Методология права - предмет, функции, проблемы философии права

ВВЕДЕНИЕ

Многолетние изыскания в области обшей теории права и методологии познания правовых объектов, явлений и процессов  побудили меня подвести итог в «завершающей» монографии, которая и предлагается вниманию читателей. Но когда была поставлена последняя точка в данной работе, то тут же обнаружилось ее недостаточная полнота, пробельность, дискуссионность заключенных в ней идей, размышлений, выводов.

Впрочем, это вполне естественно, поскольку познание так же бесконечно, как бесконечен мир, жизнь, бытие, в том числе и бытие права. Поэтому каждый исследователь находится в жестких объятиях жажды постоянного познания, из которых «можно вырваться, лишь подчинившись им». И это подчинение постоянно владеет исследователем даже в тех случаях, когда произведение видится «завершенным». Не потому ли чувство завершенности оказывается мгновенным, оборачивается новым началом, «обрекающим» исследователя на бесконечный поиск? Перед мысленным взором ученого возникают все новые и новые дали, горизонт по мере приближения к нему неизбежно отдаляется. На противоположном берегу видятся новые перспективы, достижение которых оказывается не более чем передышкой на пути вечного движения в поисках истины. Острая потребность в постижении истин, очертания которых лишь выявились предшествующими исследовательскими усилиями, с неимоверной силой вновь и вновь побуждают исследователя к познанию. И тем не менее каждый ученый испытывает неодолимое желание поделиться с коллегами, читателями своими рассуждениями, идеями, выводами, хотя бы еще и предварительными и несовершенными, ради их обсуждения и развития.

Именно этим руководствовался автор, издавая данную монографию, которую, вероятно, помимо прочего следует рассматривать как приглашение к дискуссии, к дальнейшему, более углубленному и всестороннему познанию такого сложного и необходимого феномена общественной жизни, каковым является право. «Ведь глубокие мысли, — как указывал А. Д. Сахаров, — появляются только в дискуссии, при наличии возражений, только при потенциальной возможности высказывать не только верные, но и сомнительные идеи»1. И тот, кто в этой дискуссии обнаружит правовое дарование и правовую страстность, непременно достигнет величайших вершин.

Современное состояние теоретической мысли характеризуется все возрастающим интересом к самой науке, обнаружению закономерностей ее развития, анализу результатов . Тайны науки не лежат на поверхности, проникновение в них предполагает прежде всего осмысление того, каким закономерностям она подчиняется, каким образом достигаются ее результаты, каковы перспективы дальнейшего усиления ее могущества в овладении силами природы, общества, человеческим мышлением и деятельностью.

Именно необходимость решения этих проблем обусловливает обращение теоретической мысли к методологии. Сама наука выступает уже не только в виде определенной совокупности идей, теорий, концепций, но и пополняется совокупностью приемов, методов, средствами научного мышления, которые в своем системном единстве и составляют методологию. В этом качестве она представляет собой комплекс исторически сложившихся рациональных путей, способов и форм движения мышления от незнания к знанию, от явления к сущности, от предположения к истине.

Все возрастающий объем научных знаний повышает требования к точности, строгости, логической последовательности научного мышления, а это с необходимостью предполагает изучение самого познавательного процесса. Без такого изучения невозможно не только овладеть той огромной массой знаний, которые уже накоплены человечеством, но и осуществлять дальнейшее, более всестороннее и углубленное проникновение в тайны исследуемых объектов, явлений и процессов . Этой цели и служит методология, которая есть мышление, обращенное вовнутрь себя. Она выступает в качестве «обратной логики», благодаря которой совершенствуется познавательная логика и организация исследовательского процесса, отрабатывается ее инструментарий.

Но «обратная логика» методологического поиска не является, конечно, творцом самих исследуемых объектов, явлений и процессов, а прямо и непосредственно вытекает из первичной (объективной) логики реально существующих и развивающихся объектов, явлений и процессов действительности. Поэтому методология выступает в качестве путеводной нити, руководства исследовательского процесса. Методологическое мышление призвано превращать объективное в субъективное, познание в познанное, реальные объекты, явления, процессы в их осознанные образы. Тем самым открываются возможности для преобразования изучаемых объектов, явлений и процессов в их же «вторую природу». «Дух, — отмечал Н. А. Бердяев, — не подчинен порядку бытия, он в него вторгается, его прерывает и может его изменять» . Мысль, как и вообще жизнь, остановить невозможно.

Сказанное обусловило и разработку соответствующих проблем в настоящей монографии. Первый ее раздел посвящен предмету философии права. Это направление исследований призвано выработать методологические основания познания правовой реальности.

Нельзя признавать наукой лишь эмпирические знания и отказывать в научности философским обобщениям данных знаний, поскольку эмпирический (и тем более созерцательно-чувственный) уровень изучения правовых объектов, явлений и процессов с неизбежностью ведет к рациональному их познанию. То обстоятельство, что философские обобщения нередко являются «опосредованными» в том смысле, что выражают наиболее существенное в уже познанном другими науками, вовсе не исключает их научности. Это тем более справедливо, что наука самостоятельно разрабатывает методологические основания исследования любого объекта, явления, процесса. Если социология права изучает общие закономерности развития правовых объектов, явлений и процессов в их онтологическом аспекте (в данном случае мы отвлекаемся от, несомненно, важных и необходимых, конкретно-социологических исследований в специальных отраслях правоведения), то философия права ориентируется на выявление их гносеологического смысла и значения. Современное состояние правоведения настоятельно требует познания, раскрытия тайны его гносеологических потенций. Именно этим и занимается философия права.

С сожалением приходится отмечать сложившееся в правоведении нигилистическое отношение к философскому осмыслению правовых феноменов, что углубляется нередко непрофессиональным использованием соответствующих гносеологических средств познания. Возможно, именно этими обстоятельствами объясняется то, что философскому осмыслению права в мировой и отечественной науке посвящены единичные произведения, которые тонут в море комментаторской и пропагандистской литературы.

Легко предвидеть, что наши философско-правовые размышления, поиски и выводы не найдут заинтересованного отклика у многих юристов, читателей. И тем не менее оптимизм и вера не покидают нас, ибо рано или поздно тяга к философскому осмыслению правовой действительности непременно проявит себя. И тогда юридическая мысль обратится и к нашим трудам, и — что более важно — к дальнейшей, более глубокой разработке гносеологических проблем правоведения. Именно эта надежда вдохновляет, вселяя в душу благость сознания полезности тяжелых раздумий.

Во втором разделе рассматриваются основополагающие познавательные категории, такие, как отражение и опережающее отражение, историческое и логическое, конкретное и абстрактное, явление и сущность, содержание и форма, и многие другие. Так, например, при анализе значения отражения и опережающего отражения подчеркивается, что законодательство отражает регулируемые общественные отношения и вместе с тем включает в себя также субъективные моменты в правосознании законодателя. При этом отражающее, конечно же, участвует в процессе отражения, но отнюдь не всеми свойствами, признаками или сторонами отражаемого, а лишь теми, которые имеют то или иное значение для их правового опосредования. Именно «привнесение» в регулируемые общественные отношения субъективных моментов законодателя свидетельствует о творческом характере деятельности, создающей новые правовые нормы.

Следует в этой связи заметить, что после известной сталинской работы, посвященной экономическим проблемам строительства социализма в СССР, мы так увлеклись объективностью экономических законов, что почти не оставили места для субъективно-творческого воздействия не только на них, но и на любые другие объективные факторы. Например, производительные силы и соответствующие им производственные отношения объявлялись объективными, но при этом зачастую игнорировался тот факт, что орудия и средства производства являются продуктом человеческого разума и созидательного творчества людей, а в производственных отношениях сознательно участвуют трудящиеся и, следовательно, «привносят» в них субъективные моменты.

В настоящее время российские законодатели впали в противоположную крайность. Это выражается в том, что они менее всего учитывают объективность регулируемых общественных отношений. В результате возникла не только неразбериха в самом законодательстве, но и полнейший хаос в правоприменительной практике. Отсутствие должного уровня законодательной культуры, слабое представление о требованиях законодательной техники у большинства депутатов (даже юристов) и тем более у чиновников правительственных и президентских структур приводит к резкому обособлению и противопоставлению объективного и субъективного в законотворчестве, недооценке их связи, взаимодействия и проникновения друг в друга.

Дело осложняется тогда, когда возникает необходимость использования в законотворчестве более высокой формы отражения — опережающего отражения, — в которой опыт прошлого и настоящего проецируется на будущее. Правовые нормы могут способствовать оптимальному осуществлению и ускорению одних общественных отношений, предотвратить или заморозить другие. Для этого законодателю необходима полная и объективная информация.

Информационное обеспечение законотворчества имеет чрезвычайно важное значение, так как позволяет прогнозировать последствия правового регулирования тех или иных общественных отношений. Такой прогноз может не только заранее показать обоснованность тех или иных законодательных актов или их обреченность на бездействие, но и предотвратить принятие правовых установлений, действия которых опасны для нормальной жизнедеятельности общества и его членов.

Огромный потенциал теории информации, отражения и опережающего отражения, к сожалению, не используется или, по крайней мере, используется недостаточно глубоко в правоведении и, следовательно, в практике законотворчества и правореализации.

Дальнейшее исследование путей их оптимального приложения к праву будет служить повышению научного уровня юридической теории и практики.

Возьмем другую «парную» категорию — конкретное и абстрактное.

Органически целое имеет свои части, которые вне целого не существуют. Рука, отделенная от живого тела, остается «рукой» только по названию. Поэтому конкретность частей выступает как «абстрактные моменты» единой «тотальности». Абстрактное выступает здесь в качестве части, а вне органически целого — как абстрактно общее. Но в обоих случаях абстрактное как таковое остается, понятийно выражая изучаемый объект.

Например, человек и конкретен, и абстрактен. Чувственно он воспринимается не только как отдельный объект, но и как множественный объект. И в том и в другом случае эти объекты реальны: в первом случае человек выступает как относительно изолированный объект, во втором — в единстве многообразного, бесконечных превращений, взаимодействия, переходов одного в другое. При этом «изолированный объект», конкретное ни в коем случае нельзя понимать лишь как «чувственно воспринимаемое» или «созерцательно данное». Конкретное следует понимать и как «единство многообразного», т. е. как реально общее, свойственное как действительности, так и ее познанию. То же следует иметь в виду и относительно абстрактного, которое есть не что иное, как форма тождественности движения действительности движению познания.

Исторически понятия в законодательстве могут быть конкретными и абстрактными, двигаясь в направлении от непосредственно конкретного ко все более абстрактному. И это объяснялось простым обстоятельством: многообразие и усложнение жизни не могли быть охвачены конкретными понятиями, определяющими правовое регулирование незначительной части действительности, и требовали большого количества норм.

Поэтому конкретные понятия постепенно вытеснялись абстрактными, охватывающими правовым регулированием значительно большую часть возникавших в действительности явлений, процессов, а также поведение людей. И если конкретными понятиями невозможно охватить все те отношения, которые необходимо было регулировать, то недостатком абстрактных понятий явилось то, что под их воздействие нередко подпадали различные явления, процессы и поведение, особенности и специфические черты которых не поддавались учету. Отсюда следует, что законодатель должен соблюдать разумную меру при формулировании абстрактных понятий, добиваться их гибкости, целесообразного соотношения абстрактных и конкретных понятий. Последние призваны детализировать, развивать, развертывать абстрактные понятия. Иначе говоря, законодатель должен уметь выбирать такой способ правового регулирования, который позволил бы довольно легко переходить от абстрактного к конкретному, от общего к особенному, не нарушая гармоничности и согласованности между ними.

Приведенные положения об отражении и опережающем отражении, конкретном и абстрактном в праве преследуют цель проиллюстрировать то, что подробно рассматривается в соответствующих главах второго раздела монографии. Вместе с тем они являются предварительными соображениями, которые развертываются и развиваются в дальнейшем. Иные многочисленные законы и категории познания права, представленные в данном разделе, не нуждаются в предварительных разъяснениях. Здесь, как и на протяжении всей работы, подчеркивается единство онтологического и гносеологического в теории права. И именно поэтому в третьем разделе монографии рассматриваются глобальные онтологические проблемы этой теории, одновременно имеющие существенное гносеологическое значение для дальнейшего познания права. К ним относятся проблемы сущности и соотношения права и законодательства, свободы, равенства и равноправия, сознания, правосознания и интеллектуальности, законности и правопорядка и др.

Выскажем лишь отдельные предварительные соображения по некоторым из этих проблем, и прежде всего по правопониманию. По этому поводу в юридической науке как прежде, так и теперь ведутся острые дискуссии, в которых, в частности, демонстрировались слабые места «нормативного» понимания и определения права. Приходится, однако, признать, что эти дискуссии не смогли сколько-нибудь существенно продвинуть вперед методологическую мысль, ее значение для познания права по той простой причине, что они оставались в рамках все той же «нормативности». Потребовалось решительное переосмысление установившихся представлений о праве, радикальное изменение его «нормативной» схемы, которая довлела (и довлеет) над, самим исследовательским процессом, недооценивавшим все то, что лежит за пределами данной схемы. В результате — односторонность и неполнота исследования. Раз установившаяся догматическая схема тем и «привлекательна», что создает «чистоту» доктрины, формул и моделей. Но все они не более чем упрощенное представление о развивающейся правовой действительности.

Нет ничего проще, чем всегда и везде видеть в праве одни правовые нормы, объявлять их совокупность «чистым правоведением». Обогащенный такого рода незамысловатым «учением», правовед в любой законодательной системе легко находит необходимые ему нормы, понимает их смысл, так или иначе их применяет и пребывает в восторге от постижения «истины». Но, увы, истина чаще всего оказывается где-то «по ту сторону».

В праве нельзя видеть лишь простое воспроизведение в нормативно-правовой форме основных условий как материального, так и иного бытия. Право независимо лишь от этого бытия, оно является исторически выработанной человечеством системой правовых принципов, идеалов, устремлений; право универсально в том смысле, что обслуживает любое общество. Другое дело, что законодательная система государства может в той или иной мере выражать право (или вовсе ему противоречить).

Именно широкое (социологическое) видение права и столь масштабный замысел данной монографии вывели нас на нестандартные проблемы правовой теории, на вышеобо- значеные общетеоретические проблемы, исследование которых вынудило вернуться, с определенными дополнениями и уточнениями, к ранее опубликованным работам.

Подобно тому как в живописи несколько мазков существенно изменяют колорит картины, так и в философии права незначительная, казалось бы, коррекция совершенствует уже известные положения, заключения, выводы, преобразуя картину научного произведения (или по крайней мере обновляя ее). Поэтому повторения оказались неизбежными ради их упорядочения и достижения утонченности философско-правового знания. Кроме того, в монографии изложены и некоторые прикладные разработки, которые менее всего освещены в отечественной юридической науке, но которые актуальны, имеют важное значение (например, использование компьютерных систем в праве, комплексная социальная профилактика преступности и др.) для дальнейшего развития теории и практики правотворчества и правореализации.

1997 год явился урожайным на работы, как будто бы посвященные философии права. Имеются в виду объемные книги С. С. Алексеева, В. С. Нерсесянца, Ю. В. Тихонравова и других, менее известных авторов. Все эти книги именуются именно «философией права», но смею утверждать, что ни одна из них, увы, никого отношения к правовой философии не имеет.

Так, довольно странное видение предмета философии права обнаруживается у С. С. Алексеева, по мнению которого «это наука о праве в жизни людей, в человеческом бытии» . Но ведь любая отрасль юридической науки, как и вся юриспруденция, изучает право в человеческой жизни, бытии.

В. С. Нерсесянц вместо четкого определения предмета философии права дает описание того, чем, по его мнению, должна заниматься данная наука. Она, оказывается, исследует «смысл права, его сущности и понятия, его оснований и места в мире, его ценности и значимости, его роли в жизни человека, общества и государства, в судьбах народов и человечества»  и т. д. и т. п. Вместо этого автору следовало бы подумать над тем, как отличить философию права от теории права и правоведения вообще.

Наконец, Ю. В. Тихо нравов предпочел воспроизвести точки зрения иных авторов и в результате пришел к неожиданному выводу: философия права лишь «учение о смысле права...»1. Но смыслом права занимается вся юриспруденция, и прежде всего общая теория права.

Не сумев определить того, что есть философия права, указанные авторы, как, впрочем, и многие другие, пошли по уже проторенной дорожке: одни воспроизводят известные положения общей теории права, другие — столь же известные положения истории политических и правовых учений.

Отнюдь не злорадствуя по поводу очевидной неопределенности, отсутствия элементарной четкости и логичности в суждениях упомянутых авторов по вопросу о предмете философии права, мы, как и любой читатель, вправе претендовать на определение специфики предмета интересующей нас в данном случае науки, ее отличия от других правоведческих наук.

Пытаясь определить предмет философии права как одного из направлений общей теории права, мы вынуждены были в соответствующих случаях уточнить как философские, так и правовые представления. Это неизбежно повлекло за собой критический подход к отдельным произведениям по соответствующей проблематике. Однако наши критические соображения обусловлены отнюдь не желанием «свести счеты» с оппонентами, а стремлением всесторонне обсудить спорные вопросы. Вполне возможно, что в полемике с оппонентами победу я одержу не потому, что прав, а потому, что не правы критикуемые мною.

Никто не станет отрицать того бесспорного факта, что развитие науки исключает любое давление, посягающее на ее свободу. Никто не обладает монополией на научное творчество, истину, путь к которой проходит через диспуты, взаимную объективную и корректную критику. Но нельзя умолчать об одном грустном обстоятельстве. В последнее время некоторые представители науки сочли за моду «переписывать» нашу историю, в том числе и историю права, зачастую извращая ее. И в этом неблаговидном деле, к сожалению, активное участие принимают и отдельные юристы (не станем перечислять их пофамильно из чувства профессиональной этики)1.

Самолично провозгласив себя «демократами», «реформаторами», «либералами», «гуманистами», они призывают нас к покаянию за апологетику существовавшего тоталитарного строя. Яростное обличение прошлого характерно прежде всего для тех, кто сам усердно создавал и воспевал это прошлое. Поэтому мы готовы к покаянию (хотя многие искренне верили в тогдашние устремления) — но вместе с теми, кто стоял во главе этих устремлений. И дело отнюдь не в словах, а в конкретных делах, в подлинном служении науке. Не следует упускать из виду, что наука не должность , она безразлична к рангам, титулам и званиям, не терпит высокомерия, лжи и угодничества. Нельзя жить в науке и быть сторонним наблюдателем ее успехов и неудач, оставаться безучастным к мукам ее поиска, радости творчества, торжества постижения истины1. Давайте же все вместе послужим единственному божеству — Истине.