История жилички под вуалью. Бейкер-стрит. Детективы о Шерлоке Холмсе и доктор Уотсоне. Артур Конан-Дойл

Вся электронная библиотека      Поиск по сайту

 

 

Классическая литература

рассказы о Шерлоке ХолмсеРассказы о Шерлоке Холмсе


Артур Конан Дойл

  

     История жилички под вуалью

 

  

     Если  вспомнить,  что  мистер  Шерлок  Холмс  занимался своей практикой

двадцать три года и из них семнадцать лет мне довелось сотрудничать с ним  и

вести  записи  его дел, станет ясно, что у меня накопилось немало материала.

Задача всегда заключалась не в поиске, но в  выборе.  Целую  полку  занимают

тетради с ежегодными записями, имеются папки, битком набитые документами,

поистине  клад  для  всякого,  кто  изучает не только преступность, но самые

разные общественные и  государственные  события,  наделавшие  шуму  в  конце

викторианской   эпохи.   Касательно  последних  могу  сказать,  что  авторам

тревожных писем, умоляющим пощадить честь их семейства или  славное  имя  их знаменитых  предков,  опасаться  нечего. Осмотрительность и высокое сознание профессионального долга, всегда отличавшие моего друга, остаются в силе  при отборе  настоящих записок, и ничье доверие не будет обмануто. И я решительно осуждаю недавние попытки уничтожить эти бумаги. Кто стоит за  всем  этим  - известно,  и  если  попытки повторятся, я с разрешения мистера Холмса предам гласности все сведения о некоем политике, маяке и дрессированном баклане. По крайней мере один читатель меня поймет.

     Наивно было бы полагать, что во  всех  без  исключения  случаях  Холмсу

удавалось  проявлять  поразительный  дар чутья и наблюдательности, который я

пытался отобразить в своих заметках. Порою ему надо  было  приложить  немало

усилий,  чтобы  сорвать плод, а порой плод и сам падал в руки. Нередко самые

страшные человеческие  трагедии  давали  Холмсу  меньше  всего  возможностей

проявить  свои таланты, одну из подобных историй я и хочу рассказать. Я лишь

слегка изменил имя и место действия, в остальном же все излагаю точно.

     Однажды в конце 1896 года я получил от Холмса записку с просьбой спешно

к нему прибыть. Приехав, я застал его в комнате, полной  табачного  дыма;  в

кресле   напротив  хозяина  сидела  немолодая,  благодушного  вида,  пышущая

здоровьем женщина, -- такие обычно сдают жильцам комнаты с пансионом.

     -- Это миссис Меррилоу из Южного Брикстона, -- сказал мой друг и  повел

рукой  в облаке дыма. -- Миссис Меррилоу не против, когда курят, Уотсон, так

что вы вольны предаться  своей  скверной  привычке.  Миссис  Меррилоу  может

рассказать  нам  кое-что  интересное,  и,  пожалуй, для дальнейшего развития

событий ваше присутствие окажется полезным.

     -- Все, чем я могу...

     -- Вы понимаете, миссис Меррилоу, навестить миссис Рондер  я  предпочел

бы при свидетеле. Пожалуйста, предупредите ее об этом.

     --  Господь  с вами, мистер Холмс, -- сказала посетительница. -- Она уж

так хочет вас видеть, вы хоть всех соседей с собой приводите, она против  не

будет.

     --  Тогда  мы  придем  еще  до вечера. Давайте для начала установим все

факты. Если  мы  переберем  их  по  порядку,  доктору  Уотсону  будет  легче

разобраться в этой истории. Вы говорите, миссис Рондер снимает у вас комнату

уже семь лет и вы только один раз видели ее лицо.

     --  И  клянусь  Богом,  лучше  бы  мне его не видать! -- сказала миссис

Меррилоу.

     -- Как я понял, лицо ее страшно изуродовано.

     -- Знаете, мистер Холмс, это и  лицом-то  не  назовешь.  Вот  как.  Наш

молочник  один  раз ее увидал, в окно заглянул, так он выронил бидон, молоко

по всему палисаднику разлилось. Вот какое у нее лицо. Я как увидала, а я  ее

нечаянно  застала,  так  она  поскорей закрылась и говорит: ну вот, говорит,

миссис Меррилоу, теперь вам наконец понятно, почему я  никогда  не  поднимаю

вуаль.

     -- Знаете вы что-нибудь о ее прошлом?

     -- Ничего я не знаю.

     -- Она к вам приехала с каким-нибудь рекомендательным письмом?

     --  Нет,  сэр,  но она выложила наличные, и не маленькие. Прямо на стол

плату вперед за три месяца, и никаких споров про условия. Я женщина  бедная,

по нынешним временам разве я могу упустить такой случай.

     -- Объяснила она, почему решила поселиться именно у вас?

     --  Мой  дом стоит в стороне от дороги, не на ходу, как другие. И опять

же я пускаю только одного жильца, а своей семьи у меня нету. Я так  понимаю,

она  спрашивала  и  в  других домах, а мой ей лучше подошел. Ей хочется жить

подальше от людей, за это она и заплатить готова.

     -- Вы говорите, она с самого начала не показывала лица, только один раз

это нечаянно  получилось.  Да,  странная  история,  очень  странная,  я   не

удивляюсь, что вы хотите проверить, в чем тут дело.

     --  Нет,  мистер  Холмс,  она  мне хорошо платит, и я всем довольна. Уж

такая спокойная жиличка, никакого беспокойства от нее нету.

     -- Тогда из-за чего же вы встревожились?

     -- Из-за ее здоровья, мистер Холмс. Вроде она очень  худеет.  И  что-то

страшное  у ней на душе. Кричит: "Убийство! Убийство!" А один раз слышу, она

кричит: "Ты бессердечный зверь! Ты чудовище!" Дело было ночью, и кричала она

на весь дом, меня прямо в дрожь бросило. Вот я утром  к  ней  пошла,  миссис

Рондер,  говорю,  если  у  вас  какая  тяжесть на душе, так есть священники,

говорю, и есть полиция. Не одни, так другие  вам  помогут.  А  она  говорит:

"Бога  ради, не надо полиции, и никакой священник не может изменить прошлое.

И однако, говорит, у меня полегчало бы на душе,  если  бы  кто-нибудь  узнал

правду,  пока  я не умерла". "Что ж, говорю, коли вам не надо таких, кому по

чину положено, так есть один сыщик, про него все знают," -- прошу  прощенья,

мистер Холмс. А она так за это и ухватилась. "Вот, говорит, кто мне нужен. И

как  я  сама  раньше не додумалась. Приведите его ко мне, миссис Меррилоу, а

если не захочет пойти, скажите ему, что я  жена  Рондера,  который  в  цирке

показывал  диких  зверей.  И  еще  назовите такое место -- Аббас Парва". Вот

видите, она так и написала: Аббас Парва.  "Если  он  такой  человек,  как  я

думаю, говорит, он сразу ко мне придет".

     --  И  она  не  ошиблась,  --  заметил  Холмс.  -- Очень хорошо, миссис

Меррилоу. Я хотел бы немного потолковать с доктором Уотсоном. Это  займет  у

нас время до обеда. К трем часам ждите нас у себя в Брикстоне.

     Едва  наша посетительница вперевалку прошлепала за дверь -- никак иначе

не определишь способ передвижения миссис Меррилоу, -- Шерлок  Холмс  молнией

метнулся  к  груде  толстых тетрадей в углу. Несколько минут слышался только

шелест перелистываемых страниц и наконец довольный возглас: он нашел то, что

искал. Он был так взбудоражен, что даже не  встал,  так  и  сидел  на  полу,

скрестив ноги, словно какой-то странный Будда, среди раскиданных тетрадей, и

одна раскрыта на коленях.

     -- Тогда этот случай встревожил меня, Уотсон. Вот доказательство -- мои

пометки  на  полях.  Признаюсь, я ничего не мог понять. И однако был уверен,

что следователь ошибался. Вы не помните трагедию в Аббас Парва?

     -- Нет, Холмс.

     -- А ведь вы тогда были со мной.  Но,  конечно,  мои  впечатления  были

очень  поверхностные,  не на что было опереться, и никто не обратился ко мне

за содействием. Может быть, хотите просмотреть мои заметки?

     -- Вы не перескажете мне суть?

     -- Ничего нет проще. Пока я рассказываю, вы,  наверно,  все  вспомните.

Рондер  был  владелец  бродячего  цирка.  Он  слыл  в  свое  время  одним из

знаменитейших дрессировщиков, соперничал  с  Вумбелом  и  Сэнджером.  Однако

известно,  что он стал выпивать, и ко времени той страшной трагедии он и его

представления покатились под уклон.  Цирк  остановился  на  ночлег  в  Аббас

Парва,   деревушке   в   графстве  Беркшир,  там  и  разыгрался  этот  ужас.

Остановились они там на полпути в Уимблдон, просто стали лагерем, не созывая

зрителей, деревушка так мала, что выступление не окупилось бы.

     Среди четвероногих актеров был великолепный  североафриканский  лев  по

кличке  Король  Сахары.  Обычно  Рондер  и  его  жена во время представлений

входили к нему в клетку. Посмотрите, вот фотография этого  зрелища,  на  ней

видно,  что  Рондер  был  огромный,  похожий на борова детина, а жена его --

женщина поразительной красоты. На следствии  о  смерти  говорилось,  что  по

некоторым  признакам  лев  был  опасен,  но,  как  всегда  бывает,  привычка

порождает небрежность, и вот -- эта трагедия.

     Обычно либо сам Рондер, либо его жена кормили льва по ночам. Иногда шел

кто-то  один,  иногда  оба,  но  больше  никому  это  делать  не  позволяли,

уверенные,  что, раз зверь получает пищу из их рук, он относится к ним как к

благодетелям и никогда не причинит вреда. В ту ночь,  семь  лет  назад,  они

пошли  ко  льву  оба, и кончилось это ужасной трагедией, подробности которой

так и остались неясны.

     По-видимому, около полуночи весь  лагерь  переполошили  львиный  рык  и

отчаянные  вопли  женщины.  Все  конюхи  и employes* выскочили с фонарями из

своих палаток, и при этом свете глазам их представилось  ужасающее  зрелище.

Рондер  лежал  ничком шагах в двенадцати от открытой клетки, голова его была

разбита, на затылке глубокие раны -- следы львиных когтей. А у  самой  двери

клетки  лежала  на  спине  миссис  Рондер,  зверь навалился на нее и свирепо

рычал. Он так изодрал когтями ее лицо, что думали, ей не  выжить.  Несколько

человек  из  цирка  во  главе  с  силачом Леонардо и клоуном Григсом шестами

отогнали льва, он прыгнул обратно в клетку, и ее заперли. Как он очутился на

свободе -- загадка. Предположили, что супруги собирались войти в клетку, но,

когда ее отворили, зверь на них набросился. Больше в  показаниях  свидетелей

не  было  ничего существенного, только вот одно: когда миссис Рондер несли к

фургону, где жили супруги, она в бреду, в  страшных  мученьях  все  кричала:

"Трус!  Трус!"  Показания  она  смогла дать лишь через полгода, но следствие

надлежащим порядком пришло

     к очевидному заключению, что смерть Рондера  --  результат  несчастного

случая.

     -- Какой же другой тут возможен вывод? -- сказал я.

     -- Да, он напрашивается. И, однако, были тут две-три мелочи, которые не

давали  покоя молодому Эдмундсу из беркширской полиции. Смышленый малый! Его

позже послали в Аллаабад. От него я и узнал об  этой  истории,  он  заглянул

тогда ко мне и поделился своими сомнениями.

     -- Такой рыжий, худощавый?

     -- Он самый. Я так и знал, вы скоро все вспомните.

     -- Но что же не давало покоя Эдмундсу?

     --  По  правде  сказать, это нас обоих беспокоило. Довольно трудно было

восстановить картину случившегося. Посмотрите на это с точки зрения льва. Он

на свободе. Как он поступает? В несколько прыжков настигает Рондера.  Рондер

повернулся, убегая, -- следы когтей на затылке, -- но лев свалил его наземь.

И  потом, чем бы нестись дальше, на свободу, возвращается к женщине, которая

стоит у самой клетки, сбивает ее с ног и впивается зубами в лицо. И еще  эти

ее  крики,  по  ним  выходит,  что муж так или иначе ее подвел. А чем же он,

бедняга, мог ей помочь? Видите, в чем сложность?

     -- Да, конечно.

     -- И еще одно. Мне это пришло в голову сейчас, когда  я  все  обдумываю

заново.  Кто-то  из свидетелей показывал, что одновременно с львиным рыком и

воплями миссис Рондер закричал от ужаса какой-то мужчина.

     -- Конечно, сам Рондер.

     -- Ну, при том, что у него был раздроблен череп, едва  ли  он  еще  мог

кричать.  По  крайней  мере  два  свидетеля  показали, что мужчина и женщина

кричали одновременно.

     -- Мне думается, к этому времени крик подняли все, кто был в лагере.  А

что до остальных сомнений, я, кажется, мог бы их разрешить.

     -- Рад буду услышать ваши доводы.

     -- Когда лев выскочил из клетки, эти двое находились в десятке шагов от

нее. Рондер  повернулся, и зверь его ударил. Женщине пришла мысль кинуться в

клетку и запереться изнутри. Это было  для  нее  единственное  убежище.  Она

бросилась  к  клетке,  лев  настиг  ее  и  сбил с ног. Ее возмутило, что муж

повернулся, пытаясь удрать, и тем поощрил разъяренного зверя. Оставайся  они

оба к нему лицом, возможно, они бы его укротили. Отсюда ее крики "Трус!"

     -- Блистательно, Уотсон! В вашем алмазе есть только один изъян.

     -- Какой же изъян, Холмс?

     --  Если  оба  они  были  в  десяти  шагах от клетки, каким образом лев

очутился на свободе?

     -- А если у них был какой-то недруг, который отпер клетку?

     -- Но с чего бы льву с такой свирепостью напасть на них, ведь он привык

с ними играть и проделывать разные трюки, когда они входили к нему в летку?

     -- Возможно, тот же недруг чем-то заранее разозлил зверя.

     Холмс призадумался и несколько минут молчал.

     -- Что ж, Уотсон, кое-что  говорит  в  пользу  вашей  теории.  Враги  у

Рондера  были, и немало. Эдмундс сказал мне, что в подпитии этот субъект был

ужасен. Этакая громадная скотина, он накидывался с бранью и  с  кулаками  на

всякого,  кто  подвернется  под  руку. Подозреваю, что крики о чудовище, про

которые нам поведала сегодняшняя посетительница, это ночные  воспоминания  о

дражайшем покойнике. Однако наши рассуждения бесплодны, пока нам не известны

все  факты.  На  буфете  есть  холодная куропатка и бутылка монраше. Давайте

сперва подкрепимся, а потом с новыми силами возьмемся за дело.

     Когда двуколка доставила нас к дому миссис Меррилоу, толстуха уже ждала

на пороге, заполняя своей пышной особой дверной проем  скромного,  особняком

стоящего  жилища.  Ясно  было, что первейшая ее забота -- как бы не лишиться

выгодной жилички, и, прежде чем проводить нас к  миссис  Рондер,  она  стала

заклинать  нас не говорить и не делать ничего такого, что привело бы к столь

нежеланной развязке. Мы ее успокоили, поднялись за нею по лестнице, покрытой

истертою ковровой дорожкой, и вступили в комнату таинственной жилицы.

     Комната была душная, затхлая,  дурно  проветренная,  чего  и  следовало

ожидать,  поскольку  обитательница  почти  никогда ее не покидала. Казалось,

этой женщине, которая когда-то держала зверей в  клетках,  странным  образом

отплатила  сама  Судьба,  заперев  в клетку ее самое, точно зверя. И вот она

сидит в затененном углу, в поломанном  кресле.  От  долгих  лет  бездействия

фигура  ее  несколько  отяжелела,  но  видно,  что  прежде она была хороша и

стройна, еще и по сей день сохранились пышные, соблазнительные формы. Густая

темная вуаль закрывает лицо, спускаясь до верхней губы, но видны  безупречно

очерченный  рот и нежный округлый подбородок. Я очень легко себе представил,

что прежде она была настоящая красавица. И голос у  нее  оказался  приятный,

мелодичный.

     --  Мое  имя  вам  знакомо,  мистер  Холмс,  -- сказала она. -- Я так и

думала, что, услышав его, вы придете.

     -- Совершенно верно, сударыня, хотя, право, не понимаю, как вы  узнали,

что я интересовался вашим делом.

     --  Я  об  этом  узнала, когда здоровье мое окрепло и меня расспрашивал

мистер Эдмундс, детектив графства. Боюсь, тогда я ему солгала. Пожалуй, было

бы разумнее сказать правду.

     -- Всегда разумнее говорить правду. Но почему же вы ему солгали?

     -- Потому что от этого зависела судьба одного человека. Я знаю, он  был

сущее  ничтожество,  но  все  же  не хотела я, чтобы его гибель была на моей

совести. Мы были так близки... так близки!

     -- А теперь это препятствие устранено?

     -- Да, сэр. Человек, о котором я упоминаю, умер.

     -- Тогда почему бы вам  теперь  не  рассказать  полиции  все,  что  вам

известно?

     --  Потому  что  это  касается  не  только его. Это касается меня. Я не

вынесла  бы  скандала  и  огласки,   а   они   неизбежны   при   полицейском

расследовании.  Жить мне осталось недолго, но я хочу умереть спокойно. И все

же мне хотелось найти хоть одного разумного человека, кому я могу рассказать

мою ужасную историю, пусть, когда меня не станет, все будет понято.

     -- Вы оказываете мне  большую  честь,  сударыня.  Однако  у  меня  есть

чувство  ответственности.  Я  не  могу  обещать, что, выслушав вас, не сочту

своим долгом сообщить обстоятельства дела полиции.

     -- Думаю, этого не случится, мистер Холмс. Я слишком  хорошо  знаю  ваш

характер  и  ваши  методы,  я ведь уже несколько лет слежу за вашей работой.

Судьба оставила мне единственную радость -- чтение, и мне известно  едва  ли

не  все,  что  происходит  в  мире.  Так  или иначе, я не хотела бы упустить

случай, и, может быть, вы воспользуетесь рассказом  о  моей  трагедии.  А  у

меня, если я все расскажу, станет легче на душе.

     -- Мой друг и я рады будем вас выслушать.

     Миссис Рондер поднялась и достала из ящика фотографию мужчины. Это явно

был профессиональный  акробат,  великолепно  сложенный  атлет,  могучие руки

скрещены на выпуклой груди,  под  густыми  усами  --  улыбка,  самодовольная

улыбка победителя.

     -- Это Леонардо, -- сказала миссис Рондер.

     -- Леонардо -- силач, который давал показания на следствии?

     -- Он самый. А это мой муж.

     У  мужа  лицо  было  ужасное  -- поистине человек-свинья, вернее, дикий

кабан,  ибо  в  зверской  грубости  своей  он  был  страшен.  Нетрудно  было

вообразить,  как  он  скрежещет зубами, как пускает пену этот гнусный рот, с

какой неистовой злобой вонзаются во все на свете свирепые маленькие  глазки.

Негодяй, хам, скотина -- вот что написано было на этом лице с тяжелой нижней

челюстью.

     --  Эти  две  фотографии  помогут  вам, господа, понять мою историю. Я,

бедная  циркачка,  росла  на  опилках  арены,  мне  еще  и  десяти  лет   не

исполнилось,  когда  я прыгала через обруч. Когда я подросла, Рондер полюбил

меня, если такую похоть можно назвать любовью, и в недобрый час я стала  его

женой.  С  того  дня  моя жизнь стала сущим адом, и этот дьявол вечно терзал

меня. В цирке не было человека, кто не знал бы, как он со  мной  обращается.

Он  без  конца  мне  изменял. А если я жаловалась, связывал меня и полосовал

хлыстом. Все меня жалели, все его ненавидели, но что они могли поделать? Все

без исключения его боялись. Страшен он был всегда и смертельно опасен, когда

напьется. Опять и опять его привлекали к ответственности то  за  оскорбление

действием,  то  за  жестокое  обращение  с  животными,  но денег у него было

вдоволь и штрафы его не смущали. Лучшие  артисты  от  нас  сбежали,  и  цирк

постепенно  приходил  в  упадок. Все держалось только на Леонардо, на мне да

еще на маленьком Джимми Григсе, клоуне. Бедняжка, не так уж он был  забавен,

но старался изо всех сил.

     А  Леонардо все больше значил в моей жизни. Вы видите, как он выглядел.

Теперь-то я знаю, какой жалкий дух скрывался в этом великолепном теле, но по

сравнению с моим мужем он  казался  Архангелом  Гавриилом.  Он  меня  жалел,

помогал мне, и наконец наша близость перешла в любовь -- глубокую, страстную

любовь,  о  такой я раньше только мечтала, но не надеялась испытать. Муж это

заподозрил, но, думаю, он по сути был  трус,  хоть  и  хам,  а  Леонардо  --

единственный, кого он боялся. И в отместку стал мучить меня больше прежнего.

Однажды  ночью Леонардо, услыхав мои крики, чуть не ворвался в наш фургон. В

ту ночь дело едва не кончилось трагедией, и вскоре мы с любимым поняли,  что

ее не избежать. Мой муж не должен жить. Мы решили, он должен умереть.

     Леонардо был умен и изобретателен. Это он все придумал. Не скажу, чтобы

я его  осуждала,  ведь  я  готова была пройти с ним этот путь до конца. Но у

меня никогда не хватило бы смекалки составить такой план. Мы сделали дубинку

-- ее смастерил Леонардо, в широкой свинцовой части он закрепил пять длинных

стальных гвоздей остриями наружу, расставленных в точности как когти львиной

лапы. Дубинка эта и должна была  нанести  моему  мужу  смертельный  удар,  а

выглядело бы все так, словно его убил лев, когда вырвался на свободу.

     В  ту  ночь,  когда  мы с мужем по обыкновению пошли кормить льва, тьма

была хоть глаз выколи. Мы несли в цинковом ведре сырое мясо.  Леонардо  ждал

за  углом  большого фургона, мимо которого нам надо было пройти к клетке. Он

замешкался, и мы прошли дальше прежде, чем он успел ударить, но он  тихонько

прокрался  следом,  и  я услышала удар, который раздробил мужу череп. Сердце

мое радостно забилось, я бросилась вперед и  откинула  щеколду,  на  которую

запиралась клетка льва.

     И тут случилось страшное. Может быть, вы слышали, как чутки эти звери к

запаху  человеческой  крови  и  как  он их возбуждает. Изощренное чутье вмиг

подсказало льву, что человек убит. Едва я отодвинула запоры, он  выскочил  и

повалил  меня. Леонардо мог меня спасти. Если бы он бросился вперед и ударил

зверя той дубиной, он бы, наверно, его укротил. Но он струсил. Я слышала, он

завопил от ужаса, и видела -- он повернулся и кинулся бежать. И в  этот  миг

зубы  зверя  впились  мне в лицо. Под его обжигающим смрадным дыханьем я уже

наполовину потеряла сознание и почти не чувствовала боли.  Обеими  руками  я

пыталась  оттолкнуть  огромную, пышущую жаром окровавленную пасть и звала на

помощь. Я поняла, что весь лагерь всполошился, потом смутно помню, Леонардо,

Григс и другие мужчины тащили меня из-под лап зверя. Это было последнее  мое

воспоминание  на  долгие, томительные месяцы, мистер Холмс. Когда я пришла в

себя и погляделась в зеркало,  я  прокляла  этого  льва  --  о,  как  я  его

проклинала!  -- не за то, что он отнял мою красоту, но за то, что не отнял у

меня жизнь. У меня осталось одно желание, мистер  Холмс,  и  хватало  денег,

чтобы  его  исполнить.  Желание  скрыть мое несчастное лицо от всех взоров и

жить там, где ни одна душа из тех, кто знал меня  прежде,  меня  не  найдет.

Только  это одно мне оставалось, так я и поступила. Жалкое раненое животное,

которое заползло в свою нору умирать, -- вот чем кончила Юджиния Рондер.

     Когда несчастная женщина досказала свою повесть, все мы некоторое время

молчали. Потом Холмс протянул длинную руку и с глубоким  сочувствием,  какое

мне не часто случалось у него видеть, погладил руку миссис Рондер.

     --   Бедняжка,   --  сказал  он,  --  бедняжка!  Поистине  пути  Судьбы

неисповедимы. Если она потом ничем не вознаграждает,  тогда  наша  жизнь  --

жестокая шутка. Но что же этот Леонардо?

     --  Я  никогда  больше его не видела, и ни разу он не дал о себе знать.

Быть может, я неправа, что думаю о нем  с  такой  горечью.  Любить  то,  что

оставила  от  меня  пасть льва, было бы все равно что полюбить какого-нибудь

уродца, каких мы возили в цирке на потеху всей стране. Но женщине не  так-то

просто  отбросить  свою  любовь. Он покинул меня под когтями зверя, предал в

час, когда я в нем больше всего нуждалась, и однако не могла я  послать  его

на  виселицу.  Что  станет  со  мной,  мне  было  все  равно.  Может ли быть

что-нибудь ужаснее моей теперешней жизни? Но я стояла между Леонардо  и  его

судьбой.

     -- А теперь он умер?

     --  Месяц назад он утонул, купаясь близ Маргейта. Я узнала о его смерти

из газеты.

     --  А  что  он  сделал  с  той  дубинкой  о  пяти  когтях?  Это   самая

поразительная и хитроумная часть вашей истории.

     --   Не   могу  вам  сказать,  мистер  Холмс.  Возле  того  места,  где

останавливался тогда наш цирк, есть глубокая меловая шахта, на дне ее  стоит

зеленая от тины вода. Возможно, в глубине тех вод...

     -- Что ж, сейчас это уже не имеет значения. Дело закончено.

     -- Да, -- сказала миссис Рондер, -- дело закончено.

     Мы  встали, готовые уйти, но что-то в голосе женщины привлекло внимание

Холмса. Он круто повернулся к ней.

     -- Ваша жизнь вам  не  принадлежит,  --  сказал  он.  --  Не  вздумайте

наложить на себя руки.

     -- Кому нужна моя жизнь?

     --  Откуда  вам  знать?  Пример  терпеливого  страдания  сам по себе --

драгоценнейший из уроков миру, не знающему терпения.

     Ответ женщины был ужасен. Она подняла вуаль и выступила на свет.

     -- Хотела бы я знать, могли бы вы такое вынести?

     Это было страшно. Никакими словами не описать руины лица, когда лица не

осталось. Живые, прекрасные  карие  глаза  скорбно  смотрели  с  устрашающих

останков,  и  от  этого взора зрелище казалось еще невыносимей. Холмс поднял

руку движеньем, полным жалости и протеста, и мы вышли.

     Когда три дня спустя я навестил моего друга, он не без гордости показал

мне синий флакончик, стоящий на каминной  полке.  Я  взял  пузырек  в  руки.

Красная  наклейка  гласила:  яд.  Я  откупорил  его и вдохнул приятный запах

миндаля.

     -- Синильная кислота? -- сказал я.

     -- Совершенно верно.  Я  получил  это  по  почте.  В  записке  сказано:

"Посылаю вам мое искушение. Последую вашему совету". Думаю, Уотсон, нетрудно угадать имя необыкновенной женщины, которая это прислала.

 

Шерлок Холмс и доктор Ватсон