Жизнь растения

К. А. Тимирязев

Раздел: Научно-популярная литература

ЕЕ ЗАДАЧИ И ИЗЛОЖЕНИЕ

Необычная судьба «Жизни растения» ясно свидетельствует о том, что в этой книге есть что-то большее, чем достоинства хорошей популярной книги обычного типа

Ближайший анализ этого произведения показывает, что «Жизнь растения» была задумана и с редким мастерством написана не только как популярное изложение основ физиологии растений. Содержание ее охватывает гораздо более широкий круг вопросов. Красной нитью через все изложение проходит стремление автора возбудить в читателе интерес не только к результатам, но и к самому процессу исследования, к его'методологии, к увязке физиологии с земледелием

и ко многому другому, о чем речь идет ниже. Все это придает книге совершенно специфические особенности, сильно захватывающие читателя. Отсюда—исключительная судьба этой книги и признание полной актуальности рассматриваемых в ней вопросов и для современного читателя.

В предисловии к первым двум изданиям своих «чтений» автор охарактеризовал задачу своей книги очень скромно. Он говорил только о своем желании дать «сочинение умеренного объема, которое знакомило бы в общедоступной форме с общими основами физиологии растений» (1878 и 1884 гг).

Книга «предназначалась для первоначального ознакомления с предметом» (1894 г.). Кроме этого основного задания, автор говорил сначала лишь о «своей цели... вызвать в своих читателях то, с чего должно начинаться всякое изучение,—любовь к изучаемому предмету»,—и способствовать развитию так мало еще распространенного у нас «чувства природы» (1894 г.).

Было бы, однако, ошибочно думать, что задания автора ограничивались одним только этим. То, что читатели приобретали при изучении этой книги, было гораздо глубже, шире и значительнее того, что могла дать обычная популярная книга. Об этой части своих заданий автор стал говорить лишь много позднее, когда он имел уже достаточно случаев убедиться, что эти цели были им не только поставлены, но и достигнуты.

В предисловии к 7-му изданию (1907 г.) автор писал, что своей задачей он<ставил удовлетворение появившегося более широкого спроса на книги, посвященные строгому научному знанию. Главную свою задачу автор видел в том, чтобы «показать читателю, что такое опытная наука и почему она должна быть лучшей школой для жизни».

«Не каждый читающий эту книгу,—писал автор,—будет ботаником, но каждый, надеюсь, извлечет из этого чтения верное понятие о том, как наука относится к своим задачам, как добывает она свои новые и прочные истины, а навык к строгому мышлению, приобретенный подобным чтением, он будет распространять и на обсуждение тех более сложных фактов, которые—хочет ли он того или нет— ему предъявит жизнь» (1907 г.).

«Руководящие началом для автора этой книги» была мысль, что «главное, чему мы должны научить наше юношество,—это умению видеть что-нибудь» (1912 г.).

Автор шел и дальше. Своей книгой он стремился «подстрекнуть любознательность читающего и побудить его к дальнейшему изучению области естествознания, одинаково важной и в теоретическом отношении и в применении к запросам жизни» (1896 г.).

Наконец, напутствуя свое последнее издание книги всего за год до смерти, автор писал, что наука «должна выступать с разъяснением своего истинного значения перед самим народом в популярной, т. е. народной форме» (1919 г.).

Таким образом, мы видим, что автор ставил себе задачей не только ознакомление читателя с результатами растительной физиологии как точной науки, но и всемерное содействие усвоению им ее методологии с целью внедрения навыков научной мысли в практическую жизнь.

Нетрудно видеть, как были высоки, новы и необычны для популярной литературы зги широкие задания.

В полном соответствии с этими популяризаторскими задачами построено было и изложение книги. Последнее отнюдь не имеет описательного или догматического характера.

Рецензент «Nature» (1912 г.) признает его чисто сократическим, неизменно доказательным, подтверждаемым массой простых опытов . Автор везде неизменно соблюдает строгое логическое развитие демонстраций и следует все время чисто индуктивным путем. Постепенно он доводит читателя до ясного понимания необходимости самому сделать тот вывод, который сделала наука. Благодаря всему этому изложение автора, по меткой характеристике того же критика «Nature», «поддерживает в читателе приятное заблуждение, будто он сам создает науку физиологии растений».

В приемах изложения автор идет, однако, и дальше. Поставив себе заданием ознакомить читателя не только с данными физиологии, но и с ее методологией, автор ввел в книгу ряд элементов, необычных в популярной литературе. Он старался дать своим читателям понятие об общем характере аргументации в области точных наук, о приемах научной критики и о способах обсуждения спорных вопросов.

Всеми этими приемами изложения автор владел в совершенстве. Его ученики многим обязаны ему в своих привычках отрицательного отношения к догматическим утверждениям и в развитии духа критики при усвоении всякого научного вывода.

Свою систему изложения автор перенес в «общедоступные чтения», приспособив ее к составу слушателей. Это было ново и смело.

Приводя то или другое научное положение, автор не высказывает его как непреложную истину, не подлежащую дальнейшим изменениям. Он говорит о нем- лишь как о том, что обосновывается приводимыми ниже соображениями и опйтами. При этом автор не раз прямо указывает на неполноту имеющихся доказательств и на необходимость дальнейшей разработки вопроса. «Естествоиспытатель,—писал он,—охотно, быть может охотнее и откровеннее других исследователей, всегда готов сказать: не знаю; но зато тем настойчивее хватается он за первую возможность объяснения, тем ревнивее охраняет он те области знания, куда успел уже проникнуть хотя бы слабый луч света» .

Наконец, чтобы дать читателю представление о приемах критического отношения к научным положениям, автор использует некоторые свои несогласия с господствующими взглядами по отдельным вопросам. По этому поводу автор писал: «Я старался во всем изложении касаться только фактов вполне достоверных или общепризнанных, а в тех случаях, когда был вынужден высказать мнения, идущие в разрез с господствующими воззрениями, пытался, по возможности, выражать их в такой форме, чтобы читатель сам мог быть судьей» <1884 г.).

Все это вносило в «общедоступные чтения» элементы чисто научной трактовки, обычной в специальных работах, но совсем не свойственной популярному изложению. Можно было ждать, что такое нововведение будет вредить доступности книги для малоподготовленного читателя. Опыт истекающего 60-летия со дня выхода книги, однако, показал как раз обратное. Деловитость и красота строго научной аргументации привлекали читателя и способствовали созданию совершенно исключительного успеха книги. Эту особенность изложения «Жизни растения» отметил и рецензент «Nature»: «Книга... поучает, что, даже соблюдая полную строгость логической демонстрации, можно дать яркую картину живого растения». Не трудно видеть, как велико воспитательное значение такой системы изложения и какого большого мастерства она требовала от автора.

Книга создавалась во времена резкого разрыва между так называемой «чистой» наукой и ее практическим приложением. Физиологии растений как особой научной дисциплины до тех пор еще не существовало. В те времена она составляла лишь часть университетского курса ботаники, по общей традиции чуждавшейся какой-либо увязки с практикой. Отделы физиологии, необходимые для понимания земледелия, входили в курсы агрономических наук. Тимирязев был первым профессором, излагавшим физиологию в полном ее объеме как отдельную дисциплину в Петровской сельскохозяйственной академии. Ряд вопросов при этом впервые перешел из курсов земледелия в курс физиологии .

Это делает вполне понятным возникновение одной очень ценной для нашей эпохи и совершенно тогда новой особенности книги: частое обращение автора к фактам повседневной практики и его указания на то, что явления растительной жизни призваны «играть такую важную экономическую роль в нашей собственной жизни» (1894 г.).

О связи физиологии растений с земледелием, о высокой ценности этой связи и о ее прошедшем и будущем автор считает нужным говорить очень подробно в самом начале своих чтений.

Кроме этих соображений, особенность книги была вызвана и другим обстоятельством.

«При выборе своей научной специальности—физиологии растений,—писал в своих воспоминаниях К. А. Тимирязев,—я в известной степени руководствовался и ее отношением к земледелию, определяя это отношение весьма просто: наука призвана сделать труд земледельца более производительным» . Это юношеское увлечение К. А. Тимирязев пронес неизменным через всю свою жизнь. Его отражение мы находим и в «Жизни растения», и в ряде его лекционных выступлений и популярных статей. В связи с этим К. А. Тимирязева не раз называли «вдохновителем русской физиологической школы научного земледелия».

В увязке с земледелием К. А. Тимирязев видел, однако, л нечто еще более значительное.

Пророчеством о каком-то далеком, не всем понятном будущем звучало в те времена его указание на сближение порядка вещей в агрономии с порядком вещей в медицине. «Физиология растений,— писал он,—займет со временем такое же положение по отношению к агрономии, какое физиология человека уже заняла по отношению к медицине» (1894 г.). Предсказание это рядом поколений читателей книги встречалось с растущим сочувствием. Но это указание великого ученого нашло свое широкое конкретное осуществление лишь в Стране советов, где в условиях тесного общения мысли и работы научных исследователей с мыслью и практикой широких кругов работников производства начали создаваться в процессе работы новые конкретные формы этого общения.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СОДЕРЖАНИЯ КНИГИ

Решающее значение в создании столь длительного интереса к «Жизни растения» сыграла прозорливость автора при выборе основных тем для своей книги, критический отбор лишь строго доказанного, глубоко проработанного и чувство меры, проявленное в подборе деталей.

Автор был далек от желания дать исчерпывающий очерк физиологии растений во всей полноте ее содержания. Он поставил себе задачей изложение лишь немногих, «общих основ растительной физиологии», не выходя из рамок малого объема книги. Поэтому автор прежде всего должен был отобрать из всего имеющегося материала только очень небольшое количество действительно основных фактов, необходимых для создания цельного и законченного представления о предмете.

В сочинении подобного рода необходимо было,—говорит автор,— «суметь на время отрешиться от своей обычной точки зрения специалиста» и, «так сказать, отступить на несколько шагов и посмотреть, на что похожа наука со стороны». Главное условие успеха автор видел в «выборе этой точки зрения достаточно близкой, чтобы можно было рассмотреть главнейшие подробности, но не настолько близкой, чтобы подробности вредили впечатлению целого». Очень показательно в этом отношении изложение данных, касающихся предмета работ всей жизни автора,— физиологии листа. Чрезвычайно поучительно, как автор отобрал все основное, отвечающее задачам общедоступных чтений, в соответствующую главу своей книги, все же подробности, особенно близко связанные с его работами, вынес в приложение— «Растение как источник силы».

Исходная точка зрения и отбор фактов были настолько правильными, что тематика книги сохраняет интерес современности у читателей и через 60 лет после ее создания. Истекшие годы, конечно, не могли не внести много нового в физиологию растения. Но из того старого, что было отобрано автором, ничто не потеряло ни своего ведущего значения в составе физиологии, ни своей актуальности и для нашего времени.

То новое, что принес с собой прогресс науки, может быть усвоено из более новых книг. Но то основное старое, что и до сих пор входит в качестве исходных положений всех наших курсов физиологии и что характеризует ее как точную науку, читатель найдет в «Жизни растения» К. А. Тимирязева в непревзойденном по доступности и привлекательности изложении.

Своими высокими достоинствами «Жизнь растения» обязана и тому, что она явилась результатом длительной и глубокой проработки. В создание этой книги автор внес весь опыт своей профессорской работы по изложению курса физиологии растений, который он с 1871 г. читал в Петровской сельскохозяйственной академии и позднее в Московском университете.

К. А. Тимирязев любил говорить своим ученикам: «Думайте по году, пишите по строчке». Свой глубоко критический ум всего острее он направлял на собственные работы. К нему больше чем к кому-нибудь другому его ученики могли отнести слова Фарадея: «Никто не подозревает, сколько догадок и теорий, возникающих в голове исследователя, уничтожаются его собственной критикой, и едва ли 1/10 всех его предположений и надежд осуществляются». Последовательный дарвинист, К. А. Тимирязев переносил идею борьбы за существование и в область духовной работы. Он постоянно говорил нам о важности отбора лучших, «усовершенствованных» категорий мыслей, прошедших длительную борьбу за существование в голове ученого и Мыслителя.

Так создавалась и «Жйзнь растения». Ученики Тимирязева знали, сколько подготовительной работы, сколько брошенных, неудачных видоизменений было за каждым опытом, за каждым планом изложения автора.

Вот почему это долговыношенное, отобранное как лучшее, в последующих изданиях не подвергалось переработке. Автор только вносил в книгу мелкие поправки  того, что нашел «слабым, изменял то, что было или оказалось неточным», делая добавления «только самою существенного из того, что открыто нового и что заслуживало

места на страницах краткого общедоступного очерка».

Впечатление, производимое «Жизнью растения», стоит в несомненной связи с теми настроениями, которые охватывали автора, когда он писал свою книгу.

То, что диктовало «общедоступные чтения» Тимирязева, не было обычным желанием прочесть ту или другую популярную лекцию в ответ на те или другие требования момента. Эти чтения вызваны были давним, глубоко выношенным внутренним порывом лектора.

К. А. Тимирязев смотрел на них как на такое же основное дело его жизни, каким была его научная работа .

Позднее автор писал, что «с первых шагов своей умственной деятельности он... поставил себе две параллельных задачи: работать для науки и писать для народа». Он всю свою жизнь посвятил выполнению этого задания. И «Жизнь растения» была первым глубоко до мелочей продуманным и проработанным любимым его произведением.

В «Жизни растения» нашла яркое выражение одна очень характерная черта К. А. Тимирязева как профессора. Его лекции были всегда живой беседой с аудиторией. Отойдя от точки зрения специалиста, он старался стать на точку зрения своего слушателя со всеми его не только научными, но и общественными настроениями. Эта тенденция отнюдь не вела к простому отклику на мысли студенчества. Нередко этот отклик переходил в явную борьбу с аудиторией, в упорное стремление склонить внимание слушателей к высоким научным заданиям, к признанию правильности своих установок.

Яркий пример такого выступления К. А. Тимирязева мы видим в конце V чтения «Жизнь растения». Здесь мы находим отражение одного подобного эпизода на лекции К. А. Тимирязева, подробно описанного в автобиографической повести В. Г. Короленко «История моего современника» .

Все это связано еще с одной характерной особенностью содержания книги. Написанная в эпоху общего признания аполитичности чистой науки, она отличалась как раз обратным свойством. Это подчеркивалось самой историей выхода в свет ее изданий. Издания книги появлялись то через 1 или 2 года, то через 7 или 10 лет, отражая тем самым, по словам автора, чередование периодов «стоячих вод равнодушия к строгой научной мысли» с периодами «благодатной грозы, освежавшей удушливую атмосферу русской жизни» (1914 г.) .

К. А. Тимирязев вступил в жизнь полный «стремления к научной истине и к этической, общественно-этической, социалистической правде». Он неустанно при всяком «подъеме клерикально- метафизической реакции» выступал против "нее непримиримым борцом.

Еще в 1884 г. он звал «к установлению общения между представителями труда умственного и физического, к гармоническому слиянию задач науки и жизни» .

Всю жизнь К. А. Тимирязев не оставлял исследовательских работ. Но он не прекращал и своих выступлений на общественные темы.

С самого начала Октябрьской революции К. А. Тимирязев решительно стал на сторону Советской власти. Несмотря на свою болезнь и преклонный возраст, он принимал деятельное участие в общественной жизни в первых рядах борцов за социалистическую культуру и науку. Он был избран членом Московского совета, действительным членом Социалистической (ныне Коммунистической) академии и членом Государственного ученого совета. Умирая, он послал горячий привет В. И. Ленину, «восхищение его гениальным разрешением мировых вопросов в теории п на деле>> и выражение «веры и убеждения, что большевики работают для счастья народа и приведут его к счастью».

Существенно для читателя знать и то, каков был автор «Жизни растения» как научный работник, насколько авторитетны его суждения.

Когда создавалась «Жизнь растения», автор ее был в полном расцвете своих сил. Перед студенчеством и публикой выступал обаятельный профессор, блестящий экспериментатор, захватывавший аудиторию своей искренностью, силой научного энтузиазма и авторитета, человек всесторонне образованный, с глубоко оригинальным складом ума.

Автор «Жизни растения»—К. А. Тимирязев—недавно вернулся из-за границы после двухлетних занятий у наиболее знаменитых профессоров того времени. Это был молодой ученый, захваченный своими исследованиями. Он уже защитил 2 выдающиеся диссертации, магистерскую (о хлорофилле, 1871 г.) и докторскую (об усвоении света растением, 1875 г.), начатые за границей в лабораториях творцов спектрального (Бунзен, Гейдельберг) и газового анализов (тот же Бунзен и Бертло (Париж).

Он весь был полон впечатлениями, вынесенными из лекций химика-физиолога Б уссенго, химика Сен-Клер-Девилля, физика Кирхгофа, ботаника Гофмейстера, физиолога-физика Гельмгольца. Все это были профессора, имена которых тогда привлекали к себе общее внимание и остались навсегда в истории точного знания. Они на всю жизнь наложили на его мысль отпечаток увлечения методологией точного знания и требованием строгости методов исследования в физиологии^

Такая школа, пройденная в разрез с общепринятыми взглядами ботанических кругов, выработала из К. А. Тимирязева ботаника- физиолога, резко выделявшегося среди своих товарищей. Он работал с такой же строгостью метода, с какой работают физики и химики. Эго был исследователь, впервые внесший в ботаническую лабораторию до тех пор чуждую ей тонкую физическую аппаратуру и давший ценные научные результаты. Впоследствии он был избран в иностранные члены Лондонского королевского общества и состоял почетным членом целого ряда университетов Европы.

ХАРАКТЕРИСТИКА ОТДЕЛОВ КНИГИ

В ту эпоху, когда писалась «Жизнь растения», еще не закончилась борьба между виталистами и антивиталистами. Отголоски этой борьбы читатель найдет рассеянными по всей книге. Но вопроса о жизненной силе автор коснулся лишь в 10-й. заключительной главе книги. И то, как он это сделал, очень характерно для его приемов борьбы против ненаучных метафизических направлений в физиологии.

Резюмируя итоги своего курса, автор писал: «Ни разу не приходилось нам прибегать к той таинственной жизненной силе, на применение которой были так  тароваты физиологи былых времен; мы не доказывали несостоятельности этой жизненной силы с ее неопределенными атрибутами и неуловимой сферой деятельности; мы даже не пытались опровергать ее существование,-—для нее просто не нашлось места в нашем изложении,—и мы ни разу не имели повода в том раскаиваться»*. Здесь мы видим яркий пример значения приема умолчания, характерность которого для К. А. Тимирязева отмечал, как мы указывали, один из английских рецензентов.

По всей книге красной нитью проходит и другая черта, ярко выступающая уже в 1-й главе. Обычно такие дисциплины, как физиология, анатомия, морфология, принято излагать строго обособленно. Физиолог не затрагивает тем анатомии и еще более морфологии и обратно.

В «Жизни растения» мы находим как раз обратное: тесную увязку физиологии с анатомией и морфологией. Свой курс физиологии автор начинает с морфологии: с обзора «внешних органов цветкового растения», с их метаморфоза и с клеточки. Рассмотрение строения последней тесно увязано с данными о составе растения и с физиологией клетки.

Поступая так, автор подчеркивает, что распадение биологии на учение о формах, охватывающее всю внешнюю и внутреннюю морфологию, и учение о явлениях, о жизни—физиологию—вызвано лишь необходимостью применить разделение труда при изучении громадного материала и отчасти различием в приемах и в целях исследования. По существу же деление это искусственно; провести его невозможно. Физиология и морфология (с анатомией как ее частью) изучают одно и то же только с разных сторон. Строгое разделение их в работе является расколом, грозящим «серьезной опасностью, своего рода вавилонским смешением языков: морфолог перестанет понимать физиолога... каждый специалист замкнется в своей области, не заботясь о том, что творится за ее пределом» .

Все это как бы написано для наших дней, когда так четко поставлен принцип необходимости охвата явлений в целом.

Исходя из необходимости полноты всестороннего охвата явлений, автор ввел в свой курс и необходимые справки по физике и химия. Это было важно, ибо подчеркивало необходимость знания из химия и физики того, что нужно для понимания жизненных явлений.

Характерна последовательность дальнейшего изложения. Автор не шел в порядке обычных глав физиолфгии. Он шел за привычным порядком мыслей и интересов слушателя. Автор начинает с процесса прорастания семени. Следуя за хорошо всем знакомыми деталями этого явления, автор последовательно связывает их с рядом самых с первого взгляда далеких физиологических данных.

Ход изложения здесь настолько характерен, что на нем необходимо остановиться особо. К. А. Тимирязев дает яркий пример той особенности изложения, которая «заключается в том, чтобы автор... сумел на время отрешиться от своей обычной точки зрения специалиста.... и посмотрел, на что похожа наука со стороны» (1878 г.) .

Здесь с точки зрения специалиста сведены в одно и умело связаны между собой сведения из целого ряда отделов физиологии и температурные условия жизни, и дыхание, и покоящаяся жизнь семени и многое другое. С обычной точки зрения тут полное нагромождение отрывков из разных отделов физиологии, тут нет основного характера научного изложения,—нет его «системы».

Но жизнь показала иное. Знание нельзя брать само в себе. Оно должно помогать ориентироваться в сложности окружающих нас явлений, находить в них то, что нам нужно, управлять ими. Для читателя несвязанные чем-то известным, близким ему отрывочные знания бесполезны.

Система группировки знаний, выработанная в науке, нужна специалистам. Но она чужда и по краткости времени для усвоения недоступна читателю, смотрящему со стороны. У него своя система подхода к вещам, диктуемая ему опытом его жизни. К этой системе и приспособил свое изложение автор. Он в удивительно простом и коротком изложении растолковал читателю детали сложных явлений, помог ему ориентироваться в них, предвидеть, что будет в тех или иных условиях и пр. Этим он увлек его внимание; не утомив его подробностями, он дал чувство удовлетворения от усвоения знания, поселил желание их расширить, дал сознание ценности, полезности знания.

Не трудно видеть, как современна такая постановка внедрения знания в массы. Редкий успех книги дал этому яркое подтверждение.

Далее идут главы, посвященные корню, листу, стеблю (гл. IV— VI). Система изложения остается здесь та же: здесь тот же охват предмета в целом: форма, строение, жизненные явления со стороны химических и физических процессов, добавочные сведения из физики и химии. И везде ряд фактрв из жизни, ряд опытов, простых, показательных, доступных для повторения; везде четкость выводов и строгость изложения как в чисто научной книге. Только все коротко, везде подчеркнуто лишь самое основное, и при этом все освещено всесторонне.

Особенно выделяются здесь две главы: V и дополнительная XI. Они посвящены предмету работ всей жизни автора—усвоению С02 и света, хлорофиллу и энергетике фотосинтеза. Здесь автор вводит читателя как бы в свою лабораторию, сохраняя редкое чувство меры и скромности. Здесь читатель имеет возможность взглянуть со стороны на самую тонкую и строгую методику физиологических работ автора, на его глубокие теоретические соображения.

Такие встречи всегда оставляют в читателе неизгладимое впе-' чатление. В данном случае оно тем глубже, что заключительным аккордом этой встречи является короткая, глубоко жизненная фраза: «Пища служит источником силы в нашем организме потому только, что она—не что иное, как консерв солнечных луче й».

С таким же сохранением перспектив автор обработал и отделы, в которых тонкий анализ еще не успел в такой степени, как в предыдущих отделах, проникнуть во внутреннюю динамику физиологических процессов. Таковы отделы роста, движения и раздражимости.

Здесь нашло яркое выражение столь характерное для К. А. Тимирязева строго критическое отношение к вопросам методологии. Он был решительным врагом всяких ненаучных упрощенных приемов толкования сложных явлений на основе проведения аналогий и признания кажущейся очевидности сходства. Это положение нашло яркое выражение в отделе раздражимости. Здесь автор резко протестовал против объяснений сравнительно несложных явлений этого рода у растений «простым уподоблением их несравненно более сложным явлениям раздражимости животных».

Он не допускал применения в физиологических толкованиях каких-либо соображений метафизического, ненаучного характера. В связи с этим о появлявшихся тогда работах по раздражимости растений он писал: «В современной погоне за якобы нервным возбуждением мы потеряли из виду самый объект возбуждения и образ действия внешнего агента».

Экспериментальное изучение того и другого в понимании автора как раз и являлось основной задачей физиологического исследования.

Фактам из области раздражимости и движений растений К. А. Тимирязев отвел много места в своей книге. Он подробно на 20 страницах говорит о движениях протоплазмы, зооспор, живчиков и раздражимых органов высших растений. Он подробно описывает механизм этих движений, ход развития процессов их раздражения

и пр. Он детально рассматривает их сходства и различия по сравнению с движениями и раздражительностью, наблюдаемыми у животных.

Все, что имелось в этой области в то время, когда писалась эта книга, представляло собой результаты первых шагов анализа этих явлений, намечавшие лишь их общие основные черты. Между тем на основе этих начальных данных тогда строились широкие выводы по физиологии раздражения. Если бы эти выводы основывались на результатах тщательного экспериментального исследования этих явлений, К. А. Тимирязев безусловно отметил бы эти данные с таким же вниманием и сочувствием, с каким он встречал известные работы акад. И. П. Павлова по условным рефлексам. Но в ботанических работах того времени в этой области он находил «больше метафизики», чем «положительных знаний действительности». И он протестовал против такой трактовки явлений, предостерегал своих читателей против внушающего опасения распространения Reizphysiologie с ее болезненными наростами, «неовитализмом» и «фитопсихологией» и стоящим в тесной увязке с ними «антидарвинизмом»*.

Это создало К. А. Тимирязеву репутацию ученого, говорящего только о физико-химических объяснениях жизненных явлений, но не признающего раздражимости. Все это, конечно, не верно. Тимирязев боролся не против раздражимости. Фактам из этой области он уделял должное внимание. Он боролся против необоснованных на опытах метафизических толкований мало изученных явлений.

Ныне положение вещей в области раздражимости у растений сильно изменилось. С результатами новых исследований читатель может ознакомиться по более новым сочинениям. Но приемы трактовки вопросов раздражимости растений по тому типу, с которым боролся К. А. Тимирязев, еще не исчезли из литературы, особенно из популярной. Борьба с неовитализмом, антидарвинизмом и фитопсихологией не утратила и поныне своего актуального значения. И аргументация такого опытного и СРШЬНОГО борца, каким был К. А. Тимирязев, выкристаллизовавшаяся в ярких коротких формулировках «Жизни растения», является и сейчас необходимой и актуальной. Актуальна и нужна она особенно для читателя, только что начинающего знакомиться с физиологией;

Было бы, однако, ошибочным думать, что из нежелания касаться соображений метафизического характера автор исключил из своей книги все вопросы, на которые в точных науках пока нет экспериментально обоснованных ответов. Он действительно обходил их молчанием. Но он остановился на одном из них, самом сложном и трудном,— на вопросе о том, обладает ли растение сознанием. Характерен для автора тот ответ, который он дал на этот вопрос. «Но... обладают ли им все животные? Если мы не откажем в нем всем животным, то почему же откажем в нем растению? А если мы откажем в нем простейшему животному, то, скажите, где же, на какой ступени органической лестницы лежит этот порог сознания?.. Не допустить ли, что сознание разлито в природе, что оно глухо тлеет в низших существах и только яркой искрой вспыхивает в разуме человека? Или, лучше, не остановиться ли там, где порывается руководящая нить положительного знания, на том рубеже, за которым расстилается вечно влекущий в свою заманчивую даль, вечно убегающий от пытливого взора беспредельный простор умозрения?»  На этом рубеже автор и останавливается, показывая, как велики задачи, стоящие перед человеческим познанием.

Автор «Жизни растения» протестовал против соображений, лишенных опытного обоснования, когда им придавался характер догматически излагаемого истолкования. Но он нередко сам пользовался этим приемом как вспомогательным средством исследования, как тем, что мы называем «рабочей гипотезой». К. А. Тимирязев указывал на большое значение этого приема, умышленно упрощающего явле-< ния с целью нащупа$ь путь дальнейшего исследования и распознать стороны явления, имеющие действительно ведущее значение. При этом он, однако, всегда подчеркивал временную, служебную роль таких рабочих гипотез. К. А. Тимирязев пользовался приемом, часто употребляемым в физике: он прибегал к построению моделей неясных еще явлений. При этом он четко отмечал, что такая схема сознательно упрощает естественную сложность явлений. Задачей такого приема является сведение сложного естественного явления к упрощенной его модели. В последнюю мы включаем только те стороны сложного явления, которые по нашему предположению должны играть ведущую роль в развитии явления. Оттеняя упрощенность модели, он выяснял ее служебную роль и учил пользоваться ею, но не забывать за схемой о существовании реальной сложности фактов. В то же время он будил у читателя желание самому ближе разобраться в этом деле. Многие из читателей испытали, вероятно, на себе такое воздействие.

Заканчивая изложение всех обычных отделов физиологии растений, К. А. Тимирязев целое чтение (9-е) посвятил теме «Растение и животное». Последнюю все привыкли видеть в начале учебников ботаники и зоологии. В физиологии о таких вбщах не говорили. В «Жизни растения» она была разработана совсем иначе, чем принято писать в ботанических и зоологических учебниках. Здесь нет обычного беглого всестороннего сравнения этих двух «царств живой природы». Вопрос поставлен лишь в разрезе физиологической динамики жизненных явлений. На протяжении целой главы он рассматривается как вопрос сравнительной физиологии.

В ту эпоху, когда писалась эта книга, постановка подобных вопросов была совершенно нова. Лишь за несколько лет перед тем она была впервые проведена в своих лекциях знаменитым физиологом— медиком Клод Бернаром . В «Жизни растения» это было впервые

сделано физиологом-ботаником и сделано иначе, чем у французского физиолога и независимо от него . И поставлено это было не в университетском курсе, а в кратких общедоступных чтениях для широкой публики. Автор счел нужным ввести эти новые положения в цикл вопросов, в которых начинающий должен научиться разбираться с самых первых шагов ознакомления с основами физиологии.

Заключительный вывод этой главы гласил, что все жизненные процессы, кажущиеся столь различными у животных и у растений, в основном едины: что различие между животным и растением не качественное, а количественное, что «в обоих совершаются те же процессы, но в одном преобладают одни, в другом—другие» .

Такая установка имела большое значение. Она объединяла и приводила в систему ряд с первого взгляда отдаленных явлений. Она расширяла кругозор начинающего и помогала ему ориентироваться среди всего разнообразия фактов.

Сравнительно физиологический подход ко всем жизненным явлениям стал ныне одним из основных положений современной физиологии. Но ни одно из современных сочинений, могущих служить введением в изучение растительной физиологии, не разъясняет этого положения так коротко и ясно и в то же время так обстоятельно и полно, как «Жизнь растения» К. А. Тимирязева.

Чем-то совсем неожиданным в книге, посвященной физиологии7 явилась ее последняя глава—«Образование органических форм». Но эти всщросы К. А. Тимирязев ввел в свой курс как логическое завершение ряда его глав: «жизнь клетки, жизнь органов, жизнь целого растения, жизнь всего растительного мира». В теории Дарвина он видел «учение, венчающее здание современной физиологии».

«Сродство организмов,—говорит К. А. Тимирязев, — которое допускают все без исключения естествоиспытатели, может быть объяснимо только их кровным родством. Значит, организмы имеют генеалогию, т. е. историю» . «Исторический процесс» их происхождения заставляет считаться с существованием «исторических причин» или, как мы называем их теперь, «исторических факторов» в физиологии.

Все это былб тогда ново. Вопросы о формах растений принято было излагать в особых курсах, посвященных морфологии. Трактовка их как вопросов физиологических шла в разрез с общими взглядами морфологов. Эти две дисциплины развивались совершенно обособленно и не имели общих методов, а часто и общего языка.

С появлением дарвинизма образование органических форм стало рассматриваться в теории эволюции. Но и здесь постановка вопросов происхождения видов как вопросов физиологических была нова. Дарвинизм в те времена едва начинал проникать из области общих теоретических установок относительно порядка вещей в органической природе в область экспериментальной проработки этих вопросов.

Все эти установки по поводу образования форм как вопросов о процессах физиологических не сразу привлекли к себе внимание. И эта глава книги была сочувственно встречена как простое изложение основ дарвинизма*.

Было бы, однако, большой ошибкой, если бы так взглянули на эту главу наши современные читатели. Ее содержание шире. Для 70-х годов XIX столетия она явилась как бы предвидением того проникновения физиологического эксперимента в область вопросов формообразования, которое наступило лишь много позднее**. Полного развертывания фронта это движение достигло лишь в наши времена, когда оно развилось в динамику развития с ее практическими ответвлениями—яровизацией и прочими видами управления циклом развития растения. Для нашей эпохи глава эта, написанная физиологом дарвинистом, является классическим памятником начального периода проникновения идей эволюции в физиологию.

ЧТО ДАЕТ ЭТА КНИГА

К. А. Тимирязев предназначал свою книгу «для чтения и первоначального ознакомления с предметом, а не для усидчивого его изучения» (1894 г.).

Эти слова справедливы только в том смысле, что «Жизнь растения» не предназначалась для роли учебника. Опыт показал, что значение этой книги было действительно совершенно иное, более широкое.

Новым растущим кадрам советских научных и практических работников небезынтересно будет знать, что давало чтение этой замечательной книги поколениям времен первых ее изданий.

Черпая первые познания 'по физиологии растений из «Жизни растения», мы не только прочитывали ее не один раз, но и очень пристально изучали ее.

Изучение это имело, однако, совсем иной характер, чем штудирование учебников. Прямым следствием догматического стиля обычных руководств являлось усвоение их содержания в том виде> в каком оно изложено в книге. Не то было при изучении «Жизни растения». Мы много раз возвращались к ее чтению по частям. Происходило это не потому, чтобы нам трудно было понять ее четко сформулированные выводы. Их мы усвоили легко и быстро. Мы возвращались к прочитанному по другой причине. Книга будила нашу мысль. Все фактическое, усвоенное нами, как-то само собой обрастало массой вопросов, соображений и с необычайной силой увлекало нас.

Вдумываясь в опыты, описанные в книге, мы часто повторяли, видоизменяли их. При этом мы постепенно привыкали мыслить конкретными образами фактов, даваемых экспериментом и окружающей жизнью. Мы учились делать самостоятельные заключения из собственных наблюдений над ходом явлений.

Первое, что мы усваивали из книги,—это было ясное представление о важности методологической стороны в научной работе. Мы отчетливо начинали различать, что в этой области можно назвать действительным знанием, и понимать, как это знание создается. Мы убеждались, что основное здесь—точный метод, четкая постановка вопроса и правильная экспериментальная его разработка.

Для нас становилось ясным, что физиолог всему этому должен учиться у родоначальников точных экспериментальных наук—физиков и химиков. Исследуя жизненные явления, физиолог должен ставить вопросы и работать так же четко и строго, с теми же точными методами, как работают физики и химики. Необходимость серьезных познаний по этим дисциплинам для физиолога становилась для нас очевидной. И не один из нас, почувствовав недостаточность своих знаний в этой области, переходил от «Жизни растения» к штудированию нужных нам отделов химии и физики, ища там нужных сведений и методов исследования.

В то же время из «Жизни растения» мы выносили ясное представление и о бесконечной сложности и своеобразии жизненных явлений, о невозможности заменять их строгое экспериментальное изучение кажущимися истолкованиями по аналогии с явлениями в животном организм^ или'в физико-химической модели. Книга привлекала наше внимание и к физиологии животных, в которой мы искали более выработанных методов исследования.

Было очень важно, что все мы приобретали представление о науке не как о чем-то законченном, застывшем в статике достижений, а как о том, что познано далеко еще неполно, в чем очень много едва затронутого, а часто и совсем не затронутого научным анализом. Мы могли ясно понять всю необходимость дальнейшей разработки ряда вопросов и получали некоторое представление о том, как это надо сделать. Мы видели, что вся суть здесь не только в точном методе и в четкой постановке вопроса исследования, но еще более в правильной методологии. Мы привыкали искать скрытые соображения метафизического характера и не успокаиваться на словах.

На фоне преобладающей догматики учебников «Жизнь растения» резко выделялась. Она звала нас увидеть все своими глазами, самостоятельно все критически продумать. Все это вносило совсем неожиданную, свежую струю в однообразие тогдашней учебной работы.

Когда мы оглядываемся теперь на все эти переживания, мы не можем не признать, что по существу дела мы знакомились по этой книге с элементами физиологии растений в свете материалистической диалектики. Последнюю, однако, мы воспринимали не как философскую дисциплину, а в процессе ее применения к обработке систематически объединенных тем «Жизни растения». Многие из нас, заинтересовавшись деталями вопросов, не описанными в «Жизни растения», искали дополнительных сведений в других книгах нередко чисто специального, не общедоступного характера. При ©том, однако, мы не просто усвояли их, а применяли все приобретенные при изучении «Жизни растения» методологические навыки.

Все это было, однако, лишь первым этапом изучения «Жизни растения». Второй этап наступал тогда, когда мы сами начинали преподавать. Теперь мы искали в «Жизни растения» сведений и примеров по лекционным опытам, по их технике, их размещению и ходу лекции. Мы искали в книге указаний по отбору материала для лек-, ции, по ее структуре, по путям1 к достижению простоты и ясности в изложении сложных вещей и, наконец, по разгадке тайны великого искусства владеть вниманием и захватом слушателей и приводить тонкие нити увязки с вопросами практики и с заданиями производства.

Мы не забывали этой книги и позднее, когда, разбираясь в некоторых спорных вопросах, мы возвращались иногда к ней с мыслью: а как об этом думал К. А. Тимирязев, во всем оригинальный, объективно мыслящий, опирающийся на глубокие и широкие познания,—

физиолог-физик, физиолог-химик, физиолог-методолог.

* * *

Фарадей, говоря о популярной литературе, писал: «Лекции, которые действительно чему-нибудь учат, никогда не будут популярны. Лекции, которые популярны, никогда не будут давать действительного знания».

Положение это, вообще говоря, конечно бесспорно. Но оно ни в первой, ни во второй части не исчерпывает особенностей книги К. А. Тимирязева. В «Жизни растения» есть популяризация. Но стиль ее изложения не обычен для популярной книги. В нем, как мы видели, в связи с ее методологическими установками было много элементов строго научного характера. Она была написана с целью познакомить читателя с самыми основными данными из области жизненных явлений растения, дать четкое представление об его физиологии как о точной науке.

Ограничив так свою задачу, автор поставив ее выполнение совершенно необычно. Он не давал общепринятого изложения результатов науки в статическом разрезе. Он поставил себе совершенно новую и оригинальную задачу: ознакомить с элементами физиологии, показав ее в динамическом разрезе ее процессов работы, со всеми основными особенностями ее методологии. Это и привело к тому, что, вопреки мнению Фарадея, эта популярная (вернее—общедоступная) книга нас учила тому, чему не учили нас другие книги. «Жизнь растения» явилась для нас практическим курсом методологии точной экспериментальной науки. Им она остается и доныне и сохранит это свое значение долго.

Популярная книга, конечно, не может дать того, что Фарадей называл действительным, глубоким знанием. Она, конечно, не даст человеку способности разбираться в сложных явлениях природы и производства, ясно предвидеть их дальнейшее течение и находить новые пути к управлению ими.

Однако, такого знания не даст ни одна книга, даже и глубоко специальная. В книгах можно найти такие знания лишь для хорошо выработанных производств заводского типа, имеющих стандартную рецептуру.

Но как только речь заходит о том,чтобы разобраться в чем-нибудь неизвестном, наладить какой-нибудь новый процесс, готовых указаний для этой работы нельзя найти ни в одной книге. Таковы отдельные процессы земледелия и растениеводства. Все они крайне сложны, и теоретическое освещение их еще крайне недостаточно.

В таких случаях необходимые знания приобретаются лишь собственным вдумчивым анализом явлений и изучением специальной литературы. Под этим именем мы разумеем не отдельные науки в их целом объеме, а только те отдельные данные из разных наук, отчетливое понимание которых необходимо как для исследовательской, так и для производственной работы.

Однако, только этим дело не исчерпывается. Наука есть не статика знания, а его непрерывная динамика. Знания постоянно растут и требуют, чтобы тот, кому они нужны, не только знал их сегодняшнее состояние, но и непрерывно следил за их ростом. Это, однако, вовсе не значит, что читающий должен механически накоплять в своей голове растущие знания. Необходимо умело усваивать действительно ценное, новое. Но необходимо также умело и забывать устаревшее и то из прочтенного нового, что не выдержало критики со стороны требований методологии. Необходимо, таким образом, чтобы тот, кто изучает новую литературу, не просто следил за разрастанием научных сведений, а умел критически подходить к новому и к старому. Необходимо, чтобы он умел выбирать то, что ему нужно для успешности его работы.

Ясно, что для всего этого необходимы соответствующие навыки, то, что Фарадей назвал «воспитанием суждения», и чему наша советская школа уделяет столько самого серьезного внимания.

Все эти навыки вместе с неугасающим интересом к знанию как действительной силе играют в жизни научного и практического работника несравненно большую роль, чем сама исходная «статика знания». Умение добывать из литературы или из прямого исследования то, что в данный момент нам нужно, и умение во всем этом критически разобраться и выбрать то, что дает действительно ведущие указания,—все это имеет основное значение в образовании кадров науки и производства. И чем раньше все эти навыки будут приобретены, тем это важнее для начинающего. Догматизм обычных учебников, давая ценнейшие знания, в то же время создает привычку к статике знания и не дает умения разбираться в динамике знания.

* * *

Из всего рассмотренного выше не трудно видеть, насколько нов, оригинален и глубоко продуман был план, по которому создана была «Жизнь растения»; с каким редким талантом, с какими широкими познаниями, с какой прозорливостью этот план был проработан. Это относится прежде всего к самому замыслу ознакомить начинающего не только с элементами наших познаний о жизни растения, но и с наукой о них в разрезе динамики ее работы. Резко выступает «Жизнь растения» на фоне популярной литературы и своим двойным заданием: дать основные знания не только по физиологии растения, но и по ее методологии.

Характер исключительной оригинальности представляет постановка ознакомления с этими по существу философскими вопросами не в разрезе передачи их общих положений, а в разрезе демонстрации применения этой методологии к процессу разработки тем физиологии растений как точной науки. Столь же нова для эпохи «чистых» наук, сторонившихся от всего «прикладного», была общая установка всего изложения на тесную увязку его с повседневной мыслью и производственной практикой читателя, стремление давать не знание ради знания, а знание как силу, помогающую ориентироваться в окружающих явлениях природы и предвидеть их течение. Даже методологические детали, характеризующие, «как наука относится к своим задачам и как добывает свои новые и прочные истины», ставились в связи с пожеланием, чтобы навыки эти были перенесены на обсуждение сложных вопросов практической жизни. Все это было чуждо общим взглядам эпохи создания этой книги, но все это встречало горячий отклик у читателей и было написано в полном созвучии с установками эпохи, наступившей почти через полстолетия в стране социалистического строительства.

Много нового и оригинального в книге К. А. Тимирязева и в чисто научном отношении. Прежде всего он впервые оформил тот состав физиологии, какой мы признаем за ней сейчас. Он впервые внес в состав своего курса ряд вопросов, которые затрагивались ботаниками того времени лишь отчасти и считались вопросами агрономическими (зольное питание в деталях, долговечность семян и пр.). Он впервые выдвинул на надлежащее место значение точного физико- химического учета в физиологических работах.

Много нового и оригинального в «Жизни растения» и в области частных вопросов.

Глубоко интересна для каждого физиолога по своим соображениям и сообщаемым в ней новым фактам, новым методам заключительная глава книги, посвященная лекции, прочитанной в Техническом обществе в С.-Петербурге в 1875 г. под заглавием «Растение как источник силы». Нов был целый ряд отдельных установок и мыслей, разбросанных по всей книге (исторические факторы в физиологии, экспериментальная эволюция, постоянный охват явлений в целомг неотделимость физиологии от внутренней и внешней морфологии, взгляд на дарвинизм как на учение, венчающее здание физиологии, и многое другое).

Все это дает достаточное основание признать «Жизнь растения» К. А. Тимирязева книгой классической. Фактически она давно уже вошла в состав книг этого рода по неугасающему и растущему интересу к ней читателя, по всем тем особенностям своей судьбы, о которых говорилось вначале.

В нашей стране классики естествознания находят все более широкие круги читателей. Ныне в круг читателей этих книг вступают новые кадры—энтузиасты создания нового, социалистического земле делия. Кадры эти идут из кругов колхозной молодежи. Они уже ясно поняли недостаточность старого эмпиризма села и уже ищут источника силы для своей работы в данных точной науки.

«Жизнь растения» К. А. Тимирязева надолго сохранит внимание читателей. Еще долго она будет заражать их широкие круги энтузиазмом к точному знанию и прививать им его методологические навыки. Она долго будет вовлекать их в научную работу над теорией жизненных явлений растения, призванной поднять производительность труда работников нашего социалистического земледелия на невиданную до сих пор высоту.

Все это составляло заветную мечту К. А. Тимирязева.