и живет там

до весны 1908 г. В Париже изучает музеи, живопись и  французскую литературу.

Слушает  лекции  в  Сорбонне. Пишет стихи,  вошедшие в "Романтические цветы"

(1-е  издание  - Париж, начало 1908 г.) и  отчасти в  "Жемчуга" (1-е издание

Скорпион,  1910  г.).  В  Париже  - знакомство  с  Ал.Толстым,  М.Волошиным,

Ел.С.Кругликовой, А.Белым и др.  Переписывается  с  А.А.Горенко и ее  братом

Анд. Анд. Горенко. Часто  встречается  с Мст.Фармаковским.  Охотно бывает  в

Jardin des  Plantes  и в других  зверинцах, большей  частью вместе с молодым

французским поэтом Nikolas Denicer.

     1908,  весна  -  возвращается  в Россию,  в Царское  Село  и Петербург,

сближение с  И.Анненским,  и  позже  - с  Вяч.  Ивановым. С  1909 г. Гумилев

постоянно  бывает  на  "башне". По  инициативе  Гумилева и др. возникает Pro

Academia    Стиха,   позднее    переименованная    в   Общество   Ревнителей

Художественного  Слова.  Организует   издание  журнала  "Остров",  принимает

большое  участие  в  организации глаголинского  журнала  "Журнал  театра"  и

"Аполлона". В  последнем  Гумилев  участвует во все  время его существования

(1909  - 1917). Осенью  1909 отправляется в Африку и возвращается  в феврале

1910. (В 1908 г. осенью Гумилев  ездил ненадолго в Каир и в Александрию).  В

апреле 1910,  в Киеве, - свадьба - женится на А.А. Горенко и уезжает с ней в

Париж. Лето 1910 г. проводит  в Царском Селе, а осенью уезжает в  Абиссинию,

достигает  Адис-Абебы. В  Адис-Абебе представляется абиссинскому императору.

Пробыв  в отсутствии полгода,  в  начале  1911  возвращается, разочарованный

путешествиями, в Царское Село. Лето проводит в усадьбе Слепнево.

     Осенью 1911 - вместе с С.  Городецким создает Цех поэтов (1-го созыва).

В  1912  -  оформляет  положения  литературного  течения,  названного  им  -

акмеизмом. Разрыв с символизмом (в частности - с В. Ивановым).

     Летом 1912 - путешествие в Италию и итальянские стихи. По возвращении в

Россию, поступил в университет  с целью изучать старофранцузскую литературу.

1912 и  1913  - расцвет акмеизма и Цеха Поэтов.  В апреле 1913  командирован

Музеем антропологии  и  этнографии русской Академии  Наук  в  Абиссинию  для

коллекционирования предметов  быта и изучения племен галла, харраритов и др.

Маршрут:  Одесса, Константинополь, Александрия, Джедда, Джибути,  Дире-Дауа,

Харрар,  Шейх-Гуссейн, Гипир. Возвращается в Россию в сентябре 1913.  В 1913

переводит  "Эмали   и  камеи"  Т.Готье.  Зима  1913   -  1914  -  занятия  в

университете, Цех Поэтов.

     В  1914,  с  объявлением войны,  зачисляется охотником  в  лейб-гвардии

уланский полк и осенью отправляется на Западный  фронт. В 1914 представлен к

Георгиевскому  кресту  за  удачную  разведку.  1914-1917  -  на  фронте,  за

исключением периодов пребывания  в Петрограде и Царском Селе, в лазаретах по

болезни. Летом  1915  -  награжден 2-м  Георгиевским  крестом,  за  спасение

пулемета под артиллерийским огнем, при отступлении. Приезжал в  Петроград  -

пишет  "Записки  Кавалериста" и печатает их в  газете "Биржевые ведомости" в

течение всего  1915  и начала  1916  г.  Зиму 1915-1916  живет в  Петрограде

(Царском Селе) в  ожидании производства  в офицерский чин  и  перевода в 5-й

Александрийский гусарский полк ("Черные гусары").

     В  1916,  в  санитарном  поезде,  отправлен  для поправления здоровья в

Массандру. Проводит здесь  весь июнь. Пишет "Гондлу".  Зимой  1916-1917 - на

фронте. 1917 год - приглашен во 2-ой Цех Поэтов (1-й  Цех  Поэтов распался в

1914 г.). 2-ой Цех был  мертворожденным. В  июне  (июле?)  1917 командирован

военными властями на Салоникский фронт. Уезжает пароходом: Швеция, Норвегия,

Лондон,  Париж. (Стихи "Костра"). В Париже остается в распоряжении Комиссара

Временного Правительства и остается здесь до весны 1918. В  Парже пишет "Два

сна",  стихи  в альбом,  названные издателем  (1923,  Петрополис)  "К  синей

звезде", "Отравленную тунику"  (трагедия в 5-ти действиях) и др. Весной 1918

через  Лондон  и Мурманск  возвращается  в  Россию. Летом  1918  -  развод с

А.А.Ахматовой и  женитьба на А.Н.Энгельгардт. По приезде в Россию - усиленно

работает, пишет и  издает книги. С 1918 г., почти безвыездно, до конца жизни

живет  в  Петрограде.  Работает  в  издательстве  "Всемирная литература"  (в

качестве  члена  редакционной  коллегии),  создает  и  принимает  участие  в

создании  литературных студий  (студия переводов  при  Всемирной Литературе,

студии Дома Искусств, Институт Живого Слова, Балтфлота, Пролеткульта и др.).

Полная материальная  необеспеченность, заботы  о  семье (с ним,  кроме жены,

живут  мать  и  дети),  холод,  голод  давят  Гумилева,  но  угнетает его  -

отсутствие  духовной  жизни,  духовное  оскудение  окружающих.  В  1920-1921

руководит  3-им   Цехом   Поэтов.   В  январе   1921  выбран   председателем

Петроградского отделения Всероссийского  Союза Поэтов. В  1918, 1919, 1920 и

1921  совершает непродолжительные поездки в Бежецк. В 1921 году  - в июне  -

последняя  поездка  на  юг  (в Севастополь,  в поезде Командующего  Морскими

Силами).  С  весны  1921 живет  в Доме Искусств,  сохраняя  за собой прежнюю

квартиру  на  Преображенской  улице.  В  ночь  с  3  на 4 августа  арестован

петроградской  Чрезвычайной Комиссией  по обвинению в участии в Таганцевском

заговоре. 25 августа 1921 г. расстрелян".

П.Лукницкий

ХРОНИКА

     В  ночь с  3 на 4 апреля 1886 г.  В Кронштадте, в  семье военного врача

действительного  статского  советника  Степана Яковлевича  Гумилева  родился

мальчик Николай.

     4  августа   1921   г.   В   Петрограде   по  обвинению  в   участии  в

контрреволюционном заговоре арестован русский поэт Николай Гумилев.

     24  августа  1921  г.  Подготовлена   выписка  из  протокола  заседания

Президиума Петрогубернской Чрезвычайной Комиссии: "Приговорить к высшей мере

наказания - расстрелу".

     8 декабря 1924 г. Студент Петроградского  университета, начинающий поэт

Павел Лукницкий пришел в дом к  Анне Ахматовой для консультации по дипломной

работе о творчестве Николая Гумилева.

     22 июня 1925 г. Дипломный проект защищен. Остались  верность Гумилеву и

дружба с Ахматовой.

     14  июня  1927 г.  П.Н.Лукницкий оказался в камере No 231  4-го  Отдела

ЛенГУБ ОГПУ. Конфискованы его дневниковые записи и собранные документы.

     В 1918  году умный Ленин советовал  Дзержинскому, жалующемуся,  что при

арестах   намеченных   лиц   практически   не   имеется   доказательств   их

контрреволюционной деятельности,  "получше  искать  в  их домах  дневниковые

записи, альбомы девиц (кто приходил, во что  был  одет, как  посмотрел,  что

говорил), например, а уж из них будет легче стряпать дела".

     К  слову.  Об  опасности дневниковых записей догадывался Сталин. В 1936

году ему докладывали,  что  все его окружение ведет дневники, мотивируя  это

тем,  что хотят  запечатлеть  великую  действительность.  Сталин,  прекрасно

понимавший,  что если  так  будет  продолжаться, из памяти народа невозможно

будет  выкорчевывать нежелательные  события и факты.  Верный ученик  Ленина,

распорядился при  арестах  намеченных  лиц, инкриминировать  им  в  качестве

самостоятельного состава  преступления, - ведение дневниковых записей. Таким

образом,   социалистическая   законность   сама   решила   проблему  истории

социализма.  Большинство  лиц,  в  том  числе  литераторов,  вынуждено  было

отказаться  от  документального  жанра. А  жаль,  иначе  бы мы,  к  примеру,

значительно  раньше  узнали,  что свастика  (взятый  из Индии  символ)  была

официально введена  в качестве эмблемы на шевронах  Красной армии  с 1918 по

1923 годы.

     28 июня  1927  г. Лукницкий был освобожден из-под ареста, разумеется, с

условием отказа  от продолжения ведения дневников и уничтожения  материалов,

собранных по рассказам о расстрелянном поэте.

     14 дней понадобилось спецслужбам, чтобы  прочесть справку  Лукницкого в

"Словаре  русских писателей", архив, записи и  материалы по  университетской

работе. В результате освобождения,  хозяину были  возвращены "Труды  и Дни",

сделанные  по  защищенному  диплому,  дневники,  подлинники  документов,  за

исключением  нескольких  записей,  сделанных  по  желанию и  рассказам самой

Ахматовой, не участником,  ни свидетелем событий,  которых  сам Лукницкий не

был,  впрочем, ничего  не давших органам в том  1927 году, и провалявшихся в

ОГПУ 70 лет.

     Эту запись  через  много лет вытащил  предатель  своей  родины,  бывший

генерал КГБ, и  просмаковал любитель горяченького провокатор от современной,

к сожалению, не очень чистой журналистики.

     ТРУДОГОЛИКИ

     Молодому человеку, энтузиасту Лукницкому, поработавшему к тому  времени

несколько лет на стройках в качестве рабочего,  кочегара,  десятника,  затем

успешно  окончившему  университет, нравилась новая власть, как, впрочем, все

новое, обнадеживающее. Но его дворянское  воспитание так просто,  так быстро

вытравить этой властью было невозможно, - много поколений поработало над его

индивидуальностью. Абсолютно  не занимаясь политикой, он  добросовестно  и с

полной отдачей трудился в новом обществе и, тем не менее, сумел уберечь свой

незыблемый принцип: верить в себя, не поддаваясь никаким расчетам. Его вел к

Правде  язык  сердца. Его  правдой  было  продолжить  ежедневные  записи  об

Ахматовой и  сохранить архив по Гумилеву, собранный, в большей своей части с

помощью близких  Гумилеву женщин - второй  жены Гумилева, матери его,  вдовы

Брюсова, подруг и возлюбленных поэта.

     Лукницкому  пришлось нелегко не только из-за политики  властей,  но и в

самом окружении творческих людей, оставшихся после революционных катаклизмов

в  живых, оставшихся в России,  оказавшихся в новом социуме и находившихся в

сложнейшем клубке  взаимоотношений,  который  даже  им  самим  нелегко  было

распутывать, а тем паче молоденькому, наивному Лукницкому, а тем паче  мне -

человеку следующего столетия.

     Как   творческий  человек,   как   исследователь  и  открыватель,   как

воин-освободитель, занимаясь  современными, злободневными  темами, абсолютно

конкретными, совпадающими с  жизнью советского общества, отец, тем не менее,

свято  хранил то прошлое,  которого он коснулся в молодости. Часто перебирал

тысячи маленьких листков, исписанных им в 20-е годы. Некоторые, к сожалению,

уничтожал. Новых властей боялся, или интимных записей?..

     И  здесь, нелишне сказать о  Маме. Она  прожила рядом с архивом в общей

сложности  более пятидесяти лет. Из  них  25 - рядом с отцом, и в течение 25

лет  у  папы  не  было другого  собеседника,  только  мама.  Для мамы период

"Пятьдесят лет с архивом" разделился на две части. Двадцать пять лет с отцом

-  это  постоянные разговоры, папины воспоминания, ассоциации, расшифровки и

устные  продолжения записей.  Чтобы  соответствовать отцу,  чтобы  быть  ему

достойным  собеседником, мама постоянно,  читала  его  записи  20-х  годов и

изучала архив. Бывало, они спорили,  и маме удавалось  отстаивать свою точку

зрения по поводу характеристик "герое" дневника. А после ухода из жизни отца

мама,  "спрятав"  гумилевско-ахматовский  архив  от   всяких   комиссий   по

литературному наследству, намеревавшихся "активно заняться" им, или передать

его  в ЦГАЛИ, и, погрузившись  в архив полностью сама, единолично, в течение

следующих 25 лет -  разбирала его,  комплектовала, и в 1997 году  передала в

Пушкинский дом.

     Вот  некоторые  запутанные  нити  этого  клубка,  которые  я  с  трудом

"потягиваю" и расшифровываю не столько по  строкам многочитаемого  дневника,

сколько по "междустрочиям".

     М.Лозинский и В.Шилейко посоветовали  юноше написать дипломную работу о

Гумилеве,  зная, что он  сам пишет  стихи,  что  собрал коллекцию рукописных

стихов  Гумилева, имеет  все его книги, дружит с вдовой поэта  и несколькими

его  подругами.  Интересно же, ведь пришла новая власть, расстреляла  поэта.

Пройдет ли работа?

     Работа  тогда прошла. Но,  например, сам Лозинский - поэт,  переводчик,

коллега Гумилева по работе и  даже участник  попытки освобождения его из-под

стражи,  всегда  дружески  настроенный к  Лукницкому  не  дал своих  личных,

подробных материалов  студенту, лишь некоторые  устные фразы, лишь несколько

скупых рассказов, лишь мелкие поправки. Это не упрек. Это констатация факта.

Спасибо и на этом ему.

     Шилейко -  крупнейший востоковед, знаток  древнейшей истории, культуры,

постоянно издеваясь  над  своей женой Ахматовой,  не  принимавший всерьез ни

жизненной ее позиции, ни ее поэзии, -отправил к ней Лукницкого "для баланса"

их  сломанных к  тому времени супружеских  взаимоотношений,  не  сомневаясь,

впрочем, в высокой  степени культуры и воспитания молодого  человека, в том,

что Лукницкий может быть  полезен обеим  сторонам и  в плане  житейском, и в

помощи их бракоразводному процессу.

     Появившийся в жизни Ахматовой Н.Пунин ненавидел Гумилева и  как бывшего

мужа Ахматовой, и, как вернувшегося из Европы в Россию поэта в  том  момент,

когда все  бежали из России.  Он даже опубликовал статью  в  газете, обвиняя

поэта  в контрреволюционных намерениях.  Но,  если  человека Гумилева  можно

путем клеветы  уничтожить  физически, то прекрасного поэта Гумилева даже при

широчайших образованностях и высочайших талантах искусствоведческих,  - даже

при статусе, замнаркома просвещения, увы, невозможно.

     Лукницкого Пунин не любил как новое явление  в жизни Ахматовой, которое

возвращало  Ахматову   в  прошлое,  обогащало  ее   самосознание,   повышало

самооценку, помогало переживать действительность.

     Сблизившись с Лукницким, Ахматова одаривала  его таким вниманием, такой

благодарностью,  что,  сдержанный,  как  правило,  воспитанный  Пунин  порою

срывался, не преминув унизить, уничижить при удобном случае преданного друга

Ахматовой.

     А может быть, и его доля в аресте в 1927 году присутствовала тенью? Вот

несколько слов и фраз, записанных Лукницким, вскоре после его освобождения.

     31.VII.1927.

     ...Уехать бы, неизвестно куда, чтоб Пунин не нашел, когда приедет...

     ...Блок, Лозинский, Анреп - не были близки...

     ...В.К.Шилейко до 1918  -  открытая влюбленность - 1-я  такая любовь от

сотворения "мира" (В.К.Ш.).

     АА - "человек (снился человек и  пр.). А  потом - резкая грань с 1918 -

один скандал - и пошло. (неожиданно)...

     Далее, опять,  к примеру - К.Чуковский.  Судя по  записям дал известные

вторичные  ведения,  в основном  из  Чукоккалы,  копию известной  анкету  по

Некрасову  и т.п., но ничего  существенного из того, что могло бы добавить к

имеющимся сведениям. Повторяю, претензий - никаких. Только выводы, сделанные

на основании изучаемых записей.

     Н.Тихонов  довольно   близко  дружа   с   Лукницким,  открещивался   от

фанатичного собирателя  в  связи с советской  карьерой, что  само по себе не

осуждаемо, хотя сам высоко ценил Гумилева как поэта, и как главного арбитра,

принявшего  участие  в  судьбе  поэта  Тихонова.  Впрочем,  так же  ценил  и

Лукницкого за его цельность,  целеустремленность,  последовательность, но...

лишь в домашней, сугубо интимной обстановке. Без свидетелей.

     Вс.Рождественский - тоже с устными, и, как правило, не совсем  точными,

а  чаще  совсем  неточными  воспоминаниями,   явно  кичащийся  гимназическим

знакомством с  Гумилевым, любящий  просто  ни о  чем  поболтать  с  другом в

"тесном кругу" об опальном поэте,  об аристократе, о том "красивом времени".

Надо  признать,  Вс.Рождественский  до  конца  жизни  поддерживал  дружеские

доброжелательные отношения с отцом.

     Список  можно продолжить. Исключение  - Л.В.Горнунг. Павел Николаевич и

Лев Владимирович делились между собой всем, что удавалось найти, собрать.

     Сама Ахматова. Хватаясь  за соломинку спасения от надвинувшихся времен,

трудных не только в личном, но и в бытовом, социальном, политическом планах,

она  -  сильная,  целеустремленная,  упрямая  буквально  притянула  в   себе

Лукницкого, меж тем, однако пристрастно контролируя его работу по  Гумилеву,

чтобы в  "Труды  и дни" не  попало  от  кого бы  то ни было  "ненужных"  для

биографии поэта, сведений. И сама  таковых не давала. Также,  контролировала

записи о  ней  самой,  часто перечеркивая, выкидывая и  даже  что-то сжигая,

будто бы  в шутку,  будто  играя,  т.к.  отношения были близкими,  встречи -

частыми...

     Есть записи о других поэтах и людях.

     Известные поэты  даже если  завидовали, что пишутся сразу две биографии

"Труды  и  дни Гумилева" и "Записки об Ахматовой", но они были заняты своими

проблемами,  творческими  и житейскими, своими  самооценками.  Другие  люди,

менее великие  - те  даже  не  в  счет. У тех ревность  выражалась  иронией,

насмешками,   возможно   и  озлобленностью.   И   ситуация  с   арестом  это

подтверждает. Слишком  широко  в  литературных, и  окололитературных  кругах

распространились слухи  о сближении Лукницкого с Ахматовой. О  его работе по

сбору различных документов.

     При всех обстоятельствах, прослеженных мною по дневникам, Лукницкий был

непоколебим.  Он  глубоко ощутил неповторимость мига,  его  эфемерность, его

бесценность, его же вечность.

     Он мечтал. Мечта отличает душу утонченную.

     Лукницкий мечтал до 1968 года.

РЕАЛЬНОСТЬ

     27 января 1968 г. отец,  не дождавшись,  что уходящая "оттепель" придет

на    помощь    восстановлению    справедливости,   решил   отправиться   за

справедливостью  сам. Он  написал  письмо Генеральному  прокурору СССР  Р.А.

Руденко с предложением начать процесс по реабилитации Гумилева.

     Из дневника Павла Лукницкого

     8  февраля  1968  г. "Днем  мне  на гор(одскую)  квартиру  звонил  зам.

генерального прокурора СССР М.П. Маляров (разговаривал с Верочкой, и она тут

же  по  телефону  сообщила мне на  дачу), что  переписка по  делу Н.Гумилева

находится у него - он просит меня связаться с ним, позвонить ему по телефону

Б9-68-42 завтра (9/II) до 11.20 или после 1 часа, - хочет повидаться..."

     "...А первый заместитель Генерального прокурора СССР после рассмотрения

поданного мною заявления о посмертном восстановлении имени Гумилева  и после

изучения "дела  Гумилева",  затребованного из архивов  КГБ  в прокуратуру, а

также представленных мною материалов,  сказал мне: "Мы убедились в  том, что

Гумилев влип в эту историю случайно...  А поэт он - прекрасный... Его "дело"

даже не проходит по делу  Таганцевской Петроградской "боевой организации", а

просто приложено к этому делу".

     И  показал  мне  тоненький  скоросшиватель,   и,  в  частности  письмо,

ходатайствующее о передаче Н.Гумилева "на поруки" с подписями  М.  Горького,

Маширова-Самобытника  и  многими  другими, - это письмо  сохранилось в "деле

Гумилева".  Маляров  также  сказал  мне,   что  "состав  преступления"  Н.Г.

настолько  незначителен,  что  "если б  это произошло в наши  дни, то вообще

никакого наказания Н.Г. не получил бы..."

     Лукницкому,   судя   по  его   словам,  что   ему  показали  "тоненький

скоросшиватель", показали не само "дело", а  надзорное производство по нему.

Не знакомились, как свидетельствуют  правоохранительные инстанции  с "делом"

ни Федин, ни С.С. Смирнов, ни  Луконин, ни Чаковский, ни  другие из тех, кто

любил  о нем многозначительно  намекать, что видел, гордясь  причастностью к

такой  возможности. А ведь даже  не взглянули.  Вдруг спросят для  чего.  Не

ведали братья-писатели, соседи по  Переделкину,  что  когда-нибудь откроется

подклеенный  к   последней   странице  дела,   поименный  список  тех,   кто

когда-нибудь брал его в руки.

     К.Симонов  с делом  не  знакомился также,  но,  тем  не  менее,  считал

возможным признавать,  даже утверждать участие Гумилева в контрреволюционном

заговоре:  "...некоторые  литераторы (это о папе,  которым  Симонов в личных

беседах восторгался  и особенно его  манерой ведения  дневников) предлагали,

чуть ли не реабилитировать Гумилева через органы советской юстиции, признать

его, задним  числом,  невиновным в  том, за что его  расстреляли  в двадцать

первом  году.  Я  лично  этой позиции  не  понимаю и  не  разделяю.  Гумилев

участвовал в одном  из контрреволюционных  заговоров в Петрограде - это факт

установленный". - (подчеркнуто мной - авт.)

     Существует придуманная  в  стенах  НКВД фальшивка,  что  Горький  якобы

приходил к  Ленину просить за Гумилева, а тот будто бы  сказал: "Пусть лучше

будет больше одним контрреволюционером, чем меньше одним поэтом!" - и послал

срочную телеграмму помиловать, да вот Зиновьев не подчинился...

     В "деле Гумилева" сведений об этом не содержится.

     Было  другое, о  чем  сообщает  полковник милиции Э. Хлысталов  в своей

книге "Тайна гостиницы "Англетер": "К Ленину и  другим вождям пролетариата в

защиту  арестованных  обратились  академик  С.Таганцев  (автор  учебника  по

уголовному праву России и монографии "Смертная казнь" -  авт.), М. Горький и

ряд других деятелей  науки  и литературы.  В  собрании сочинений  В.И.Ленина

(т.52, стр.  278-289, 485) напечатана его записка по делу  Таганцева. По его

распоряжению руководству  ВЧК и  Наркомата юстиции было предложено  доложить

обстоятельства дела...

     Дзержинский и  нарком юстиции Д.И.Курский написали Ленину, что Таганцев

и его коллеги были  подвергнуты самым суровым репрессиям. Ленин согласился с

применением суровых мер к арестованным. Это при том, что он был в свое время

помощником  присяжного  поверенного, а,  следовательно,  юристом,  и отлично

понимал, что никаких  конкретных доказательств  преступной деятельности кого

бы  то ни было  в  группе  Таганцева  нет, а  есть  патологическая ненависть

чекистов  к русской  интеллигенции,  которую  они  называли  коротко и ясно:

буржуазией.

     Обращаясь  за  содействием  к  Ленину, деятели  культуры  были  наивны.

Нравственная  и  правовая  позиция  вождя  выражена  в его секретной записке

членам Политбюро:

     "...Чем  большее   число   представителей   реакционной   буржуазии   и

реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше.

Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет

ни о каком сопротивлении они не смели думать..."

Из приложения к заявлению П.Н.Лукницкого

Генеральному прокурору СССР

5.02.1968.

     "Изучая  в упомянутые  годы биографию  и творчество Гумилева, я, как  и

Ахматова, никогда не интересовался тем, что находилось вне доступной для нас

сфере изучения  -  "делом"  Гумилева,  по которому он  был расстрелян.  Но и

тогда, и  позже  я, как и Ахматова, полагал, что  по всему своему облику, по

всему характеру своей  биографии  Гумилев н е м о г (разрядка  -  П.Л.) быть

участником заговора...

     У  совершенно политически безграмотного  Гумилева была своя "теория"  о

том, что должно, оставаясь при любых убеждениях, честно и по совести служить

своей Родине, независимо от того, какая существует в ней власть".

     Увы,  намерения Лукницкого, тогда в  1968 году были обречены на провал,

потому что уже вышел журнал  "Вопросы  истории",  1968, No 1,  стр.  133  со

статьей Д.Голинкова "Разгром очагов  внутренней контрреволюции  в  Советской

России", где были такие "перлы",  что  на  реабилитацию  Н. Гумилева надежды

рушились. Например, через сорок семь лет обнаружили, что антигосударственная

"Объединенная  организация  кронштадских  моряков" являлась  частью  другой,

более крупной "Петроградской боевой организации".

     Несуществование,  то  есть  придуманность  обеих  организаций  доказана

Комиссией  по  реабилитации жертв политических репрессий при президенте СССР

ровно через двадцать лет - 10.07.1988 года.

Из интервью С.П.Лукницкого

для телепередачи "Пятое колесо"

12.10.1989 г.

     "22  июня 1973  года  мой отец, лежа  на больничной койке  с инфарктом,

набросал что-то на маленьком листке слабой уже рукой и, передав листок  мне,

сказал, что  это  план  места гибели  Гумилева  и что  в  кармашке одной  из

записных  книжек  его  фронтового дневника хранится более  подробный чертеж.

Этот он нарисовал, чтобы не ошибиться, ища тот, который он составил вместе с

А.А.Ахматовой вскоре после ее  второго  тайного  посещения скорбного места в

1942 году. Составил, веря, что правда Гумилева явится России... Под чертежом

в дневнике надпись:  "место гибели летчика Севостьянова".  Так распорядилось

провидение, чтобы  герой  Ленинграда,  принявший  воздушный неравный  бой  с

гитлеровцами, защищая родное  небо, погиб буквально на  том самом месте, где

за двадцать лет до этого  производились массовые расстрелы. "Но на  то место

теперь  и вовсе  не попасть, -  говорил папа,  там теперь  какая-то  военная

часть".

     Я взял листок.

     В нашей семье память о Гумилеве хранилась свято всегда, но в тот момент

я почувствовал, что получаю наследство. И понял, что отца больше не увижу...

     Так и случилось. Он умер в тот же день.

     Имя Гумилева -  как судьба нашей  семьи.  После смерти отца моя мама  -

Вера Константиновна  Лукницкая продолжила  его  дело.  Как уже говорилось, в

1968  году  отец  обратился  к Прокурору СССР  с  заявлением  о реабилитации

Гумилева, и Первый заместитель  Генерального прокурора М.Маляров, не показав

отцу "дело  Гумилева", сказал, что если Гумилев и может быть реабилитирован,

то только после того,  как Союз писателей СССР обратится с ходатайством в ЦК

КПСС и Прокуратура получит от ЦК указание, вопрос может решиться.

     Союз писателей  не захотел.  В.Сырокомский уже заказал  к  тому времени

статью Лукницкому  о  жизни  и творчестве Николая Гумилева для "Литературной

газеты". Но, узнав о реакции Союза писателей, Сырокомский пошел на попятную:

- время,  мол,  не то пришло.  Про  "не то время" идейно политический первый

заместитель главного редактора газеты  - не мог не знать. 1968  год - травля

Солженицына, Твардовского.

     Моей целью  стало завершить идею отца, владевшую им до конца его жизни.

Вот предсмертная запись отца из его дневника:

     "Температура 35.5, пульс 40 ударов,  два  медленных,  очень сильных, за

ними  мелкие,  едва  уловимые, такие,  что  кажется,  вот  замрут  совсем...

давление продолжает падать, дышать трудно. Жизнь, кажется, висит на волоске.

А если так, то вот и конец моим  неосуществленным мечтам... Гумилев, который

нужен  русской,  советской  культуре;  Ахматова, о  которой  только  я  могу

написать  правду  благородной женщины-патриотки  и  прекрасного  поэта...  А

сколько можно почерпнуть для этого  в моих дневниках! Ведь целый шкаф стоит.

Правду! Только правду! Боже мой! Передать сокровища  политиканам, которые не

понимают  всего вклада  в  нашу культуру,  который  я  должен бы  внести,  -

преступление. Все мои друзья перемерли  или  мне изменили, дойдя до постов и

полного  равнодушия...  Вчера  душевная  беседа  с  милым  Сережей.  Он  все

понимает, умница,  и  слушал  меня очень внимательно... Он  мой  надежнейший

друг...Он все понимает, и никогда, ничего, никому не простит".

ИДЕЯ

     Чтобы  добраться  до  правды, мне понадобились 21  год  и  четыре места

службы  (Прокуратура  Союза ССР,  МВД  СССР,  Советский  фонд культуры, Союз

юристов СССР).

     Работая  в Прокуратуре СССР, я встретился в 1982  году с Г.А.Тереховым,

который рассказал мне несколько  историй нелицеприятного поведения Малярова.

В бытность  Малярова Терехов был начальником отдела по надзору за следствием

в органах госбезопасности Прокуратуры СССР.

     У Терехова я  не ассоциировался с Лукницким-старшим,  да он и не помнил

фамилию  человека,  рискнувшего искать справедливости в  прокуратуре в конце

шестидесятых.   Он   рассказывал  мне  об  этом  визите,   конечно  критикуя

бесцеремонность  Малярова,  и сообщил  между  прочим,  что у этого  писателя

Маляров  присвоил  одну  из книг  Гумилева, сказав: "Для  дочери. Она  очень

любила опального поэта".

     В дневнике  отца я нашел запись о том, что Маляров действительно, но не

присвоил, а выпросил одну из книг, которые папа приносил "для ознакомления с

творчеством".

     Отчего этот  Терехов  откровенничал  со мной? Может быть потому, что по

моему  сценарию  снимался в то время документальный фильм  о  прокуратуре? О

ранних советских годах ее деятельности, как, оказалось, говорить, тогда было

еще, или уже нельзя. Вот Терехов, который был одним из консультантов фильма,

и   компенсировал  "зарезанную"   информацию  рассказами  о  так  называемых

негативных явлениях шестидесятых годов.

     В апрельском "Огоньке" 1990 года Хлебников, получивший из рук Коротича,

в то время редактора "Огонька",  дело Гумилева,  переданного Коротичу мамой,

для опубликования под нашими именами, выступил под своим "гумилевоведческим"

именем:  "Представляю себе улыбки на  губах тех, кто  раньше по долгу службы

был  знаком с  этим "делом", когда  они  читали в  разных журналах и газетах

многочисленные  версии  обстоятельств  расстрела  Гумилева,  предположения о

степени его виновности...

     Они-то знали всю правду и могли рассеять сомнения, прекратить споры!"

     Еще за полтора года  до  того, как Хлебников  вписал  себя  в  скрижали

любителей  поговорить на тему, какой вклад лично он внес в дело реабилитации

Гумилева,  10.07.1988  года  газета  "Правда"  вышла  с  передовой,  которая

называлась  "В  Комиссии  Политбюро  ЦК  КПСС  по  дополнительному  изучению

материалов,  связанных  с репрессиями,  имевшими  место  в  период 30-40-х и

начала 50-х годов".

     Там  упоминалось  множество людей,  которые  восстанавливались  в рядах

коммунистической партии, восстанавливались их добрые имена...

     Первое   ощущение:  слава  Богу!  Началось.   А  второе   -  вопрос:  а

двадцатые?..

     Я,   как   заведующий  отделом  Советского   Фонда   культуры  позвонил

Председателю этой комиссии члену Политбюро ЦК КПСС  А.Н. Яковлеву. Он на мой

вопрос: "где в постановлении  Комиссии по  реабилитации,  Гумилев",  ответил

одно только слово - "рано".

     Много  лет  спустя,  в  1994 году,  став  заместителем А.Н. Яковлева  в

Ростелерадио,  я  снова  спросил:  "Почему  тогда  20-е  годы  выскочили  из

Постановления?"

     -Потому  что речь шла о времени, когда еще был жив Ленин, и Горбачев не

хотел  его  трогать.  Все   беззакония  приписывались  последующим  периодам

советской власти.

     Яковлев явно лукавил. Мог вполне этого не делать - он отвечал юристу.

Это не беззаконие творилось в России, это в России был такой закон.

     На заседании Учредительного  собрания, Бухарин безапелляционно заявлял:

"Мы полагаем, что  вопрос о  власти партии революционного  пролетариата есть

коренной вопрос текущей  российской  действительности,  есть вопрос, который

будет решен той самой гражданской войной, которую никакими  заклинаниями ...

остановить  нельзя  вплоть до  полной  победы  победоносных русских рабочих,

солдат и крестьян". (Я.Жиляева "Пламенные  контрреволюционеры", ж-л  "Крик",

No 5, 1993, стр. 122).

     Из этой цитаты видно, что большевики сознательно, с первых дней прихода

к  власти  разжигали  в  стране  гражданскую  войну,  надеясь  с  ее помощью

покончить    со    своими    политическими   противниками    и    уничтожить

"нереволюционные" классы. Большевики цинично, иначе, чем еще можно объяснить

использование гуманистической  терминологии, призывали  к  гражданской войне

"во имя прогресса мировых идеалов".

     Но  законы меняются. В конце восьмидесятых  уже с  помощью закона можно

было вырвать Гумилева из лап "революционной законности".

     Время шло,  стали появляться публикации,  власти постепенно  привыкли к

новоявленной фамилии, в переводе с латыни означающей Humilus - смиренный.

     В 1989 году, когда после выступлений о Гумилеве Евтушенко, журналиста и

литературоведа Енишерлова и  секретаря  Союза писателей  Карпова  - Гумилева

запели уже с эстрады, я, нимало не сомневаясь в том, что  в России гласность

-  во все  времена,  лишь  особая  форма  выявления  инакомыслия,  предложил

академику Д.С.Лихачеву начать процесс реабилитации Гумилева.

     С  Лихачевым  у  меня  были  добрые  отношения,  в  особенности,  после

сказанной  им прилюдно фразы: "Я  имел честь  учиться в университете с Вашим

отцом".  А позже в  предисловии  Лихачева к книге  Веры  Лукницкой  "Николай

Гумилев по материалам домашнего архива семьи  Лукницких (Лениздат, 1990 г.)"

повторил:  "Сам  биограф (Гумилева  - авт.) писатель Павел  Лукницкий  своей

подвижнической  жизнью  заслужил   искреннее  уважение   и  современников  и

сегодняшнего  поколения. Я считаю за честь, что учился с Павлом Николаевичем

на   одном  факультете  Петроградского  университета.  Черты   его   натуры:

аккуратность, точность, добросовестность, чутье истинных духовных ценностей,

его  органическая  потребность  фиксировать в своих  дневниках все,  что  он

видит, знает, чем живет, - известны не только в литературной среде".

     И  было  еще одно. Как  раз в это время, в Ленинградском университете я

защищал  кандидатскую  диссертацию по проблемам  географии беловоротничковой

преступности в России.

     Волновался, конечно.  Говорил умные слова,  выступая  перед  знаменитой

питерской  профессурой.  Неожиданно открылась  дверь,  и  в аудиторию вошел,

перебив  мой монолог, человек. Шумно  грассируя,  он  стал  разговаривать  с

присутствующими в  аудитории,  как  будто  и не  происходила  здесь  никакая

защита, как будто его только и ждали, чтобы послушать.

     Потом он заметил стоящего меня:

     -Фамилия?

     Я назвал фамилию, имя и отчество.

     -Повторите, - хрипло прокартавил он, и сам добавил, - Вы, что сын Павла

Николаевича?

     -Да, - кивнул я.

     Возникла длинная пауза. Все молчали. Я продолжил защиту.

     И  только  после  того,  как  было  объявлено  голосование,  я  спросил

Председателя совета,  позднее - Президента Русского географического общества

профессора С.Б.Лаврова, кто это.

     -Это Лев Николаевич Гумилев, - ответил Лавров.

     У меня был шок. Я не смог бы, наверное,  защищаться,  знай наперед, кто

вошел в аудиторию.

     Дважды доктор наук, историк и географ - живой сын Гумилева и Ахматовой.

Папа мало общался со Львом Николаевичем  в  последние годы  из-за неприятной

атмосферы борьбы за ахматовское литературное наследство между семьей Пуниных

и сыном Гумилева.  Но в  домашнем нашем архиве оставались записи,  подлинные

письма Льва Николаевича  папе, устные и  письменные просьбы Ахматовой к папе

повоспитывать приезжавшего из  деревни  Левушку,  где  тот  учился  и  жил с

бабушкой. Папа стал другом мальчика, переписывался с ним, пестовал Левушку в

двадцатые годы, как мог. А вот за неблагопристойную войну  с семьей  Пуниных

не  оправдывал.  Не  вмешиваясь в  суды  и разбирательтства,  держал, тем не

менее, сторону Ирины Пуниной, чем вызывал критику окружения ученого.

     Я вырос с этими именами, но Льва Николаевича ни разу не видел.

     Некий  тяжелый   осадок  от   фразы,  брошенной   после   моей  защиты,

Л.Н.Гумилевым в том плане, что "вы юристы скорее реабилитируете палачей, чем

их жертв", стала, может быть еще одной

     каплей.

     По возвращении в Москву,  я предложил Председателю правления Советского

фонда  культуры академику Д.С.  Лихачеву, у  которого  в то  время  работал,

обратиться  в  КГБ  СССР,  чтобы  в  соответствии  с Уголовно-процессуальным

кодексом РСФСР инициировать ходатайство о реабилитации Гумилева.

     Лихачев сказал: "Да, только напишите письмо, я его подпишу".

Председателю КГБ СССР

тов. Крючкову В.А.

     Уважаемый Владимир Александрович!

     Советский  фонд культуры в рамках  программы "Возвращение забытых имен"

способствовал изданию произведений выдающегося русского поэта Н.С. Гумилева,

репрессированного в 1921 году. Стихотворения его опубликованы практически во

всех  толстых  журналах,  а  книги вышли  только  за  последние два  года  в

"Советском писателе", "Мерани", "Современнике", "Художественной литературе",

"Книге" и других издательствах. Произведения Н.С. Гумилева вошли в программу

высших учебных заведений.

     В ряде  издательств подготовлена к изданию биография  поэта, написанная

по архивным материалам, как правило, из личных собраний.

     Однако  в   оценке   последних  дней  его  жизни   и  преступления,  им

совершенного или не совершенного, документы расходятся.

     К  сожалению,  уточнить  действительную  вину  Н.С.  Гумилева без Вашей

помощи  не  представляется  возможным, ибо и  К.М. Симонов,  и Г.А. Терехов,

давшие противоположные оценки, умерли.

     Прошу  Вас  дать  распоряжение  ознакомить   ответственного  сотрудника

Советского фонда культуры Лукницкого Сергея Павловича с делом "Таганцевского

заговора"  в  той его  части,  которая касается Н.С. Гумилева, и,  возможно,

ходатайствовать перед Прокуратурой  СССР о его  реабилитации. С Прокуратурой

СССР (т. Абрамов И.П.) вопрос согласован.

     С уважением Д.С. Лихачев

     Как профессиональный чиновник, когда я писал  это  письмо,  то понимал,

каким способом  подвигнуть руководителя силового ведомства принять  решение,

которое было необходимо.  С И.П.Абрамовым я знаком не был, лишь был в курсе,

что  он не так давно  переведен в Прокуратуру  СССР на должность заместителя

Генерального прокурора СССР из КГБ СССР, курировать работу от контрразведки.

Это значит, что  в случае положительного  ответа на письмо  Крючкова,  вести

работу по реабилитации Гумилева поручат ему.

     После упоминания  имени Абрамова в письме  к Крючкову,  необходимо было

известить  об  этом Абрамова,  мало  того,  убедить его,  что  вопрос  с ним

согласован.  Я  позвонил  В.И.Илюхину,  он  тогда  возглавлял в  прокуратуре

соответствующее   управление.  Моей  задачей  было   получить  согласие   на

ознакомление с делом, и тогда попросить его самого переговорить с Абрамовым,

либо, что предпочтительней в  данной ситуации, -  получить от  него отказ, и

тогда уже самому  позвонить с  чистой  совестью  Абрамову, как  вышестоящему

начальнику.

     Илюхин - великолепный  юрист,  я с ним десять лет  спустя  встречался в

судебных процессах, и могу это свидетельствовать.

     И вот  когда,  после  жонглирования  правовыми  терминами,  Илюхин  мне

отказал в  решении  вопроса, сославшись на руководство,  от  которого  он не

получил  никаких  команд, я позвонил  его  начальнику -  Абрамову,  и, начав

разговор с комплиментов великолепному юристу - Илюхину, сказал, что мы с ним

вопрос по  Гумилеву  почти  решили, и  что,  понимая занятость товарищей  из

прокуратуры, я готов оказать содействие  в подготовке любого процессуального

документа  по  делу о  реабилитации  Гумилева.  При этом, конечно,  не забыл

добавить, что и сам  я юрист, и бывший работник Прокуратуры  Союза ССР и МВД

СССР,  и  секретарь  Союза  юристов  СССР,  и  даже  кандидат  наук. И,  уже

заканчивая разговор, словно вспомнил, что  академик Лихачев  подписал письмо

Крючкову, и,  конечно  же,  никто  не  сомневается, что именно он,  Абрамов,

поможет советским людям вернуть имя незаслуженно забытого поэта.

     Реакция Абрамова была мною ожидаемо - положительной.

     12 октября 1989 г.

     Из КГБ СССР позвонил  офицер В.С.  Василенко и предложил мне приехать в

любое удобное время, чтобы познакомиться с делом Гумилева.

     Впервые звонок из  этой организации нес радость. Это был день  рождения

моего отца.

ОТВЕТ

Председателю правления

Советского фонда культуры

народному депутату СССР

т. Лихачеву Д.С.

     Уважаемый Дмитрий Сергеевич!

     Сообщаем,  что  просьба  Советского  фонда  культуры об  ознакомлении с

материалами архивного  уголовного  дела  на Гумилева Н.С.,  рассмотрена нами

совместно  с  Прокуратурой  СССР  (тов.  Абрамов  И.П.)  и  по  ней  принято

положительное решение. Для работы с указанными документами сотруднику Вашего

Фонда  т.  Лукницкому  С.П. следует обратиться  в Прокуратуру  СССР,  где  в

настоящее время находится дело на Гумилева Н.С.

     С уважением

Председатель Комитета

государственной безопасности В. Крючков

     И вот  я  в  Прокуратуре  СССР,  в  соответствующем  управлении.  Пошел

представляться начальству. Илюхина, с  которым говорил по телефону, на месте

не было.  Поприветствовал  его заместителя  Л.Космарскую,  надписал ей  свою

книгу.

     После этих необходимых политесов... читаю "дело"  и делаю записи.  Меня

не  подгоняют,  и даже подсказывают детали, нюансы - прокурорские  тонкости,

которые  я могу не заметить  или не знаю,  впрочем, касающиеся  невиновности

Гумилева, а не вины поэта.

     После чтения дела пошел навестить своих бывших коллег на другой этаж.

     Надо  отметить,  что "третий  этаж"  -  это управление  особое.  Это  -

Управление по надзору  за исполнением законов  в органах госбезопасности.  И

просто  так там никто  даже из штатных  сотрудников прокуратуры не бывает. Я

же,  как  пресс-атташе  Прокуратуры СССР, бывал,  мало того -  подружился  с

некоторыми  сотрудниками.  Там  много  интересного.  Попадались,  не  только

фамилии  осведомителей  по  линии,  литературы и  искусства,  но  и  способы

использования их и  их  показаний  для  сюжетов разного  рода дел.  Меня  же

интересовали сюжеты для моих собственных будущих романов. Их тоже можно было

найти там.

     Результатом моего первого чтения дела Гумилева стала небольшая статья в

"Московских новостях", опубликованная 29 октября 1989 года:

     "Прокуратура  СССР  по ходатайству  Председателя  правления  Советского

фонда культуры  академика Д.С.  Лихачева  возвратилась  к делу  по обвинению

русского поэта Н.С. Гумилева в участии в "Таганцевском заговоре".

     Я знакомился с материалами, читая дело Н-1381. В нем более 100 страниц,

значительную  часть  которых  занимают  письма,  конфискованные  при  аресте

Гумилева  3.08.  1921   года.  Письма,  как  мне   объяснили,   не  содержат

криминальной  информации  и,  вероятно,  скоро  дождутся  своих литературных

исследователей,  ибо  принадлежат перу друзей  поэта,  деятелей  культуры  и

искусства.

     Страницы пронумерованы  пером и карандашом, иногда наблюдается  двойная

нумерация. Судя по этому и другим признакам, к делу возвращались не  раз, и,

может быть, сегодняшнее его появление в Прокуратуре СССР будет последним.

     В  деле имеются показания  В. Таганцева, который  заявил,  что  однажды

через  посредников  Ю.П.Германа   и  В.Г.Шведова  (Вячеславского)  предложил

Гумилеву  сотрудничество  и для  этой  цели передал ему деньги и  ленту  для

пишущей машинки для печатания прокламаций.

     Однако Гумилев  никаких действий  не предпринял, прокламаций  не писал,

хотя и не донес властям о готовящемся заговоре.

     Но, зная Гумилева, можно смело утверждать, что ни в какой заговор он не

верил,  а деньги взял  на  хранение.  Эти предположения подтверждаются также

показаниями  Гумилева,  который  сообщил   допрашивающему  его   следователю

Якобсону,  что его  посещал  еще поэт  Б. Верин,  пытавшийся  склонить его к

разговорам о политике. Но Гумилев его не принял.

     В дальнейшем В. Таганцев сообщил в своих показаниях:

     "Гумилев  был близок к советской ориентации,  стороной  я услыхал,  что

Гумилев  весьма  отходит далеко  от контрреволюционных взглядов.  Я  к  нему

больше не обращался".

     Но  не только  признания убежденного  врага Советской власти  позволяют

сделать вывод,  что  Гумилев стал  просто  жертвой  обстоятельств.  Личность

Гумилева, его литературные и научные труды, его вклад в культуру (в  33 года

- профессор) никак  не позволяют  его считать  врагом  народа,  ибо человек,

сделавший столько  полезного для страны, отечественной литературы, культуры,

географии, дипломатии, этнографии, может быть народу только другом.

     В деле  имеется документ, датированный 24.08.1921 года: "Приговорить  к

высшей мере наказания - расстрелу".

     И также ходатайство ряда деятелей культуры об освобождении Гумилева под

их поручительство.  Ходатайство  подписали  шесть  человек, в  том  числе М.

Горький,  М. Лозинский,  А. Волынский.  Три  подписи  неразборчивы.  Но это,

скорее  всего  Б. Харитон,  И. Мазуркевич,  А.  Маширов.  К  сожалению,  оно

передано было  в  ЧК  04.09. 1921  года, когда уже  было  поздно. По  номеру

регистрации можно, вероятно, установить, почему оно опоздало.

     Мы столько раз без суда  и  следствия репрессировали, что  давайте один

раз без суда и следствия реабилитируем. У  нас,  у  нашей  эпохи есть  шанс:

великодушно  простить великого гуманиста, учителя,  поэта, наконец, наивного

человека,  в  анкете,  в  графе  "политические убеждения" написавшего  своим

детским почерком: "аполитичен".

     Не хочется верить, что мы упустим этот шанс".

     После этой публикации мне снова позвонили, теперь уже из  Управления по

связям с общественностью  КГБ  СССР,  поблагодарили за публикацию, поскольку

теперь уже при работе с делом можно ссылаться на  мнение прессы и,  также, в

соответствии  с  УПК  РСФСР   иметь  информационный  повод  для   подготовки

ходатайства о пересмотре дела. И предложили еще раз просмотреть "дело".

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

     Да, действительно, сколько всего нужного, важного, я пропустил в первый

раз.  Нашел  массу нюансов для реабилитации в плоскости  действовавшего УПК.

После  работы  с "делом" меня пригласил  заместитель  генерального прокурора

СССР И.П.Абрамов.

     -  Молодец, профессионально закрутили  историю, -  сказал он,  - теперь

надо положительно  и грамотно  ее закончить.  Ведь  вы  и сами видите,  что,

исходя  даже  из  "сценария"  дела, Гумилев  должен  быть  реабилитирован на

основании  хотя  бы или отсутствия в его действиях состава преступления, или

не доказанности обвинения. Последнее менее желательно. Так ведь?

     Я  внимательно  слушал  из  его  уст  мои  собственные  слова,  которые

буквально  полчаса  назад  говорил  следователю.  Но   одну  фразу  я  тогда

следователю не сказал:

     -А может быть -  "за отсутствием события преступления",  - предложил  я

вовсе н е в е р о я т н о е.

     Абрамов  поморщился, и  я понял, что мы  еще не готовы были  прекратить

игру в то, что заговор все-таки был.

     -Народ нас не поймет, - сказал он много раз слышанную мной и принятую у

функционеров фразу.

     -Конечно, прямых доказательств - причастности  Гумилева  к преступлению

нет, - продолжил Абрамов,  - но  есть проблема.  Жив единственный свидетель,

который  может воспротивиться реабилитации, - Ирина Одоевцева8. Она в  своей

книге "На берегах  Невы" продолжает настаивать  на  причастности Гумилева  к

заговору.

     Я  постарался  объяснить  Абрамову,   что   книга  "На  берегах  Невы",

выпущенная  в  1967  году  -   это  произведение  художественное,   где  все

действующие  лица, пусть  и с  подлинными  именами,  но  -  ее  литературный

вымысел.  А  ее  выступления  по  телевидению  и  в   печати  -  цитирование

собственных книг.  Никакого отношения к показаниям по "делу" это не имеет. К

тому же Одоевцева не хочет знать,  что  книга с  названием "На берегах Невы"

уже  выходила  в   1961  году.  Она  была  написана   моим  отцом,   который

действительно  любил Ленинград,  защищал его, и не  мыслил покинуть,  сменив

имя,  хотя ему, дворянину, непартийному, нелегко приходилось. Он чтил память

поэта Гумилева, и,  собирая  и  храня документы о его творчестве  и жизни  с

риском  для своей, не  мыслил досочинять,  подсочинять  или присочинять  его

биографию...

     И тогда  я осмелился задать вопрос: действительно  ли  Одоевцева с 1918

года  была осведомителем  Петроградской ЧК, и что, якобы, именно за  это, на

основании  определенных  обязательств  перед  ней спецслужбы отпустили  ее в

эмиграцию?

     Может быть, Абрамов был не в курсе этого,  он  просто перевел разговор,

заверив  меня,   что  я   могу  быть  полезен  как  консультант  в  процессе

реабилитации Гумилева.

     -Но  процесс этот  будет  долгим, -  добавил  Абрамов,  ибо на изучение

десятков томов дела "Таганцевского заговора" уйдет много времени.

     Воспользовавшись заминкой Абрамова в деликатном  вопросе, я попросил  о

весьма для меня главном:

     -Прошу Вас, Иван Павлович, в следующий  раз допустить к чтению дела мою

маму.

     -А он будет этот, следующий раз?

     -Должен  быть.  Только мама  знает почерк  Гумилева.  У нее  подлинники

стихов и работ  поэта. Она уже  больше  40 лет работает с архивом. И  еще...

ведь и Вам, и Сухареву  надо остаться в истории страны не в качестве...  - я

запнулся.

     -Пусть будет мама, - тоже запнувшись, разрешил Абрамов.

     12 ноября 1989 г. газета "Московские новости" вышла с такой репликой:

     "Двадцать  лет  назад  в  юношеском  зале Ленинки некий  девятиклассник

спросил  у библиотекарши стихи Николая  Гумилева,  за что был препровожден в

кабинет заведующей залом. Подростку разъяснили, что  поэт был врагом народа,

расстрелян  как  антисоветчик и вести  пропаганду его  творчества Библиотека

имени В.И.Ленина не намерена.

     И  вот  теперь открываю  "МН" No 44  и  в  заметке заведующего  отделом

Советского фонда культуры Сергея Лукницкого читаю:

     "Прокуратура СССР...  возвратилась к делу по обвинению  русского  поэта

Н.С.Гумилева"  и  дальше...  "Но  не  только   признания  убежденного  врага

Советской власти позволяют  сделать  вывод, что Гумилев стал просто  жертвой

обстоятельств..."

     Странная  логика.  И мало  чем отличается  от логики  той  библиотечной

надзирательницы  образца  69-го.  Само  словосочетание   "враг  народа"  нам

предлагается без всяких  кавычек,  употребляется, словно никакая перестройка

его не коснулась, сути и подлости этих слов не обнажила.

     Может быть, автор просто оговорился? Нет, это позиция. И два  последних

абзаца убеждают нас в этом.

     "Мы столько раз без суда и  следствия  репрессировали, что давайте один

раз  без  суда и  следствия реабилитируем. У  нас,  у нашей эпохи есть шанс:

великодушно  простить великого  гуманиста, учителя, поэта, наконец, наивного

человека,  в  анкете,  в  графе "политические  убеждения"  написавшего своим

детским почерком: "аполитичен".

     Не хочется верить, что мы упустим этот шанс".

     Возвратиться  к  делу по обвинению  - пересмотреть  все дело. Но  автор

призывает   следствие    свернуть,    а   расстрелянного   поэта   посмертно

амнистировать. Простить - и вся недолга.

     Не  слишком  ли часто лица, допущенные к делу Гумилева, нас убеждают  в

его  формальной виновности: дескать, в заговоре поэт  не  был, но  знал и не

донес.  Как  в  прежнее  время   нас  убеждали,  что  Гумилев  был  активным

заговорщиком. И мы верили, что ж, поверим и сейчас?

     Заметку С.Лукницкого не могу воспринять иначе,  чем давление на  органы

Прокуратуры  в момент пересмотра дела. Если следственное дело  вновь канет в

чекистских архивах, мы не узнаем, как обстоит дело и "виной" не донесшего на

товарищей  поэта?  Нет, я не  сомневаюсь, что он не донес. Я  сомневаюсь - и

пока  дело не  опубликовано, буду  иметь  на  это  право  -  что  вообще  он

существовал,  этот  самый  Заговор  Таганцева.  Я  думаю,  пока мне  и  моим

соотечественникам  не  докажут обратного, что  дело Гумилева -  липа, а если

Гумилев  расстрелян "за дело", а  не как в том же Петрограде  в те  же  годы

расстреливали у  стены  Петропавловской  крепости  заложников  из  "бывших",

извольте это доказать гласно.

     Прощение,  которое,   по  сути,  вымаливает  автор  для  Гумилева,  мне

представляется глубоко безнравственным.

     Андрей Чернов

     член СП СССР".

     Много   лет   прошло   после   этой   истории,   жизнь  показала,   что

безнравственным  оказался  Чернов.  Не  знаю,  по  чьему  наущению,  или  от

собственного недомыслия, но  своей заметкой, подшитой в  дело Гумилева,  где

слова "давление  на органы  Прокуратуры" подчеркнуты, он надолго "заморозил"

реабилитацию, и, кроме того, показал, что, к сожалению, у  всякого поступка,

в том числе и  недобропорядочного,  находятся свои защитники даже  в  кругах

интеллигенции.

     И, увы, не только Чернов "запрягал телегу впереди  лошади" в те годы. В

литературном энциклопедическом словаре под общей редакцией В.М.Кожевникова и

П.А.Николаева, изданном в 1987 году  издательством  "Советская энциклопедия"

на странице 588 есть крошечная  в  полторы строки, заметка: "Гумилев Николай

Степанович (1886 -  1921); расстрелян  как участник контрреволюц. заговора),

рус. поэт". Далее перечисляются книги стихов. Редколлегия словаря, в которую

вошли  видные ученые  и  писатели Л.Андреев, А.Бочаров, З.Кедрина, Д.Марков,

М.Пархоменко  сочли  именно  такую  информацию  о  Гумилеве исчерпывающей  и

необходимой. Даже в  1980-м,  в предыдущем издании  этого словаря информация

была обширнее, с оценкой творчества, характеристикой трудов и т.п.

9 ноября 1989 Генеральному прокурору СССР

т.Сухареву А.Я.

     Уважаемый Александр Яковлевич!

     В настоящее время в Прокуратуру  СССР по  ходатайству Советского  фонда

культуры  поступило  на  рассмотрение  дело  по  обвинению   русского  поэта

Н.С.Гумилева в участии в Таганцевском заговоре 1921 года.

     Заведующему отделом СФК  т. Лукницкому  С.П. было  поручено изучить это

дело и выступить с публикацией, что и было разрешено  Председателем КГБ СССР

т.  Крючковым В.А.  и заместителем Генерального прокурора  СССР т. Абрамовым

И.П.

     Публикация увидела свет  29.10.89 г.  в газете "Московские новости", но

опубликованных  сведений  оказалось  недостаточно   для   изучения  личности

Гумилева,  круга его литературных знакомств  и привязанностей. Эти сведения,

однако,  можно почерпнуть из переписки, содержащейся в деле.  Переписка, как

было сообщено, не содержит сведений, имеющих правовую подоплеку.

     В связи с этим прошу Вас разрешить еще одну, более обширную  публикацию

в  журнале  Советского  фонда   культуры  "Наше  наследие",  предоставив  т.

Лукницкому С.П. возможность еще раз поработать с делом.

     С уважением Д.С.Лихачев

     27 ноября 1989 г. Звонил из "Огонька" Л.Прудовский, сказал,  что Чернов

просит извинить его за  выступление  в  "Московских  новостях",  что  он, не

глянув в  святцы,  что-то там натворил  с  колоколом. Я заочно  извинения не

принял.

     В  тот же день по  телефону угрожали, что добьются лишения меня диплома

юриста и выгонят из партии. Кто звонил? Ну не КГБ же? Наступало такое время,

когда слушать  это было не то что не страшно, а  просто противно. Тем более,

обладая  интуицией, я  догадывался  откуда  звонили, даже почти  уверен - из

редакции одного недавно созданного культурологического журнала...

     Шли дни,  а Чернов так  и не  позвонил сам. Я вспомнил строки Гумилева:

"Отчего же бывает так трудно трусу панцирь надеть боевой?"

     3 января 1990  г.  После  моего знакомства  с "делом" и двух публикаций

материала в  газете "Московские  новости"  мы  смотрели "дело" уже  вместе с

мамой.

     Хотя и  для меня "дело  Гумилева" не просто очередной рабочий момент  в

моей  многогранной деятельности, мне казалось вполне  естественным, что  то,

что я видел, происходило сейчас в том учреждении: обычная, как и все другие,

папка...8 из сотен тысяч, из миллионов...

     Не раз в период моей службы здесь, я видел подобное. Но мама...

     Она тоже была  здесь, в Прокуратуре СССР не в первый раз. Она пришла во

второй. А за 35 лет до этого, второго, раза она приходила сюда за справкой о

реабилитации  ее  матери. Тогда ей  стало плохо,  потому что  в справке было

напечатано, что ее мать - невиновная - провела 15 лет в ГУЛАГах и ссылке.

     И  вот мы  здесь.  В  прокуратуре.  И  оказалось,  что  папки  нет.  Ее

долго-долго искали, я  все понимал,  был  почти уверен, что здесь нет  "злых

сил", просто  "Дело Гумилева" - одно из многих,  - в потертой,  слежавшейся,

матово-коричневой, зашнурованной папке с длинным-длинным архивным номером за

1921 год, где-то заложено среди таких же...

     Я ждал  почти спокойно, только шепотом ворчал  на маму, потому  что она

волновалась...

     Я вытащил нитроглицерин. Не знаю еще зачем.

     И тут, слава Богу, папка нашлась!

СВИДАНИЕ

     Работа  с  "делом"  спрессовалась   во  времени.   Желание  скопировать

документы  в  с  е, в  точности с подлинников -  безмерно, а перед столом  -

пожилой  человек, прокурор,  ни разу  не  присев,  ждет, когда мы закончим и

вернем  "дело" из наших рук в  его руки. Он - мой знакомый, бывший коллега -

П.Горбунов.

     В  процессе  работы  возникали  вопросы,  неясности.  Мы  по  мере  сил

разбирались  в  них.  Попытались воспроизвести  смытые  временем  порядковые

номера листов,  документов,  мы  могли  ошибиться  в  нумерации,  ибо  листы

повторялись   (рукописные  и  перепечатанные).   Бумага  пожелтела,  чернила

выцвели,  поблекли   карандашные  записи,   устарели  почерки.  И,  главное,

документы располагались не всегда хронологически.

     Часть "дела" было вообще невозможно прочесть. Время стерло текст. Может

быть,  условия хранения, или может быть перманентная эвакуация архивов НКВД?

Как бы то ни было, некоторые листы  дела, во всяком случае, - незначительные

- такие как квитанции, могли выпасть из поля зрения.

     На  некоторых справках  из  адресных столов,  от домуправа,  ордере  на

арест,  на  обыск, а  также  на  письмах,  квитанциях,  записках, изъятых  у

Гумилева при аресте, отсутствуют либо даты, либо подписи, либо фамилии, либо

имена.

     Орфография и синтаксис даны так, как они есть в подлиннике.

     Нам  с мамой  кажется, что мы только что начали, и терпеливый прокурор,

нагнувшись  над нами  с  проступившими каплями пота на  лбу,  пытается  даже

помогать нам. А  двое других сидят  за  соседними столами, занимаются своими

ответственными делами, и они тоже приветливы и благожелательны, но им нельзя

мешать: нельзя громко начитывать на диктофон...

     И все  же мама начитывает.  Иначе,  как быть, как представить дело. Она

знает  почерк Гумилева,  я  проверяю  за  ней  все,  сколько  точно бумажек,

клочков, обрывков; что-то в них...

     А  время  бежит, обгоняет нас, уже объявлено партсобрание, и  мы знаем,

что  остались мгновения  этого  последнего  свидания  с  "делом". Дальше оно

уйдет,  спрячется,  может  быть, теперь, Бог даст, не навсегда,  может быть,

теперь  недолго  ждать его  рассмотрения... а  пока  перед  нами  впервые  в

истории: "Дело  Н.С.Гумилева".  Точнее -  листы уголовного дела по обвинению

Николая   Степановича   Гумилева   в   участии   в   Боевой    Петроградской

контрреволюционной  организации  -  в  заговоре,  во  главе  которого  стоял

профессор В.Н. Таганцев.

     22 апреля 1990 г. еще одно письмо.

Д.С.Лихачеву

     Глубокоуважаемый Дмитрий Сергеевич!

     Как мы  с  Вами договаривались, я  подготовил текст  проекта протеста в

Президиум  Верховного  суда СССР  по  делу  Н.С.Гумилева  для  передачи  его

А.Я.Сухареву. Сопроводительное письмо к протесту подписал Председатель Союза

юристов СССР А.А.Требков.

     Я полагаю, что при  встрече Вашей с Генеральным прокурором СССР было бы

целесообразно  передать  ему  кроме этих  документов еще  и  Ваше  письмо, в

котором нужно потребовать реабилитации Н.С.Гумилева, а не разрешения на  его

издания, Гумилев нужен России и гражданином, и поэтом.

     Что касается Вашего письма Сухареву,  я готов приехать  к  Вам в  любое

удобное для Вас время и перепечатать его на пишущей машинке, которую захвачу

с собой.

     Надеюсь на встречу

     С уважением, Сергей Лукницкий

     В ответ получил приглашение приехать к Лихачеву и "поработать на правду

истории".

     "Правда"  вылилась  в   очередное   послание  небожителям,  которое   я

подстраховывал письмом из Союза юристов СССР, где в то время работал.

24 апреля 1990 г.

Москва, д-о "Узкое"

Генеральному прокурору СССР

т.Сухареву А.Я.

     Глубокоуважаемый Александр Яковлевич!

     Обращаемся  к  Вам  с   просьбой   ускорить   рассмотрение  вопроса   о

реабилитации русского поэта Н.С.Гумилева, репрессированного и расстрелянного

в 1921 году в Петрограде.

     Более 20  изданий Н.С.Гумилева только  за последние  2  года, множество

публикаций его биографий, в том числе материалов "Дела" свидетельствуют, как

мне кажется,  не только о  его невиновности, но и  о  его гражданственности,

патриотизме, любви к России и ее будущему.

     Однако я  счел возможным  обратиться  в Союз  юристов  СССР с  просьбой

высказать свое мнение о Н.С.Гумилеве и его деле с правовой точки зрения.

     Ответ я прилагаю. Д.С.Лихачев

Генеральному прокурору Союза ССР

Действительному государственному

советнику юстиции

т. Сухареву А.Я.

     Уважаемый Александр Яковлевич!

     По просьбе Председателя Президиума Советского фонда  культуры академика

Д.С.Лихачева, Союз юристов СССР принял участие  в  изучении  дела известного

русского поэта Н.С.Гумилева, репрессированного и погибшего в 1921 году.

     Ответственные сотрудники  Союза  юристов  СССР  тт.  Лукницкий  С.П.  и

Морозов  С.Б., в прошлом работавшие в  Прокуратуре Союза ССР, ознакомились с

делом Н.С.Гумилева и, изучив его и  множество  сопутствующих документов, еще

раз пришли к выводу, что Н.С.Гумилев не был виновен в  инкриминированном ему

деянии, и поэтому его доброе имя должно быть возвращено Отечеству.

     В связи с изложенным,  прошу Вас рассмотреть подготовленный нами проект

Протеста  по  делу Н.С.Гумилева,  и, если сочтете  возможным, принести его в

порядке надзора в Президиум Верховного Суда СССР для принятия окончательного

решения.

     С уважением,

Председатель Союза юристов СССР А.А.Требков

     Если  бы  я  сочинял  пьесу,  непременно  включил  бы  в  нее  наверное

сомнительный с  точки зрения  государственного здравого  смысла  эпизод,  но

интересный  и не только в  сценическом отношении, но  и в постижении высоких

тайн, которые станут когда-то знаниями.

     Дело в  том,  что документов, свидетельствовавших о  расстреле Гумилева

нет. Их в деле нет. Их нет вообще. Их не сущестует!

     Но зато ходит по людям легенда, будто бы Гумилев и другие такие же, как

он, которых везли  из Петрограда на  расстрел, при  странных обстоятельствах

исчезли.

     Будто  бы  в небе появился  огненный столп, в  виде  громадной  горящей

крутящейся колонны. Столп надвинулся к земле, вобрал в себя приговоренными и

исчез.

     Вместе с ним исчезли смертники.

     Как кого,  но меня устраивает  такая  легенда... Языком легенд  не одно

тысячелетие  говорила  мудрость...  К  тому  же  сам  Гумилев  говорил,  что

пришествие Бога на землю может случиться в образе поэта. Во всяком случае "О

малом, незначительном и жалком человечество не слагает  легенд... во  всяком

случае, каждая легенда содержит нечто необычное".

     Матери Гумилева до самой смерти виделось именно такое разрешение судьбы

ее сына.

     Но,  в  конце  концов,  такая  фантастика может  только  способствовать

Ленинградскому  (Санкт-Петербургскому)  областному  суду принять решение  об

установлении  места  гибели,  а  Мэру  Санкт-Петербурга  -  об  установлении

памятника поэту России?

     Со  Станиславом Борисовичем Морозовым  (трибунальцем, коперангом,  моим

коллегой) мы действительно подготовили проект протеста, который лег  на стол

Генеральному прокурору  СССР А.Я.Сухареву. Чтобы  он  про  него  не забыл, а

заодно не забыли бы и следующие генеральные прокуроры, мы опубликовали его в

"Юридической  газете". Это  была  газета М.С.Горбачева и  все  юристы страны

обязаны были читать ее.

     Прошел еще год. Умерла Одоевцева.  По странному  стечению судеб  в  тот

день, Сухарев был освобожден от должности  Генерального прокурора страны. Он

не только не подписал документ за это время, но не знал, что у него лежит на

собственном рабочем столе.

     Наконец, - 30 сентября, в день Ангела моей

     Мамы-Веры нашему протесту был дан ход.

     Новый   Генеральный  прокурор  СССР  Н.С.Трубин   обнаружил   на  столе

предшественника  бумаги,  газету,   подготовленный  нами  проект   правового

документа. Может быть, он еще  до этого даже и  телевизор смотрел,  ведь, по

крайней мере восемь маминых и  моих передач  прошли  за это время по  разным

телеканалам на  данную тему. Так что общественное мнение  в рамках УПК РСФСР

ожидало подвигов прокуратуры.

     Теперь  можно  было  не  сомневаться  поступить  по  закону.  И  Трубин

поступил: принес протест в Президиум Верховного суда России.

     Не  сомневались  потом многие.  Наделали  телепередач,  писали  статьи.

Использовали   абсолютно   все  материалы,  которые   мы  с   мамой  добыли,

естественно, ни ее, ни меня не упоминая. Пару раз, я специально не исправлял

ошибки в своем  тексте, так  сними и проходила  "их" информация... Но не это

главное.

     Теперь,  когда  есть результат  меня  волнует  вопрос  кем же  все-таки

реабилитирован Гумилев?

     Новой  властью?  А имеет ли  она  на  это  право?  Не  слишком  ли  это

ответственно  реабилитировать  поэта?  Может  быть  еще  ответственней,  чем

казнить.

     Если эта  новая власть,  преемница  той,  которая  началась в феврале и

закончилась  в  октябре   семнадцатого,   то   тогда   значит,  Гумилева   и

реабилитировать было не нужно, значит он не виновен ни в чем?

     Давайте пофантазируем  на  немодную  сегодня  тему  о  том,  что  между

октябрем семнадцатого и августом девяносто первого, была какая-то история. И

она  уместилась   на   двадцати-тридцати  страницах  нового   учебника   для

школьников. В этом случае можно считать только одно: Советская власть была и

ушла, Гумилева не реабилитировав.

     И  что  мне  делать  в  этом случае?  Написать еще  одно,  последнее  в

отношении Н.С. Гумилева письмо очередному Генеральному прокурору,  в котором

потребовать возбуждения в отношении  Н.С. Гумилева уголовного  преследования

по признакам  статьи "измена Родине", выразившемся  в  неучастии  поэта (что

доказано ныне судом)  в заговоре, способном,  быть может, остановить зачатье

преступной политики государства?