Альманах

Эврика  90

Как регулировать социалистический рынок

Свободный немонополизированный рынок — это далекое прошлое, XIX век, да и, строго говоря, даже в те времена он не был совершенно свободным. Сейчас на Западе и во всем мире рынки в той или иной степени монополизированы, разделены между несколькими крупнейшими производителями, так что цена образуется не только под влиянием свободной игры рыночных сил, но и в результате монополистического соглашения,  даже  если  оно  и  не оформлено. Имея возможность контролировать в тех или иных пределах отраслевой объем производства (предложения), господствующие в отрасли монополии влияют и на цены, естественно, повышая их, искусственно уменьшая предложение. Это дает дополнительную прибыль. Ограничение тут одно: слишком вздутые цены создают угрозу, что в высокоприбыльную отрасль придут производители из других сфер хозяйства. Но в определенных пределах — на несколько процентов в год — это   происходит   постоянно.

Представьте, что господствующие на отраслевом рынке монополии могут повышать цены на 10 процентов в год без риска привлечь в отрасль производителей «со стороны». Вздорожание изделий будет, конечно, вести к сокращению спроса на них (в среднем случае — на одну десятую в год), то есть монополии будут вынуждены ограничивать производство. Но валовая выручка при этом останется неизменной, ибо сокращение физического объема продаж будет компенсировано повышением цены изделий. Прибыль в такой ситуации, естественно, возрастет, поскольку совокупные издержки снизятся— пусть меньше, чем на 10 процентов, ибо существуют условно-постоянные издержки, не зависящие от изменения объема выпуска, но все-таки снизятся. Значит, на монополистическом рынке существует такой метод увеличения прибыли, который отсутствует в условиях свободной совершенной конкуренции.

В XVII—XIX веках в западных странах цены значительно колебались, но именно колебались вокруг среднего уровня: общей тенденции к повышению или понижению цен в тот период не было. С конца XIX века, после вступления капитализма в монополистическую стадию, цены приобрели одностороннюю эластичность преимущественно в сторону повышения: падение цен в период кризисов в XX столетии уже никогда не компенсировало полностью их повышение во время подъема, а в послевоенный период общий уровень цен в США и других странах Запада уже вообще почти никогда не снижался, даже в периоды кризисов.

В сильно монополизированной экономике, если отсутствуют специальные механизмы регулирования, возможно сокращение производства, рост безработицы, недогрузка мощностей. Это стремление монополий подрубить сук, на котором они сидят, без противодействия государства может привести к катастрофическим последствиям. Так было во времена «великой депрессии» тридцатых годов во всех западных странах. Так было, кстати сказать, и у нас в начале двадцатых годов: в нашей нэповской, рыночной экономике произошло тогда такое же монополистическое по своей природе повышение цен.

Созданные тресты — независимые объединения — фактически стали монополистами на «своих» рынках (к концу 1922 года около 90 процентов промышленных предприятий были объединены в 421 трест), не говоря уже о синдикатах — добровольных объединениях трестов, занимавшихся снабжением, сбытом, внешнеторговыми операциями и кредитованием (к концу 1922 года 90 процентов трестированной промышленности было синдицировано). Советская промышленность после создания трестов и синдикатов оказалась самой монополизированной в мире. При слабом тогда еще регулировании цен эти мощные объединения, вполне естественно, начали их повышать. Несмотря на очевидную невозможность реализовать произведенную продукцию по явно завышенным ценам, они все-таки отказывались их снижать, ибо продажа даже части изделий сулила большую прибыль, чем продажа всех изделий по равновесным ценам, обеспечивающим   клиринг   рынка.

Скажем, Резинотрест в конце 1923 года настаивал на том, что себестоимость пары производимых им галош составляет 5,22 червонных рубля, и поэтому установленная отпускная цена в 5 рублей убыточна. При проверке же в Госплане оказалось, что обеспечивающая 10-процентную прибыль цена составляет всего 3,35—3,9 рубля.

В полной мере использовала к своей выгоде монопольное положение и «Конвенция металлосин-дикатов», объединявшая тресты металлургической промышленности, машиностроения и металлообработки. Из-за того, что она искусственно ограничила сбыт металла и повысила цены на него, на Урале возник металлический голод. Один из участников конвенции синдикат «Сельмаш», в который входили заводы сельскохозяйственного машиностроения, в 1922—1923 годах реализовал только четверть произведенной продукции, три четверти пошли на склад, К осени 1923 года запасы уже были в 2 раза больше, чем предполагалось реализовать в предстоящем году. Иначе говоря, отношение запасов на момент времени к среднемесячному объему продаж — показатель, широко используемый в западной статистике для оценки состояния конъюнктуры и колеблющийся, например, в обрабатывающей промышленности США в последние десятилетия в довольно узких пределах 1,4—1,9. Это отношение в советском сельскохозяйственном машиностроении в момент кризиса сбыта 1923 года составило 24! «Сельмаш» тем не менее не снижал цены, сознательно сдерживая сбыт, чтобы реализовать монопольную прибыль.

Ф. Дзержинский, бывший выдающимся хозяйственным руководителем (с начала 1924 года он— Председатель ВСНХ, а до этого — нарком транспорта) и, вероятно, крупнейшим теоретиком и практиком «хозрасчетного социализма» после Ленина, особенно усердно боролся с монополистическими поползновениями отдельных ведомств и синдикатов. «Это,— писал Дзержинский о «Конвенции металлосиндикатов»,— не государственный орган удешевления и увеличения массового производства, а орган вздувания цен, пользующийся своим монопольным положением».

Из общего правила были, конечно исключения: Всесоюзный текстильный синдикат (ВТС), возглавлявшийся энтузиастом синдицирования В. Ногиным, начал снижать цены по собственному почину.

Но в общем в конце 1922 года цены на промышленные изделия бурно росли в отличие от относительно стабильных цен на сельскохозяйственные продукты, поставляемые на рынок миллионами мелких крестьянских хозяйств. Расширялся так называемый раствор «ножниц цен»—соотношение индексов цен на промышленные изделия и сельхозпродукты. К осени 1923 года относительная дороговизна промышленных товаров в сравнении с сельскохозяйственным сырьем возросла против 1913 года больше чем в три раза. Чтобы купить плуг в 1913 году, хватало десяти пудов ржи, в 1923-м требовалось уже тридцать шесть.

В 1923 году промышленность работала в основном на склад, а осенью этого года, когда все склады были уже забиты, объем производства в государственной промышленности прекратил возрастать и почти год держался на этом искусственно заниженном уровне. Возник кризис сбыта, затоваривание, выглядевшее особенно нелепо и парадоксально в стране, только-только начавшей восстанавливать хозяйство и испытывавшей острую нужду в необходимых товарах. Сложилось исключительное для периода нэпа, да и для всей истории советской экономики, положение: цены частного рынка на промышленные товары оказались ниже цен государственного и кооперативного сектора, использовавших в полной мере «преимущества» своего монополизма. Пришлось вмешаться государству.

Сверху, из центра, стали устанавливать цены на промышленные товары, заставляя тресты и синдикаты изыскивать внутренние резервы увеличения прибыли, повышать эффективность производства.

Всеобъемлющее регулирование ценовых пропорций началось в 1924 году, когда обращение полностью перешло на устойчивую червонную валюту, а Комиссия внутренней торговли была преобразована в Наркомат внутренней торговли с широкими правами в нормировании цен (раньше комиссия устанавливала только ориентировочные цены на базисные товары). Принятые тогда меры оказались успешными: оптовые цены на промышленные товары снизились с 1 октября 1923 года по 1 мая 1924 года на 26 процентов и продолжали снижаться далее, запасы рассосались, рост производства возобновился. Но весь последующий период до конца нэпа регулирование цен оставалось центральным, ключевым вопросом.

Трудно было ожидать, что у правительства, впервые в мире приступившего к всеобъемлющему регулированию цен, получится все и сразу. Даже сейчас практическая способность центрального органа обоснованно и эффективно регулировать не то что все, но даже главные ценовые пропорции, весьма сомнительна. Тем более это верно в отношении того времени: Дзержинский сам называл такой нажим на предприятия «топорной работой». На практике центр, будучи просто не в состоянии проверить правильность калькуляций цен отдельных изделий, представлявшихся в Наркомат внутренней торговли трестами и синдикатами, все-таки терял контроль над обстановкой, пропуская то там, то здесь необоснованные повышения цен. Поэтому периодически проводились кампании по снижению цен на промтовары (кампании 1924, 1926, 1927 годов), в ходе которых, вероятно, тоже не всегда снижались только те цены, которые были искусственно завышены.

Кроме того, отсутствие демократизма в принятии таких решений стало в конце концов ахиллесовой пятой нэповской экономики. Начав с регулирования важнейших ценовых пропорций, чтобы поддержать сбалансированный хозяйственный рост, неподотчетная трудящимся высшая бюрократическая прослойка в конце концов использовала делегированные ей полномочия в этой сфере для реализации своих амбициозных политических замыслов и разрушения рыночной экономики.

Но это случилось позднее, в конце двадцатых годов, а до того главные ценовые пропорции выдерживались, общий уровень цен после того, как в оборот в 1922 году был внедрен червонец, хоть и колебался довольно сильно, но в целом не повысился. Здесь, однако, для нас интересно другое: опыт нэпа ясно свидетельствует   о   том,   что   рыночная   монополизированная экономика — неважно капиталистическая или социалистическая — не способна сама по себе, самостоятельно, без государственного регулирования развиваться устойчиво и сбалансированно, но, наоборот, тяготеет к повышению цен за счет искусственного ограничения объема производства.

Это, между прочим, имеет самое что ни на есть прямое отношение к нашим сегодняшним проблемам. Ведь и сейчас в нашей экономике уровень монополизации чуть ли не высший в мире. Во многих отраслях конкретный продукт выпускается всего одним-двумя предприятиями-монополистами. Если в промышленности США насчитывается почти миллион фирм, то у нас — всего лишь десятки тысяч. Как показало обследование, проведенное Госбанком в ряде отраслей, почти две тысячи продуктов производятся лишь на од-ном-единственном предприятии (например, швейные машины), а существуют еще, вероятно, многие десятки, если не сотни тысяч, изделий, каждое из которых выпускается всего лишь несколькими заводами по всей стране — двумя, тремя, пятью, десятью. В самом деле, сколько всего заводов производят у нас сталь, автомобили, подшипники и т. д.? Да все они нам известны из газет, их, в буквальном смысле слова, можно сосчитать по пальцам. Значит, формирующийся в этих отраслях рынок будет сильно монополизирован, что чревато быстрым повышением цен.

Как, на каких принципах следует строить регулирование этого рынка, какие методы здесь наиболее эффективны? Ни экономическая наука, ни самые компетентные директивные органы до сих пор не умеют эффективно, лучше, чем это делает рынок, рассчитывать   цены   «в   уме»,   «на   бумаге», «в кабинете». И тысячу раз повторяемое заклинание, что цены должны быть научно обоснованными, дела вперед не продвигает: из экономической теории известно, что обоснованно назначить сверху, в плановом порядке цены даже не на все, а хотя бы только на основные продукты на практике так же невозможно, как и составить сбалансированный план производства в натуре. Всеобъемлющее плановое регулирование цен сверху, из центра, влечет за собой едва ли меньшие диспропорции, чем прямое директивное планирование.

Строго говоря, при устанавливаемых сверху ценах рынка нет и не может быть, и до тех пор, пока мы не перейдем к гибким договорным и самостоятельно устанавливаемым предприятиями ценам и тарифам, нам нечего рассчитывать на действие рыночных сил. И оптовая торговля по фиксированным ценам — это вовсе не торговля, а плановое распределение. Плановое ценообразование «отключает» автоматическую рыночную настройку.

Так есть ли выход? Да. Рыночное в основе своей хозяйство, с рыночным по преимуществу ценообразованием можно регулировать через изменение налогов и нормативов. Манипулируя налогами — прямыми и косвенными,— можно в большинстве случаев добиться любой желаемой коррекции механизма рыночной самонастройки.

Допустим, что какие-то изделия в дефиците, цены на них повышаются, но наверху, руководствуясь высшими государственными соображениями, не считают целесообразным тратить средства на расширение производства этой дефицитной продукции. Чтобы провести в жизнь свое понимание целесообразности, центру нет необходимости запрещать повышение цен. Достаточно повысить налоги с предприятий, выпускающих такую продукцию, так что увеличение прибыли коллектива вследствие роста цен не будет покрываться ее уменьшением, вызываемым повышением ставки налога,— это устранит стимулы к расширению производства (предложения) «дефицита». Если же одновременно снизить налоговые ставки (или ввести субсидии) для потребителей дефицитной продукции, то спрос на «дефицит», сократившийся было из-за повышения цен, вновь расширится до своей прежней величины. В итоге желаемая структура производства будет поддерживаться без регулирования цен.

Изменяя налоги, можно добиться любой нужной деформации равновесно-рыночной структуры производства. Но при этом постоянно сохраняется точка отсчета, которую дают рынок, свободно колеблющиеся рыночные цены. При ценовом регулировании, напротив, все автоматические рыночные механизмы блокируются, диспропорции, если их не устраняют сверху, сами по себе автоматически не выправляются. Теряется и точка отсчета, все ориентиры для сопоставления затрат и результатов; мы неизбежно попадаем в «королевство Кривых Зеркал».

Переход к рыночным (гибким, плавающим) ценам грозит, конечно, их существенным повышением. В одних сферах — сельское хозяйство, услуги — оно может быть только временным и прекратиться с насыщенностью рынка. В других — промышленность — из-за монополизации рынков сильная инфляция, если не позаботиться о контрмерах, может стать хронической.

К счастью, такие контрмеры известны, они  широко используются в западных странах. Это, с одной стороны, политика, направленная на поощрение конкуренции на отраслевых рынках и предотвращение их «чрезмерной» монополизации (специальное антимонополистическое законодательство, использование импорта в качестве средства давления на своих моно--полиетов и прочее). С другой — это специфическая финансовая и кредитно-денежная политика, имеющая целью обеспечить устойчивый безынфляционный рост при полной занятости в условиях негибких, жестких монопольных цен.

Концептуальные основы такой политики регулирования совокупного спроса были заложены крупнейшим экономистом XX столетия Дж. Кейнсом и его последователями (неокейнсианцами) в тридцатые годы и вскоре после второй мировой войны. Сегодня эта политика опирается уже на солидные и обширные творческие разработки и стала стержнем всего макроэкономического регулирования. Мы довольно слабо знакомы с его теорией и практикой, хотя опыт западных стран в этой области понадобится нам, как только будет создан полноценный рынок.

И    еще    об   одном.    Рыночная экономика, к которой мы стремимся, будет именно социалистической и   со   временем  сможет   доказать , свои преимущества перед капиталистическим рынком, в том числе и . в сфере эффективности производства. Ключевое отличие между двумя социальными системами — тип : собственности  на средства  производства, механизм принятия решений, касающихся развития отдельных предприятий.

Капиталистические фирмы ориентированы на накопление, они прежде всего стремятся увеличивать прибыль и направлять ее на получение  новой   прибыли.  Это  и порождает периодические кризисы, когда накопление слишком убегает вперед, отрывается от ограниченных ресурсов экономики.

Социалистические трудовые коллективы ориентированы на потребление, на максимальное удовлетворение своих нужд. Высокоэффективное предприятие, занимающее устойчивое положение на рынке, вернее всего, предпочтет использовать прибыль не для расширения производства за счет ввода в строй новых заводов и цехов, не для привлечения дополнительных рабочих, а для жилищного и социального строительства, для материального поощрения своих работников. Об этом свидетельствует опыт Китая, где трудовые коллективы, получив право распоряжаться прибылью, тут же стали ее «проедать», резко увеличивая фонд потребления.

Чтобы не ставить при этом под угрозу национальные долгосрочные приоритеты и гарантии трудоустройства, общество в целом, государство должно регулировать пропорцию между потреблением и накоплением. Оно само может создавать новые объекты, может налогами и нормативами стимулировать трудовые коллективы к расширению производства (такие нормативы, кстати, были у нас в период нэпа).

Так или иначе, объем накоплений должен быть задан заранее в интересах всего общества, а все, что останется, будет «самотеком» пущено на потребление.

Сам остаточный принцип формирования фонда потребления (фонд накопления фиксирован, а все, что не накапливается, идет на потребление трудового коллектива) должен служить стимулом для повышения эффективности производства и самодеятельной активности тружеников.

Таковы  лишь  некоторые   принципиальные характеристики социалистического рынка, закономерности функционирования которого просматриваются пока, конечно, только очень приблизительно. Вряд ли сейчас вообще кто-нибудь сможет точно сказать, каким будет этот рынок, как именно пойдет развитие без всеохватывающего плана. Мы находимся пока еще только в самом начале трудного пути. Но другой дороги нет, и чем раньше мы начнем движение, тем скорее получим результат.

 «Знание — сила», 1988, № 11, с. 45—47, 63