СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО НА РУСИ В ПЕРИОД ОБРАЗОВАНИЯ РУССКОГО ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО ГОСУДАРСТВА

Новгородские бояре феодалы. Рента земли и оброк

БОЯРЩИНА И КРЕСТЬЯНСКОЕ ХОЗЯЙСТВО («ДВОР») В ИХ ХОЗЯЙСТВЕННОЙ СВЯЗИ

Лоскутность и разбросанность земельных владений феодалов (называлась отрицательно на прочности и регулярности связи крестьян с хозяйственно-административным центром владельческой вотчины. Некоторые деревни действительно располагались и близком соседстве с «селом-усадьбой» землевладельца, но это была сравнительно малая часть деревень, значившихся в вотчине. Постоянной и прочной связи мешали и общие условия жизни. При бездорожье и низком качестве транспортных средств в изучаемое нами время мало доступными, а то и просто недосягаемыми были ужо деревни, отстоящие на 10—20 км. Между тем в каждой вотчине подавляющее большинство деревень приходи лось на волости, находившиеся в других погостах пли уездах, л то и в других землях-княжествах.

Таковы внешние обстоятель ства, исключавшие хозяйственно-производственное единство деревень с «большим двором». Да и сам феодал, если он получал все. что могло дать ему крестьянское хозяйство, не был заинтересован в тесной производственной связи с ним. Не следует упускать из виду и большую разницу во внутреннем строе и направлении хозяйственной жизни крестьянского двора и боярской усадьбы.

Каждое крестьянское хозяйство имело свой живой и мертвый инвентарь, жилища, хозяйственные постройки, орудия производства. Крестьянин в своей трудовой, производственной деятельности ие имел необходимости обращаться к землевладельцу-фео лалу. Поэтому связь между крестьянским и владельческим хознй ством естественнее искать вне самого сельскохозяйственного производства. Феодал был собственником земли, считал себя хозяином всех земельных угодий, которые эксплуатировались крестьянином. И естественно ожидать, что регулярная выплата крестьянином ренты на землю, па которой он сидел и над которой трудился, являлась основной формой связи между феодалом землевладельцем if земледельцем-крестьянином.

В отношении Новгородской земли об этой стороне взаимоотношений между крестьянином и феодалом ясный массовый .материал дают Новгородские писцовые книги. Беднее материалы но Северо-Восточной Руси; мы твердо уверены в существовании (в далеком прошлом) материалов, аналогичных новгородским, но они не сохранились, не дошли до нас.

В числе основных задач, стоявших перед составителями Новгородских писцовых книг, был учет боярских, владычных, монастырских и других земель, поступивших в распоряжение московского великого князя и бывших ценнейшим земельным фондом для пожалования вотчинами и поместьями его московских слуг- феодалов. Производя описание этого фонда, писцы, наряду с регистрацией селений и учетом дворов, крестьян-дворохозяев, хозяйственной мощности их, должны были отметить, какую ценность представляли описываемые бывшие новгородские волости-владения, какова «доходность» каждой волости. Переводя это на язык историков, изучающих феодальные отношения, можно бы сказать, что писцы должны были указать, каким фондом феодальной ренты обеспечивался новый землевладелец, получающий ту или иную бывшую боярскую волость. Составители Новгородских писцовых книг, описывая в каждом погосте волость за волостью, отмечая, сколько в них деревень, а в деревнях перечисляя все дворы, называя размер запашки и размер покоса, указывали в отношении каждой волости число дворов (т. е. крестьянских хозяйств), количество установленных обеж (т. е. окладных единиц), а вслед за этим писали, какой «доход» шел (т. е. какая земельная рента выплачивалась крестьянами волости) бывшему землевладельцу-боярину (это так называемый < старый доход», или «доход по старому письму») и какой «доход» выплачивается новому владельцу в момент производства описания (так называемый «новый доход», или «доход по новому письму»). У нас есть все основания считать, что писцы, отмечая все эти сведения о «доходе», с полной ответственностью выпол няли эту важную часть своей задачи. Оценивая полную реальность данных о «доходе», мы не должны забывать, что как те, кто платил оброки, так и то, кто получал «доход», не могли быть равнодушными к достоверности сведений, вносимых писцами в такой документ, как писцовые книги.

Нет нужды говорить об исключительной ваяшости данных > доходе землевладельцев-феодалов для изучающих связь между «двором» земледельца и хозяйством землевладельца-феодала. «Доход», как старый, так и новый, расчленялся на три всегда отдельно отмечавшиеся категории. Первая — просто «доход»: это доход с основной продукции крестьянского хозяйства, а поскольку основою крестьянского хозяйства было земледелие — зерновое хозяйство, постольку «доход» и состоял из доли урожая зерновых хлебов, или зернового хлеба «поспом», а потом стал заменяться деньгами. Вторая категория — «мелкий доход»: доход с продукции других отраслей крестьянского хозяйства — животноводства, Охоты, рыболовства, бортничества, домашней промышленности; это доход мясом, молочными продуктами, овчинами,, мехами, рыбой, медом и т. п.; и он, конечно, мог заменяться деньгами; по размеру он и на самом деле, по, сравнению с основным, был «мелким доходом». Третья категория — «ключнич доход», или «доход посельскому», «поселье» — это доход представителю вотчинной феодальной администрации, он столь же обязателен, как и другие указанные категории; по размеру он не уступал «мелкому доходу», но мог включать и зерновые хлеба, продукцию животноводства (овчины, баранов, полти мяса, масло) и деньги.

Сообщаемые в НПК материалы о главном, основном оброке («доходе»), выплачивавшемся крестьянином землевладельцу, мы свели в таблицу (см.  6).

В  6 приведены итоги сообщенных в НПК сведений о составе и размере основного оброка («дохода»), т. е. оброка с зернового хозяйства, выплачивавшегося крестьянами землевладельцам. Материалы эти систематизированы и суммированы в зависимости от формы, в какой шел этот «доход»: в долях ли уро жая («ноловье из хлеба», т. е. половина из урожая основных зерновых хлебов, «треть из хлеба», «четверть» или «пятина из хлеба»), или оброк в определенном количестве зерновых хлебов («хлебом поеном», как сказано в НПК), или оброк деньгами, или платежи в смешанной форме. Писец, подводя итог по каждой волости (пли но более мелкому владению) вначале «по старому письму», т. е. на 1470—1480-е гг., а потом «по новому письму», т. е. на 1495—1505 гг., после указания обеж, дворов и «людей» в волости отмечал: с такого-то числа обеж «доход» шел деньгами, со стольких-то обеж шло «половье (треть, четверть, «пятина») из хлеба», а со стольких-то обеж выплачивался «хлеб поспом» в указанном размере. Отдельно (№ 19) указаны в  6 «обжи оброчные» — это случаи, когда землевладелец устанавливал не сколько необычный оброк: рыбой, медом или какой-либо другой продукцией в определенном количестве по какому-то особому условию. Часто писец просто отмечал, что «обжа оброчная» илгг «с 1 обжи оброк», не указывая, в чем он состоял. Мы разносили эти данные по рубрикам соответствующих форм оброка в отно Hieunii каждой волости (владения).  Об этих «доходах» владельцу «писано подлинно» при описании каждой деревни. На основе этих данных общие данные по волости могут подвергаться перекрестной проверке. Суммируя их по всем волостям-владе- ниям того или иного погоста, мы составили для себя ведомости по погостам, а потом из них получили общие ведомости по тем трем пятинам Новгородской земли, по которым писцовые книги дошли до нас в лучшей сохранности. «Доход» землевладельцу, как и «дань» великому князю, начислялся писцами с «обжи», с условной окладной единицы, поэтому и учет наш — в обжах. В НПК сведения о «доходе», помимо «дохода по старому письму» (или «старого дохода») и «дохода по новому письму» («нового дохода»), могли сообщаться писцами еще на третий, промежуточный момент, когда новгородский боярин был уже выселен и в бояр щине появились представители московского великого князя, но новый владелец еще не был посажен. В этих случаях взимали «за старый доход» оброк в пользу великого князя. Многие владения подолгу не поступали в раздачу, и «оброчные земли великого князя» в большом количестве имелись и в момент составления писцовых книг. С таких земель оброк обычно взимался деньгами. Замена хлебного оброка денежным была удобнее для великокняжеской казны. «Оброк великого князя деньгами» (строка 2) значится только «по новому письму»; а «деньги + хлеб посиом» (строка 4) но этой же причине увеличились вдвое в «новом письме» Вотской пятины. Показателен состав оброка с дворцовых земель великого князя: из обложенных 136572 обеж при «новом письме» с 1355'/2 обеж платили «деньги + посопной хлеб».

Не все волости учтены в  6: рукописи писцовых книг Вотской и Деревской пятин дефектны. По Вотской пятине не дошло описаний двух погостов и части третьего; вследствие утраты листов в описании ряда волостей нет итогов. То же и в Деревской пятине. Поэтому общее число учтенных нами обеж меньше общего числа обеж, указанного в работах А. М. Гневу- шева и II. Ф. Яницкого. Еще больше дефектов в рукописях по Шелонской пятине. Меньше в  6 и число дворов. В последнем случае причиной было не только то, что итоги учтены не по всем волостям, но и то, что мы учитывали лишь крестьянские тяглые дворы и оставляли в стороне владельческие усадьбы и другие не обложенные, не тяглые дворы. В  6 также не включены сведения по Задней Кореле Вотской пятины. Описание Задней Корелы произведено писцами по особому плану, как района по преимуществу неземледельческого, где за окладную единицу принят «лук», а не обжа.

В  6 (строка 22) особо выделены хозяйства (обжи), по которым «писцами доход не указан» ни по «старому письму», ни по «новому». С этих хозяйств «доход» (оброк) землевладельцу шел, только писцы, по особым своим соображениям, не отметили его в писцовых книгах. Так, если волость раньше принадлежала какому-нибудь монастырю и осталась за этим же монастырем, то писцу незачем собирать и включать сведения о доходе: все оставалось по-старому. То же самое происходило, если монастырское владение передавалось великому князю. В этом случае оброк по «новому письму» мог устанавливаться вне зависимости от «старого», и потому данных о «старом доходе» нет. Во многих других случаях регистрация старого или нового «дохода» практически была бесцельной, а потому и необязательной. И не по небрежности, а вследствие признания этой необязательности в таких случаях сведения о «доходе» не приводятся писцами. Так было, например, когда новому землевладельцу, москвичу, великий князь «дал ... землю противу его земель московских», поэтому он был волен по-своему определять размер «дохода». То же происходило, если владение получено в приданое, а также путем мены или дарения. Так, по Деревской пятине сведения о «старом доходе» не указаны для 39% обеж, по Вотской — для 24% обеж, по Шелонской— для 18% обеж. И по «новому письму» нет данных о «доходе» по Деревской пятине для 32.2% обеж, по Вотской — для 2.8%, по Шелонской — для 1.3%.  Писцы сведений не указали, а «доход» — феодальная земельная рента — взимался.

От писцовых книг конца XV—начала XVI в. Обонежской и Бежецкой пятин дошли до нас лишь небольшие отрывки, поэтому сведения по ним об основном «доходе» в  6 не включены, а приведены в более удобных местах в тексте исследования.

Вчитываясь в процессе работы над H1IK в описание одних за другими всех погостов, волостей и деревень Новгородской земли, мы убеждались, что каждый крестьянин-земледелец был обязан со своего хозяйства отдавать землевладельцу долю урожая зерновых хлебов; это составляло «доход» землевладельцев-феодалов. Сводка материалов НПК о «доходе» землевладельцев, представленная в  6, свидетельствует о полноте охвата всех крестьянских хозяйств этой повинностью; она показывает, что уплата крестьянами «дохода» землевладельцу — боярину, монастырю, владыке, «житьему человеку» и всякому иному землевладельцу — еще во время новгородской самостоятельности являлась всеобщей нормой (как бы законом) для Новгородской земли. Не выплачивался оброк («доход») лишь со льготных обеж, т. е. с хозяйств» имевших льготу от несения государственного тягла (от выплаты обежной дани); такими в НПК сочтены все хозяйства самих землевладельцев и их слуг, церковного причта и хозяйства ремесленников в селах и рядках. В число льготных было внесено еще небольшое число совершенно маломощных крестьянских хозяйств. Им льгота давалась на очень небольшой срок (на 3—5 лет). Общие итоговые цифры  6 подтверждают всеобщность этой нормы для Новгородской земли.

Выплата феодальной земельной ренты («дохода») была в равной мере общей нормой и для Северо-Западной, и для Северо- Восточной Руси.

В Северо-Восточной Руси в изучаемое нами время были «чер- пые волости», крестьяне которых жили не на владельческих землях, а на землях великокняжеских или государственных. Такие волости, не охваченные феодализацией, были и в Новгородской земле. Их можно найти среди волостей Задней Корелы в Вотской пятине (данные о которой мы не включили в  6); они были и в других пятинах,  а также в северной и северо-восточной части Новгородской земли, — части, которая оказалась за пределами территории, описанной в HIIK.

В 1490-е и в начале 1500-х годов было большое число крестьянских хозяйств (точнее, волостей-владений), которые оставались после конфискации боярских земель не переданными новым землевладельцам-вотчинникам или помещикам. Писцы называли их «оброчными землями великого князя». В период новгородской самостоятельности эти волости были владельческими, чаще боярскими или монастырскими, и с крестьян шел обычный «доход» владельцу (этот «доход» учтен в «старом письме»). Когда

Осуществлялась конфискация боярских и других владений в Новгородской земле, московские власти строго следили за тем, чтобы > в конфискованных вотчинах не было приостановки в уплате крестьянами владельческих «доходов». Лишь только выбывали «старые бояре», появлялись представители великокняжеского фиска (казны) для сбора доходов. В НПК указывается на временную замену старых «доходов» несколько иными: выплата в долях урожая пересчитывалась в «носонной хлеб», а так как «посопной хлеб» тоже было неудобно брать представителю великокняжеской казны, то его пересчитывали на деньги и заменяли денежным оброком. Так, в «новом письме» в большом количестве появился «оброк великого князя деньгами», равно как и «деньги + посопной хлеб». И следует помнить, что по величине и тот, и другой вид переходного типа оброка мало чем отличался от оброка, выплачивавшегося владельческими крестьянами. По  6 можно убедиться, что «доход» в долях урожая на каком-то раннем этапе эволюции феодальной земельной ренты стал основной ее формой, затем из нее («издольщины») как исходной формы владельческого дохода появились (вытесняя ее) «хлеб поспом» (натуральный оброк зерновым хлебом), а потом и денежный оброк.

В таком виде рисуется эволюция форм феодальной земельной ренты в Новгородской земле. Прямой иллюстрацией этого положения являются те многочисленные случаи пересчета оброков, существовавших при «старом письме» (долевого и «посопным хлебом»), в оброк великого князя деньгами при «новом письме».

Для того чтобы крестьянское хозяйство могло регулярно платить землевладельцу высфкий «доход» в виде доли урожая, нужно, чтобы это хозяйство по своей организации и продуктивности достигло достаточно высокого уровня. Господство паровой трехпольной системы земледелия в Новгородской земле ко времени ее вхождения в состав Русского государства — убедительный показатель высоты этого уровня, и мы считаем необходимым обратить внимание на закономерность причинной связи между трехпольем и регулярно выплачиваемым высоким оброком.

При изучении оброка («дохода») особенно важно определить «вес» — тяжесть этой повинности для крестьян. Когда в таблице подсчитано, с какого количества обеж выплачивалось «половье из хлеба», треть, четверть или «пятина из хлеба», то в этих случаях нетрудно представить себе и тяжесть оброка. Но во многих случаях сказано глухо: «оброк посопным хлебом» и «оброк деньгами», сколько «посопного хлеба» и сколько денег — показать в таблице не удалось. Когда мы читаем в документе подлинные записи о такой уплате оброков, то во всех этих случаях ясно указано сколько денег платилось с той или иной обжи, сколько выплачивалось коробей ржи, овса, ячменя или пшеницы с каждой отмеченной обжи, — т. е. тяжесть оброка определена в документе. Но эти тысячи самых различных по содержанию записей не могут быть систематизированы по группам, пригодным для статистических таблиц: такая систематизация оказывается практически неосуществимой. И перед нами стояла задача — как же, хотя бы с некоторым приближением к истине, определить материальный вес всего выплачивавшегося крестьянами основного «дохода».

Один из обходных путей решения этой задачи подсказан нам самим документом. Оброк зерновым хлебом («хлеб послом») и оброк деньгами пришли на смену оброку в долях урожая. Записи же в НГ1К о взимании оброка московской администрацией с конфискованных, но не переданных еще новым землевладельцам новгородских боярщин позволяют считать, что эта замена происходила без резкого изменения в размере оброка: «посопной хлеб» исчислялся в размере, близком к старому издольному оброку, а деньги, вероятно, выражали стоимость ранее платившегося зернового хлеба. Приступая к приближенному исчислению тя- жести оброка, мы напоминаем об этой связи — с тем чтобы конкретно показать, каков был вес всего взимавшегося землевладельцами-феодалами «дохода». Оброк «посопным хлебом» и денежный оброк по своей стоимости мало отличались от оброка в треть или в четверть урожая. Именно эту цифру — «треть урожая» — подсказывают нам данные  6 как общую среднюю (а точнее — как величину, эквивалентную «доходу» по всей массе учтенных в HI1K обеж, безразлично, исчислялся ли этот «доход» действительно в доле урожая, платился ли он «посопным хлебом» или «деньгами»). Средняя величина оброка приближалась к трети урожая зерновых, во всяком случае можно считать, что она значительно превышала четверть урожая. Мы исходили из следующих данных: в  G отмечено весьма значительное количество случаев уплаты оброка в размере, превышающем третью долю урожая: «половье из хлеба», «треть из хлеба + деньги», «треть из хлеба + носоиной хлеб», «треть из хлеба + деньги и посопной хлеб» (строки 5, 8, 13, 16); немногочисленны случаи уплаты просто «четверти из хлеба» (строка 9), но многочисленны случаи добавления к четвертной доле урожая денег, «посопного хлеба» или того и другого одновременно (строки 10, 14, 17). Но есть и «пятая доля из хлеба», — правда, преимущественно с добавлением денег или «хлеба поспом».  В пользу принятия трети урощая за средний показатель при исчислении веса владельческого дохода (феодальной земельной ренты) говорит еще одно соображение: кроме землевладельца, оброк зерновым хлебом крестьянин платил еще ключнику и посельскому («ключнич доход»); это был достаточно весомый платеж — в полкоробьи ржи и яровых хлебов с обжи и по четверти коробьи зернового хлеба со всякого овина.

Постараемся более конкретно определить, что значит для крестьянского хозяйства уплата трети, четверти или пятой доли урожая. Примем средний уровень урожая для хозяйства феодального периода «сам 3», а средний посев на крестьянское хозяйство — от 3 до 4 коробей. Для приблизительных исчислений удобна цифра посева в 4 коробьи ржи (среднее хозяйство в Шелонской пятине) на хозяйство. Рассмотрим первый вариант: уплачивается «доход» — «половье из хлеба». Урожай озимого хлеба (ржи) 12 коробей; при «половье» 6 коробей идет землевладельцу, 4 коробьи необходимо было оставить для посева; следовательно, крестьянину со всей его семьей оставалось 2 коробьи, т. е. иоловииа того, что он посеял. Второй вариант — «треть из хлеба». Из 12 коробей 4 коробьи идут землевладельцу, 4 коробьи остаются на посев и 4 коробьи останутся для крестьянина и его семьи. В этом случае весь урожай делится на три равные доли, и крестьянину на питание с семьей остается столько, сколько хлеба им было высеяно. Третий вариант: «доход» — «четверть из хлеба». Землевладельцу — 3 коробьи, т. е. 0.75 посеянного хлеба; на посев — 4 коробьи, самому крестьянину — 5 коробей, т. е. 1.25 высеянного хлеба. Четвертый вариант: «доход» — «пятина из хлеба». Землевладелец получает 2.4 коробьи, т. е. 0.6 того, что было посеяно крестьянином, на посев остается 4 коробьи, крестьянину — 5.6 коробьи, т. е. 1.4 высеянного хлеба.

Попытаемся приблизительно исчислить, в какой общей цифре выражался этот оброк с пятин и погостов Новгородской земли.

Мы приняли, что средняя величина выплачиваемого землевладельцу «дохода», если рассчитаем ее в зерновой продукции, будет близкой к '/з урожая зерновых хлебов и несомненно намного превысит «четверть из хлеба». При урожае «сам 3» этот «доход» будет равняться ежегодно высеваемому крестьянами количеству зерновых хлебов. Следовательно, основной «доход» каждого феодала-землевладельца равнялся всем зерновым хлебам, высевавшимся крестьянами принадлежавших ему сел и деревень; крестьянин в среднем отдавал феодалу столько хлеба, сколько высевал сам и сколько оставалось ему для прокормления семьи и других потребностей. Для той части Новгородской земли (немного большей, чем половина), описание которой дано в дошедших до нас НПК, эту величину посева зерновых мы знаем. Крестьяне Деревской и Вотской пятины и 48 погостов Шелонской пятины доставляли со своего земледельческого хозяйства «дохода» землевладельцам зерном (или в форме денежного оброка) свыше 120 тысяч коробей ржи и до 180 тысяч коробей яровых хлебов, а всего около 300 тысяч коробей зерновых хлебов ежегодно. Всем крестьянским семьям на питание и все другие потребности оставалось примерно столько же, сколько они отдавали землевладельцу в качестве земельной ренты. Так определяется «вес» (или тяжесть) основного, т. е. зернового оброка. Во всей Новгородской земле крестьяне выплачивали в виде оброка до 4200 тысяч пудов ежегодно. Так было в конце XV—начале XVI в. А если принять более низкую среднюю величину «дохода», например «четверть из хлеба», то общая сумма поступающего землевладельцам ежегодного дохода составит 3Д от посеянных зерновых хлебов, а в мерах — 90 тысяч коробей ржи и 135 тысяч коробей яровых, всего 225 тысяч коробей зернового хлеба ежегодного дохода.

Землевладельцы получали «доход» не только с урожая дерновых хлебов, но и с продукции всех других отраслей крестьянского хозяйства. Эта часть оброка указывается в НПК под наименованием «мелкий доход» и доход ключнику: и «мелкий», и «ключни- чий доход» были такими же обязательными составными частями оброка в пользу землевладельца, как и рассмотренный «доход», т. е. основной оброк, и потому они непременно отмечаются в НПК. Казалось бы, в мелких владениях (например, у своеземцев), когда ключник не нужен, не должно бы быть и «ключ- ничьего дохода», но он все же взимался.

В главе о скотоводстве мы указывали, в каком большом количестве и разнообразии направлялась в качестве «мелкого дохода» землевладельцу мясная и молочная продукция крестьянских хозяйств. Мы приводили случаи целых волостей, в которых из каждого крестьянского хозяйства шло землевладельцу по барану, по овчине (и притом еще особо ключнику овчина), по лопатке бараньей, по сыру, по куре, по полти мяса с 2—3 дворов, и еще масло, яйца, шерсть и т. п. Уже с одной волости набирались десятки баранов, кур, овчин, сыров, сотни яиц и т. п. Рядом с продукцией животноводства в том же составе «мелкого дохода» указываются лен и конопля — семя, волокно, пряжа и полотно; за ними продукция охоты — меха, пернатая дичь, ловчне птицы; дальше — рыба и другая продукция рыболовства, мед и, наконец, многообразная продукция крестьянской домашней промышленности.

В НПК рядом с платежами крестьян землевладельцам указывается также обежная дань — основная подать в государственную казну, уплачивавшаяся всем тяглым населением. Ее размер в НПК не указывается; но о нем можно догадаться по летописной записи 1478/79 г., повествующей о событиях последних дней самостоятельности Великого Новгорода. Там, после известного определения величины окладных единиц — сохи и обжи — записано: «И князь великы захотел взяти събжи по полугривне, и владыка съ всеми своими от всего города начата бити челом, чтобы государь смиловался, имал бы по тому дань, как бьем челом, по 7 денег с 3-х обжей, а имал бы, пожаловал, по одинова на год. И князь великы тем их пожаловал, что имати ему одинова на год дань с сохи по полугривне съ всех волостей Новго- родскых и на Двине и в Заволочьи, на всяком, хто ни паши землю, и на ключникех, и на старостах и на одерноватых». Вероятно, в таком размере — с сохи по полугривне, а с обжи по 2Уз деньги (новгородских) — и взималась обежиая дань в конце XV и в первые годы XVI в. О новых окладах обежной дани сказано в более поздних писцовых книгах: в писцовой книге 1539 г., описывающей поместные земли, отмечаются частые случаи увеличения поместного владения, и в этих случаях пишется: «А на придаточные обжы положено сверх обежной дани... с обжы по алтыну»;  обежная дань в новом, большем размере установлена только на приданые обжи (с обжи по алтыну); вероятно, налог единовременный. Позднее, в писцовой книге Бежецкой пятины 1545 г., отмечено общее увеличение обежной дани на «.четыре московски» (т. е. на две новгородские деньги) с каждой обжи.

Феодал-землевладелец рассматривал все отрасли крестьянского хозяйства как источники «дохода», а свое право землевладельца истолковывал как право на получение земельной (феодальной) ренты со всех эксплуатируемых крестьянами земельных угодий своего владения. У составителей НПК указанное право землевладельца очень конкретно раскрыто в материалах о «доходе». И вполне оправдано указание правительства великого княжества Московского, данное составителям НПК, об учете не только числа обеж и размера пахоты с сенокосом, но и размера «дохода», так как именно этот показатель особенно ценен при учете поместного (владельческого) земельного фонда. Так раскрывается подлинная основа экономических взаимоотношений и хозяйственно-производственной связи между «двором» крестьянина и «большим двором», т. е. хозяйством землевладельца. Получая в изобилии зерновые хлеба, землевладелец, естественно, мог не думать о большой полевой запашке. И действительно, собственная барская пашня в хозяйствах землевладельцев в XIV—XV вв. была небольшой. Такого мнения с достаточным основанием держится Б. Д. Греков; он отмечает, что рост барской запашки и рост барщины обозначились позднее, в XVI в.

наряду с цифрами, показывающими вес феодальной земельной ренты, имеются некоторые материалы, косвенным образом раскрывающие размер барской пашни в Новгородской земле. Составители НПК не ставили своей задачей описывать владельческие хозяйства, их интересовали прямые производители — крестьяне. Сведения, сообщаемые о владельческих хозяйствах (боярских, монастырских, владычных, купецких и т. п.) отрывочны, не систематичны и, конечно, не полны. Но положение меняется, когда дело доходит до учета полевой засеваемой пашни. Писцы во всех случаях строго учитывали ее, так как но пашне устанавливалось обежное обложение; учитывали пашню и тогда, когда она использовалась во владельческих хозяйствах.

В НПК при подведении итога по волости (да и в самой описании) всегда наряду с числом крестьянских обеж указывается, сколько обеж эксплуатировалось BQ владельческих хозяйствах («пашет помещик» или «пахал боярин на себя»). Так мы получаем некоторые сведения о владельческой запашке в Новгородской земле.

В  6 (строка 21) указаны «льготные обжи», с которых не идет ни доход владельцу, ни обежная дань, — это и есть эксплуатируемые землевладельцами пахотные земли. Их итоговые цифры рассказывают о распространении и общем размере барской пашни. Цифры эти нуждаются в небольшой поправке: «льготными обжами», наряду с владельческими, являются обжи, эксплуатирумые церковным причтом; наравне с владельческими расцениваются и хозяйства «людей», т. е. холопов помещичьих или боярских и их ключников. Показанное НПК число «льготных обеж» оказывается совершенно незначительным, особенно в новгородское время. По «старому письму» (т. е. в 1470-е годы их было в Шелонской пятине меньше трети (0.32)) процента, в Деревской — 1.5^/о, в Вотской —2.3% от общего числа обеж. Барская пашня увеличилась с приходом испомещенных Москвой землевладельцев: по «новому письму» (т. е. для 1495—1505 гг.) по Вотской и Шелонской пятинам число «льготных обеж» дошло до 4.4%, а по Деревской —до 5%.  Мы и здесь должны учитывать, что в эти цифры входят обжи церковного причта и особенно в большом числе обжи ключников и «людей» помещичьих и боярских. Поэтому нет оснований (в отношении Новгородской земли) говорить о широком распространении барской пашни не только в старое время новгородской самостоятельности, но и в конце XV—начале XVI в.; указанные 4.4 и 5% намного уменьшатся, если вычесть обжи, приходящиеся на причт, на маломощные крестьянские хозяйства, на дворы ключников помещичьих и «людей».

Для понимания перемен, происшедших за время от «старого» до «нового письма», следует принять во внимание еще и то, что увеличение барской пашни произошло не за счет массового стремления землевладельцев оживить свое хозяйство, а за счет активной перестройки своих хозяйств лишь отдельными вновь нсномещенными землевладельцами. В «новом письме» выделяется ряд помещичьих хозяйств с большой запашкой — в 6, 7, 8 и даже свыше 10 обеж (в 13, 17—18 обеж).  В некоторых случаях это совместные владения двух-трех братьев; но все это Новые для Новгорода землевладельцы. Получив свои земельные владения, они, не теряя времени, стремились возможно быстрее обеспечить себя доходами и расширяли собственную запашку, тем более, что правительство поддерживало их в этих начинаниях. Для нас это новое явление, уже выходящее за пределы изучаемого нами периода. К тому же из одного сообщения о расширении барской запашки нет оснований делать выводы об увеличении барщины.

В НПК во всех отмеченных нами случаях большой барской пашни записывается, что «пашет помещик своими людьми», «со своими людьми», т. е. вместо указания на применение барщинного труда крестьян — прямое заявление об использовании труда холопов. Мы указали больше десятка случаев большой барской запашки; если закрыть глаза на все другое, то можно было бы говорить вообще о большом размере пашни во владельческих имениях. На деле же на всю Новгородскую землю (а точнее — на три описанные пятины) таких указаний. немного, при этом очень низок общий их процент к учтенным обжам. То, что сюда включена пашня и «людей» помещичьих, и ключника, совершенно лишает нас оснований говорить о значительности собственно барской запашки в Новгородской земле даже для конца XV—начала XVI в. Новгородские материалы свидетельствуют в пользу мнения Б. Д. Грекова о небольших размерах собственной пашни у землевладельцев-феодалов. Однако у ряда исследователей экономики и социальных отношений в древней Руси мнение Б. Д. Грекова вызвало возражение. JI. В. Черепнин, Л. Д. Горский и А. П. Пьянков в своих работах, вышедших в последние годы,  согласованно настаивают на широком распространении отработочной ренты (и именно в форме барщины) еще с XIV—XV вв., ссылаясь в основном на материалы Северо- Восточной Руси. Последнее делается не без оснований, так как Б. Д. Греков, говоря о малой барской запашке в XIV—XV вв., имел в виду не только Новгород, но и Северо-Восточную Русь. Мы не имеем возможности отдельно разбирать мнение и аргументацию каждого из указанных авторов, да это и не требуется по сути дела, так как все оий базируются на одном и том же круге источников (на актах Северо-Восточной Руси) и держатся почти одинаковых мнений. При кажущихся решительных возражениях Б. Д. Грекову, все три автора в качестве общей оценки говорят, что для Руси XIV—XV вв. характерно одновременное существование барщинных повинностей и оброков. Их расхождение с мнением Б. Д. Грекова по существу ограничивается различием в оценке доли барщины и отработочной ренты и доли оброчных платежей. Правильная оценка соотношения веса отработочной ренты (барщины) и ренты оброчной зависит всецело от того, в какой мере верно определен характер владельческого хозяйства, с одной стороны, и крестьянского — с другой, насколько глубоко вскрыто существо производственных и экономических связей между ними. В этом плане и интересуют нас указанные работы. Трудности в освещении этих вопросов (а отсюда — ошибки при их решении, расхождения в оценках, особенно в отношении Северо-Восточной Руси XIV—XV вв.) вызваны не только малочисленностью источников. Главное может оказаться не освещенным, сообщаемые же документами частности и явления второстепенные могут представить все в ложном свете, исказить подлинную картину.

Источники Северо-Восточной Руси и Новгородской земли достаточно ясно говорят о владельческих житницах, обильно заполненных зерновыми хлебами. Но где и кем выращены эти хлеба? Об этом в актах Северо-Восточной Руси мы нередко встречаем или очень противоречивые данные, или столь неясные, что любое мнение по этому вопросу можно представить одинаково оправданным. Но по-иному, предельно ясно, рассказано об этом в НПК в отношении Новгородской земли. Описывая волость за волостью, а внутри каждой волости одну деревню за другой, писцовые книги отмечают направляемый в житницы землевладельцев из каждого крестьянского хозяйства зерновой хлеб в составе ежегодно выплачивавшегося «дохода» землевладельцу. А в общей сумме это составляло по Новгородской земле не десятки, а сотни тысяч коробей различного зернового хлеба, поступавшего в житницы землевладельцев.

Ясная форма этих сообщенных НПК сведений четко раскрывает и организацию земледельческого производства. В этом источнике перечислены все крестьянские хозяйства-дворы (с поименным указанием их владельцев), в которых производились как зерновые хлеба, так и другая сельскохозяйственная продукция, направлявшаяся как «доход» из крестьянских дворов в кладовые землевладельцев. Мы думаем, что такая же картина предстала бы перед нами и в отношении земель-княжеств Северо-Восточной Руси XV в., если бы до нас дошел и от них источник, подобный Новгородским писцовым книгам. К сожалению, в нашем распоряжении только актовый материал по земельным сделкам, одна-две уставные грамоты и несколько десятков судных дел. Подобный актовый материал дошел до нас и о Новгородской земле. Нам представился случай сопоставить конкретные материалы, сообщаемые НПК о двух хозяйствах — новгородского боярина и его племянника, мелкого землевладельца, — с одновременными материалами, сообщаемыми в акте о разделе этих хозяйств. Мы считаем, что это конкретное сравнение, результат которого подтверждают и все другие данные об актовом материале в писцовых книгах и им подобных документах, ясно показывает, где и как следует искать более достоверных сведений о народном хозяйстве древней Руси, о взаимоотношениях крестьянина и феодала и о хозяйственно-производственных связях между крестьянскими хозяйствами и хозяйствами землевладельцев.

Разбирая вопрос о сельском строительстве, о селах и деревнях, мы сопоставили сведения о владениях новгородского боярина Федора Акинфовича и его племянника Матвея Ивановича, приведенные в их рядной, с описанием в НПК бывших в их владении сел и деревень — и убедились, насколько различно эти два документа (рядная и НПК) рассказывают об одних и тех же хозяйствах.  Между ними нет противоречий, но в рядной — простое перечисление селений и общие глухие указания на «пашенную» и «лешую» землю и другие угодья в этих селениях, тогда как в НГ1К разбросанные по разным погостам и пятинам деревни и села описаны отдельно — с поименованием всех хозяев-крестьян, с указанием размера посева и покоса в этих деревнях. В H1IK нарисована яркая картина хозяйственной жизни волостей, числившихся владениями боярина Федора Акинфовича, особенно интересная конкретностью приводимых данных. В то время, как в рядной говорится только об угодьях владельческого хозяйства (создается впечатление, что все указываемые в этом документе села и тянущие к ним угодья являются частями боярского хозяйства Федора Акинфовича), НПК дает понять, что наряду с «большими дворами», действительно боярскими, в этих селах было много десятков крестьянских хозяйств; 1ШК указывает эти хозяйства и, называя их владельцев, приводит сведения о размере посевов и покосов в этих хозяйствах. В соответствующих, отмеченных нами местах НПК рассказывается о трудовой жизни крестьян всех этих сел, об экономических хозяйственных связях крестьянских хозяйств с хозяйством боярина Федора Акинфовича и его племянника Матвея Ивановича.  В НПК говорится о составе и о размере основного и «мелкого» дохода, выплачивавшегося крестьянскими хозяйствами старому новгородскому боярину Федору Акиифовичу; этим характеризовалась основа экономических связей между описанными в НПК крестьянскими хозяйствами и хозяйством боярина.

Когда мы сравниваем эти документы, то узнаем, что ко времени составления НПК боярина Федора Акинфовича уже не было, ликвидирована была и его вотчина-боярщина, на месте ее появились новые владельческие (помещичьи) хозяйства. Села же и деревни с составлявшими их крестьянскими хозяйствами остались нетронутыми. В них по прежнему порядку текла трудовая жизнь крестьян. Именно НПК, а не рядная, раскрывает нам подлинную картину жизни сел и деревень, составлявших владение Федора Акинфовича и Матвея Ивановича, бывших новгородских землевладельцев. Именно из этого документа мы узнаем о населении всех указываемых в рядной селений, узнаем о трудовой жизни многих десятков крестьянских хозяйств, составлявших деревни и села боярщины Федора Акинфовича. Мы узнаем, что подлинной основой хозяйственной производственной жизни как указанной вотчины боярина Федора Акинфовича, так и всей Новгородской земли были крестьянские хозяйства. Рассматриваемые нами документы составлены разными лицами, имели различное назначение и хотя говорят об одном и том же предмете, по очень различаются по содержанию, так как рассказывают об этом предмете с совершенно разных точек зрения.  Составителям рядной было достаточно только назвать селения, которыми они владели, указать на свои «большие дворы», в которых жили сами владельцы, их семьи и слуги, сказать о наличии разного рода угодий, принадлежащих этим селам, чтобы произвести дележ этих владений, — более подробных сведений им не требовалось.

То, что описано в рядной как боярские села Акинфовых с «большими (боярскими) дворами» и с тянущими к ним угодьями, как села, разбросанные по многим погостам разных пятин, на самом деле было мелкими волостями, принадлежавшими Федору Акиифовичу с племянником, — волостями из многих деревень, из которых каждая состояла из нескольких крестьянских хозяйств, живших самостоятельной, независимой от хозяйства бояр Акинфовых производственной жизнью. Подлинная картина жизни боярщины Акинфовых раскрыта в НПК. С этой точки зрения указанная рядная как исторический источник показательна и типична своими ограниченными сведениями о крестьянских хозяйствах для всех частных актов XIII—XV вв. о поземельном обороте как Новгородской земли, так и Северо- Восточной Руси.

Из числа новгородских актов столь же показательны духовные грамоты новгородских бояр Остафия (Бвстафия) Ананьевича (1393 г.),  Федора Остафьевича (1435 г.),  посадника Ивана Лукинича,  купчая грамота новгородского Ковалева монастыря на села по реке Тихвине и др.  Такими же являются и большинство духовных, меновных, деловых, купчих и других актов поземельного оборота XIV—XV вв. Северо-Восточной Руси.

Участники сделок, составители всех этих актов, перечисляя села и деревни с их угодьями как свою недвижимую собственность, как будто не замечали или не хотели признавать, что все эти деревни (да и села) по существу своему крестьянские, так как состояли из совершенно самостоятельных крестьянских хозяйств, существовавших независимо от хозяйства феодала. Дело здесь не только в неполноте сведений как следствии лаконичной характеристики владельческого хозяйства, но и в искаженной оценке фактического положения. Необходимые коррективы к новгородским актам вносят НПК, что выступает с особой наглядностью при сопоставлении уже разбиравшейся нами рядной Федора Акинфовича с описаниями упоминаемых в этом документе сел и деревень, приведенными в НПК. Писцовые книги показывают то, о чем акты умалчивают или что в актах охарактеризовано искаженно, оценено неверно. Такие коррективы обязательны в равной мере для актов как Новгородской земли, так и Северо-Восточной Руси.

Из актов Северо-Восточной Руси XIV—-XV вв. по конкретности материала и важности его для освещения вопроса о связях владельческого хозяйства с крестьянскими хозяйствами и взаимоотношениях между феодалами-землевладельцами и крестьянами выделяется уже упоминавшаяся нами уставная грамота митрополита Киприана Цареконстантиновскому монастырю.  Она важна и потому, что, прямо рассказывая о связях владельческого хозяйства с крестьянскими, попутно раскрывает картину состояния этих хозяйств, и не только в год составления уставной грамоты, т. е. в конце XIV в., но и за 30—40 лет до этого.  В грамоте прямо говорится о том, что крестьяне обеспечивали монастырь зерновым хлебом; сказано еще о регулярной (пусть в качестве подношений) выплате монастырю продуктов скотоводства, крестьянской домашней промышленности. Следовательно, этот документ ясно показывает, что материальною основою монастырского хозяйства являлась продукция крестьянских хозяйств монастырской вотчины и труд крестьян, т. е. то самое, о чем говорят и НПК.

При сравнительном изучении оброков и трудовых повинностей крестьян Цареконстантиновского монастыря нельзя упускать из виду, что его села и деревни непосредственно примыкали к монастырю, а это облегчало широкое применение крестьянского труда в монастырском хозяйстве. Исследователи, преувеличивающие роль барщины, разбирая данную уставную грамоту, склонны расценивать как барщину и посев на нужды монастыря зерновых хлебов на «игумновом жеребье»,  тогда как весь этот «игумнов жребий» был в общем клине деревенских полей, обрабатывался, засевался и убирался полностью крестьянами. Позднейшие распоряжения митрополичьего дома вносят полную ясность в этот вопрос: в строго вымеренных, рассчитанных на трехполье посевных площадях каждый крестьянин должен пахать по пять десятин на себя, а шестую десятину на монастырь.  Так как в этом посеве, в выращивании и в сборе урожая все делалось крестьянской заботой и крестьянским трудом, то не остается никаких сомнений, что в данном случае мы< имеем одну из форм издольщины — уплату шестого снопа феодалу — или десятинную пашню, по существу равнозначную издольщине.

Оброчные платежи в монастырских вотчинах одинаково обычны как в Новгородской земле, так и в Северо-Восточной Руси. В митрополичьей (типовой) уставной грамоте монастырям   об основных статьях дохода и о порядке дележа дохода между старцами монастыря говорится: «А что идет им хлеб из сел монастырских, что на них крестьяне пашуть, или па серебро манастырское пашють; и они то делят межи собою...».

Предполагается существование сел и деревень с земледельческим крестьянским населением, работающим на монастыри. 

Митрополит Алексей, отдавая по духовной ряд сел и деревню Чудову монастырю, отмечает: «А все те села даю с серебром и с половники и с третники и с животиною».  Упоминания о «половниках» и «третниках», естественно, связывается с знакомыми по НПК формами натуральной земельной ренты: «подовьем из хлеба» и с «третью из хлеба». Хорошей иллюстрацией к этому служат два случая из жизни вотчин Троице-Сергиева монастыря, записанные в судных делах. На суде заслушаны показания: «На том Маткове (на земле, — Г. К.) жил Федор слободчик, а половничал на монастырь Троицкой, и жито делил на гумне с ключники монастырскими.. .».

Другой случай: «... землею Потаповым владел старец Фера- нонтсй троецкой, а ключник был Демид, и жито... делил с половники на гумпе в том Потапове».  В грамоте звенигородского князя игумену Сторожевского монастыря об оброке с крестьян монастырских сел сказано: «Чтобы еси на манастырских селах имал: па Рождество... за дань и за все пошлины с десятины (окладная единица, — Г. К.) по пяти алтын, да по десяти гривенок масла, да по два сыра, да по овчине, да на Велик день (на пасху,—Г. К.) по 50 яиц; а с Дубацина да с Белдина (села,— Г. К.) емли с десятины по гривне, а масло и сыры и яйца емли но тому же. А поселским вели имати на три празники... с десятины по две деньги».  Все так же, как и в НПК (т. е. в Новгородской земле): основной оброк выплачивался деньгами, «мелкий доход» — продуктами животноводства; был также и доход «посольским».

Таким образом, регулярная выплата крестьянами земельной репты — то в размере доли урожая зерновых хлебов, то установленным их количеством на каждый год, то в форме ренты деньгами, — как говорят приведенные документы, в равной мере была обязательной как в Новгородской земле, так и в Северо-Восточной Руси; одновременно с оброком с зерновых хлебов выплачивался оброк («мелкий доход») продуктами животноводства, рыболовства и т. д.

С увеличением численности дошедших до нас документов единичные показания сменяются массовыми. С 1530—1540-х годов сохранились хозяйственные книги монастырей. В «Книге ключей» (1540 г.) Иосифо-Волоколамского монастыря  раскрывается организация этой крупной вотчины и особое место в ней старцев-ключников и «посельских». В записях (1532—1534 гг.) Долговой книги  говорится о составе оброка монастырю, выплачиваемого крестьянами. В составе этого оброка значатся различные зерновые хлеба, продукты животноводства, деньги, изделия домашней промышленности. Учитывая, что все такие оброки должны были доходить до кладовых монастырей, князья обеспечивали беспошлинный провоз крестьянами и монастырскими слугами зерновых хлебов, масла, рыбы и всякой другой продукции крестьянских хозяйств, направлявшейся из волостей (из сел и деревень) в житницы монастырей.  Количество перевозимых продуктов исчислялось сотнями возов. Землевладельцы- монастыри Северо-Восточной Руси XIV—XV вв. вели свое хозяйство тем же порядком, что и новгородские монастыри и строили свой бюджет на основе как крупных поступлений зернового хлеба, продукции животноводства и денег в качестве оброка — феодальной земельной ренты с монастырских крестьян, — так и труда этих крестьян.

Среди новгородских грамот XV в. есть рядная крестьян роби- чичан (жителей села или волости Робичичи) о натуральном оброке, о дарах и о повинностях, которые должны были выплачивать и выполнять крестьяне Юрьеву монастырю — своему землевладельцу.  По назначению и содержанию этот акт един с митрополичьей уставной Цареконстантиновскому монастырю: крестьянам робичичанам по указанной грамоте вменяется в обя занность ежегодно выплачивать зерном 30 коробей ржи и 30 коробей овса и отвозить этот хлеб в житницы монастыря, делать подношения архимандриту монастыря (платить «дар») и монастырским слугам в праздники и при их приезде в монастырь. Перед нами свидетельство о полном совпадении новгородских порядков с тем, что было в Северо-Восточной Руси. Когда мы обращаемся к НПК, то убеждаемся, что устанавливаемые грамотами повинности крестьян в записях писцовых книг выражены в конкретных данных о «доходах» с крестьян в пользу Юрьева, Антониева, Аркажского и других Новгородских монастырей. Рядная крестьян робичичан может быть сопоставлена с запи сями о «доходах» Юрьеву монастырю, указанных в НПК. Материалы говорят о единстве процесса развития сельскохозяйственного производства и социальных отношений в новгородской деревне и в деревне Северо-Восточной Руси. И картина, раскрытая в НПК конкретным массовым материалом, служит лучшим источником для дополнения и корректировки данных о жизни деревни, сообщаемых в актах XIV—XV вв.

Великий князь Иван III Васильевич, включая Новгородскую землю в состав Русского государства, расценивал ее как исключительно важный при строительстве государства поместный земельный фонд. С точки зрения представителя феодального государства ценность каждого владельческого хозяйства определялась его «доходом», величиной земельной ренты, которую выплачивали крестьяне землевладельцу. Эта мысль была положена в основу всей работы, проведенной составителями НПК по описанию Новгородской земли. Естественно, что ею же руководствовался великокняжеский приказный аппарат, проводивший испомещение новых московских помещиков в Новгородской земле. Особая важность «доходности» вотчины и поместья была в равной мере понятна и главе государства, и его служилому аппарату, и землевладельцам как Новгородской земли ( боярам, монастырям, житьим людям, купцам), так и земель-княжеств Северо-Восточной Руси. Те и другие жили за счет «доходов» с крестьян.

К концу XV в. коренным образом изменился состав новгородских землевладельцев: при «новом письме» это были в основном испомещенные Москвою недавние землевладельцы из земель-княжеств Северо-Восточной Руси. Состав их указывает на отбор из очень различных по положению представителей господствующего класса: от княжат и членов боярских родов до рядовых служилых людей разных городов, исстари входивших и состав Московского великого княжения.  Многие из них принадлежали к старым боярским родам, но так как их роды измельчали, то они не имели уже вотчин в Московской земле

Для них получение поместья в Новгородской земле и переселение туда представляло несомненную материальную выгоду. Переселенце в Новгородскую землю для выполнения нужпой правительству службы, конечно, не должно было наносить ущерба испомещенным. Может быть, именно с этим связывалось выяснение доходности каждого нового владения и занесение этих данных в НГГК. В писцовых книгах Деревской пятины в ряде случаев в тексте об испомещении нового землевладельца тем или иным количеством деревень или обеж указано: «... дал князь великий, противу его земель московских», или «против ее (боярыни, — Г. К.) новоторжских земель», или глухо «противу их земель», «противу их обеж».  Здесь прямое указание на то, что при испомещении стремились не нанести ущерба испоме- щенному.

Но, конечно, многие из направленных в Новгородскую землю имели старые вотчины или поместья. Среди них могли оказаться лица высокого служебного положения, которых правительству, может быть, было особенно важно связать с Новгородской землей. Естественно предполагать, что когда исконного московского вотчинника жаловали поместьем в Новгородской земле, то едва ли считали при этом обязательным отказ от старых родовых владений. Известно, что владение многими волостями, разбросанными в различных районах — и притом нередко не в одном княжестве, — было делом обычным. И можно считать естественным, что происходило обогащение знати и лиц высокого служебного положения за счет поместий в присоединенном Новгороде.  Появилось большое число крупных землевладельческих хозяйств, состоявших из поместий в Новгородских волостях и владений в Северо-Восточной Руси, — конечно, хозяйств с единым строем, с одними и теми же производственными отношениями в той и в другой их части. Первый пример — собственное дворцовое хозяйство московского великого князя Ивана III Васильевича. Оно намного увеличилось за счет конфискованных волостей крупных новгородских землевладельцев. В Новгородской земле оно продолжало вестись в каждой вотчине и волости н соответствии со старым порядком. За дворцом были закреплены ценные сенные угодья владыки, монастырей и бояр. Новгородская часть дворцовых владений была включена в общее дворцовое хозяйство и организационно представляла с ней единое целое.  В НГГК называются дворцовый дьяк и другие деятели дворцового ведомства; они следят за получением доходов со всех волостей, переданных в хозяйство («во дворец») великого князя, сами получают денежные и более ценные натуральные доходы в волостях, па них падает обязанность организовать планомерную эксплуатацию сенных, рыбных и других угодий дворцового хозяйства.

Аналогию тому, что можно наблюдать в дворцовом хозяйстве, мы видим и в новгородских владениях знатного московского боярина князя Ивана Юрьевича Патрикеева. Великий князь Иван III Васильевич в числе других пожалований дал ему волость Березовец, одну из крупных волостей новгородской боярыни Марфы Исаковой Борецкой. В писцовой книге Деревской пятины дошло до нас описание этой волости.  При новом московском владельце, боярине князе И. Ю. Патрикееве, крестьяне этой волости продолжали в прежнем объеме выплачивать ему основной и «мелкий» доход, такой же, какой платили раньше боярыне Марфе Борецкой, выполнять работы в боярском хозяйстве. Новгородские волости были включены в общее хозяйство московского боярина. Тиун боярина следил за поступлением «дохода» с этих волостей (и сам получал с крестьян натуральный оброк зерновыми хлебами и другой продукцией крестьянских хозяйств), за эксплуатацией сенных угодий и особенно многочисленных и очень доходных рыбных угодий. Такое объединение в руках одного владельца новгородских и московских волостей — для нас важный показатель того, что хозяйство велось в них единым порядком, сходными были и взаимоотношения между боярским и крестьянским хозяйством.

Волости в Новгородской земле были даны и князю Василию Ивановичу Патрикееву, сыну Ивана Юрьевича.  Среди испо- мещепных в Новгородской земле московских землевладельцев было немало княжат и представителен знатных боярских родов, у которых, вероятно, рядом с новгородскими волостями сохра- пились и московские владения: московское и новгородское соединилось в одном хозяйственном комплексе.

Размер феодальной земельной ренты, ее формы, равно как и характер связи крестьянского хозяйства с хозяйством феодала, менялся с развитием сельского хозяйства. Мы уже указывали на то, что получение регулярной, ежегодно выплачиваемой ренты зерновыми хлебами — долею ли урожая, или определенным (соответствующим такой доле) количеством зерновых хлебов, — стало возможным лишь после того, как был достигнут известный уровень развития земледелия, который обеспечивал ежегодное получение устойчивых, достаточно высоких урожаев. Из приводившихся в настоящей главе материалов о «доходах» монастырей мы знаем, что основной натуральный оброк зерновыми хлебами (позднее заменившийся деньгами) поступал и под наименованием «дара», «поклона» (или поклонного) и «по- стоянья» («постоаниа») при приезде игумена и администрации монастыря в волость.  Такие большие выезды были неуместны, например, в Цареконстантиновском монастыре, у которого все деревни и села были в округе, под боком, но на мирской праздник игумен все же мог приехать. На этот случай указано: «... а в которое село приедет игумен в братшину, и сыпци дают по зобне овса конем пгуменовым».  Подобное же постановление встречаем еще в Правде Русской: «[вирнику] коне 4 поставити и сути им на рот, колько могут зобати»;  или «[вирнику со отроком], а кони 4, конем на рот сути овес».  Так старые поста- новленин конца XT—начала XII в., конца XIII—XIV в. (устав мостникам), конца XIV в. (уставная митрополита) связываются с «зобью», — так назывался натуральный оброк фуражным зерном, выплачивавшийся крестьянами феодалу в XV—начале XVI в.

Поездки по волостям имели место и во владычных землях; различали годы, когда посещал сам владыка (т. е. архиепископ Великого Новгорода), — такой год был «подъезжщий», в этот год размер основного оброка (зерновыми хлебами и деньгами) был большим, — и «год неподъезжщий», когда дело ограничивалось лишь взиманием оброка, и притом в меньшем размере.

«Дар» и «поклон» выплачивались и при приезде должностных лиц.  Приезд князя,  иерархов церкви (например, владыки новгородского) и должностных лиц, их представлявших, обычно был связан с выполнением ими функций судей и администраторов.

Феодалы при приездах в волости могли выполнять те же самые функции в отношении своих крестьян. В равной мере выплата «дара» и «поклонного» как свидетельства зависимости и подчиненности естественна как в отношениях крестьян с феодалами, так и в отношениях с представителями государственной власти.

В дошедших до нас документах не уделяется внимания этой стороне социальных отношений. Для составителей писцовых книг эти вопросы не представляли интереса.  Поэтому записи о них лишь как случайность могли дойти до нас. Так, в НПК при описании в Рутинском погосте Деревской пятины волости, некогда принадлежавшей новгородскому боярину Лкиму Ананьину, после перечисления «мелкого дохода» записано: «Да со всее волости на Якима варили две перевары — двадцать коробей солоду, а хмель шол их же (т. е. крестьян, — Г. К.). А дару давали Якиму с обжы по три денги, и того полсемы гривны и две денгй (т. е. 93 деньги, в волости была 31 обжа, — Г. К.). А сено и овес травил у них безурочно. А коли Аким к ним в волость не приедет, и они ему давали за те перевары и за поклонное по полутора рубля новгородцких».  Волость Акима Ананьина включала деревни из трех погостов (Рутинского, Великопорожского и Пиросского) Деревской пятины, расположенных по среднему течению реки Меты. Аким Ананьин — представитель старого боярского рода, его земельные владения отмечены еще в Ясенском погосте Шелонской пятины и в Покровском Сорогожинском Бежецкой пятины.  Рассказывать о посещениях боярами своих волостей не входило в обязанность писцов. Но когда в НПК в перечне «доходов» землевладельца говорится о «доходе» солодом, хмелем ж овсом — «зобью», — то невольно возникает догадка о том, чте^в этих волостях-боярщинах когда-то раньше практиковались выезды бояр-землевладель цев в подвластные им волости, — выезды, сопровождавшиеся варкой пива («перевар»), угощением боярина и всех, кто его сопровождал, и уплатой «дара» боярину. Мы знакомимся с одной из ранних форм феодальной земельной ренты.

В записи о «старом доходе» боярина Олферия Ивановича Офо Носова с волости в Ясенском погосте сказано: «А старого доходу шло с той волости Олферию с 39 жеребьев (обеж в волости 111, —Л Я.) деньгами пол-третья (272, — Г. К.) рубли 6 денег, а из хлеба пятина, а за пятиною 78 коробей солоду ячного, 20 коробей хмелю, 78 коробей овса зоби, 274 хлебов, а мяса 39 полоть. 39 баранов».  Текст этот невольно порождает мысль, что в прошлом описапная крестьянская волость посещалась боярами Офоно совыми, предками Олферия Ивановича. Боярский род Офоносо- вых — старинный в Новгороде. Упомянутый здесь Олферий Иванович вместе со своим отцом Иваном Офоносовым в 1475 г. был «пойман» по распоряжению великого князя Ивана 111, как активный сторонник пролитовской партии, и вместе с четырьмя другими боярами Офоносовы были сурово наказаны, а их земель иые владения тогда же были отписаны на великого князя. Рассказ о посещениях боярином Ананьиным своих волостей свидетельствует о том, что такие посещения в прошлом широко практиковались не только администрацией монастырей, но и светскими феодалами — новгородскими боярами. Свидетельством о том же слуяшт наличие в натуральных оброках солода, хмеля, овса как «зоби» и продуктов питания.

«Старое письмо» НПК, приоткрывая картину жизни новгородской деревни, указывает наряду с крестьянскими дворами и на другие объекты обложения; кроме обжи, называются еще и другие единицы обложения. Так, в монастырских владениях «дар» исчислялся с «человека»,  зерновые хлеба взимались с «дыма».  В качестве окладной единицы указывалась еще «куница»;  в ряде погостов Шелонской пятины в качестве единицы обложения указывается «жеребей».  Знакомая нам единица — «соха» — в некоторых монастырских хозяйствах и во владычном хозяйстве при «старом письме» имела иное значение, не то, какое ей придавалось составителями НПК.  В Задней Кореле и на севере Новгородской земли еще в конце XV—начале XVI в. в качестве окладной единицы оставался «лук», а наместничий оброк исчислялся с «начлегов» («наслегов»). «Лук» как окладная единица появился и находил приложение в охотничье-рыболовецких хозяйствах. Преимущественно к охотничьим хозяйствам приурочивалась и «куница» как окладная единица.  Все это показывает как с эволюцией хозяйства менялись окладные единицы, менялись объекты обложения.

Спорадические, нерегулярные сборы — «поклон», «дар», «по- стоянье», «зобь» и т. п., — взимавшиеся во время посещения крестьян феодалам^ или должностными лицами, заменялись регулярными. Так,/феодальная земельная рента, выступающая в качестве оброка, приняла в Новгородской земле единую форму «дохода» землевладельцу — основного (зернового), «мелкого» (продуктами животноводства, рыболовства и других вспомогательных отраслей крестьянского хозяйства) и «ключнича дохода».

Ежегодное регулярное получение землевладельцами-феодалами «дохода»—долей всех видов продукции крестьянского/ хозяйства — показательно для развитой феодальной земельной ренты; практически оно могло реализоваться лишь в условиях достижения этими крестьянскими хозяйствами некоего достаточно высокого уровня. Основою этого «дохода» были зерновые хлеба, что и естественно, так как земледельческое зерновое хозяйство в изучаемое нами время было основою народного хозяйства. Однако когда ставят под сомнение господство оброчной земельной ренты в XIV—XV вв., то указывают на применение отработочной феодальной земельной ренты, и именно при производстве зерновых хлебов. В отношении Новгородской земли такой вывод исключен ясными массовыми материалами НПК. Этот источник отмечает только небольшого размера собственную полевую пашню во владельческих хозяйствах (и притом лишь в части их). Ко времени «нового письма» эта запашка увеличилась; на основе НГ1К мы отметили ряд помещичьих хозяйств с запашкой свыше 6 и даже 10 обеж у помещика «с его людьми». Характерна запись в писцовых книгах о том, что боярин и помещик пашут «своими людьми» или «со своими людьми». Это позволяет считать, что в описанных владельческих хозяйствах могли обходиться и без применения крестьянского барщинного труда.

В отношении земель-княжеств Северо-Восточной Руси у нас пет источника, подобно НПК, который бы рассказал о «доходах», получавшихся с крестьян землевладельцами-феодалами этих земель-княжеств, но в том, что такой оброк выплачивался (и притом преимущественно зерновыми хлебами), сомневаться нет оснований. Выплата крестьянами оброка — «дохода» — землевладельцам была устоем, на котором держался социальный строй Руси XIV— XVI вв. Таков был взгляд самих землевладельцев и государственной власти, посадившей новых помещиков на доходы с новгородских крестьян.

Мы привели материалы о «доходах» и в отношении хозяйств монастырей Северо-Восточной Руси и митрополичьего дома; такие материалы есть у нас потому, что сохранились архивы этих учреждений. В отношении ряда хозяйств светских феодалов мы также имеем сведения об обилии в них зерновых хлебов и о том, что эти зерновые шли из крестьянских хозяйств.

Крестьяне Северо-Восточной Руси платили натуральный оброк подобно новгородским крестьянам. В духовной князя Ивана Юрьевича Патрикеева сказано о сельском хозяйстве: «А што в моих •селех у моих ключников моего серебра на руках»; далее называется семь ключников в селах разных уездов. Вслед за этим указано: «А што моих денег во всех моих селех за крестьяне и жена моя Овдотья и дети мои, Василей да Иван, половину тех денег крестьяном отдадут, а другую половину на них возмут...»; «А што моего хлеба во всех моих селех в житницах (т. е. зернового хлеба, ссыпанного в закрома, — Г. К.) и стоячего (в стогах на поле не обмолоченного, — /1. Я.), опрочь московских сел, и тем хлебом жена моя Овдотья и дети мои, Василей да Иван, поделятся». О том же говорят и духовные великой княгини Софьи Витов- товны, удельных князей — Юрия Васильевича князя дмитровского, Андрея Васильевича князя вологодского. В духовной Софьи Витовтовны о зерновом хлебе сказано: «А что будет в тех моих селех въ всех хлеба стоячего на поли, ржи и яри...».  В духовной князя дмитровского Юрия Васильевича также говорится о завещании сел «с серебром, что на людях (на крестьянах, — Г. Я.)», сел «с хлебом, что в земле» и «с хлебом стоячим», а также и о «хлебе заемном в людех».  Хорошим документом, умножающим наши сведения об особенностях владельческого хозяйства в большой вотчине, является и духовная удельного вологодского князя Андрея Васильевича. В ней записано: «А что в моих селех, на Вологде и в Торусе, на хрестиянех мое серебро изделное и ростовое, и мое жито на них заемное и оброчное, и которые мои села и деревни за моими детми боярскими с моим серебром, и яз то свое серебро и жито все отдал хрестианом».  В этом документе сказано не только о денежной задолженности крестьян, но и о задолженности крестьян хлебом. Ее источник — зерновой хлеб, взя- * тый взанмьт, вероятно, в виде подмоги. Учитывает духовная и «жито оброчное», накапливавшееся в житницах князя и числившееся за ключниками в селах под их отчетностью.

Когда выплачивался оброк хлебом, осенью или зимой — санным путем, мы не знаем, но, конечно, следует предполагать и возможность промедления с его внесением. Крестьяне, будучи не в силах выплачивать хлебный оброк в срок и в полном объеме, вероятно, нередко становились должниками своих землевладель цев, и «жито оброчное» уже указано в качестве долга паравие и рядом с «жптом заемным».

Помня об особенностях разбираемых нами источников, мы должны предусматривать наличие во всех описываемых вотчинных владениях — наряду с тем, что действительно составляло владельческое хозяйство, — еще и не указываемые в духовных много численные крестьянские хозяйства, с их полями и с хлебами на этих нолях. Обращаясь же к собственно владельческим хозяйствам, следует учитывать сложный состав этих вотчин, разбросанность пх частей. Последнее хорошо знакомо нам по вотчинным и поместным владениям Новгородской земли, в равной мере это свойство присуще большим и малым владениям Северо-Восточной Руси. Каждая волость (или село с деревнями), входившая в боярскую пли иную вотчину, включала многие десятки, а то и сотни крестьянских дворов-хозяйств с пашенной землей, т. е. с зерновым хозяйством, а также с животноводством и другими обычными отраслями крестьянского хозяйства, но искать полноценных вла дельческпх хозяйств в таких рядовых волостях нет оснований. Обычно все владельческое ограничивалось в таких удаленных волостях двором на случай приезда землевладельца или двором ключника с небольшим (равным обычному крестьянскому) хозяйством.

В цитированных нами духовных указывается на владельческий хлеб в житницах. Эти запасы могли, конечно, образоваться из получаемого от крестьян оброчного хлеба. О таком оброчном хлебе ясно сказано в документах. Но в тех же документах сказано еще о хлебе стоячем на поле, а в одной из духовных указано и на хлеб в земле; может создаться впечатление, что и стоячий на поле хлеб, и хлеб в земле — это зерновые хлеба, выращенные на господских полях. А правильно ли будет предположение о больших барских полях в этих по существу. крестьянских волостях? Именно из таких сообщений о хлебах на боярских полях исходят те исследователи народного хозяйства, которые говорят о господстве отработочной ренты и широком распространении барщины еще в XIV-—XV вв. Они связывают эти сообщения с указаниями в других документах XV в. на обязанность крестьян выполнять в качестве трудовой повинности «сельское дело», «иахать на монастырь, на митрополита», со сведениями о «пашне на князя» (великого или удельного) или на другого светского землевладельца.  Так составляется цепь аргументов в отношении Северо- Восточной Руси XIV—XV вв., как будто свидетельствующих не только о широкой практике отработочной ренты, но и о большой собственной владельческой пашне как при основной усадьбе, так и в отдаленных волостях.

Мы уже имели случай встретиться с «пашней на монастырь», знакомясь с Уставной грамотой Цареконстантиновскому монастырю. В Уставной грамоте эта пашня на монастырь еще называлась «нгумновым жребием». Мы не признали ее за барщину, хотя в этом разошлись не только с JI. В. Черепииным и А. Д. Горским, но н с Б. Д. Грековым. В указанном случае мы считали необходимым отметить, что у монастыря по существу никакого своего поля пе было; «игумнов жребий» был в общем клину крестьянских полей; последующие документы хорошо разъяснили, что крестьяне из деревень Цареконстаитиновского монастыря были обязаны одновременно с пашней в своих полях еще обрабатывать и засевать «игумнов жребий» и убирать урожай с полос, засеянных на игумена (или на монастырь). Более поздний документ внес полную ясность в этот текст: крестьяне на каждые засеянные в своих полях пять десятин должны были пахать еще шестую десятину на монастырь, что равносильно выплате оброчного шестого снопа.  Этот вид повинности носит и другое наименование: «десятинной пашни» или повинности «пахать десятину на монастырь». Всмотревшись ближе в указания на повинность крестьян «пахать на монастырь», на князя, на боярина и т. п., встречающиеся в документах (именно на них ссылаются JI. В. Черепнин, А. Д. Горский и А. П. Пьянков в своих работах), мы без труда можем установить большую близость этой повинности с десятинной пашней.

JI. В. Черепнин отмечает: «В конце XV в. крестьянин Троице- Сергиева монастыря села Бебякова пахал... десятины на мона стырь». Это — выдержка из очень пространного показания на суде крестьянина Васьки Игнатова. Пахал десятины в селе Бебякове на монастырь еще его отец (30 лет), и он пахал десятины 8 лет. Пашня десятин на монастырь являлась основной повинностью (земельной рентой) этих крестьян в пользу монастыря. В чем суть такой повинности? Как определяются при такой десятинной пашне, или при обязанности «пахать на государя», взаимоотношения между землевладельцем и крестьянином? Или — что то же самое — в чем выражаются в этом случае связи между хозяйством феодала и хозяйством крестьянина? Некоторый конкретный материал па этому вопросу нам уже известен из уставной и других грамот Цареконстантиновскому монастырю. Обрабатываемая десятинная пашня в этом случае была на общей площади крестьянских полей; крестьяне пахали, засевали эту землю и осенью свозили готовый хлеб (и солому) в житницы монастыря. Оброк хлебом они уже не- платили. Как и в случае с Васькой Игнатовым, это была основная повинность монастырских крестьян; разница лишь в том, что кре стьяне Троице-Сергиева монастыря (Васька Игнатов и другие), живя в восстановленных ими пустошах-деревнях Ртищеве, Ва- сисине, Сарычкине и др., на монастырь пахали землю в центральном село Бебякове.

Исчерпывающе ясные материалы о десятинной пашне приведены в coTiioii грамоте на дворцовое село Буйгород. В сотной имеются данные о запашке и покосе во всех селениях, состоящих в волости села Буйгорода (57 деревень), приведены итоговые данные, а дальше сказано: «а вытей (окладных хозяйственных, — Г. К.) в селе и в деревнях 134 выти, а на выть крестьянские пашни но шти (по шести, — Г. К.) десятин в поле, а пахати им на великого князя в село на Буегороде сто тридцать четыре десятины, с выти ио десятине». Любопытно и показательно то, что при перечислении оброчных платежей в сотной указаны оброк за дань, оброк за посошиои корм и за различные статьи мелкого оброка, но нет указания на уплату основного оброка с хлебной зерновой продукции.  Десятинная пашня заменяла основной оброк. В этом же документе содержится и свидетельство о том, что рас- иахиваемые десятины засевались крестьянским хлебом и что все на десятинной пашне выполнялось под ответственностью крестьян. В дворцовые житницы свозился уже готовый урожай зерна. В указанной сотной грамоте строго определены требования владельца в отношении этой десятинной пашни: говорится о размере (площади) десятины («а мера десятине в длину восмьдесят сажен, а поперег тридцать сажен»), о том, сколько хлеба следует крестьянам высевать на десятину («а сеяти им на десятину по две четверти ржи, а овса вдвое»), и далее строго напоминается о должном удобрении этих засеваемых на дворец полей («а навоз им возиги на великого князя пашню своих дворов по тритцати колышек на десятину»).  Эта сотная датируется 1543—1544 гг. До нас не дошли послужившие основой для нее более ранние описания этого села в писцовых книгах (на основе которых составлялись сотные грамоты); но о том, что Буйгород был княжеским дворцовым селом еще в 1480-е годы, есть ясные указания в документах. О подобной же десятинной пашне в дворцовых селах сказано в документе конца XV в. в отношении Симизинских сел Опольского стана Владимирского уезда,  а в НПК Шелонской пятины при ведено описание дворцового села Троицкого в Паозерье, с таким же указанием на десятинную пашню и на то, какое количество зернового хлеба должно высеваться на десятине.

Десятинная пашня естественна в крупных земельных владениях, но применялась и более мелкими землевладельцами под наименованием пашни на государя — на боярина, на помещика, на монастырь. Ее коренное отличие от полевой пашни, разрабатывающейся землевладельцем в собственном хозяйстве с применением барщины, заключалось в том, что при десятинной пашне вся об работка пахотного участка, посев хлеба, последующий уход и сбор урожая, — все это производилось крестьянами. Землевладельцу оставалось только в конце лета или осенью получить в снопах на поле готовый урожай; а чаще те же крестьяне свозили весь урожаи в житницы землевладельца. Десятинная пашня близка к издольщине, к натуральному оброку.

В полевом пашенном господском хозяйстве наряду с холопамп могли также работать и крестьяне; но, отрабатывая в этом случае барщину, они выполняли при выращивании урожая лишь отдель- аые операции — каждый раз под наблюдением и по указаниям администрации. В случаях барщины не крестьяне, а слуги землевладельца несли ответственность за весь результат работ и за урожай. Здесь все производилось внутри барского владельческого хозяйства, например обеспечение зерном (и притом высокого качества); выбор культур (что сеять и когда) определялся слугами владельца, они же заботились об удобрении, о качестве обработки нолей, об уходе за урожаем. В собственном владельческом хозяйстве, наряду с такими полями (и охотнее, чем поля для зерновых хлебов), заводились возделываемые с особым вниманием огородные участки и сады. В этих огородах и садах работали слуги — холопы землевладельцев (их называют в духовных грамотах). Конечно, и в XIV—XV вв. могла быть барская полевая пашня, но не в таком размере, чтобы именно ее продукцией заполнять барские житницы. Источники, на которые мы уже указывали и число которых можно умножить, говорят, что такая барская пашня обрабатывалась прежде всего «людьми» (холопами) землевладельцев. Позднее (в XVI в.) пришло время, когда материальная обеспеченность, возможность применения улучшенной техники и более совершенной организации хозяйства позволили некоторой части землевла- дельцев-феодалов заняться перестройкой и расширением своего хозяйства. К тому времени и правительство решительно поддержало землевладельцев в их стремлении расширить свою запашку и шире использовать принудительный» труд крестьян; но это случилось позднее.

Десятинная пашня и пашня на государя—«на монастырь», «па кпязя», «на боярина», только что рассмотренная нами,— легко обнаруживаются в указывавшихся нами духовных грамотах Софьи Вптонтовны, удельных князей Юрия Васильевича, Андреи Васильевича и князя Ивана Юрьевича Патрикеева, в актах митрополичьего дома, в которых прямо говорится о крестьянской иаилю иа митрополита, равно как и в материалах монастырей, отмечающих пахоту на монастырь.  JI. В. Черепнин, А. Д. Горский не отличают десятинной пашни, шестого и пятого спопа (в частности, в показательном и хорошо освещенном примере с Царекон- стаптиповскпм монастырем) от барщины. Они не замечают и ясной связи между такой десятинной пашней и пашней на монастырь или на митрополита, на князя и все квалифицируют как барщину.120 Они считают, что все указываемые в актах владельческие житницы заполнялись хлебом с барских полей и что указания па «хлеб и поле стоячей» и иа «хлеб что в земле» следует понимать только как" свидетельство о засеянных хлебом барских полях. В действительности ж!с барские ноля были, но они в XIV—XV вв. были столь малыми, что их никак нельзя ставить вровень с полями десятинной пашни и крестьянской пашни на государя. Хлеб, выраставший на такой десятинной пашне, как и на полях, обрабатывавшихся крестьянами «на государя», землевладельцы еще до снятия урожая могли считать своим; и потому называемый в духовных «хлеб на поле стоячей» и даже «хлеб в земле» мог быть хлебом на десятинной пашне и «пашне на государя». Поэтому зерновые хлеба, выращиваемые действительно на основе барщинного труда и на собственной владельческой пашне, по количеству своему несравнимы с зерном, доставлявшимся крестьянами в форме оброка. В духовных, в купчих, в меновых землевладельцы столь внимательно отмечали хлеб на своих полях, что доверчивые читатели забывали о хлебах, выращивавшихся крестьянами для своих зем- владельцев. Говорить об обширности барской пашни и о наличии ее в удаленных волостях нет никаких оснований.

Проводя мысль о существовании большой барской запашки в собственных владельческих, хозяйствах, указанные авторы приписывают этим хозяйствам задачи, им не свойственные, — непосильно большие посевы зерновых хлебов.

Земледелие как особый раздел владельческого предпринимательства требовало таких сил й средств, каких не было у землевладельцев XIV—XV вв., особенно в тех удаленных от владельческого центра волостях-селах, из которых состояла основная масса земельных владений феодалов. Как могло строиться и вестись земледелие в этих селах, отданных на попечение ключникам, подобных тем, которые перечислены в духовной князя Ивана Юрьевича Патрикеева? JI. В. Черепнин, по-видимому, считает, что раз есть рабочая сила (крестьяне) и есть земля, то успех полового хозяйства у ключника обеспечен. Но одной даровой силы крестьян далеко не достаточно. Земля требовала хорошей обработки, строгого соблюдения агротехнических требований, ясно определившихся к XV в. Столь же важным и обязательным было удобрение полей. Получение навоза связывалось с животноводством. Одновременно с полевой пашней пришлось бы заниматься и скотоводством. Если бы действительно было так, то под наблюдением ключников в селах были бы обширные постройки, инвентарь. Иод их ответственностью, кроме всякого «серебра» и долгов за крестьянами, был бы еще многочисленный, строго учитывавшийся скот, указаний же на это никаких нет. Но был другой путь получения зернового хлеба, помимо обычного оброка, — это десятинная пашня и просто вменение крестьянам в обязанность взамен выплаты оброчного хлеба пахать землю на государя, вкладывая свое зерно, удобрение. Примеры такой пашни на государя нами уже приводились.  Ссылки на документы, в которых указана пашня «на монастырь», «на митрополита», «на князя» и десятинная пашня, приведены самим JI. В. Черепниным. Однако оценивая содержание этих документов, он во всех случаях просто решает: раз сказано «пашут на монастырь» или «пашут на митрополита», то это ужо отработочная рента, это уже барщина. Между тем во всех этих случаях землевладелец использовал не самую рабочую силу крестьянина, а получал ее результат: готовую продукцию — зерновой хлеб на полях. И естественно, что при составлении документа в сезон, когда такой хлеб еще не созрел или не свезено в житницы вымолоченное зерно, в документах указывается на «хлеб что в земле» и на «хлеб в поле стоячей».

Особый интерес для нас представляют акты более мелких землевладельцев. Из духовной Андриана Ярлыка (1460 г.)   мы узнаем о ясно различимых пахотных полях этого землевладельца. Перечисляя ряд принадлежащих ему деревень, он пишет в духовной: «А што в тех деревнях моя рожь старая складена на поли и нынешняя, которая была в земли». И он же сообщает о бывших у него холонах — «людех полных», — а также о наличии «в сельцех и в деревнях на людех серебра дельного и ростового». Холопы, а также крестьяне, на которых «серебро» (долги) у Андриана Ярлыка, — это рабочие люди на его полях; возможно, конечно, привлечение и других крестьян к работе во владельческом хозяйстве. О большом числе холопов сказано в духовной и Осипа Окинфова (1456 г.), составленной им перед уходом на военную «службу великого князя».  У Окинфова указаны в селах и рожь, и ярь, есть и рабочий скот (волы). И в том и в другом случае приведенные рядом сведения о собственной пашне землевладельцев, о рабочем скоте и указания на большое число холопов позволяют, по примеру материалов НПК, видеть в этих холопах именно ту рабочую силу, при посредстве которой обрабатывались пахотные барские ноля. Рядом с ними работали крестьяне, на которых числилось «серебро дельное», а потом уже и крестьяне, привлекаемые в порядке от бываиия барщины. Холопами, занятыми преимущественно земле дел нем, являлись страдные люди. Документы называют страдников, сидящих на земельных участках; продукцией таких двором кормился не только сидящий в нем страдник, а большая ее доля шла землевладельцу. В духовных называются еще огородники п садовники — специалисты по земледелию, занимавшие видное место среди слуг и холопов в крупных хозяйствах феодалов.

Говоря о трехполье, мы указывали на меновную боярина В. Ф. Кутузова с Троице-Сергиевым монастырем, в которой хорошо сказано о трехполье в подлежащих мене селах.  Читая меновную, можно подумать, что в описанных в ней угодьях нет ничего иного, кроме собственного хозяйства участников мены — боярина В. Ф. Кутузова и монастыря. Именно так расценил содержание этого документа JI. В. Черепнин и привлек его для того, чтобы продемонстрировать обширность зернового пашенного хозяйства землевладельцев.  На наш взгляд, все обстоит не так. В названных в этой меновной селах и в неназванных тянущих к ним деревнях и на пустошах рядом с владельческими хозяйствами были еще десятки крестьянских хозяйств, о которых составители акта даже не упомянули; и пахотные угодья с урожаем здесь не только владельческие, но (в массе своей) и крестьянские. Владельческая пашня п ноля действительно есть, но они не столь велики, как может показаться на первый взгляд и как считает Л. В. Черепнин; и потому «хлеб в земле и на иоле», рожь, ярь и сено не только владельческие, но и крестьянские. Большая доля хлеба выращивалась в крестьянских хозяйствах, — правда, значительная часть его шла в оброк землевладельцу; многое из засевавшегося, вероятно, обрабатывалось по типу десятинной пашни или пашни «на боярина», «на монастырь», и лишь какая-то доля действительно являлась владельческими полями. Определяя размер барщины, еще предстоит решить, что в этой доле обрабатывалось людьми боярина или монастыря и какую часть в форме барщины обрабатывали крестьяне. Для данного документа характерна неполнота сведений и односторонность оценки владельческой и крестьянской доли, присущие частным поземельным актам. У Л. В. Черепнина приведено еще несколько ссылок на подобные акты; и он, следуя за их составителями, расценивает эти документы к. .. свидетельства большой занашки во владельческих владениях,  гогда как на деле производство зерновых хлебов — ржи и яри, как и «хлеба на поле стоячего» и «хлеба в земле», — осуществлялось крестьянами, а на долю действительно барской запашки приходилась лишь некоторая малая часть, причем на владельческих полях далеко не все выполнялось крестьянами, так как первоочередной рабочей силой в этом случае были люди боярские, помещичьи и монастырские.

Все это говорит о необходимости внести серьезные коррективы в высказывания Л. В. Черепнина, А. Д. Горского и А. Г1. Пъянкова о якобы широкой практике барщины в XIV—XV вв.

Мы показали чрезмерную обременительность оброчной земельной ренты: выплата землевладельцу трети урожая зерновых хлебов и большой доли другой продукции хозяйства, конечно, тяжело отражалась на состоянии крестьянского «двора». Бремя зависимости не ограничивалось выплатой оброчной земельной ренты; наряду с ней крестьянин и его семья выполняли большой перечень работ для владельческого хозяйства, в целом составлявших отработочную ренту. Барщина — работа на барском поле — была одной из таких повинностей.

В законодательных памятниках, регулирующих взаимоотношения между землевладельцами и крестьянами, особо указывается на обязанность крестьян «возы возить на государя». Так сказано в Псковской судной грамоте,  а в несколько иной формулировке — в статье «О крестьянском отказе» Царского Судебника: «уплата двух алтын за повоз».  Указанная рядом с требованием о выплате «пожилого» уплата за повоз являлась компенсацией за прекращение работ по перевозке государю-землевладельцу грузов с урожаем, с продукцией минувшего года. Когда возделывались зерновые хлеба на десятинной пашне, на полях, засеянных для землевладельца, то получаемую продукцию нужно было свезти на двор в житницы землевладельца. То же самое надлежало сделать дфестьянину в отношении всей оброчной продукции. Грузы были большие, доставлять надо было не только зерновой хлеб, но и сено, солому, а при надобности и строительные материалы, дрова (лес, дрова и лучину заготовляли крестьяне, лес сплавляли по рекам).  При плохом состоянии дорог и больших расстояниях эта транспортировка владельческих грузов была очень обременительно для крестьянина.

В уставной грамоте Цареконстантиновскому монастырю отмечена обязанность крестьян строить и ремонтировать жилые и хозяйственные постройки монастыря.  Крестьяне светских феодалов, вероятно, не регулярно, реже, но все же привлекались к подобной работе. И вне сомнений то, что крестьяне активно участвовали в возведении и ремонте изгородей и осеков.

Трудоемкой была заготовка кормов для скота феодала. Заготовка сена на владельческих пожнях и лугах, зачастую далеко отстоявших от центральной усадьбы, могла производиться лишь крестьянами близлежащих волостей.  Подобное же положение создавалось и при эксплуатации рыбных угодий.  Сооружение езов, колов и плотин, ремонт и восстановление их перед весенней путиной — все это делалось трудом вотчинных крестьян. Выезжавшие для рыбной ловли слуги и холопы владельца (а из монастырей—старцы) нуждались в помощи крестьян, которых принуждали участвовать в сезонной (весенней, осенней и подледной) ловле рыбы. Крестьяне привлекались и к изготовлению орудий лова. Участвовали крестьяне и в охоте — в облавах и загонах крупного зверя (на лосей, медведей);  забивали истоки при бобровых ловах.  Трудно сказать, что перевешивало: работы ли на полях или работы по эксплуатации различных угодий и вспомогательные работы при охоте, рыбной ловле и т. п. Разница состояла в том, что одни работы были сезонными, их необходимо было производить регулярно, объем их был известен; другие же всплывали неожиданно, и притом в большом объеме. Было большое различие в распределении их по районам: сенные угодья, а значит и работы по заготовке, хранению и затем транспортировке сена приходились в основном на районы около речных и озерных пойменных пожен и лугов; то же самое надо сказать о рыбных угодьях, рыбных промыслах.

Практически связь землевладельца (владельческого хозяйства) с крестьянином (с крестьянским хозяйством-двором) осуществлялась через ключников   (иногда это были посельские, волостели, а то и тиуны); мы уже отмечали и свидетельства о поездках феодалов по принадлежащим им крестьянским волостям. В писцовых книгах, в тех их разделах, в которых рассказывается о выплачиваемых крестьянами «доходах» землевладельцу, обязательно указывается и содержание («доход ключнич», «доход посельскому» — «поселье»),  выплачивавшееся ключникам и другим представителям феодальной администрации, при посредстве которых собирались доходы с крестьянских хозяйств землевладельцу. В открытых археологами новгородских берестяных грамотах обнаружены странички с перепиской крестьян и ключников с боярами. В них отражена жизнь крестьян боярской вотчины, взаимоотношения между крестьянами и представителями феодальной администрации (наряду с ключниками назван также «паробок», т. с. слуга), тяготы, крестьян; отмечены события хозяйственной жизни удаленных боярских волостей.  Имеются жалобы крестьян на ключников и просьба о замене одного — грубого, которому ничем не угодить, — другим; сообщается о распоряжении ключника переставить двор. Доводится до боярина просьба об уменьшении слишком отяготительных оброков (податей), так как волость пуста (вследствие ухода крестьян); кощей (слуга) доносит о необеспеченности половников (нет у них коней) и о необходимости оказать им материальную помощь. Сообщаются сведения о ходе работ по уборке урожая с собственного поля боярина, о гибели хлеба и о случаях покражи боярского хлеба.  Сфера деятельности ключников очень ограничена: сбор оброков, контроль за выполнением работ крестьянами, за выполнением обязательств по долгам.

Крестьянство выделяло в виде оброков («доходов») огромные материальные ресурсы землевладельцам, обеспеченность же сами\ крестьянских хозяйств была недостаточно надежной. Снижение урожая, недород или неурожай, случайные невзгоды (град и гибель урожаи, эпизоотии, пожары) приводили крестьянское хозяйство к такому состоянию, что оказывалась настоятельно необходимая помощь извне. Такую поддержку естественно было бы ожидать со стороны землевладельцев-феодалов, регулярно собиравших большие материальные средства с крестьян и заинтересованных в прочности крестьянских хозяйств.

Мы уже приводили сведения о «серебре издельном», о «ростовом серебре», о «жите заемном»; это взаимоотношения крестьян с землевладельцами, вышедшие за пределы обычного круга: выплаты оброков и отбывания отработочной ренты.

В практике взаимоотношений крестьян с землевладельцами появились не оформлявшиеся письменными документами сделка о займах крестьян у землевладельцев житом или деньгами, — сделки, возникавшие вследствие того, что крестьянам необходимо было укрепить свое хозяйство. Упоминание в документах «серебра» в таких случаях равнозначно «серебру па людях» или «серебру в людях», с которым мы встречаемся во многих духовных грамотах XIV—XV вв., в данных, меновых и купчих на села и деревни итого времени. Из цитировавшихся нами документов известно, что именно это «серебро» и боярский хлеб доверялись ключникам, ведавшим делами в далеких селах-волостях; все это поручалось им под отчет. В своей духовной великая княгиня Софья Витов товна не только распорядилась оставшимся после лее имуществом и недвижимостью, но сочла необходимым подумать и о судьбе тех крестьян, которые, с трудом выполняя лежавшие на них повинности, оказались еще должниками княгини. Особое внимание уделено «крестьянам издельникам», или, как их назвали в духовной, «издельным серебреникам», «крестьянам-серебреникам» и просто «издельникам». «Обыск» о положении издельников во владениях великой княгини мог, судя по тексту самой духовной, дать результат в трех вариантах: одни «издельники» могли еще больше «оху- деть», и княгиня Софья Витовтовна в целях их материальной поддержки снимает задолженность с крестьян этой категории;  вероятны и случаи, когда хозяйства некоторых взявших ссуду крестьян выправились и крестьянин без ущерба для устойчивости своего хозяйства уже мог выплатить все «серебро»; естественны и вероятны также средние положения. В духовной ясно показано, что все крестьяне, взявшие ссуду под условием «изделья», продолжали вести свое хозяйство, выполняя н обязательства по «из- делью».

Приведенный нами выше перечень разнообразных работ, выполнявшихся крестьянами в собственном хозяйстве землевладельца, определяет возможный характер и состав «изделья», «дела», «дела сельского».

Упоминающееся в документах «ростовое серебро» — это денежная ссуда, взятая в «рост», т. е. с обязательством уплаты процентов но пей: обычный заем денег под проценты, но тоже с целью поправить хозяйство. Сообщения о «займе житом» показывают, что основным толчком ко всем этим крестьянским займам были поиски крестьянами материальной поддержки своему хозяйству, и было бы естественно видеть постоянную ответную готовность со стороны землевладельцев оказать такую поддержку. Указанные особенности «изделыюго серебра» и в еще большей степени «жита заемного» не позволяют сближать или смешивать «серебро» с денежной феодальной рентой. Заем «житом» или «серебром» появляется вне связи с выплатой оброка. Нельзя всякое выплачиваемое крестьянином «серебро» принимать за денежную рейту, равно как недопустимо для изучаемого периода феодальных отношений, помимо установленных ежегодных оброков, еще ставить вопрос о взысканиях недоимок но оброку. Об этом ясно свидетельствуют массовые материалы НПК, посвященные именно исчислению крестьянских оброков. В приведенных в НПК перечислениях многих десятков тысяч крестьянских платежей землевладельцам нет никакой речи о выплатах по хлебной оброчной недоимке. В то же время материалы НПК помогают лучше попять существо «заемного жита» и «изделыюго серебра». Составители ППК, рассказывая о «доходах», шедших когда-то с крестьян старым новгородским боярам, называют среди этих «доходов», во-первых, «деньги подможные за крестьянами»,  «деньги за крестьянами»   и «деньги за крестьянами в росте»;  во-вторых, «хлеб подможный»   и «семена великого князя за крестьянами».

То и другое по своей основе никак не связано с оброком и, отличаясь от оброчных платежей, при всем разнообразии названий рассказывает о явлениях, единых по своему существу. Это расчеты по хлебной и денежной подмоге, по ссудам семенами, зерновым хлебом и деньгами, которые даны крестьянам землевладель цами, или от их имени клюниками, или их посольскими. Указание на семена ясно говорит о том, что служило причиной просьбы о подмоге. Семенная ссуда — это в то же время и подмога хлебом, равно как подмога деньгами по существу мало отличается от хлебной подмоги.

Лаконичные записи о «деньгах за крестьянами» в НПК стоят рядом с записями о «подможных деньгах» и выражают то же самое, а записи о «деньгах за крестьянами в росте» — это та же запись, только высказанная приказным языком, резко напоминавшим об уплате ростового процента. Выплата «роста» обязательна но всем денежным ссудам; в НПК он обычно указывается формулой: «а росту на рубль одна гривна и две деньги»,  т. е. около «Жито заемное» духовных грамот Северо-Восточной Руси, равно как и «серебро издельное» и «ростовое», «серебро на людях» и «серебро в людях» всех других актов XIV—XV вв., по характеру породивших их сделок, по исходным моментам их появления составляют одно целое с только что показанными явлениями новгородской жизни. И тут и там — подмога, оказанная землевладельцем крестьянину, и притом всегда не бескорыстная, а ведущая к задолженности, к «серебру» с «ростом» или с «издельем».

Вероятный и естественный инициатор сделки — крестьянин, попавший в беду и остро переживавший нужду в хлебе, в зерне, может быть в самую горячую предпосевную пору, весной, когда израсходован весь продовольственный запас и подошло время посева, с которым уже нельзя медлить.

Нами учтены все встреченные в НПК записи о «подможных деньгах» (о деньгах за крестьянами), семенном хлебе и «подмож- ном хлебе». На огромную Новгородскую землю их оказалось очень немного: число этих записей не превышет четырех десятков.1''

Вероятно, не все писцы регулярно отмечали случаи подобной задолженности, особенно по Деревской пятине. В списке заимодавцев есть богатые и влиятельные новгородские бояре.  Когда мы знакомимся с перечнем выплат «семян великого князя»,  то ненаходим случаев такой большой задолженности, которая превышала бы количество высеваемого зерна и потому заставляла бы предполагать многолетнее нарастание долга. Несколько иное впечатление создается от записей о «подможном хлебе» и «подмож- ных деньгах», выданных крестьянам новгородскими боярами. Есть, примеры, когда задолженность по зерновым хлебам превышала количество семян, потребных волости для годового сева (таковы ссуды бояр Григория Тучина и Исака Богданова).  Подобная задолженность могла накопиться постепенно за несколько лет. При больших запасах зерна в боярских житницах следует отметить ничтожно малый список боярских хозяйств, оказывавших своим крестьянам материальную помощь хлебом, при этом помощь оказывалась одной-двум волостям, в то время как в крупных владениях бояр таких волостей было зачастую больше десятка (например, у Богдана Есипова, у Олферия Ивановича Офоносова, Григория Тучина, Михаила Берденева и др.).  Поэтому нет оснований говорить о налаженных регулярных связях по линии сельского- производства между крестьянскими и боярскими хозяйствами. На много сотен волостей-владений (даже свыше тысячи), описанных в НПК, случаев подмоги отмечено очень мало. Все говорит за то, что помощь крестьянам со стороны крупных землевладельцев была исключением, отражением каких-то особых, необычайных обстоятельств, а не правилом, не была жизненной нормой.

На размышления иного порядка могут направить случаи подмоги крупными денежными ссудами или семенами, зерновым хлебом в большом объеме. В НГ1К приведены три случая подмоги крупными суммами денег и зернового хлеба. Такой является ссуда, данная крестьянам волости на Порусье Воскресенского погоста Шелонской пятины боярином Дмитрием Козонским. Волость небольшая (39 дворов, 46 обеж), а размер ссуды необычайно велик: «денег подможных» 17 рублей новгородских и 9 денег, да «хлеба нодможного» 219 коробей без четки ржи, 380 коробей овса, 237г коробьи ячменя и две коробьи ярицы. Боярин богат, владения его достаточно обширны (14772 обеж) и разбросаны в нескольких пятинах, во многих погостах.  Указанная волость — центр его владений. При всем этом и крестьянская волость достаточно богата. У крестьян большие посевы: взятый в качестве ссуды «подможный хлеб» намного меньше того, что ежегодно высевалось крестьянами волости (по данным писцовой книги, в волости ежегодно высевалось 251 коробья ржи и соотвественно намного большее количество яровых хлебов). У боярина здесь большая усадьба («большой дпор») с садом из пятидесяти плодовых деревьев. Волость и усадьба расположены на удобной реке, вблизи оживленного города (Старой Русы). Боярину Козонскому принадлежали еще большие отхожие пожеипые покосы. Вероятно, какие-то особые обстоятельства вынудили крестьян волости взять подмогу, а боярин счел выгодным крепче связать крестьян подмогой в большом объеме.

Следует обратить внимание на одну особенность в задолженности но «подможпым деньгам», «подможному хлебу» и семенам. На единым исключением, вся такая задолженность числится целиком за тою или иною волостью, а не за отдельными крестьянами. Можно бы заподозрить небрежность записи или недоработку материалов писцом, по это исключается, так как единственный случай, когда подобная ссуда «подможными деньгами» была выдана «врознь», т. е. отдельным лицам, а не целому волостному коллективу, специально отмечен писцом.  Следовательно, как правило, все ссуды — и семенами, и «подможным хлебом», и «подможными деньгами» — выдавались мирским властям волости, а не отдельным крестьянам. Это найдет естественное объяснение, если предположить, что такое обращение за подмогой к землевладельцу делалось при общей нужде, в условиях беды, постигшей всю волость: гибели посева, неурожая, стихийного бедствия и т. п. Конечно, сказывалась привычка в больших делах и особенно в сношениях с боярином выступать всем миром. Такой порядок взаимоотношений крестьян с землевладельцами не предполагал прочных* индивидуальных связей какого-либо крестьянина с хозяйством феодала, а это в какой-то мере уменьшало возможность личной зависимости крестьян от феодала как следствие зависимости экономической.

Как и в случае с Дмитрием Козонским, именно такое объяснение более оправдано и при рассмотрении причин большой денежной подмоги крестьянам двух волостей боярина Олферия Ивановича Офоносова.  Вместе с тем мы предполагаем, что если бы не исключительные обстоятельства «поимания» и высылки еще в 1475 г. этого боярина, то, может быть, и денежные расчеты Офоносова с крестьянами оказались бы более простыми, не осталось бы таких больших сумм за крестьянами. Боярина Олферия Ивановича Офоносова следует ставить в первом десятке самых крупных землевладельцев среди новгородских бояр, он являлся одним из руководителей про литовской боярской группировки.  Связь же с крестьянами по линии денежной подмоги отмечена лишь в отношении двух волостей (еще в двух — малые суммы),  тогда как таких волостей у Офоносова было больше десятка. Задолженность крестьян по «подможному хлебу» (или но семенам, что одно и то же) и «подможным деньгам» во всех, указанных здесь случаях появилась еще до конфискации боярских вотчин (т. е. до 1470-х годов), отмечена же она писцами уже в 1500-е годы как сохранившая еще силу. Московские писцы перечислили эту задолженность крестьян на имя новых новгородских помещиков или на имя великого князя. В истолковании писцов «подможные деньги» стали просто «деньгами за крестьянами», а по формулировке составителя дворцовых писцовых книг— «деньгами за крестьянами в ростех». К помещикам они перешли с нравом на регулярное получение «роста» последними «по одной гривне и 2 деньги» с рубля в год. т. е. около 71 /2 %.

Это связало «деньги за крестьянами» в одно понятие с «ростовым серебром», как «подможный хлеб» стал един с «житом заемным». И мы думаем, что писцы имели достаточные основания, чтобы их так расценивать. Нет «роста» с «подможного хлеба», он не указан и с «заемного жита». Старые церковные канонические правила воспрещали церковникам (причту и монахам) брать «рост» (и «яасп») с отдаваемых в долг зерновых хлебов; рекомендовалось так поступать и «мирянам».  Как будто в согласии с этими старыми установлениями не указан «рост» и на «подмож- ный хлеб» и на «жито заемное». Но в каких-то случаях берущий ссуду или подмогу обязывался отрабатывать «изделье», — это уже не проценты и не «рост»; может быть, именно в этих случаях и появляется «изделье»?

«Серебро ростовое» и «серебро издельное» одновременно с обязательством материального порядка связывало крестьянина с заимодавцем-землевладельцем и другими обязательствами. Крестьянина, обязанного «серебром», начинают именовать крестьянином «серебренником», причем такого «серебренника» ограничивают в его деятельности и в его правах. Если крестьянин-серебренник, захочет переменить местожительство и перенести свое хозяйство в Другую деревню, принадлежащую другому землевладельцу, то он, не в пример другим крестьянам,. может это сделать лишь после того, как полностью рассчитается за старый долг с прежним землевладельцем. Соответствующие акты общеизвестны, они не носят еще характера законов, общих для всей Русской земли, но всеми толкуются в едином смысле. Столь же ясны и не возбуждают сомнений подобные акты второй половины XV в., ограничивающие переход «серебренников» одним сроком в году (Филипповым днем или Юрьевым днем).

Задолженность крестьян связывала их особой связью с заимодавцем-феодалом. Так было в Северо-Восточной Руси, так было и в Новгородской земле. Именно об этом говорит факт строгого многолетнего учета задолженности и перевода ее с новгородских бояр на помещиков, испомещенных Москвой в новгородские боярщины. Связывая выдачу подмоги с последующей отработкой «изделья» или с выплатой «роста», землевладельцы умножали количество рабочей силы в своих хозяйствах путем более широкого привлечения крестьян к работе в собственных владельческих хозяйствах — в силу долговых обязательств, .помимо обычной отработочной ренты.

Мы пользовались лишь той частью материалов о владельческом хозяйстве и владельческой вотчине, которая необходима для освещения их связи с крестьянским хозяйством и для уяснения роли их в общенародном хозяйстве. Но при общей оценке характера этих хозяйств и вотчин мы учитывали не только то, чт</вотчины обычно состояли из многих, широко разбросанных по разным районам (и княжествам) волостей, но и то, что собственное владельческое хозяйство зачастую оказывалось рассредоточенным по многим селам (по «большим дворам» Новгородских писцовых книг); кроме того, каждый крупный землевладелец имел «большой двор» — усадьбу в стольном городе княжества, и нередко именно эта усадьба была местом пребывания семьи князя или боярина и его слуг и здесь были сосредоточены основные «службы» владельческого хозяйства.

Мы указывали на разбросанность волостей в крупных владельческих вотчинах, на слабость, а то и просто отсутствие хозяйственных и производственных связей у деревень и сел этих волостей с центральным владельческим хозяйством. Но было бы ошибочно вследствие этого представлять феодальные владения внутренне ничем не связанными. Землевладелец-феодал, одновременно с правом на получение земельной ренты («дохода») с крестьян-земледельцев в деревнях и селах своей вотчины, выступал как «государь», носитель некоторых судебных и административных прав в вотчине и вместе с тем как сберегатель крестьян в их хозяйственной деятельности. Дошедшие до нас жалованные, иммунитетные и льготные грамоты, с одной стороны, определяли административные и судебные права землевладельцев-феодалов, а с другой — устанавливали льготы по налогам, сборам и по различным видам тягла для крестьян их владельческих вотчин. Мы уже указывали, что такие льготы косвенно укрепляли платежеспособность крестьян при выплате феодальной земельной ренты. Так в феодальных владениях определялась и действовала внутренняя связь зависимых крестьян с вотчиной.

Эпоха феодализма — эпоха господства грубой силы. Крестьяне и их хозяйства особенно нуждались в защите от насилий со стороны всяких проезжих лиц и со стороны других феодалов и их слуг. Это обстоятельство ярко выступает в содержании ряда исходящих от государственной власти специальных грамот против непрошенных гостей и насильников, появлявшихся на крестьянских мирских пирах и братчинах. В качестве обычных нарушителей спо койствия в крестьянском мире называются боярские люди, разные должностные лица и их слуги (наместничьи люди, волостели, тиуны и их слуги) и люди из других, соседних владельческих волостей. Основная часть дошедших до нас таких грамот выдана по просьбе феодалов-монастырей. Мирским крестьянским властям грамоты предоставляли право удалять незванных гостей, причем последние подлежали наказанию за учиненные насилия и обязывались возместить нанесенные убытки.  Если в черных волостях мир мог найти силы, чтобы бороться с такими насильниками, то в частновладельческих волостях-вотчинах оберегал крестьян, естественно, феодал-землевладелец с его военными слугами.

Наряду с грамотами о пирах и братчинах следует указать еще на подобные же грамоты о «ездоках», которые постоем, ночевками в домах крестьян, потреблением крестьянских продуктов для себя и корма для своих лошадей причиняли беспокойство и большие убытки крестьянам. Грамоты воспрещали такие поступки.  Но кто мог заставить «ездоков» соблюдать эти постановления и в должном порядке расплачиваться за взятые продукты и корм, за нанесенные убытки и беспокойство? Кто мог и должен был оберегать крестьян? И в данном случае естественным защитником надлежало быть феодалу, владельцу данной волости, села или деревни.

Документы свидетельствуют о слабости, а чаще прямо и об отсутствии хозяйственно-производственной связи у владельческих феодальных хозяйств с крестьянскими хозяйствами. Но одновременно предполагается, что решение таких важных вопросов, как пользование земельными угодьями, равно как и определение границы, где собственное владельческое отделяется от общекрестьяп- ского, происходило по воле землевладельца-феодала.

Мы подошли к заключительному этапу — к общей оценке взаимоотношений между владельческим и крестьянским хозяйствами. После рассмотрения жизни и деятельности двух типов хозяйств — крестьянского и владельческого хозяйства феодала, — нам следует определить место и оценить роль этих хозяйств в общем народном хозяйстве древней Руси в изучавшийся нами период феодальной раздробленности. При всей первостепенной важности этого во проса, ни в дореволюционной, ни в современной советской историографии он специально не изучался. Имеющийся (у П. И. Ля- щеико) ответ на пего не может считаться удовлетворительным уже по одному тому, что является лишь общим высказыванием о хозяйстве феодального периода, без какой-либо попытки определит!» важные особенности народного хозяйства древней Руси в переломный период — период коренной перестройки сельского хозяйства в XIII—XV вв. и одновременного изживания феодальной раздробленности.

П. И. Лящеико в «Истории народного хозяйства СССР» ошибочно оценивает роль феодальной вотчины в народном хозяйстве древней Руси, когда пишет в отношении XIII—XIV вв. (а также в отношении последующего времени), что «феодальная вотчина становится не только организационной формой хозяйства, но и центром всей хозяйственной системы феодализма».  В данном случае Лященко был введен в заблуждение небрежными, краткими и в то же время однобокими, неполными характеристиками феодальным вотчинам, которые давали феодалы своим хозяйствам в составлявшихся ими пли по их приказу духовных грамотах, купчих, меновых и других актах XIV—XV вв.  В большинства этих актов, как мы уже видели, в оценках и описаниях завещав- шихся, продававшихся или менявшихся вотчинных хозяйств, вопреки истинному положению/совершенно не упоминалось о том, что села и деревни состоят из многочисленных крестьянских хозяйств, — причем последние выдавались за обычную собственность землевладельца, с производственной, организационной и хозяйственной точки зрения полностью якобы находившуюся в его распоряжении. Фактически же на территории каждого владельческого поместья или вотчины, кроме собственно владельческого хозяйства, существовало еще большое количество совершенно самостоятельных во всей своей производственной деятельности крестьянских хозяйств, причем каждое из них когда-то возникло в результате труда крестьянина, а может быть еще труда его отца или предков; оно жило и развивалось самостоятельно на основе своих внутренних сил — труда крестьянина и его семьи, на собственной материальной базе — принадлежащих крестьянину жилища, орудий производства, живого и мертвого инвентаря. Взаимоотношения крестьянских хозяйств с собственным хозяйством феодала ограничивались лишь выплатой оброков феодалу (в НПК они названы «доходом» землевладельца) и выполнением крестьянами некоторых работ в хозяйстве феодала, т. е. выплатой оброчной и выполнением отработочной феодальной земельной ренты.  Все это с исчерпывающей полнотой и ясностью раскрывается в писцовых книгах, в составленных на их основе сотных грамотах, в ряде уставных грамот XIV—XVI вв. и в тех частных поземельных актах, в которых описание владельческих хозяйств оказывается более конкретным и подробным.

Составленная по материалам НПК сводная таблица ( G) о «доходе» феодалов Новгородской земли в убедительных цифрах раскрывает истинное существо связей между крестьянскими и землевладельческими хозяйствами. В этой части она имеет общее значение для характеристики производственных и социальных отношений во всех землях-княжествах, впоследствии составивших Русское государство.

НПК знакомят нас с хозяйством Новгородской земли в период,, очень важный для истории владельческих феодальных (боярских) хозяйств. Именно в 1476—1489 гг., всего за 15—20 лет до составления дошедших до нас НПК (1495—-1505 гг.), произошла смена всех владельцев вотчин: по решению московского великого князя Ивана III Васильевича новгородские крупные землевладельцы- феодалы — бояре, житьи люди, купцы и др.—-были «сведены»; на их месте посажены новые, посланные Москвой землевладельцы—помещики и вотчинники. Хозяйства новгородских бояр прекратили существование. Произошла замена уничтоженных владельческих хозяйств другими, заново создававшимися.

Налицо факт полного исключения, устранения из общего хозяйства Новгородской земли старых новгородских землевладельцев со всем их подсобным аппаратом. Естественно бы ожидать серьезных потрясений народного хозяйства от этой массовой ломки, ожидать кризиса с неизбежным понижением общей продуктивности народного хозяйства. Материалы НПК рассказывают о состоянии земледельческих и владельческих хозяйств в годы, предшествовавшие конфискации («старое письмо»), и после водворения новых землевладельцев («новое письмо»). В литературе прослежен этот интересный период в хозяйственной жизни Новгородской земли. Установлено, что никаких показателей кризиса и замешательства в народном хозяйстве нет. Самый надежный показатель — число дворов. По всем пятинам итоги показывают увеличение числа дворов за эти годы, прошедшие от конфискации до «нового письма».

Ликвидация боярских хозяйств не отразилась на крестьянских хозяйствах: производственная трудовая жизнь в них шла своим чередом. Вывод из строя одного из двух основных слагаемых народного хозяйства (крестьянских хозяйств и хозяйств боярских) не отразился на общем течении экономической жизни страны. Нашло яркое подтверждение основное положение в марксистской характеристике феодального строя. Крестьянин-земледелец — основной производитель в феодальной Руси; он выполнял эту задачу, будучи главой своего крестьянского хозяйства, рабочую силу которого составляла его семья. Выделяя землевладельцу в качестве оброка большую долю продукции зернового хозяйства и всех других отраслей своего хозяйства и поставляя рабочую силу, крестьянин материально обеспечивал владельческие хозяйства. Выплачивая налоги и непосредственно участвуя в содержании войск и государственного аппарата, в работах по строительству городов, дорог, мостов и оборонительных сооружений, крестьянин создавал базу экономического и военного могущества государства.

В ином плане строились, жили и развивались владельческие феодальные хозяйства: их основной задачей было удовлетворение личных потребностей и нужд феодала, его семьи и слуг. Достаточная материальная обеспеченность позволяла вести некоторые отдельные его разделы на уровне более высоком, нежели в крестьянских хозяйствах (коневодство, огородничество и садоводство, домашние промыслы и ремесла). К личным нуждам и потребностям феодалов присоединялись запросы и потребности, подсказывавшиеся их особыми обязанностями как государственных деятелей, военачальников и военных специалистов, что в условиях феодального государства заставляло их самих решать задачи но развитию некоторых особых отраслей своего хозяйства (коневодство, некоторые ремесла). В этой части они занимают важное самостоятельное место в общенародном хозяйстве.

Документы XV в. отмечают случаи, когда феодалы оказывали «подмогу» крестьянам семенами и деньгами. Такая «подмога»* стоит в одном ряду со ссудами — займами под проценты или с обязательством отрабатывать «изделье». Случаи «подмоги» малочисленны, они носят характер случайный и потому не могут расцениваться как свидетельства о связи по линии производства. Во всех видах «серебра», как и ссуд типа «иодмоги» зерном, ясно отражено стремление землевладельцев с выгодой для себя использовать материальные затруднения крестьян, чтобы закабалить их, крепче привязать к себе.

Повышенный интерес к хозяйственному строительству, отмечаемый в XV в., особенно в последние его десятилетия, со стороны некоторых категорий феодалов (особенно монастырей, а в конце XV в. и помещиков) по существу выливался в наступление на крестьян, преследовавшее цели расширения угодий в собственных хозяйствах, увеличения в них запашки за счет крестьян и усиления барщины. Лишь много позднее, когда наступление феодалов на общинные угодья и права крестьян были энергично поддержаны сильной государственной властью, это наступление привело к усилению власти феодалов над крестьянами, а производственная деятельность последних оказалась под жестоким контролем землевладельцев, ограничившим права крестьян на пользование угодьями; и только тогда положение П. И. Лященко об особой организационной, хозяйственной роли феодальной вотчины становится оправданным.