Алое кольцо

     I

     -- По-моему,  миссис  Уоррен,  у  вас нет серьезных причин

беспокоиться, -- сказал Шерлок Холмс, -- а мне,  человеку,  чье

время  в  какой-то  степени ценно, нет смысла ввязываться в эту

историю. Право же, у меня достаточно других занятий.  --  И  он

снова  взялся  за  свой  огромный альбом с газетными вырезками,

намереваясь вклеить в него и вписать в указатель какие-то новые

материалы.

     Но миссис Уоррен, упрямая и лукавая, как  всякая  женщина,

твердо стояла на своем.

     -- В  прошлом  году вы распутали дело одного моего жильца,

-- сказала она. -- Мистера Фэрдела Хоббса.

     -- О да, пустяковое дело.

     -- Но он, не переставая,  говорил  об  этом  --  про  вашу

доброту, сэр, про то, как вы сумели раскрыть тайну. Я вспомнила

его  слова  теперь,  когда  сама  брожу  в  потемках и окружена

тайной. Я уверена, вы найдете время, если только захотите.

     Холмс   поддавался   на   лесть   и,   надо   отдать   ему

справедливость, был человеком отзывчивым. Эти две силы побудили

его, вздохнув, безропотно положить на место кисточку для клея и

отодвинуться от стола вместе со своим креслом.

     -- Ну   что   ж,  миссис  Уоррен,  рассказывайте.  Вам  не

помешает, если я закурю? Спасибо. Уотсон, -- спички!  Насколько

я  понимаю,  вы обеспокоены тем, что ваш новый жилец не выходит

из своих комнат и вы никогда его не  видите?  Простите,  миссис

Уоррен,  но будь я вашим постояльцем, вы частенько не видели бы

меня неделями.

     -- Вы правы, сэр, только тут совсем другое.  Мне  страшно,

мистер  Холмс.  Я  не  сплю по ночам от страха. Слушать, как он

ходит там взад и вперед, с раннего утра и до позднего вечера, и

никогда его не  видеть  --  такого  мне  не  вынести.  Мой  муж

нервничает,  как  и  я,  но  он весь день на службе, а мне куда

деваться? Почему он прячется? Что он натворил? Кроме  служанки,

я одна с ним в доме, и мои нервы больше не выдерживают.

     Холмс  наклонился  к  женщине  и  положил ей на плечо свои

длинные, тонкие пальцы. Он, когда хотел, проявлял  чуть  ли  не

гипнотическую  способность  успокаивать. Взгляд женщины утратил

выражение  испуга,  а  черты  ее  взбудораженного  лица  обрели

присущую им обыденность. Она села в указанное Холмсом кресло.

     -- Если   я  берусь  распутать  загадку,  я  должен  знать

мельчайшие подробности, -- сказал он. -- Соберитесь с  мыслями.

Самая незначительная деталь может оказаться самой существенной.

Вы  говорите,  этот человек явился десять дней назад и заплатил

вам за квартиру и стол вперед за две недели?

     -- Он спросил, какие будут мои условия, сэр. Я ответила --

пятьдесят шиллингов в неделю. На верхнем этаже у меня небольшая

гостиная и спальня -- обособленная квартирка.

     -- Дальше?

     -- Он сказал: "Я буду платить вам  вдвое  больше  --  пять

фунтов в неделю, если вы согласитесь на мои условия". Я женщина

небогатая, сэр, мистер Уоррен зарабатывает мало, и такие деньги

для  меня  большое  подспорье.  Он тут же достал десятифунтовый

кредитный билет. "Вы будете  получать  столько  же  каждые  две

недели  в  течение долгого времени, если согласитесь, -- сказал

он, -- а нет -- так я с вами никаких дел больше не имею".

     -- И какие же он поставил условия?

     -- Так вот, сэр, он хотел  иметь  ключ  от  дома.  В  этом

ничего  удивительного  нет.  Жильцы  нередко имеют свой ключ. А

также, чтоб его предоставили самому себе,  и  никогда,  ни  при

каких обстоятельствах не тревожили.

     -- Но ведь и в этом нет ничего особенного.

     -- Так-то оно так, сэр, да надо меру знать. А тут какая уж

мера.  Он  у  нас  десять  дней,  и  ни я, ни мистер Уоррен, ни

служанка ни разу его не видели. Мы слышим, как он там  ходит  и

ходит  --  ночью,  утром,  днем, но из дому он выходил только в

первый вечер.

     -- О, значит, в первый вечер он выходил?

     -- Да, сэр, и вернулся очень поздно -- мы  все  уже  легли

спать.  Он предупредил, что придет поздно, и просил не запирать

дверь на задвижку. Я слышала, как он  поднимался  по  лестнице,

это было уже после полуночи.

     -- А как насчет еды?

     -- Он  особо  наказал,  чтоб  еду  ставили  на стул за его

дверью после того, как он  позвонит.  Когда  поест,  он  звонит

опять,  и  мы  забираем поднос с того же стула. А если ему надо

что-нибудь еще, он оставляет клочок бумаги, на котором написано

печатными буквами.

     -- Печатными буквами?

     -- Да, сэр, карандашом. Только одно слово и ничего больше.

Я принесла вам показать, вот: МЫЛО.  А  вот  еще:  СПИЧКА.  Эту

записку  --  "ДЕЙЛИ  ГАЗЕТТ"  --  он  положил  в первое утро. Я

оставляю  ему  эту  газету  на  стуле  каждое  утро  вместе   с

завтраком.

     -- Вот  как!  --  сказал Холмс, с любопытством разглядывая

клочки  бумаги,  протянутые   ему   миссис   Уоррен.   --   Это

действительно  не  совсем обычно. Желание отгородиться от людей

мне понятно, но зачем печатные буквы? Писать печатными  буквами

-- утомительное  занятие. Почему он не пишет просто? Как вы это

объясните, Уотсон?

     -- Он хочет скрыть свой почерк?

     -- Но зачем? Что ему  до  того,  если  квартирная  хозяйка

получит  бумажку,  написанную  его  рукой? Впрочем, может, вы и

правы... Ну, а почему такие лаконичные записки?

     -- Понятия не имею.

     -- Это открывает перед  нами  интересные  возможности  для

умозаключений.  Написано  плохо  отточенным,  фиолетового света

карандашом  весьма  обычного  образца.  Обратите  внимание,   у

записки  оборвали  уголок  после того, как она была напечатана,

недостает  кусочка  буквы  "м"  в  слове  "мыло".  Наводит   на

размышления, Уотсон, а?

     -- Он чего-то опасается?

     -- Безусловно.  На  бумажке,  по-видимому,  остался  след,

отпечаток пальца или что-нибудь  еще,  по  чему  его  могли  бы

опознать.  Так  вы  говорите,  миссисУоррен,  что  человек этот

среднего роста, брюнет и носит бороду. А сколько ему лет?

     -- Молодой, сэр, не больше тридцати.

     -- На что вы еще обратили внимание?

     -- Он правильно говорил  по-английски,  сэр,  и  все-таки,

судя по произношению, я подумала, что он иностранец.

     -- И он был хорошо одет?

     -- Очень  хорошо, сэр, настоящий джентльмен. Черный костюм

-- ничего такого, что бросалось бы в глаза.

     -- Он не назвался?

     -- Нет, сэр.

     -- Не получал писем, и никто не навещал его?

     -- Нет.

     -- Но вы или служанка, разумеется, входите по утрам в  его

комнату?

     -- Нет, сэр, он сам себя обслуживает.

     -- Неужели!  Поистине  удивительно. Ну, а какой у него был

багаж?

     -- Один большой коричневый чемодан -- и только.

     -- М-да, не сказал бы, что у  нас  много  данных.  Так  вы

говорите, что из комнаты ничего не выносили, совсем ничего?

     Миссис  Уоррен извлекла из сумочки конверт и вытряхнула из

него на стол две использованные спички и окурок сигареты,

     -- Это было нынче утром на подносе. Я  принесла,  так  как

слышала, что даже из мелочей вы умеете делать серьезные выводы.

     Холмс пожал плечами.

     -- Из   этого   никаких  серьезных  выводов  не  сделаешь.

Спичками, разумеется, зажигали  сигареты,  судя  по  тому,  что

обгорел  только  кончик.  Когда  зажигают  сигару  или  трубку,

сгорает  половина  спички.  Э,  а  вот   окурок   действительно

представляет  интерес.  Вы  говорите, у этого джентльмена усы и

борода?

     -- Да, сэр.

     -- Тогда не понимаю. Эту сигарету,  по-моему,  мог  курить

только  гладко  выбритый  человек. Ведь даже ваши скромные усы,

Уотсон, нельзя было бы не опалить.

     -- Мундштук? -- предположил я.

     -- Ни в коем случае: примят кончик. А может быть, у вас  в

доме живут два человека, миссис Уоррен?

     -- Нет,  сэр.  Он ест так мало, что я порой удивляюсь, как

одному-то хватает.

     -- Что ж, придется ждать еще материала. В конце концов вам

не на что  жаловаться.  Квартирную  плату  вы  получили,  и  он

спокойный жилец, хотя, безусловно, не совсем обычный. Он хорошо

вам   платит,   а   если   предпочитает  не  показываться,  то,

собственно, вас это не касается. У нас нет причин нарушать  его

уединение,  пока  нет  оснований полагать, что он скрывается от

закона. Я берусь за это дело и буду о  нем  помнить.  Сообщите,

если  произойдет что-либо новое, и рассчитывайте на мою помощь,

если она понадобится.

     -- В  этом  деле,  несомненно,  есть  кой-какие   занятные

особенности, Уотсон, -- сказал он после того, как миссис Уоррен

ушла.  --  Оно  может  оказаться  пустяковым -- допустим, жилец

просто оригинал; возможно, однако, что оно  гораздо  серьезнее,

чем  выглядит  поначалу.  Прежде всего приходит в голову, что в

комнатах миссис Уоррен живет вовсе не тот человек,  который  их

снимал.

     -- Почему вы так думаете?

     -- На  такую  мысль наводит окурок, и потом, разве не было

установлено, что жилец выходил один раз и в тот  же  день,  как

снял  квартиру?  Он  -- или кто-то другой -- возвратился, когда

никто  в  доме  не  мог  его  видеть.   У   нас   нет   никаких

доказательств,  что  вернувшийся  -- тот самый человек, который

уходил. Далее,  человек,  снявший  комнаты,  правильно  говорил

по-английски. Этот же пишет печатными буквами и "спичка" вместо

"спичкл".  По-видимому,  он нашел слово в словаре, ведь словарь

дает существительное только в  единственном  числе.  Краткость,

возможно,  ему  нужна, чтобы скрыть незнание английского языка.

Да, Уотсон, у нас достаточно  оснований  подозревать,  что  тут

произошла замена.

     -- Но с какой целью?

     -- Наша  задача  в том и заключается, чтобы это разгадать.

Один очевидный путь к разгадке у  нас,  пожалуй,  есть.  --  Он

достал  свой  огромный  альбом,  куда  изо  дня в день вклеивал

вырезанные из лондонских газет объявления о розыске  пропавших,

о  месте встреч и тому подобное. -- Боже мой! -- воскликнул он,

листая страницы. -- Какая разноголосица стонов, криков,  нытья!

Какой  короб  необычайных  происшествий! А ведь именно из этого

короба человек, изучающий необычное, может выудить самые ценные

сведения! Жилец миссис Уоррен уединился, и ему не шлют писем из

опасения, что раскроется тайна, которую  так  хотят  сохранить.

Каким  же  путем  сообщать ему о том, что происходит за стенами

дома? Разумеется, через газеты.  По-видимому,  другого  способа

нет,  и,  по  счастью  для нас, мы можем ограничиться изучением

одной газеты.

     Вот вырезки из "Дейли газетт"  за  последние  две  недели.

"Дама  в  черном  боа  в  Конькобежном  Клубе  Принса"  --  это

пропустим. "Неужели Джимми разобьет сердце своей матери!" --  и

это  вряд  ли  имеет к нам отношение: "Если женщина, потерявшая

сознание в Брикстонском омнибусе..." -- меня она не интересует.

"Душа моя тоскует по тебе..." -- нытье, Уотсон, самое настоящее

нытье! А вот это подходит больше.  Слушайте:  "Терпение.  Найду

какой-нибудь  верный способ общаться. А пока этот столбец. Дж."

Напечатано через два дня после  того,  как  жилец  поселился  у

миссис  Уоррен. Вполне годится, верно? Таинственный незнакомец,

возможно,  читает  по-английски,  хотя  и  не   умеет   писать.

Попытаемся  снова  напасть  на этот след. Ну вот, так и есть --

три дня спустя. "Дело идет на  лад.  Терпение  и  благоразумие.

Тучи  рассеются. Дж." Потом -- ничего целую неделю. А вот нечто

более определенное. "Путь расчищается. Если  найду  возможность

сообщить,  помни  условленный код -- один А, два Б и так далее.

Узнаешь вскорости.  Дж."  Напечатано  во  вчерашней  газете,  в

сегодняшней  --  ничего.  Все  это  весьма  подходит к случаю с

жильцом миссис Уоррен. Ждать недолго,  Уотсон,  я  уверен,  что

положение прояснится.

     Мой  друг  оказался  прав.  Утром  я застал его стоящим на

коврике  перед  камином,  спиной  к  огню,  с  улыбкой  полного

удовлетворения на лице.

     -- Ну,  что  вы теперь скажете, Уотсон! -- воскликнул он и

взял со стола газету. "Высокий красный дом с  белыми  каменными

карнизами.  Четвертый  этаж. Второе окно слева. Когда стемнеет.

Дж." Это уже вполне определенно. После  завтрака  мы,  пожалуй,

произведем   небольшую  разведку  в  окрестностях  дома  миссис

Уоррен... А-а, миссис Уоррен! Какие у вас новости?

     Стремительность, с какой наша клиентка влетела в  комнату,

говорила о том, что произошло что-то очень важное.

     -- С  меня хватит, мистер Холмс! -- вскричала она. -- Надо

сообщить в полицию! Пусть укладывает чемодан и убирается. Я  бы

сразу поднялась к нему и так ему и сказала бы, да подумала, что

сперва  надо  посоветоваться с вами. Но терпение мое кончилось,

уж если дошло до того, что избили моего старика...

     -- Избили мистера Уоррена?

     -- Ну, во всяком случае, обошлись с ним по-свински.

     -- Но кто с ним обошелся по-свински?

     -- Вот это мы и хотим узнать! Случилось это  нынче  утром,

сэр. Мистер Уоррен работает табельщиком у Мортона и Вейлайта на

Тоттенхем-Корт-роуд.  Уходит  он  из  дому около семи. Так вот,

нынче утром, не прошел он и десяти  шагов  по  улице,  как  его

нагнали  двое,  накинули  на  голову  пальто  и  сунули  в кэб,

стоявший у обочины. Целый час они возили  его,  потом  отворили

дверь  и  вышвырнули. Он лежал на мостовой, обезумев от страха,

и, конечно, ему было не до того, куда  девался  кэб.  Когда  он

встал,  то  увидел,  что  находится  на Хэмстед-Хит. Он приехал

домой в омнибусе и теперь лежит на кушетке, а я сразу помчалась

сюда рассказать, что произошло.

     -- Чрезвычайно интересно, -- сказал Холмс. --  Не  заметил

ли он, как выглядели эти люди, не слышал ли, о чем говорили?

     -- Нет,  он  совсем обалдел. Знает только, что подняла его

будто нечистая сила и будто нечистая сила  бросила  наземь.  Их

было не меньше, чем двое, а может, и трое.

     -- И вы связываете нападение на вашего мужа с жильцом?

     -- А  как  же!  Мы живем здесь пятнадцать лет, и подобного

никогда не случалось. Больше я не желаю терпеть. Деньги --  это

еще не все в жизни. Я сегодня же выставлю его из своего дома.

     -- Подождите  немного,  миссис  Уоррен.  Не делайте ничего

наспех. Боюсь, что случай куда более серьезен, чем  кажется  на

первый  взгляд.  Теперь ясно, что вашему жильцу грозит какая-то

опасность. Столь же ясно, что в туманном утреннем свете  враги,

подстерегавшие  его  у  двери,  приняли  за  него  вашего мужа.

Обнаружив свою ошибку, они его отпустили. Мы можем лишь гадать,

как бы они поступили, если бы не ошиблись.

     -- Ну, а мне что делать, мистер Холмс?

     -- Мне было  бы  весьма  любопытно  посмотреть  на  вашего

жильца, миссис Уоррен.

     -- Ума  не  приложу,  как  это  устроить, если не взломать

дверь. Когда я оставляю  поднос  и  спускаюсь  по  лестнице,  я

всегда слышу, как он ее отпирает.

     -- Ему  приходится  уносить поднос в комнату. Разве нельзя

где-нибудь спрятаться и последить за ним?

     Хозяйка задумалась.

     -- Верно, сэр, Напротив есть чулан. Я могла  бы  поставить

туда зеркало, и если вы скроетесь за дверью...

     -- Великолепно!  --  воскликнул  Холмс.  -- А когда у него

второй завтрак?

     -- Около часа, сэр.

     -- Значит, мы с доктором Уотсоном придем к  тому  времени.

Всего вам хорошего, миссис Уоррен.

     В  половине  первого  мы  были уже у дома миссис Уоррен --

высокого, узкого, желтого кирпичного дома  на  Грейт-Орм-стрит,

неширокой  улочке к северо-востоку от Британского музея. Он был

расположен поблизости от угла, и  из  него  открывался  вид  на

Хау-стрит  с  ее более солидными строениями. Посмеиваясь, Холмс

указал на одно из них -- большой многоквартирный дом,  стоявший

несколько  впереди  других,  из  тех,  что  невольно привлекают

внимание.

     -- Вот оно, Уотсон! Высокий красный дом с белыми каменными

карнизами. А вот и окно, откуда будут подавать  сигналы.  Место

известно,  известен  и  код; наша задача не окажется трудной. В

том окне объявление: "Сдается внаем".  Следовательно,  квартира

пуста  и сообщник может ею пользоваться... Ну, как дела, миссис

Уоррен?

     -- Я все для  вас  подготовила.  Оставьте  башмаки  внизу,

поднимайтесь, и я впущу вас в чулан.

     Она   все   устроила   очень   удобно.  Зеркало  было  так

поставлено, что, сидя в темноте, мы ясно видели дверь напротив.

Только мы уселись и миссис Уоррен нас покинула, как  отдаленное

звяканье  возвестило,  что  таинственный сосед позвонил. Вскоре

явилась хозяйка, поставила поднос на стул возле запертой  двери

и,  тяжело  ступая,  удалилась.  Скрючившись  в уголке за нашей

дверью, мы устремили взгляд на зеркало. Замерли  шаги  хозяйки,

туг  же  щелкнул  ключ, повернулась дверная ручка, и две тонких

руки взяли со стула поднос. Через минуту его  быстро  поставили

на  место, и передо мною мелькнуло прекрасное смуглое личико, с

ужасом глядевшее на чуть приоткрытую дверь чулана. Потом  дверь

в  комнату  захлопнулась,  ключ в замке повернулся снова, и все

стихло. Холмс дернул меня за рукав, и мы, крадучись, спустились

по лестнице.

     -- Вечером  я  приду  опять,  --   сказал   он   выжидающе

смотревшей  на  него  хозяйке.  --  По-моему, Уотсон, нам лучше

обсудить это дело у себя дома.

     -- Итак, мое предположение  подтвердилось,  --  начал  он,

удобно  расположившись  в кресле. -- Произошла замена. Я только

не предугадал, Уотсон,  что  мы  встретим  женщину,  и  женщину

незаурядную.

     -- Она увидела нас.

     -- Она  увидела  что-то  испугавшее  ее. Это несомненно. В

общем, ход событий достаточно ясен, вы согласны с этим? Парочка

ищет убежища в Лондоне, спасаясь от нависшей над ними  страшной

угрозы.  Насколько  серьезна  угроза, можно судить по тому, что

приняты  строгие  меры  предосторожности.   Мужчина,   которому

необходимо  что-то  совершить,  желает  на это время обеспечить

женщине полную безопасность. Задача нелегкая, однако  он  решил

ее  весьма  своеобразно  и  настолько  успешно, что присутствие

женщины в доме неизвестно даже квартирной хозяйке,  которая  ей

носит  еду.  Теперь  ясно, зачем нужны печатные буквы: чтобы не

видно было, что пишет женщина. Встречаться  с  ней  мужчина  не

может  -- он навел бы врагов на ее след. А поскольку ему нельзя

с нею видеться, он сообщал ей о себе через газету. Пока что все

понятно.

     -- Но что за этим кроется?

     -- Ах, Уотсон, вы, как всегда, практичны донельзя! Что  за

всем  этим  кроется?  Забавная проблема миссис Уоррен несколько

усложнилась и принимает все более зловещий  характер.  Покамест

мы можем с уверенностью сказать одно: это не банальное любовное

приключение.  Вы  заметили  выражение  лица  женщины,  когда ей

почудилась опасность? Мы слышали также о нападении на  хозяина,

ведь  его,  несомненно,  приняли  за  жильца.  Все это, а также

крайняя необходимость сохранить тайну, говорит о том, что  речь

идет  о  жизни  и  смерти.  Далее, нападение на мистера Уоррена

показывает, что врагам, кто бы они ни были, неизвестно о замене

квартиранта-мужчины женщиной. Это весьма любопытно и запутанно,

Уотсон.

     -- А почему бы вам не отстраниться от этого дела?  Никакой

выгоды оно вам не сулит.

     -- Правда,  не  сулит. Искусство для искусства, Уотсон. Вы

ведь тоже,  когда  занимались  врачебной  практикой,  наверное,

лечили не только за плату.

     -- Чтобы пополнять свое образование. Холмс.

     -- Учиться  никогда  не поздно, Уотсон. Образование -- это

цепь уроков, и самый серьезный приходит род конец.  Наш  случай

поучительный.  Он  не  принесет  ни  денег,  ни славы, и все же

хочется загадку распутать. С наступлением  темноты  мы  сделаем

шаг вперед в наших изысканиях.

     Когда  мы  снова  пришли  в квартиру миссис Уоррен, сумрак

лондонского вечера сгустился; унылую, однообразно серую  пелену

разрывали  только  резко  очерченные  желтые  квадраты  окон  и

расплывчатые круги газовых  фонарей.  Выглянув  из  затемненной

гостиной,  мы  увидели  еще одно тусклое пятно света, мерцавшее

высоко во мраке.

     -- В  той  комнате  кто-то  ходит,  --  прошептал   Холмс,

приблизив свое длинное напряженное лицо к стеклу. -- Да, я вижу

его  тень. Вот он опять. У него в руке свеча. Теперь он смотрит

в нашу сторону. Хочет убедиться,  что  она  наблюдает  за  ним.

Начинает  подавать  сигналы.  Принимайте и вы, Уотсон, чтобы мы

могли сверить наши данные. Одна вспышка, -- разумеется, А.  Ну,

сколько  вы  насчитали? Двадцать? Я тоже. Должно означать Т. AT

-- вполне  вразумительно!  Снова  Т.  Это,  разумеется,  начало

второго   слова.  Получается  TENTA.  Кончилось.  Неужели  все,

Уотсон? ATTENTA -- бессмысленно. Нет смысла ив том случае, если

считать за три слова -- AT, TEN, ТА. Началось опять! Что же это

такое? АТТЕ  --  как,  то  же  самое?  Странно,  Уотсон,  очень

странно!  И опять все сначала! AT -- да ведь он повторяет уже в

третий раз. Три раза -- ATTENTA. Сколько  же  будет  еще?  Нет,

кажется,  кончил.  Он  отошел  от  окна.  Как вы это объясните,

Уотсон?

     -- Зашифрованное сообщение.

     Неожиданно Холмс хмыкнул, будто что-то сообразив.

     -- И шифр не такой уж головоломный, Уотсон.  Ведь  это  на

итальянском! "А" в конце -- обозначает, что адресовано женщине.

"Берегись! Берегись! Берегись!" Что скажете, Уотсон?

     -- Полагаю, что вы попали в точку.

     -- Несомненно.  Предупреждение необычайно важное, потому и

повторено трижды. Но беречься чего? Погодите, он снова  подошел

к окну.

     Мы  опять  увидели  смутный силуэт согнувшегося человека и

мелькание огонька в окне, когда сигналы  возобновились.  Теперь

их  передавали  намного  быстрее,  так  быстро, что трудно было

уследить.

     -- PERICOLO -- pericolo -- а  это  что  означает,  Уотсон?

Опасность?  Боже  милостивый!  Да  это  сигнал опасности. Опять

начал! PERI... Вот те на, что же...

     Свет вдруг погас, скрылся мерцающий квадрат,  и  четвертый

этаж   черной  лентой  опоясал  высокое  здание  с  его  рядами

светящихся окон.  Последний  предостерегающий  сигнал  внезапно

оборван.   Почему?  Кем?  Такая  мысль  возникла  у  нас  обоих

одновременно. Холмс отскочил от окна.

     -- Это не шутки, Уотсон! -- крикнул он. -- Там  происходит

какая-то  дьявольщина! Почему сигналы так странно прекратились?

Надо связаться со Скотленд-Ярдом, а с другой  стороны,  уходить

нам нельзя -- время не терпит.

     -- Может, мне сбегать за полицией?

     -- Необходимо поточнее узнать, в чем там дело. Может быть,

причина  совсем  безобидная.  Скорее туда, Уотсон, и попытаемся

разобраться сами.

     II

     Когда мы быстро шли по Хау-стрит, я  оглянулся  на  только

что  покинутый  нами  дом. В окошке верхнего этажа маячила тень

головы -- тень женщины,  которая  напряженно,  затаив  дыхание,

смотрела в ночь, ожидая возобновления сигналов.

     Перед  зданием  на  Хау-стрит,  склонившись над перилами и

уткнув  лицо  в  шарф,  стоял  человек  в  длинном  пальто.  Он

вздрогнул, когда свет фонаря в подъезде упал на наши лица.

     -- Холмс! -- вскричал он.

     -- Да,   это   я,   Грегсон!  --  отозвался  мой  спутник,

здороваясь  с   сыщиком   из   Скотленд-Ярда.   --   Влюбленные

встретились вновь. Что вас привело сюда?

     -- Очевидно,  то  же,  что и вас, -- сказал Грегсон, -- но

каким образом вы узнали об этом деле, ума не приложу.

     -- Меня и  вас  привели  разные  нити  одного  и  того  же

запутанного клубка. Я принимал сигналы.

     -- Сигналы?

     -- Да,  из  этого  окна.  Они  оборвались  на середине. Мы

пришли выяснить, почему. Но так как дело сейчас в верных руках,

у меня нет оснований заниматься им дальше.

     -- Погодите! -- с жаром крикнул Грегсон. -- Скажу  вам  по

чести, мистер Холмс, с вашей поддержкой я в любом деле чувствую

себя увереннее. Этот подъезд единственный в доме. Ему от нас не

уйти.

     -- Кому? Кто он такой?

     -- Наконец-то  перевес  на  нашей  стороне,  мистер Холмс.

Придется вам с этим согласиться.  --  Он  сильно  ударил  своей

тростью  по  тротуару,  после  чего  кучер  извозчичьей кареты,

стоявшей в конце улицы, не спеша направился к нам  с  кнутом  в

руке.  --  Позвольте  представить вам мистера Холмса, -- сказал

ему  Грегсон.  --  А  это  мистер  Ливертон  из   американского

агентства Пинкертона.

     -- Герой   тайны  Лонг-Айлендской  пещеры!  --  воскликнул

Холмс. -- Рад познакомиться с вами, сэр.

     Американец, деловитый молодой человек  с  острыми  чертами

продолговатого, гладко выбритого лица, покраснел, услышав такую

похвалу.

     -- То,  что нам предстоит сейчас, -- дело всей моей жизни,

мистер Холмс. Если мне удастся схватить Джорджано...

     -- Что? Джорджано из лиги "Алое кольцо"?

     -- О, у него уже европейская слава? Что ж, в  Америке  нам

все  о  нем  известно.  Мы  знаем, что на его совести пятьдесят

убийств, но пока что у нас нет неопровержимых  улик,  и  мы  не

можем  его  арестовать. Я гнался за ним по пятам из Нью-Йорка и

неделю слежу за ним в Лондоне, выжидая случая схватить  его  за

шиворот.  Мы  с  мистером  Грегсоном выследили его -- он в этом

большом доме,  где  только  один  подъезд,  и  ему  от  нас  не

скрыться. С тех пор, как он там, вышли трое, но, клянусь, его в

их числе не было.

     -- Мистер Холмс говорил о сигналах, -- вставил Грегсон. --

Я уверен, ему, как всегда, известны такие подробности, каких мы

не знаем.

     Холмс   в   коротких   словах   разъяснил,   как  мы  себе

представляем положение дел. Американец с досадой стиснул руки.

     -- Он узнал, что мы здесь!

     -- Почему вы так думаете?

     -- А разве не ясно? Он  скрылся  в  доме  и  подает  знаки

соучастнику -- в Лондоне несколько человек из его банды. Потом,

как   вы   изволили  заметить,  когда  он  сообщал  о  грозящей

опасности, сигналы вдруг оборвались. Что же это означает,  если

не  то,  что  он  увидел  нас  из окна или почему-то догадался,

насколько близка опасность, и решил действовать немедля,  чтобы

ее избежать? Что вы предлагаете, мистер Холмс?

     -- Подняться   наверх   и   выяснить  на  месте,  что  там

произошло.

     -- Но у нас нет ордера на его арест.

     -- Этот  человек   находится   в   пустой   квартире   при

подозрительных  обстоятельствах,  --  сказал  Грегсон.  --  Для

начала достаточно. Когда мы посадим его за  решетку,  Нью-Йорк,

наверное,  поможет  нам  удержать  его  там.  Я  беру  на  себя

ответственность за арест.

     Наши сыщики-профессионалы, может быть,  не  всегда  быстро

шевелят  мозгами,  но  в  храбрости им нельзя отказать. Грегсон

поднимался  по  ступенькам,  чтобы  арестовать  этого  матерого

преступника,  столь  же деловито и спокойно, как если бы шел по

парадной   лестнице   Скотленд-Ярда.   Пинкертоновский    агент

попытался  было  обогнать  его,  но  Грегсон  весьма решительно

оттеснил  его  назад.  Лондонские   опасности   --   привилегия

лондонской полиции.

     Дверь  квартиры  слева на четвертом этаже была приоткрыта.

Грегсон отворил ее. Внутри было темно и очень тихо.  Я  чиркнул

спичкой  и  зажег фонарь сыщика. Когда огонь разгорелся, все мы

ахнули в изумлении. На сосновых досках  голого  пола  виднелись

свежие следы крови. Красные отпечатки сапог вели в нашу сторону

из  внутренней  комнаты,  дверь в которую была закрыта. Грегсон

широко распахнул ее и  поднял  фонарь,  горевший  теперь  ярким

пламенем, а мы нетерпеливо глядели из-за его спины.

     На  полу  посредине  пустой  комнаты  распростерся человек

геркулесовского сложения. Черты его смуглого, гладко  выбритого

лица были страшно искажены, голова с жутким венчиком алой крови

лежала  на  светлом паркете в растекшейся кровяной луже. Колени

его были подняты, руки раскинуты, а в  могучей  коричневой  шее

торчала  рукоятка  ножа. Хоть он и был гигантом, сокрушительный

удар, видимо, свалил его, как  мясник  валит  быка.  Возле  его

правой  руки  на  полу лежал внушительный обоюдоострый кинжал с

роговой рукоятью, а рядом черная лайковая перчатка.

     -- Боже мой! Ведь это и есть Черный Джорджано! -- вскричал

американский сыщик. -- На этот раз кто-то нас опередил.

     -- А вот и  свеча  на  окошке,  мистер  Холмс,  --  сказал

Грегсон. -- Но что это вы делаете?

     Холмс  подошел  к окну, зажег свечу и принялся размахивать

ею перед оконным переплетом. Потом вгляделся в темноту, погасил

свечу и бросил на пол.

     -- Пожалуй, это нам поможет.

     Он вернулся к обоим профессионалам, осматривавшим тело,  и

в глубокой задумчивости стал рядом.

     -- Вы  говорите, что пока ждали внизу, из дома вышли трое,

-- произнес он наконец. -- Вы разглядели их?

     -- Да, разглядел.

     -- Был  ли  среди  них  человек  лет  тридцати,   смуглый,

чернобородый, среднего роста?

     -- Да, он прошел мимо меня последним.

     -- Думаю,  что  это тот, кто вам нужен. Я могу его описать

вам, и у нас есть великолепный отпечаток  его  ноги.  По-моему,

этого вам хватит.

     -- Не  очень-то много, мистер Холмс, чтобы найти его среди

миллионов лондонцев.

     -- Возможно. Потому я и подумал, что нелишне  призвать  на

помощь даму.

     При  этих словах мы все обернулись. В прямоугольнике двери

стояла высокая красивая женщина  --  таинственная  квартирантка

миссис  Уоррен. Она медленно приблизилась, ее бледное лицо было

полно тревоги, напряженный, испуганный взгляд прикован к темной

фигуре, лежавшей на полу.

     -- Вы убили его! -- пробормотала она. -- О, Dio  mio1,  вы

убили  его!  Потом  она  глубоко перевела дыхание и с радостным

криком подпрыгнула. Она кружилась по комнате, хлопала в ладоши,

ее карие глаза горели восторгом и изумлением, с  губ  срывались

тысячи  прелестных  итальянских возгласов. Ужасно и удивительно

было смотреть на эту  женщину,  охваченную  радостью  при  виде

такого  зрелища.  Вдруг она остановилась и вопрошающе взглянула

на нас.

-- Но вы! Ведь вы полиция? Вы убили Джузеппе Джорджано? Правда?

     -- Мы полиция, сударыня.

     Она вгляделась в темные углы комнаты.

     -- А где же Дженнаро? Дженнаро Лукка, мой  муж?  Я  Эмилия

Лукка,  мы  оба изНью-Йорка. Где Дженнаро? Он только что позвал

меня из этого окна, и я помчалась со всех ног.

     -- Это я позвал, -- сказал Холмc.

     -- Вы! Но как вы узнали?

     -- Ваш шифр несложен, сударыня. Вы нужны нам здесь. Я  был

уверен,  что  стоит  мне  подать  знак  Vieni2, ивы обязательно

придете.   Прекрасная   итальянка   взглянула   на   Холмса   с

благоговейным страхом.

     -- Не  понимаю,  откуда  вам  все это известно, -- сказала

она. -- Джузеппе Джорджано... как он...  --  Она  замолчала,  и

вдруг  ее  лицо  осветилось  радостью  и гордостью. -- Теперь я

поняла! Мой  Дженнаро!  Это  сделал  мой  прекрасный,  чудесный

Дженнаро,  который  охранял  меня от всех бед, он убил чудовище

собственной сильной рукой! О Дженнаро, какой ты  замечательный!

Есть ли на свете женщина, достойная такого мужчины!

     -- Так  вот,  миссис  Лукка, -- сказал прозаичный Грегсон,

положив руку на локоть синьоры так же бесстрастно, как если  бы

она  была хулиганом из Ноттинг-Хилла. -- Пока мне еще не совсем

ясно, кто вы такая и  зачем  вы  здесь,  но  из  того,  что  вы

сказали,   мне   вполне   ясно,   что   вами  заинтересуются  в

Скотленд-Ярде.

     -- Одну минуту, Грегсон, -- вмешался Холмс, -- я  полагаю,

эта  леди  и  сама  не  прочь  дать нам кое-какие сведения. Вам

понятно, сударыня, что вашего мужа арестуют и будут  судить  за

убийство  человека,  который лежит перед нами? Ваши слова могут

быть использованы как доказательство его виновности. Но если вы

полагаете, что ваш муж действовал не в преступных целях и желал

бы сам, чтобы о них узнали, то, рассказав нам все, вы очень ему

поможете.

     -- Теперь, когда Джорджано мертв, нам ничего  не  страшно,

-- ответила  итальянка.  -- Это был дьявол, чудовище, и ни один

судья в мире не накажет моего мужа за то, что он убил его.

     -- В  таком  случае,  --  сказал  Холмс,  --  я  предлагаю

запереть дверь, оставив все, как есть, пойти вместе с этой леди

к  ней  На  квартиру  и  принять  решение  после  того, как она

расскажет нам век историю.

     Через полчаса мы все четверо сидели в  маленькой  гостиной

синьоры  Лукки,  слушая  ее  удивительный  рассказ  о  зловещих

событиях, развязки которых нам довелось быть  свидетелями.  Она

говорила,   по-английски   быстро   и   бегло,   однако  весьма

неправильно, и для большей ясности я  несколько  упорядочил  ее

речь.

     -- Родилась  я  в  Посилипло,  неподалеку  от  Неаполя, --

начала она, -- я дочь Аугусто Барелли, который был там  главным

юристом,  а  одно  время  и депутатом от этого округа. Дженнаро

служил у моего отца, и я влюбилась в него, ибо в него нельзя не

влюбиться. Он был беден и не имел положения в обществе, не имел

ничего, кроме красоты, силы и энергии, и отец не  дал  согласия

на   брак.   Мы   бежали,   поженились   в  Бари,  продали  мои

драгоценности, а на вырученные деньги  уехали  в  Америку.  Это

случилось четыре года назад, и с тех пор мы жили в Нью-Йорке.

     Сначала  судьба  была  к  нам очень благосклонна. Дженнаро

оказал услугу  одному  джентльмену-итальянцу  --  спас  его  от

головорезов   в  месте,  называемом  Бовери,  и  таким  образом

приобрел влиятельного друга.  Зовут  его  Тито  Касталотте,  он

главный   компаньон   известной  фирмы  "Касталотте  и  Замба",

основного поставщика фруктов в  Нью-Йорк.  Синьор  Замба  много

болеет,  и  все  дела  фирмы,  в  которой  занято более трехсот

человек, в руках нашего нового друга Касталотте. Он взял  моего

мужа к себе на службу, назначил заведующим отделом и проявлял к

нему расположение, как только мог. Синьор Касталотте холост, и,

мне кажется, он относился к Дженнаро, как к родному сыну, а я и

мой  муж  любили  его,  словно  он  был  нам  отец.  Мы сняли и

меблировали в Бруклине небольшой домик, и наше будущее казалось

нам обеспеченным, как вдруг  появилась  черная  туча  и  вскоре

заволокла все небо.

     Как-то  вечером  Дженнаро  возвратился с работы и привел с

собой соотечественника. Звали его Джорджано, и он тоже  был  из

Посилиппо.  Это  был человек колоссального роста, в чем вы сами

могли убедиться -- вы видели его труп. У него  было  не  только

огромное  тело,  в нем все было фантастично, чрезмерно и жутко.

Голос его звучал в нашем домике, как гром.  Когда  он  говорил,

там  едва  хватало  места  для его громадных размахивающих рук.

Мысли,  переживания,  страсти  --  все   было   преувеличенное,

чудовищное.  Он  говорил,  вернее,  орал,  с  таким  жаром, что

остальные только сидели и слушали, испуганные  могучим  потоком

слов.  Глаза  его сверкали, и он держал вас в своей власти. Это

был человек страшный и удивительный. Слава  создателю,  что  он

мертв!

     Он  стал  приходить  все  чаще  и  чаще.  Но  я знала, что

Дженнаро, как и я, не испытывал радости от его  посещений.  Мой

несчастный  муж  сидел бледный, равнодушный, слушая бесконечные

разглагольствования насчет политики и социальных  проблем,  что

являлось  темой разговоров нашего гостя. Дженнаро молчал, но я,

хорошо его зная, читала на его  лице  чувство,  какого  оно  не

выражало  никогда раньше. Сперва я подумала, что это неприязнь.

Потом поняла,  что  это  нечто  большее.  То  был  страх,  едва

скрываемый,  неодолимый  страх.  В  ту  ночь -- в ночь, когда я

прочитала на его лице ужас, -- я  обняла  его  и  умоляла  ради

любви  ко мне, ради всего, что дорого ему, ничего не утаивать и

рассказать мне, почему этот великан так удручает его.

     Муж рассказал мне, и от его слов сердце мое оледенело. Мой

бедный Дженнаро  в  дни  пылкой,  одинокой  юности,  когда  ему

казалось,  что  весь  мир  против  него,  и  его  сводили с ума

несправедливости жизни, вступил  в  неаполитанскую  лигу  "Алое

кольцо"   --   нечто   вроде  старых  карбонариев.  Тайны  этой

организации, клятвы, которые дают ее члены, ужасны, а выйти  из

нее,  согласно  правилам,  невозможно.  Мы  бежали в Америку, и

Дженнаро  думал,  что  избавился  от  всего   этого   навсегда.

Представьте себе его ужас, когда однажды вечером он встретил на

улице  гиганта  Джорджано,  того  самого  человека,  который  в

Неаполе втянул его в организацию и на юге Италии заработал себе

прозвище "Смерть", ибо  руки  его  по  локоть  обагрены  кровью

убитых!   Он  приехал  в  Нью-Йорк,  скрываясь  от  итальянской

полиции, и уже успел создать там отделение этой страшной  лиги.

Все  это  Дженнаро  рассказал мне и показал полученную им в тот

день  бумажку  с  нарисованным  на  ней   алым   кольцом.   Там

говорилось,  что  в  такой-то день и час состоится собрание, на

котором он должен присутствовать.

     Это  ничего  хорошего  не  сулило,  но  худшее  ждало  нас

впереди.  С некоторого времени я стала замечать, что Джорджано,

придя к нам -- а теперь он приходил чуть ли не каждый вечер, --

обращается только ко мне, а если  и  говорит  что-нибудь  моему

мужу, то не спускает с меня страшного, неистового взгляда своих

блестящих  глаз.  Однажды его тайна обнаружилась. Я пробудила в

нем то, что он называл любовью,  --  любовь  чудовища,  дикаря.

Дженнаро  еще  не было дома, когда он пришел. Он придвинулся ко

мне,  схватил  своими  огромными  ручищами,  сжал  в  медвежьем

объятии  и,  осыпая поцелуями, умолял уйти с ним. Я отбивалась,

отчаянно  крича,  тут  вошел  Дженнаро  и  бросился  на   него.

Джорджано  ударил  мужа  так  сильно,  что  тот  упал,  потеряв

сознание, а сам  бежал  из  дома,  куда  вход  ему  был  закрыт

навсегда. С того вечера он стал нашим смертельным врагом.

     Через   несколько   дней   состоялось  собрание.  По  лицу

Дженнаро, когда он возвратился, я поняла, что  случилось  нечто

ужасное.  Такой  беды  нельзя  было  себе представить. Общество

добывает средства, шантажируя богатых итальянцев и  угрожая  им

насилием,  если  они  откажутся  дать  деньги.  На этот раз они

наметили своей жертвой Касталотте, нашего друга и  благодетеля.

Он  не  испугался  угроз, а записки бандитов передал полиции. И

вот решили учинить над ним такую расправу, которая отбила бы  у

других  охоту  противиться.  На  собрании  постановили взорвать

динамитом его дом с ним вместе. Бросили жребий, кому  выполнять

это  чудовищное  дело.  Опуская  руку  в мешок, Дженнаро увидел

улыбку на жестоком лице своего врага. Конечно, все было  как-то

подстроено, потому что на ладони мужа оказался роковой кружок с

алым кольцом -- приказ совершить убийство. Он должен был лишить

жизни  самого  близкого  друга,  --  за  неповиновение товарищи

наказали  бы  его  и  меня  тоже.   Дьявольская   лига   мстила

отступникам  или  тем,  кого  боялась,  наказывая  не только их

самих, но и близких им людей, и этот  ужас  навис  над  головой

моего несчастного Дженнаро и сводил его с ума.

     Всю  ночь  мы  сидели,  обнявшись,  подбадривая друг друга

перед лицом ожидающих нас бед.  Взрыв  назначили  на  следующий

вечер.  В  полдень  мы  с  мужем  были  уже на пути в Лондон и,

конечно,  предупредили  нашего  благодетеля  об   опасности   и

сообщили  полиции  все  сведения,  необходимые  для  охраны его

жизни.

     Остальное, джентльмены, вам известно. Мы  не  сомневались,

что нам не уйти от своих врагов, как нельзя уйти от собственной

тени.  У Джорджано были и личные причины для мести, но мы знали

также, какой это неумолимый,  коварный  и  упорный  человек.  В

Италии и в Америке без конца толкуют о его страшном могуществе.

А  сейчас  уж  он,  конечно,  использовал  бы свои возможности.

Благодаря тому,  что  мы  опередили  врагов,  у  нас  оказалось

несколько  спокойных дней, и мой любимый обеспечил мне убежище,

где я могла укрыться от опасности. Сам он хотел  иметь  свободу

действий, чтобы снестись с итальянской и американской полицией.

Я  не  имею представления, где он живет и как. Я узнавала о нем

только из заметок в газете. Однажды, выглянув в окно, я увидела

двух итальянцев, наблюдавших за домом, и поняла,  что  каким-то

образом  Джорджано  обнаружил наше пристанище. Наконец Дженнаро

сообщил  мне  через  газету,  что  будет   сигнализировать   из

определенного  окна, но сигналы говорили только о необходимости

остерегаться и внезапно прервались. Теперь мне ясно: муж  знал,

что  Джорджано напал на его след, и, слава Богу, подготовился к

встрече с ним. А теперь,  джентльмены,  скажите:  совершили  мы

такое,  что  карается  законом, и есть ли на свете суд, который

вынес бы обвинительный приговор Дженнаро за то, что он сделал?

     -- Что же, мистер Грегсон, -- сказал американец, посмотрев

на английского агента, -- не знаю, какова ваша британская точка

зрения, но в  Нью-Йорке,  я  полагаю,  подавляющее  большинство

выразит благодарность мужу этой дамы.

     -- Ей  придется  поехать  со мною к начальнику, -- ответил

Грегсон -- Если ее слова подтвердятся, не думаю, что ей или  ее

мужу  что-нибудь  грозит. Но, чего я не способен уразуметь, так

это каким образом в этом деле  оказались  замешаны  вы,  мистер

Холмс.

     -- Образование,  Грегсон,  образование! Все еще обучаюсь в

университете.  Кстати,  сейчас  еще  нет  восьми  часов,  а   в

Ковент-Гардене  идет опера Вагнера. Если поторопиться, мы можем

поспеть ко второму действию.

     Примечания

     1 Боже мой (шпал.).

     2 Приходи (итал.).