История Отечества

Светлана Аллилуева

Двадцать писем к другу

Русская история и культура

   Солнечный дом, в  котором  прошло  мое  детство,  принадлежал  раньше

младшему Зубалову, нефтепромышленнику из Батума. Он и отец его,  старший

Зубалов, были родственниками Майндорфа, владельца имения в Барвихе --  и

сейчас там, над озером, стоит  его  дом  в  готическом  немецком  вкусе,

превращенный  в  клуб.  Майндорфу  принадлежала  и  вся  эта  округа,  и

лесопилка возле Усова, возле  которой  возник  потом  знаменитый  птичий

совхоз "Горки II".  Станция  Усово,  почта,  ветка  железной  дороги  до

лесопилки (теперь запущенная и уничтоженная), а также весь  этот  чудный

лес до Одинцова, возделанный еще  лесником-немцем,  с  сажеными  еловыми

аллеями  по  просекам,  где  ездили  на  прогулки  верхом  --  все   это

принадлежало   Майндорфу.   Зубаловы   же   владели   двумя   усадьбами,

расположенными недалеко от станции  Усово,  с  кирпичными  островерхими,

одинаковой немецкой постройки, домами, обнесенными  массивной  кирпичной

изгородью крытой черепицей.  А  еще  Зубаловы  владели  нефтеперегонными

заводами в Батуме и в Баку. Отцу моему, и  А.  И.  Микояну  хорошо  было

известно это имя, так как в 900-ые годы они  устраивали  на  этих  самых

заводах стачки и вели кружки. А когда  после  революции,  в  1919  году,

появилась у них возможность воспользоваться  брошенными  под  Москвой  в

изобилии дачами  и  усадьбами,  то  они  и  вспомнили  знакомую  фамилию

Зубаловых. А. И. Микоян с семьей и детьми,  а  также  К.  Е.  Ворошилов,

Шапошников,  и  несколько  семей  старых  большевиков,  разместились   в

Зубалове-2, а отец с мамой --  в  Зубалове-4  неподалеку,  где  дом  был

меньше. На даче у А. И. Микояна до сего дня сохранилось все в том  виде,

в каком бросили дом эмигрировавшие хозяева. На веранде мраморная собака,

-- любимица хозяина; в доме -- мраморные статуи, вывезенные в свое время

из Италии; на стенах -- старинные французские гобелены; в  окнах  нижних

комнат  --  разноцветные  витражи.  Парк,   сад,   теннисная   площадка,

оранжерея, парники, конюшня -- все осталось, как было. И так приятно мне

всегда было, когда я попадала в этот милый  дом  добрых  старых  друзей,

войти в старую столовую, где все тот же резной буфет и та же старомодна

   я люстра, и те же часы на камине.  Вот  уже  десять  внуков  Анастаса

Ивановича бегают по тем же газонам возле дома и потом обедают за тем  же

столом под деревьями, где выросли его пять сыновей, где бывала  и  мама,

дружившая с покойной хозяйкой этого дома. В наш век моментальных перемен

и стремительных метаморфоз необыкновенно приятны постоянство  и  крепкие

семейные традиции, --  когда  они  где-то  еще  сохранились...  Наша  же

усадьба без  конца  преобразовывалась.  Отец  немедленно  расчистил  лес

вокруг дома,  половину  его  вырубил,  --  образовались  просеки;  стало

светлее, теплее и суше. Лес убирали, за  ним  следили,  сгребали  весной

сухой лист. Перед домом была чудесная, прозрачная, вся сиявшая белизной,

молоденькая  березовая  роща,  где  мы,  дети,  собирали  всегда  грибы.

Неподалеку устроили пасеку, и рядом с ней две  полянки  засевали  каждое

лето гречихой, для меда. Участки, оставленные вокруг соснового леса,  --

стройного, сухого -- тоже  тщательно  чистились;  там  росла  земляника,

черника, и воздух был  какой-то  особенно  свежий,  душистый.  Я  только

позже, когда стала взрослой, поняла этот  своеобразный  интерес  отца  к

природе, интерес практический, в основе своей --  глубоко  крестьянский.

Он не мог просто созерцать природу, ему надо было хозяйствовать  в  ней,

что-то вечно преобразовывать. Большие участки были  засажены  фруктовыми

деревьями, посадили в изобилии клубнику, малину, смородину. В  отдалении

от дома отгородили сетками небольшую полянку с кустарником и развели там

фазанов, цесарок, индюшек; в небольшом бассейне плавали  утки.  Все  это

возникло не сразу, а постепенно расцветало и разрасталось  и  мы,  дети,

росли, по  существу,  в  условиях  маленькой  помещичьей  усадьбы  с  ее

деревенским бытом, -- косьбой сена, собиранием грибов и ягод, со  свежим

ежегодным  "своим"  медом,  "своими"  соленьями  и  маринадами,   "своей

птицей". Правда, все это хозяйство больше занимало отца, чем маму.  Мама

лишь позаботилась о том, чтобы возле дома цвели  весной  огромные  кусты

сирени и насадила целую аллею  жасмина  возле  балкона.  А  у  меня  был

маленький свой садик, где моя няня у

   чила меня ковыряться в земле, сажать  семена  настурций  и  ноготков.

Маму больше заботило  другое  --  наше  образование  и  воспитание.  Мое

детство с мамой продолжалось всего лишь шесть с половиной лет, но за это

время я уже писала и читала по-русски и  по-немецки,  рисовала,  лепила,

клеила, писала нотные диктанты. Моему брату и мне посчастливилось:  мама

добывала откуда-то замечательных воспитательниц (о своей  няне  я  скажу

особо). В особенности это требовалось для моего брата Василия,  слывшего

"трудным ребенком". Возле брата находился  чудесный  человек,  "учитель"

(как  его  называли),   Александр   Иванович   Муравьев,   придумывавший

интересные прогулки в лес, на реку, рыбалки, ночевки у реки в  шалаше  с

варкой ухи, походы за орехами, за грибами, и еще Бог весть что. Конечно,

это делалось с познавательной целью, вперемежку  с  занятиями,  чтением,

рисованием,  разведением  кроликов,  ежей,  ужей,  и  прочими   детскими

полезными  забавами.  Попеременно  с  Александром  Ивановичем   с   нами

проводила все дни, лето и зиму, воспитательница (тогда не  принято  было

называть ее "гувернанткой") Наталия Константиновна, занимавшаяся с  нами

лепкой из глины, выпиливанием всяких игрушек из дерева, раскрашиванием и

рисованием, и уж не знаю еще чем... Она же учила нас немецкому языку.  Я

не забуду ее уроков, они были занимательны,  полны  игры,  --  она  была

очень талантливым педагогом. Вся эта образовательная  машина  крутилась,

запущенная маминой рукой, -- мамы же никогда не было дома возле  нас.  В

те времена женщине, да еще партийной, вообще неприлично  было  проводить

время около детей. Мама работала в редакции журнала, потом  поступила  в

Промышленную Академию, вечно где-то заседала, а свое свободное время она

отдавала отцу -- он был для нее целой жизнью. Нам,  детям,  доставались,

обычно, только ее нотации, проверка  наших  знаний.  Она  была  строгая,

требовательная мать, и я совершенно не помню ее ласки: она боялась  меня

разбаловать, так как меня и без того любил, ласкал и баловал  отец.  Мы,

конечно, не понимали еще тогда, что всеми нашими развлечениями,  играми,

всем своим весел

   ьем и интересным детством мы были обязаны ей. Это  мы  поняли  позже,

когда ее не стало... А какие  чудесные  бывали  у  нас  в  доме  детские

праздники! Приглашались дети, -- человек 20-30, весь  тогдашний  Кремль.

Тогда в Кремле жило очень много народу, и жили  просто,  весело.  Всегда

устраивалась  --  и  долго  подготавливалась,   вместе   с   Александром

Ивановичем и Наталией Константиновной  --  детская  самодеятельность.  Я

помню свой последний (при маме) день рождения в феврале 1932 года, когда

мне исполнилось 6 лет. Его справляли на квартире в Кремле -- было  полно

детей. Ставили детский концерт: немецкие и русские  стихи,  куплеты  про

ударников и  двурушников,  украинский  гопак  в  национальных  костюмах,

сделанных нами же  из  марли  и  цветной  бумаги.  Артем  Сергеев  (ныне

генерал, кавалер всех орденов, а тогда ровесник и  товарищ  моего  брата

Василия), накрытый ковром из медвежьей шкуры  и  стоя  на  четвереньках,

изображал медведя, -- а кто-то читал басню Крылова. Публика  визжала  от

восторга. По стенам были развешены наши детские стенгазеты и рисунки.  А

потом вся орава -- и дети, и родители -- отправились  в  столовую,  пить

чай с пирожными и сластями. Отец  тоже  принимал  участие  в  празднике.

Правда, он был пассивным зрителем, но его, это  занимало;  изредка,  для

развлечения он любил детский гвалт. Все это врезалось в память навсегда.

А наша чудная детская площадка в лесу, в  Зубалово!  Там  были  устроены

качели, и доска, перекинутая через козлы, и  "Робинзоновский  домик"  --

настил  из  досок  между  тремя  соснами,  куда  надо  было  влезать  по

веревочной лестнице. И всегда  гостил  у  нас  кто-нибудь  из  детей.  У

Василия постоянно жил в одной с ним  комнате  Артем  Сергеев,  или  Толя

Ронин; у меня часто бывала Оля Строева (дочь маминой давней подруги),  и

летом обычно жила у нас на даче "Козя" -- Светлана  Бухарина,  со  своей

матерью Эсфирью Гурвич. В доме всегда было людно. В Зубалове у нас часто

летом живал Николай Иванович Бухарин, которого все обожали. Он  наполнял

весь дом животными, которых очень любил. Бегали ежи на балконе, в банках

сидели ужи, ручная лиса бегала по па

   рку, подраненный ястреб сидел в клетке. Я смутно помню Н. И. Бухарина

в сандалиях, в толстовке, в холщовых летних брюках. Он играл  с  детьми,

балагурил с моей няней, учил ее  ездить  на  велосипеде  и  стрелять  из

духового ружья; с ним всем было весело. Через много лет,  когда  его  не

стало, по Кремлю, уже обезлюдевшему и пустынному, долго еще бегала "лиса

Бухарина", и пряталась от людей в Тайницком саду... Жил подолгу у нас  в

Зубалове и Г. К. Орджоникидзе; он был очень дружен с отцом, а мама с его

женой, Зиной. Я не берусь сейчас перечислять фамилии людей, гостивших  у

нас и бывавших, -- я многих не помню, потому что была мала, а спрашивать

других, кто помнит, не хочется; ведь я хочу написать только то, что знаю

или помню, или видела сама. Взрослые часто веселились, -- должно быть по

праздникам, или справляли дни рождения... Тогда появлялся С. М. Буденный

с лихой гармошкой и раздавались песни, -- украинские, русские.  Особенно

хорошо пели С. М. Буденный и К. Е. Ворошилов. Отец тоже пел, у него  был

отличный слух и высокий, чистый голос (а говорил он, наоборот, почему-то

глуховатым и низким негромким голосом). Не знаю, пела ли мама, или  нет,

но, говорят, что в очень редких  случаях  она  могла  плавно  и  красиво

танцевать лезгинку. Вообще же, грузинское не культивировалось  у  нас  в

доме, -- отец совершенно обрусел. Да и вообще, в те  годы  "национальный

вопрос"   как-то   не   волновал   людей,   --   больше   интересовались

общечеловеческими качествами. Брат мой Василий как-то сказал  мне  в  те

дни: "А знаешь, наш отец раньше был грузином". Мне было лет 6,  и  я  не

знала, что это такое -- быть грузином,  и  он  пояснил:  "Они  ходили  в

черкесках и резали всех кинжалами". Вот и все,  что  мы  знали  тогда  о

своих  национальных  корнях.  Отец  безумно  сердился,  когда  приезжали

товарищи из Грузии и, как это принято -- без этого грузинам  невозможно!

-- привозили с собою  щедрые  дары:  вино,  виноград,  фрукты.  Все  это

присылалось к нам в дом  и,  под  проклятия  отца,  отсылалось  обратно,

причем вина падала на "русскую жену" -- маму... А мама  сама  выросла  и

родилась на Кавк

   азе и любила Грузию, и знала ее прекрасно, но,  действительно,  в  те

времена как-то не поощрялась вся эта "щедрость" за  казенный  счет...  В

доме у нас, в Кремлевской квартире,  хозяйствовала  экономка,  найденная

мамой -- Каролина Васильевна Тиль, из рижских немок. Это  была  милейшая

старая женщина, со старинной прической кверху, в гребенках,  с  шиньоном

на темени, чистенькая, опрятная, очень добрая. Мама доверяла ей весь наш

скромный бюджет, она следила за столом взрослых и детей, и  вообще  вела

дом. Я говорю, конечно, о том времени,  которое  сама  помню,  то  есть,

примерно о 1929-1933 годах, когда у нас  в  доме  был,  наконец,  создан

мамой некоторый  порядок,  в  пределах  тех  скромных  лимитов,  которые

разрешались в те годы партийным работникам. До этих лет мама вообще сама

вела хозяйство, получала какие-то пайки и карточкой ни о какой  прислуге

не могло быть  речи.  Во  всяком  случае,  важно  то,  что  в  доме  был

нормальный быт, которым руководила хозяйка  дома,  и  никаких  признаков

присутствия в доме чекистов, охраны  тогда  еще  не  было.  Единственный

"охранявший" ездил только с отцом в машине и к дому  никакого  отношения

не имел, да и не подпускался близко... Примерно так же  жила  тогда  вся

"советская верхушка". К роскоши, к приобретательству никто не стремился.

Стремились дать образование детям, нанимали хороших гувернанток и  немок

("от старого времени"), а жены все работали, старались побольше  читать.

В моду только входил спорт -- играли  в  теннис,  заводили  теннисные  и

крокетные  площадки  на  дачах.  Женщины  не   увлекались   тряпками   и

косметикой, -- они были и без  этого  красивы  и  привлекательны.  Летом

родители по какой-то своей, установившейся традиции, ездили  отдыхать  в

Сочи.  В  1930  или  1931-ом  году   впервые   взяли   и   меня.   Тогда

останавливались в маленькой дачке недалеко от Мацесты, где отец принимал

ванны от ревматизма, -- только после маминой смерти начали  строить  еще

несколько дач специально для отца. Мама моя не успела вкусить позднейшей

роскоши из неограниченных казенных средств -- все это  пришло  после  ее

смерти, когда дом стал на казенную н

   огу, военизировался, и хозяйство стали  вести  оперуполномоченные  от

МГБ. При маме жизнь выглядела нормально и скромно. На юге, в  те  давние

годы, всегда кто-либо отдыхал вместе с родителями: А. С. Енукидзе (мамин

крестный и большой друг нашего дома), А. И. Микоян, К. Е. Ворошилов,  В.

М. Молотов, все с женами и детьми. У меня сохранились фотографии веселых

лесных пикников, куда отправлялись все вместе, на  машине,  --  все  это

было просто,  весело.  В  качестве  развлечения  отец  иногда  палил  из

двустволки  в  коршуна,  или  ночью  по  зайцам,   попадающим   в   свет

автомобильных фар. Биллиард, кегельбан, городки --  все,  что  требовало

меткого глаза, -- были видами спорта, доступными  отцу.  Он  никогда  не

плавал -- про сто не умел, не любил сидеть на солнце, и признавал только

прогулки по лесу, в тени. Но и это его быстро утомляло и он  предпочитал

лежать на лежанке с книгой, со своими деловыми бумагами или газетами; он

часами мог сидеть с гостями за столом. Это уж чисто  кавказская  манера:

многочасовые застолья, где не только пьют или едят, а просто решают  тут

же, над тарелками, все дела -- обсуждают, судят, спорят. Мама привыкла к

подобному быту и  не  знала  иных  развлечений,  более  свойственных  ее

возрасту и полу -- она была в этом отношении идеальной женой. Даже когда

я была  совсем  маленькой,  и  ей  нужно  было  кормить  меня,  а  отец,

отдыхавший в Сочи, вдруг немножко заболел, -- она бросила меня с нянькой

и козой "Нюськой", и сама без колебаний  уехала  к  отцу.  Там  было  ее

место, а не возле ребенка. Словом, у  нас  тоже  был  дом,  как  дом,  с

друзьями, родственниками, детьми, домашними праздниками. Так  было  и  в

городской нашей квартире и, особенно  летом,  в  Зубалове.  Зубалово  из

глуховатой, густо заросшей усадьбы, с темным острокрышим  домом,  полным

старинной  мебели,  было  превращено  отцом  в   солнечное,   изобильное

поместье,  с  садами,  огородами,  и  прочими  полезными  службами.  Дом

перестроили: убрали старую  мебель,  снесли  высокие  готические  крыши,

перепланировали комнаты. Только в  маленькой  маминой  комнатке  наверху

сохранились, -- я еще помню их, -- стулья

   , стол и высокое зеркало в золоченой оправе и  с  золочеными  резными

ножками. Отец с мамой жили на втором этаже, а  дети,  бабушка,  дедушка,

кто-нибудь из гостей -- внизу. Центром жизни летом были терраса внизу, и

балкон отца на втором этаже, --  куда  меня  вечно  посылала  моя  няня.

"Пойди, отнеси папочке смородинки", или "поди, отнеси папочке фиалочки".

Я отправлялась, и что  бы  я  ни  приносила,  всегда  получала  в  ответ

горячие, пахнущие табаком, поцелуи  отца  и  какое-нибудь  замечание  от

мамы... Несмотря на свою молодость (в  1931  году  маме  исполнилось  30

лет), мама была всеми уважаема в доме, и надо сказать -- ее  просто  все

очень любили. Она была красива, умна, необыкновенно деликатна  со  всеми

без исключения, и вместе с тем очень тверда, упорна  и  требовательна  в

том, что ей казалось непреложным. Только одной ей удавалось объединить и

как-то сдружить меж собою всех наших  разношерстных  и  разнохарактерных

родственников, -- она была признанной главой дома. Мама очень  нежно,  с

истинной любовью относилась к Яше, моему старшему брату,  сыну  отца  от

первой его жены, Екатерины Семеновны Сванидзе. Яша был только на  7  лет

моложе своей мачехи, -- он тоже очень уважал и любил ее. Она делала  все

возможное, чтобы скрасить его нелегкую жизнь, помогала ему в его  первом

браке, защищала его перед отцом, всегда относившемся к Яше  незаслуженно

холодно и несправедливо. Мама очень  дружила  со  всеми  Сванидзе  --  с

сестрами (Сашико и Марико) рано умершей первой жены отца, с  ее  братом,

Александром  Семеновичем,  и  его  женой,  Марией   Анисимовной   (тетей

Марусей). Родители мамы, мамины братья -- дядя Федя и дядя  Павлуша,  --

ее сестра Анна Сергеевна со своим мужем Станиславом Францевичем Реденсом

-- все они бывали в нашем доме постоянно, вместе, дружной единой большой

семьей. Не было распрей, не было мелочных дрязг,  не  пахло  мещанством.

Вокруг отца был в те годы круг близких людей, видевших  жизнь,  как  она

есть, работавших  в  самых  разных  областях,  и  каждый  приносил  свои

рассказы и свои  соображения.  Тогда,  в  те  годы,  отец  не  мог  быть

отгороженным от жизни. Это пришло потом,  вместе  с  изоляцией  от  всех

искренних,  честных,  доброжелательных  и  равных,  близких  ему  людей.

Александр Семенович Сванидзе был крупным  финансовым  деятелем,  который

много жил и работал за границей, в Лондоне, Женеве, в Берлине; он был из

круга по-европейски образованных марксистов. Дядя Павлуша был военным  с

большим опытом гражданской войны и работы в Штабе и Академии; Реденс был

одним из соратников Дзержинского, старым опытным чекистом.  Их  жены  --

тетя Маруся, оперная певица, острая на язык тетя Женя и Анна  Сергеевна,

дедушка и бабушка  --  старые  большевики  --  все  они  приносили  отцу

новости, -- отец даже просил их иногда  "посплетничать".  Это  был  круг

служивший источником неподкупной, нелицеприятной информации. Он создался

около мамы и исчез вскоре после ее смерти -- сперва постепенно, а  после

1937-го года окончательно и безвозвратно. Все эти люди заслуживают того,

чтобы о них написать отдельно. Это были незаурядные натуры, одаренные  и

интересные. Почти у всех  жизнь  обрывалась  трагически  --  талантливой

интересной судьбе каждого из них не дано было состояться  до  конца.  Из

уважения к их памяти, из чувства глубочайшей признательности и  любви  к

ним за то, чем они все были для меня  когда-то  в  том  солнечном  доме,

который зовется "детством", я  должна  о  них  рассказать  тебе.  Ты  бы

полюбил их всех, если бы ты мог их знать и видеть... А кроме того, в наш

век затейливо перемешиваются и  сплетаются  в  один  узел  судьбы  самых

разных  людей.  Удивительно  и  неожиданно  меняются  биографии,  судьбы

перемещаются вверх, вниз, -- вдруг после  невероятного  взлета,  следует

крушение, падение...  Революция,  политика  безжалостны  к  человеческим

судьбам,  к  жизням...  И  поэтому  я  думаю,   что   семейные   хроники

небезинтересны... В них всегда есть зерно  исторического  сюжета,  да  и

вообще какой выдуманный  сюжет  может  быть  гениальнее,  чем  настоящая

реальная жизнь реального человека?