УСТНАЯ ИСТОРИЯ В ПАМЯТНИКАХ НОВГОРОДСКОЙ ЗЕМЛИ

Иван 3 и Иван 4 Грозный. Народные былины о царе Иване Грозном

Записанные главным образом в пределах Новгородской земли и обязанные в первую очередь именно новгородской устной традиции исторические песни о Грозном царе дают, как обнаружилось, важный материал, значение которого выходит за рамки собственно новгородской истории. Но попытаться отделить то, что непосредственно относится к Новгороду, было бы нецелесообразно — и вследствие целостности устной традиции, и в интересах самого ее исследования.

Хотя о противоречивой личности Ивана 4 написано немало, а свидетельства письменных источников о нем основательно изучены, с результатами этих изучений трудно согласовать фольклорный образ Грозного царя Ивана Васильевича. В исторических песнях (и в исторических сказках, и в большинстве исторических преданий) превалируют черты справедливого царя, несмотря на крутой нрав и даже жестокость некоторых поступков. Объяснить это только известной народным массам реальной деятельностью Ивана IV невозможно, если не отступать от исторической объективности.

Как уже говорилось, в фольклоре немало случаев эволюции поэтического образа, вызванной соотнесенностью его не с одним, а с двумя (иногда — и более чем двумя) историческими прототипами. Наиболее показательный пример — образ эпического князя Владимира. Давно выявлена приуроченность одной группы былин «Владимирова цикла» к эпохе киевского князя Владимира Святославича, а другой —- к эпохе его правнука киевского князя Владимира Мономаха; как теперь выясняется, гораздо более древним прототипом послужил, очевидно, Владимир Всеславич, связанный с предысторией Северной Руси. Вместе с тем в некоторых былинах достаточно отчетливо проступают отзвуки отношений между властителем и подданными Руси Московской. Обратившись к историческим песням XVI—XIX вв., можно указать немало сюжетов, возникших по одному историческому поводу, но позже приспособленных к иному, более или менее похожему историческому факту. Образ центрального героя песни мог испытывать аналогичную метаморфозу — даже если вовсе не совпадали имена исторических прототипов, но было некоторое сходство самих исторических портретов. Особенно много подобных случаев в произведениях (не только песенных), посвященных Петру Великому и Ивану Грозному.

Обращаясь к песням, где речь идет о Грозном царе Иване Васильевиче, необходимо ответить на вопрос: какому историческому деятелю они вначале были посвящены?

Фольклористами такой вопрос прежде не ставился. Исследователи имели, как казалось, вполне достаточно причин полагать, что в этих произведениях всюду изначально подразумевался Иван IV. Хорошо известно, что он, в отличие от своих предшественников, еще в юном возрасте по собственной инициативе воспринял титул царя — в обстановке, подчеркивавшей чрезвычайное государственное значение этого события. Широко известно прозвание, закрепившееся именно за ним впоследствии и обязанное его жестокости.

Но это — только впоследствии. Н. М. Карамзин писал об Иване IV: народ «отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным, не различая внука с дедом, так названным древнею Россиею более в хвалу, нежели в укоризну».1 Именно Ивану III «первому дали в России имя Грозного, но в похвальном смысле: грозного для врагов и строптивых ослушников».

Поясняя, почему именно Ивана III называли «Грозным» его современники и их ближайшие потомки, Н. М. Карамзин писал, что «твердость, необходимая для великих дел государственных, граничит с суро- востию», и хотя Иван III не был «тираном, подобно своему внуку, Иоанну Василиевичу Второму, он без сомнения имел природную жестокость во нраве, умеряемую в нем силою разума».  Прозвание «Грозный» правомерно закрепилось в народном сознании сначала за Иваном III, а не за внуком его, чья склонность к мучительству была причиной не только уже монаршей «грозы», но и злодейств, не обусловленных государственной необходимостью.

Имеет смысл обратиться непосредственно к источникам, на которые опирался Карамзин. Герберштейн, бывший в России в 1517 и 1526 гг., в своем сочинении, изданном впервые в 1543 г., не применял эпитет «Грозный» к Ивану IV, но пользовался этим термином, описывая крутой нрав Ивана III.  Петрей, посещавший Московское государство, когда впечатления от деяний, которыми ознаменовалось правление Ивана IV, весьма свежи были еще в памяти русских собеседников любознательного иностранца, и описавший историю России до начала XVII в., ни разу не употребил эпитет «Грозный» по отношению к Ивану IV, повествуя об этом царствовании. Но, описывая правление Ивана III, Петрей всякий раз называет именно его «Иван Васильевич Грозный» или просто «Иван Грозный».

Карамзин ссылался на принадлежавшую ему рукопись «Летописца Латухинского», где об Иване III сказано: «Сей бо вел[икий] кн[язь] Иоанн, именуемый Тимофей Грозный».  (Родившийся в день памяти апостола Тимофея Иван III, согласно тогдашнему обычаю, прозывался Иоанном-Тимофеем.)

В русской историографии первой четверти XVIII в. еще сохранялась эта традиция. А. И. Манкиев, автор известного «Ядра Российской истории», написанного в 1715 г. и опубликованного впервые в 1770 г., так говорит об Иване III: «Иван Васильевич, великий князь Московский, Василия темного сын, во святом крещении именован Тимофей, прозванный Грозный, по смерти отца своего принял Московский престол в году от P. X. 1462».  Здесь же далее, в рассказе о походе Ермака в Сибирь, читаем: «Дошли после того до селидьбы господ Строгановых, которых праотец при деде сего государя великом князе Московском Иоанне Васильевиче Грозне, во время теснения от московских войск Великого Новагорода, от страху со всем своим домом ушед оттуда в зыряны, си есть Пермь великую, на верховье реки Камы, там поселился».  В главе, посвященной правлению Ивана IV, последний ни разу не назван Грозным.

С. М. Соловьев был солидарен с приведенным заключением Карамзина и высказывал некоторые дополнительные соображения на основе более широкого привлечения источников: Грозным прозван был уже Иван III, «потому что явился для князей и дружины монархом, требующим беспрекословного повиновения и строго карающим за ослушание», —- писал С. М. Соловьев и продолжал: «...по первому мановению Грозного Иоанна головы крамольных князей и бояр лежали на плахе».  Хотя Соловьев не занимался специально песнями, о которых сейчас идет речь, для их понимания небесполезна другая мысль его. По мнению Соловьева, «Иоанн IV не был понят, потому что был отделен от отца, деда и прадедов своих. Одно уже название Грозный, которое мы привыкли соединять с именем Иоанна IV, указывает достаточно на связь этого исторического лица с предшественниками, ибо и деда, Иоанна III, называли также Грозным».

Сходно обстоит дело в отношении царского титула: с не меньшим основанием его использовал уже Иван III. Хотя он не был провозглашен царем в начале своего долгого правления, право на такой титул Иван III, по тогдашним представлениям, действительно приобрел в результате важнейших государственных деяний. Среди них на первых местах — прекращение зависимости русского народа и государства от Орды, ликвидация главных остатков феодальной раздробленности в результате присоединения Тверского княжества и Новгородской республики, подчинение Казанского ханства, разорявшего русскую землю опустошительными набегами, женитьба на Софии Палеолог — наследнице кесарей православной Византийской империи, прекратившей су- шествование за несколько дет до вступления на престол Ивана III.

Документировано, что в 80-х гг. XV в. Иван 3 «стал усвоять себе» царский титул — в смысле «государя по праву наследства, независимо от какой-либо земной власти после падения татарского ига, властью своею никому, кроме Бога, не обязанного».  Так, грамота, посланная в Крым в 1484 г., начинается словами: «Божиею милостию, великий оспо- дарь Русские земли, велики князь Иван Васильевич, царь всеа Руси, Во- лодимерьски и Московски, и Новгородски, и Псковски, и Югорьски, и Вятски, и Пермьски и иных». Аналогично начало грамоты, отправленной туда же в 1487 г., но в титуле добавлено «и Тферски»  — в связи с тем, что Тверское княжество было подчинено Иваном III в 1485 г. Грамота, врученная в 1498 г, послами Ивана III бургомистру Любека, начинается полным титулом того времени: «Иоанн, Божиею милостию великий государь, царь всеа Русии, Володимерский, и Московский, и Но- вогородский, и Псковский, и Тферской, и Югорский, Вятский, и Пермский, и Болгарский и иных»;  титулование «Болгарским» имеет в виду подчиненное к тому времени Казанское ханство, занимавшее земли древней Волжской Болгарии.

Годом официального принятия титула был признан 1497-й.15 В этом году появилась грамота, к которой привешена большая печать, где, как подчеркивал С. М. Соловьев, «впервые видим изображение двуглавого коронованного орла с распростертыми крыльями» на одной стороне, а на другой — «изображение всадника, попирающего дракона и копьем прободающего ему горло», с надписью по окружности: «Иоанн, Божиею милостию господарь всея Руси». 

Не только сам Иван 3 титуловался царем всея Руси в официальных документах и в переписке с зарубежными адресатами: они в свою очередь обращались к нему, титулуя его иногда даже императором.  Но для оценки произведений фольклорных важнее, конечно, что новое титулование усвоено было самими подданными Ивана III. На этот счет нет никаких сомнений. Царем и самодержавцем Иван 111 не раз назван в летописях. Вот, например, известие о постройке Грановитой палаты в Кремле в 1491 г.: «Того же лета, августа, Божею милостью зделана бысть полата на Москве болшая на площади повелением великого князя Ивана Васильевича, государя и самодержца, царя и государя всея Руси и великого князя Владимерьского и Ноугородцкого, Московского и Пьсков- ского, и Тферского, и Югорского, и Вятцкого, и Болгарского, и иных, в 30-е лето государьства его, а мастеры Марко да Петр Антонеи».  В письмах сановных лиц находятся обращения к Ивану III как «царю всея Руси и великому князю». Митрополит Симон в послании к пермичам называл Ивана III царем и самодержцем."

Однако наибольший резонанс должны были иметь публичные церемонии, становившиеся достоянием, как бы мы теперь сказали, особенно широкой гласности. К их числу относится обряд венчания царским наследником, впервые примененный Иваном III сначала к своему внуку Дмитрию Ивановичу, а позднее -— к сыну от Софии Палеолог Василию Ивановичу. Сохранились официальные документы, описывающие венчание Дмитрия (1498 г.). В Успенском соборе Кремля при большом стечении народа проходил исполненный подчеркнутой значительности церемониал; митрополит, во главе высших иерархов церкви, так обратился к сидящему на возвышении Ивану III: «Божиею милостью радуйся и здравствуй преславный царю Иване великий князь всея Руси самодержец, и своим внуком с великим князем Дмитреем Ивановичем всея Ру- сии, на многа лета».-0

Очевидно, что фольклорные произведения, где речь идет о «Грозном царе Иване Васильевиче», могут в принципе подразумевать как Ивана III, так и Ивана IV. Не всегда можно определить — кого именно, ибо порой только в самих исторических песнях или преданиях дошли сведения об исходных фактах; в истории обоих царствований, известной по документам, встречаются однотипные события. Нередко образ царя в песне и характер его деяний — явно результат наслоения впечатлений о временах Ивана IV на припоминания о правлении Ивана III.

Не обращаясь здесь к имеющимся данным относительно исторических песен, предшествовавших времени Ивана Ш, попытаемся уточнить и отчасти исправить традиционные представления о датировках и генезисе некоторых песен именно об Иване Грозном. Для этого необходимо обратиться к их реальному историческому фону.

Ивану III довелось преодолеть немалые препятствия во внешнеполитических делах, но, пожалуй, еще больше было трудностей в политике внутренней. К их числу принадлежали династические интриги, соперничество будущих наследников его престола.

От первой жены — тверской княжны Марии Борисовны — у Ивана III родился в 1458 г. сын Иван, прозванный Молодым. После смерти Марии второй женой стала Софья (Зоя) Фоминична Палеолог — племянница последнего императора Византии. Первенец ее, Василий, родился в 1479 г. Со временем при дворе разгорелась подспудная вражда сторонников Софии и Василия со сторонниками Ивана Молодого. В 1490 г. Иван Молодой умер в результате неудачного лечения его врачом, которого привезли из Италии родственники Софии Палеолог.

Как справедливо писал С. М. Каштанов, «второй брак Ивана III с самого начала таил в себе смертельную опасность для Ивана Молодого, так как рано или поздно должна была возникнуть борьба за престолонаследие между ним и сыном Софии Палеолог. Палеологи не могли не хотеть избавиться от Ивана Молодого еще при жизни Ивана III, когда сын Марии Борисовны не имел еще основания занять престол».

Существует в единственной пока давней записи песня «Иван Грозный молится о сыне», зафиксированная А. А. Догадиным.

Скорее всего, здесь имеются в виду именно гибель Ивана Молодого и оплакивание его Иваном III — в традиционных формулах народной причети описана «кручинушка безысходна царская»:

Эх да как угасла свеча местная, Закатилась-то звезда, Поднебесна моя светла звездонька — Не стало млад царевича.

Отношение к происходящему царя и присутствующих в церкви бояр противоположно:

Уж он молится наш православный царь,

Да он низко кланяется.

Эх да, позадь-то его все бояре-князья

Они остановилися.

Как промеж-то себя ухмыльнулися.

Князья усмехнулися.

Царь огладывает их гневно:

И чему-то, чему вы, бояре-князья, чему больно радостны? Эх да, иль не знаете вы, нль не ведаете Горя-то великого?

Имя царя в песне не названо, как и имя умершего царевича. Без реальных оснований записавший эту песню собиратель, а затем и исследователи связывали ее со смертью другого царевича Ивана, убитого Иваном IV в семейной ссоре в 1581 г.  Между тем иная историческая основа достаточно очевидна. Для придворной партии Софии Палеолог смерть царевича Ивана Молодого действительно должна была явиться причиной радости. Напротив, по поводу смерти Ивана Ивановича в 1581 г. радоваться было некому: единственным наследником престола тогда оставался малоспособный Федор, родившийся от той же жены, что и убитый отцом Иван.

Бесспорно, самое интересное и самое значительное из произведений, посвященных Грозному царю Ивану Васильевичу, — это записанная в основном на Русском Севере, бывшем когда-то землями Великого Новгорода, песня «Гнев Ивана Грозного на сына». Она опубликована в I960 г. в 61 варианте, общее число записей значительно больше. 

Песня изучалась много раз, почти все исследователи считали ее поэтическим отзвуком упомянутого уже убиения царевича Ивана Ивановича царем Иваном 4 в 1-581 г. Таково было мнение еще Ореста Миллера,  позже — Всеволода Миллера.  С. К. Шамбинаго путем довольно сложного построения пришел к выводу о логичной, по его мнению, трансформации народнопоэтического отклика на убиение Ивана, при которой песня оставила его в живых, заменив при этом Федором.  В разных вариациях подобную точку зрения высказывали затем М. Н. Сперанский,  Ю. М. Соколов," В. И. Чичеров,  А. М. Астахова," В. К. Соколова  и др. Л. И. Емельянов, в принципе согласившись с мнением большинства предшественников, выставил аргументом то обстоятельство, что в XVIII в. появилась песня о царевиче Алексее, основанная на переделке песни «Гнев Ивана Грозного на сына», хотя Алексей был не спасен, как в песне, а казнен.

Не согласились с традиционной трактовкой В. Я. Пропп и Б. Н. Путилов. Первый из них считал, что песня создана еще при жизни царевича Ивана, но после разгрома в 1570 г. Новгорода Иваном IV.  Сходна точка зрения Б. Н. Путилова.  Оба исследователя, как и В. К. Соколова, подробно эту песню рассматривая, говорят о двух главных ее версиях — с двумя сыновьями и с одним сыном. Первичной последнюю считала В. К. Соколова, первую — В. Я. Пропп и Б. Н. Путилов.

Следует здесь напомнить основное содержание песни. Гнев царя на сына связан с подозрениями в измене, которая гнездится в самом царском дворце. В версии с двумя царевичами один из них интригует против другого. Царь сгоряча хочет казнить сына-изменника, но благодаря одному из бояр казнь отменяется, вместо царевича нередко казнят другого человека. Спаситель царевича выговаривает у царя право иметь убежище, где нельзя никого казнить. Группа вариантов, записанных в Новгородской земле, связывает конфликт с массовыми казнями Ивана IV в Новгороде в 1570 г., активным участником которых в реальной истории был царевич Иван Иванович: он доносит отцу на второго царевича, Федора, будто бы уклонившегося от участия в репрессиях и даже помогавшего новгородцам избегать их. Федора царь за это хочет казнить. В версии с одним царевичем последний обвиняется в измене, суть которой обычно неясна: иногда он как бы заподозрен в намерении захватить власть, чаще «вина» его состоит в том, что он перечит отцу, когда тот утверждает на пиру, что вывел измену в Москве, Новгороде, Пскове и других городах. Записанные варианты не фиксируют угрозу царевичу Ивану: ей подвергается либо Федор, либо царевич с другим именем. Иногда имя царевича в песне не названо. Но ни в одном варианте угроза не реализуется — царевич всегда остается жив.

В. Я. Пропп довольно логично, но без какой-либо опоры на источники предполагал наличие у этой песни реальной основы. Отметив, что

Федор «отличался кротостью и религиозностью», В. Я. Пропп заключает: «...нет ничего невероятного в том, что он способствовал спасению как бояр, так и простых людей, обреченных на расправу, как об этом поется в песне, и что он противодействовал и во всяком случае не сочувствовал новгородской расправе <...> Поэтому вполне можно стать на точку зрения доверия к повествованию песни: после новгородских событий Федор оказался на подозрении и над ним нависла угроза. Вряд ли приказ о казни действительно уже имелся и был дан на пиру и в тот же миг начал осуществляться, как об этом наивно повествует песня, но несомненно, что угроза суда над царевичем была весьма реальна. Вполне исторически правдоподобно, что в этом деле Иван, всегда поддерживавший отца, выступал против Федора и что спасителем выступил близкий царю Никита Романович».35

Б. Н. Путилов обратил внимание на то, что в 1570 г., когда состоялся новгородский поход Ивана IV, Федору было только 13 лет, но есть свидетельство очевидца, что однажды Федор отказался присутствовать при массовой казни. Отослав к книге Д. А. Садикова «Очерки по истории опричнины», Б. Н. Путилов пишет: «Среди множества дел, которые велись в это время в Москве, особый интерес представляет для нас дело Афанасия Вяземского. Ему ставилась в вину попытка предупредить новгородцев о готовящемся на них походе. Вяземский был подвергнут пыткам, „торговой" казни и сослан. В том же году он умер».

Итак, заключает автор, «народная песня, приписав царевичу государственную измену, лишь по-своему откликнулась на московские события 1570 года».  При этом Б. Н. Путилов отказался видеть в основе повествования какой-либо реальный факт. Он расценивает песню о гневе Ивана Грозного на сына как «произведение с вполне вымышленным сюжетом».

С этим не согласился историк опричнины Р. Г. Скрынников: «В действительности содержание песни было далеко не вымышленным», — пишет Р. Г. Скрынников и поясняет, что «с точки зрения исторической достоверности внимания заслуживает краткая редакция песни», ибо «в основе ее лежали реальные" факты».  Он обращает внимание в этой связи на вариант ИП 1221, где фигурирует один царевич (имя его тут не названо) и говорится, что конфликт между царем и сыном, которого поддержал Никита Романович (Захарьин), произошел после похода на Новгород и Псков, когда царь решил вывести измену в Москве; местом несостоявшейся казни царевича названа Поганая лужа, царь угрожает боярам сварить их в котле. Р. Г. Скрынников напоминает, что «именно на Поганой луже были казнены после новгородского погрома „канцлер" Висковатый и другие московские „изменники"», причем одного из них — «Н. Фуникова — опричники сварили живьем».

Но самое существенное в том, что именно в это время (в 1570 г.) «раздор в царской семье привел к открытому столкновению между царем и наследником», которому симпатизировала часть влиятельных бояр (Р. Г. Скрынников опирается на свидетельство Шлихтинга), причем раздор этот «получил широкую огласку в земщине».  Р. Г. Скрынников не располагает какими-либо указаниями источников на намерение казнить царевича Ивана или на обвинение его в измене, но характеризует общую обстановку: «„Новгородское дело" повлекло за собой розыск о „московской измене". Опричники готовились учинить в столице такой же погром, как и в Новгороде. Перспектива повторения в Москве новгородских событий пугала руководителей земщины, которые, конечно, никак не могли сочувствовать новым сумасбродным замыслам Грозного. Очень возможно, что Захарьины пыталась использовать свое влияние на наследника, чтобы таким путем хоть немного образумить царя и положить предел чудовищному опричному террору».

Таким образом, существуют три различные исторические идентификации: ]) засвидетельствованный источником XVI в. конфликт между Иваном IV и его старшим сыном Иваном после новгородского похода 1570 г. (и сопутствовавшие этому конфликту исторические обстоятельства); 2) предполагаемый гнев Ивана IV на сына Федора за возможное его сочувствие новгородцам и предполагаемая солидарность при этом царя и его старшего сына; 3) засвидетельствованный источниками факт нанесения Иваном IV смертельной раны старшему сыну Ивану в 1581 г. во время их ссоры из-за жены Ивана Ивановича. Полагаем, что последняя идентификация должна быть совершенно оставлена ввиду слишком больших ее расхождений с содержанием песни. Вторая идентификация, в наибольшей мере отвечающая содержанию большинства вариантов, особенно записанных в Новгородской земле и обладающих часто высоким художественным совершенством, письменными источниками не подтверждена. Первая идентификация исторически правомерна и должна быть принята. Она позволяет объяснить появление того краткого варианта, с которым соотнесена, и в несколько меньшей степени ряда других вариантов. Однако если иметь в виду весь комплекс существующих записей, то эта идентификация оставляет вне возможного исторического объяснения не только детали, по-видимому вымышленные, но и значительный комплекс исторических реалий, трудно сопоставимых вообще с правлением Ивана IV.

Есть варианты песни о гневе Ивана Грозного на сына, зачин которых связывает с его именем строительство каменного города:

Когда зачиналась каменна Москва,

Тогда зачинался и Грозны царь...

Стоящий доныне московский Кремль построен при Иване Ш: стены и башни были возведены в 1485—1495 гг. При нем же построены Грановитая палата (1487—1491 гг.), Успенский и Благовещенский соборы Кремля (1475—1478 и 1484—1489 гг.). При Иване IV строительство подобного масштаба не производилось. Упомянутый зачин целесообразно рассмотреть до конца. Возьмем другой вариант:

Когда зачиналась каменна Москва, Тогда зачинался и Грозной царь, Что Грозной царь Иван сударь Васильевич. Как он ходил под Казань-город, Под Казань-город к под Астрахань, Он Казань-1'ород мимоходом взял, Полонил царя с царицею; Выводил измену изо Пскова, Изо Пскова и из Новагорода.

В этом зачине только упоминание Астрахани указывает на привнесение, обязанное именно правлению Ивана IV. Остальное, хотя и соотносимо с событиями обоих царствований, в гораздо большей мере характеризует эпоху Ивана III. Казань сдалась почти без боя войскам Ивана III в 1487 г. после непродолжительной трехнедельной осады. Напротив, Ивану IV пришлось стоять под этим городом в два раза дольше, при непрерывных чрезвычайно ожесточенных боевых действиях, и даже взрывать городскую стену.  Казанский царь Алегам после его добровольной сдачи был вместе с царицей сослан Иваном III в заточение в Вологду.  Что касается выведения измены из Пскова и Новгорода, то Иван IV обвинял в измене (по-видимому, неосновательно) только новгородцев; поэтому его приезд в Псков после жесточайшего разгрома Новгорода оказался для псковичей почти бескровным. Зато у Ивана III были не раз крупные недоразумения со строптивыми псковичами,

В 1469 г. обнаружилось, что в Пскове были изменники, тайно помогавшие немцам в войне против соотечественников. Псковских изменников казнили.  Измена ряда новгородских бояр Ивану III — факт достаточно известный: они тай^о возобновили сношения с польским королем после того, как присягнули Ивану 111. Это вызвало казнь изменников и выселения многих людей из Новгорода.

Из зачина, таким образом, следует, что песня слагалась об Иване III, а позже испытала воздействие реалий царствования Ивана IV.

Многие варианты песни начинаются по-былинному — с описания пира и похвальбы его участников. В центре внимания здесь похвальба самого царя Ивана Васильевича. Она, в частности, такова:

Есть и мне, царю, теперь похвастати: Я повынес царенье из Царяграда,

Царскую порфиру на себя надел, Царский косгыль себе в руки взял<...> А й повынес я царенье из Царя града...

Иногда об этом говорится в ином зачине при характеристике царя Ивана: «А й повнес он даренье из Царяграда» (ИП I. С. 327). Вполне очевидно, что подобные утверждения соотносятся с восприятием идейного наследия византийских императоров Иваном III, женившимся на Софии Палеолог и перенесшим византийский герб в Москву (получившую при его сыне в тогдашней публицистике наименование «третьего Рима»).

Этот важный мотив не имеет исторических соответствий в царствовании Ивана IV: он не «выносил царенье» из Царьграда.

Соотносимый с песней о гневе Ивана Грозного на сына раздор между сыном и отцом в правление Ивана IV не имел ни династических причин, ни значительных последствий для царевича Ивана Ивановича, мы знаем об этом конфликте только по сравнительно краткому упоминанию в одном из свидетельств иностранцев, писавших по личным впечатлениям о Московии времени Ивана IV.

Несомненно, что своим первоначальным появлением сюжет песни о гневе царя на сына обязан гораздо более значительным событиям, происходившим около 70 лет раньше и знаменовавшим собой достаточно трагичный династический кризис.

Следует обратить внимание на имена главных персонажей. Среди вариантов песни есть такие, где речь идет о царевиче Василии Ивановиче. Уже одно это указывает на XV столетие: у Ивана IV был сын Василий, но он умер грудным младенцем. У Ивана III имя Василий носил старший сын от Софии Палеолог, объявленный наследником престола после смерти Ивана Молодого и участвовавший затем в острой политической борьбе со своим конкурентом.

Есть варианты, в которых гнев царя Ивана Васильевича обращен на царевича Дмитрия Ивановича. Иван IV имел двух сыновей с таким именем, но первый из них умер в младенчестве, второй родился за полтора года до смерти отца. Среди сыновей Ивана III был один Дмитрий, достигший при его жизни 14-летнего возраста, но не успевший себя проявить в политической жизни. Зато исключительно важная роль в ней принадлежала тогда другому Дмитрию Ивановичу — внуку Ивана III, сыну Ивана Молодого. Он был торжественно коронован наследником престола в 1498 г. —- после опалы на объявленного наследником до того Василия Ивановича.

Однако в следующем году Василий Иванович был назначен великим князем Новгорода и Пскова. А спустя несколько лет Дмитрий Иванович сам подвергся опале, и наследником престола вновь стал Василий Иванович. Эти проявления весьма напряженной борьбы двух партий при дворе достаточно подробно отображены в источниках и достаточно определенно соотносятся с содержанием песни: оба царевича побывали под стражей, по крайней мере над одним из них нависала смертельная угроза; хотя до казни наследника престола дело не дошло, смерть постигла близких царевичу людей, причем выдвигалось обвинение в государственной измене.

Большинство вариантов песни имеет не только наслоения реалий правления Ивана IV (имена царевичей Федора и Ивана, боярина Никиты Романовича, опричника Малюты Скуратова, казанского царя, захваченного Иваном IV, упоминания Астрахани, жестоких деяний в Новгороде и др.), но и следы позднейшей деформации самого сюжета, о причинах чего речь пойдет далее. Сейчас мы по возможности отвлекаемся от них, обращаясь к соотнесению сюжетной основы песни с ее исходной исторической основой.

Официальная Никоновская летопись сообщает, что в 1497 г. «подиа- волю действу и наважению и лихих людей совету всполелся князь великий Иван Васильевичь на сына своего на князя Василья да и на свою жену на великую княгиню Софию, да в той въспалке велел казнити детей боярских (дается перечисление их. — С. А.), казниша их на леду, главы их ссекоша, декабря в 27 день».5'

Как выясняется путем сопоставления с другими летописями, последовательность событий была такова: сначала Иван III предъявил митрополиту и высшим иерархам церкви свои обвинения против сына и жены, затем принужден был покаяться перед освященным собором, признав себя виноватым в смерти родного брата Андрея (заточенного им в тюрьму в 1491 г. и умершего там в 1493 г.). После этого были казнены ближайшие сторонники Василия Ивановича — участники заговора. 

Об аресте царевича Василия Ивановича существует более ясное свидетельство неофициальных летописей. «В лето 7006 декабря восполелся князь великий Иван Васильевич всеа Русии на сына своего, на князя Василья, и посади его за приставы»; мотивировалось это причастностью царевича к заговору, организаторы которого друг друга «тайно к целованию приведоша», узнав, что «князь великий хочет пожаловати великим княжением Володимерским и Московским внука своего, князя Дмитрея Ивановича». Как выяснилось, Василий находился в центре этого заговора, а заговорщики побуждали его «отьехати» от отца, хотели при этом «казна пограбити на Вологде и на Белеозере и над князем над Дмитреем израда учинити».

Воспоследовала суровая казнь главных заговорщиков: четверым, включая князя Ивана Палецкого, отсекли головы, а наказание двух других, более, очевидно, виноватых, было ужесточено отсечением конечностей.54

Современные исследователи довольно единодушно оценивают политическую ситуацию, в какой оказался тогда царевич Василий: в 1497 г. «жизнь его и Софии Палеолог почти висела на волоске».  Но у Василия Ивановича нашелся спаситель в лице митрополита. Вместе с другими церковными иерархами он оказал сильнейшее давление на Ивана IU. Царю пришлось просить прощения «о своем брате, князе Андрее Васильевиче, что своим грехом, несторожею, его уморил». Митрополит, архиепископ и епископы «едва простиша и понаказаша его впредь и как бы ему своя душа исправити перед Богом».

Мнение недавних исследователей сводится к тому, что «смерть Андрея — событие четырехлетней давности — послужила лишь предлогом для разговора об опальном Василии, чья участь внушала митрополиту серьезные опасения и, возможно, была даже близка участи Андрея», и что есть основания говорить «о церковном соборе, спасшем жизнь Софье и Василию».

В песне спасителем царевича оказывается не митрополит, а боярин Никита Романович — персонаж, в фольклоре весьма популярный, всегда играющий положительную роль и в других произведениях. Его одноименный исторический прототип (родной брат рано умершей первой жены Ивана IV Анастасии, известной благотворным влиянием на характер мужа) был отцом патриарха Филарета и дедом царя Михаила Федоровича Романова. При Иване IV он не запятнал себя участием в его жес- токостях. Поддержка, которую, как предполагает Р. Г. Скрынников, Никита Романович оказывал царевичу Ивану Ивановичу при его раздоре с отцом, вероятно, и послужила причиной того, что со временем именно этому персонажу стала принадлежать в песне роль спасителя от смертельной угрозы царевича, первым прототипом которого был Василий Иванович.

Существенно еще одно историческое обстоятельство, параллель которому обнаруживается в очень многих записях песни. После избавления царевича от смерти царь хочет наградить спасителя, тот отвечает:

Мне не надо городов с пригородками,

Мне не надо сел да с приселками,

Мне не надо ни злата, нн серебра, ни скатна жемчуга.

Только дай мне Никитину вотчину:

Кто уйдет в Никитину вотчину,

Того и Бог простит.

Такой финал, как правило, присутствует в наиболее развернутых вариантах, причем повсюду «Никитина вотчина» трактуется как убежище, избавляющее от наказания. Исследователи песни реального исторического объяснения этому устойчивому ее мотиву не предложили. Между тем аналогичный исторический факт был выявлен при изучении обстоятельств царской опалы на Василия Ивановича.

Анализ совокупности летописных известий в сопоставлении с актовыми материалами привел исследователя этих вопросов С. М. Каштанова к такому заключению: «Очевидно, церковники сумели выговорить для Василия определенные гарантии и право убежища»,  Привлеченные С. М. Каштановым источники позволили конкретизировать этот вывод: речь шла, очевидно, о сохранении за Василием Ивановичем «относительной свободы и княжеской роли на какой-то очень узкой территории в одной из Замосковских волостей»; по-видимому, это была «волость „Шерна-городок", где находилась церковь Николы в Пружках».  Погост Пружки являлся, очевидно, «митрополичьим владением», и сама церковь Николы «была митрополичьей».

Поскольку Никита Романович в песне «заместил» игравшего в реальной истории аналогичную роль митрополита, митрополичье владение, ставшее убежищем для опального Василия Ивановича, «заместилось» в песне «Никитиной вотчиной», которая в ходе эволюции песни и размывания исторических реалий постепенно превратилась в убежище для всякого, кто подлежал наказанию.

Песня о гневе Грозного царя Ивана Васильевича на царевича Василия Ивановича была, как можно полагать, первым произведением на этот сюжет. Но за ней последовали другие, относившиеся уже к категории песен-переделок. Взаимодействуя в ходе устного бытования, похожие по содержанию песни сосредоточивались на более запомнившихся впоследствии именах и исторических реалиях, что привело в итоге к тому их разнобою, какой наблюдается в комплексе разнородных по происхождению вариантов, суммарно обозначаемых как «Песня о гневе Ивана Грозного на сына».

Имя царевича Василия Ивановича, который после опалы «реально получил только „княжение Новгородцкое"»,  удержалось лишь в двух из известных нам вариантов, причем оба зафиксированы в репертуаре сказителей Новгородской земли. Текст, записанный А. Ф. Гильфердин- гом на Выгозере от Ф. Н. Никитина (ИП I 204), как можно полагать, отобразил не столько исходную песню, сколько первую переделку ее, ибо здесь Василий — не объект царского гнева, а доноситель на второго царевича (названного в песне не Дмитрием, а Федором), этот второй царевич и оказывается под угрозой смерти, но спасен Никитой Романовичем, после чего говорится об упомянутой уже Никитиной вотчине. Перед нами отображение второй фазы династического конфликта (когда страдающим лицом оказался Дмитрий), затемненное воздействием первичной песни, откуда перешел финал и некоторые другие детали (помимо тех, какие обязаны уже эпохе Ивана IV). Начало песни контаминиро- вано: она открывается описанием нашествия вражеского нахвапьщика, против которого посылает своих сыновей с войском царь Иван Васильевич (и имеет текстуально шероховатый переход к основному сюжету, в результате чего остается неясной сущность «измены» второго царевича, о которой доносит отцу Василий Иванович).

Более существенно контаминирован вариант ИП I 259, исполненный А. В. Маркову в Зимней Золотице В. И. Чекалевым. Основная часть текста не посвящена гневу царя на сына: это песня о смерти царицы Анастасии Романовны, переходящая в песню о Кострюке; такая контаминация, где соединение двух сюжетов логично и художественно оправданно, бытовала на Севере самостоятельно: она представлена текстами ИП I 265—266, записанными ранее в Архангельской губернии.

Сама же песня о гневе Грозного царя на сына присутствует здесь тремя фрагментами, которые резко вклиниваются в остальной текст. Строки 19—40, составляющие первый фрагмент и начинающиеся описанием пира, довольно неуместно следуют за описанием смерти царицы:

А представилась цяриия та благоверная.

Ише собрал тут царь-от пир навесели.

Почти столь же малооправданно второе включение: в строках 55 и 56 Грозный царь сожалеет, что погубил (как он думает) царевича Василия Ивановича, раскаявшись перед тем, что, вопреки наказу благочестивой умершей жены, взял замуж «Марьюшку Верблюковну». Закончив сюжет о Кострюке известием о гибели упомянутой сестры его и о радости царя по данному поводу, песня опять резко переходит к печали его из-за смерти сына, после чего следует в кратком виде финал песни о гневе на царевича (строки 82—97). Перед нами, собственно, даже не контаминация, а почти механический монтаж двух песен (первая из которых — контаминация оправданная), монтаж, вызванный, может быть, только тем, что вторая песня, известная певцу в короткой редакции, имела некоторую, хотя и слабую, тематическую перекличку с первой. Но как раз малоискус- ность и мало оправданность соединения имеет тот положительный эффект, что позволяет с большой долей вероятности выделить весь или почти весь текст не сохранившейся в отдельном виде краткой редакции песни о гневе царя Ивана Васильевича на царевича Василия Ивановича. Привожу текст по изданию собирателя ввиду некоторых упрощений переиздания в ИП I. Это, как уже указывалось, стихи 19—40, 55—56, 82—91:

Ише собрал тут царь-от пир навесели;

Ише сам говорил-то да таковы рецн:

«Уж я вывел-то изменушку из Киева;

Привезу я ведь правд ушку из чист4 поля».

Ише было у царя-то да надо милое,

Ише мило-то ведь чядышко одинакоё

Ише на имя Василъюшко Ивановиць;

Ише от роду Васильюшку было двадцеть лет.

Говорил-то Васильюшко таковы речи:

«Ты Грозен ты наш царь Иван Васильёвиць'

Уж ты вывел ведь правдушку из Киева;

Привезешь ты изь мен ушку из чист!, поля».

Розьсердилсэ Грозен царь Иван Васильёвиць

На своего на чядышка на милого;

Приказал отьвезьти его в чисто поле

Да отсекци ёго ведь как буйну голову.

Принести-то его голову на торелоцки.

Отвели-то Васильюшка во чисто попе,

Шьтобы не видал Грозен царь Иван Васильёвиць.

Они прибрали поганого тотарина,

Шьто такой же ведь есь — Васильюшко сын Ивановиць,

Да отсекли у Васильюшка буйну голову.  <...>

Пожалел тогды своего-та чяда милого

Ише Hi имя Васильюшка Иванова. <...>

Ишше сам он говорил-то таковы речи;

«Охте-те-мнн-чки-то мне тошнёхонько!

Уходил я своёго-то чяда милого

Ише н^ имя Васильюшка Ивановича!».

Привели к ему Васильюшка Иванова,

Ише сами говорили да таковы речи:

«Ты Грозен ты наш Иван Васильёвиць!

Мы отсекли у тотарина буйну голову,

Принесли тогды к тебе-ка на торелочьки;

Пожалели мы Васильюшка Иванова».

Упоминание Киева, конечно, весьма поздняя замена. Но близко к истине указание на возраст царевича; Василий Иванович, родившийся в 1479 г., опале и аресту подвергся в 1497 г.

Под 1502 г. в летописи читаем: «Тое же весны князь великий, апреля 11, в понедельник, положил опалу на внука своего великого князя Дмит- рея и на его матерь на великую княгиню Елену; и от того дни не велел их поминати в октеньях и литиах, ни нарицати великим князем, и посади их за приставы. Тое же весны, апреля 14, в четверток, на память преподобного отца нашего Мартина папы Римскаго, князь великый Иван Василье- вичь всея Русии пожаловал сына своего Василья, благословил и посадил на великое княженье Володимерьское и Московское и всеа Руси самодержцем, по благословению Симона митрополита всеа Руси».

Победа Василия Ивановича в династической борьбе, как объяснял ее Герберштейн, явилась результатом интриг Софии Палеолог: «Говорят, — писал он, — Софья была очень хитра, и по ее наущению князь делал многое. Рассказывают, что, мевду прочим, она убедила мужа лишить монархии внука Димитрия и поставить на его место Гавриила (т. е. Василия — согласно его второму имени. — С. Л.). По настоянию жены князь заключил Димитрия в тюрьму и держал его там».

Окончательный выбор Ивана III между двумя кандидатами на его престол имел более серьезные основания, как справедливо считают исследовавшие этот вопрос историки. Но необходимость считаться с женой, вероятно, тоже сыграла некоторую роль. Дмитрий был выпущен из заключения только после ее смерти.

Незадолго до ареста царевича Дмитрия был казнен за измену князь Семен Ряполовский и пострижены в монахи князья Патрикеевы. С. М. Соловьев заключал, что эта измена состояла в действиях «против Софии и ее сына в пользу Елены и Димитрия внука», ибо так можно истолковать некоторые данные источников, а «за опалою Патрикеевых и Ряполов- ского последовала опала Елены и Димитрия, торжество Софии и Василия».  Мнения позднейших историков разошлись относительно причастности или непричастности Ряполовского и Патрикеевых к династической борьбе, участия или неучастия в интригах против Василия и Софии.  Но для циркулировавших в народе слухов вполне естественно было соотносить одну акцию с другой — по аналогии с явной связью между более ранней опалой на Василия и казнью его сторонников.

Таким образом, сюжет, в котором царевич подвергается гневу отца и оказывается под угрозой, но остается жив, а другой человек вместо него казнен, стал подходящей основой и для песни о гневе Грозного царя Ивана Васильевича на царевича Дмитрия Ивановича. Эта песня, явившаяся переделкой предыдущей, отобразилась в несколько большем числе текстов.

В варианте ИП 1236, который записан в Шенкурском уезде А. Харитоновым, царский гнев направлен на Дмитрия; царевич оказывается спасен благодаря тому, что вместо него казнен конюх Никиты Романовича.  Здесь нет доноса на Дмитрия Ивановича, что существенно отличает этот текст от варианта ИП I 200 (записан в 1938 г. Е. П. Родиной от Ф. А. Конашкова). В данном случае развернутое повествование известного сказителя былин следует той версии сюжета, где царевич — жертва доноса со стороны родного брата. Но имя последнего здесь — Федор, а не Василий, что объясняется, очевидно, косвенным влиянием той неисторичной версии, где жертвой оказывается именно Федор Иванович. Спасение царевича Дмитрия Ивановича у Ф. И. Конашкова не связано с казнью другого лица: оно результат того, что Никита Романович казнит самого палача Малюту Скуратова.

След первоначальной песни можно усмотреть в варианте ИП 1 209 (сохранился в рукописи сказителя А. И. Касьянова): здесь, напротив, Дмитрий Иванович оказывается доносителем на брата (но имя последнего — не Василий, а Федор). Есть еще упоминание Дмитрия Ивановича в числе трех царевичей — безотносительно к описанному здесь гневу царя на Федора Ивановича (вариант ИП 1202 записан В. Ф. Хотьковским в Петрозаводском уезде от М. А. Фроловой),

В подобных случаях конкретные генетические соотношения записанных вариантов с двумя первыми песнями, конечно, гипотетичны, но само имя царевича Дмитрия Ивановича указывает на связь с песней, отобразившейся достаточно определенно в вариантах ИП I 236 и ИП I 200, а исторической своей основой имеющей события 1502 г.

Еще одним ее отображением следует признать вариант в некоторых отношениях любопытный. Это старая запись, выполненная еще Е. Фаворским в Нижегородской губернии. По какой-то досадной случайности данный текст (в отличие от соседствующей с ним записи песни о Шереметеве) не попал в число давно изданных и переизданных записей Е. Фаворского. Он находится в фонде академика И. И. Срезневского, где снабжен пометой: «Старинные великорусские песни, записанные священником Е. Фаворским в селе Павлове». Привожу полный текст песни по рукописи.

Во матушке во Москве стояла полатушка гарновитая. Железом покрытая, гвоздями убитая полужеными, Во этой полатушке стоят столики дубовые, На них скатерти розосланы шелковыя, А стулики стоят кленовые.

За этими столиками сидят князья, бояря. Сидят, пьют, едят, лроклажаются. Ничем царю не похвалятся.

Грозный царь Ив[ан] Васильевичь сам выхваляется: «Брал я Казань, брал я Астрахань, А мелкие города мимоходом шел,

Не мог я вывести изменушку из города Обскаго, из-за Обскаго». Возговорит речь Димитрий Ивановичь: «Уж ты тятикька родимой мой,

Не мог ты вывести изменушку из каменной Москвы». —

«Скажи ты мне, дитятка, эту изменушку на-имя?» —

«Тятинька, эта кзменушка подле тебя сидит,

Пьитё, едите с одной вы с ней ложечьки,

Одно свстна платьица носите».

Грозный царь распаляется,

Выбегает на красен крылец,

И кричал своим громким голосом;

«Если при мне слуги верные — палачи грозные?

Взяли бы мово царевича на лобное место на кровавое:

Снесли бы ему буйну голову по самыя могучи плечи,

Взоткали бы ее на вострый штык.

Принесли бы её пред очи, очи царския».

Догадался тут старшой боярин Иван Романычь,

Выбегал на красен крылец

И кричит своим громким голосом:

«Если при мне слуги верные?

Седлали бы мне ретива коня».

Едет Иван Романычь по матушке по Москве

И кричит громким голосом своим:

«Если таковы люди — царски семяна заменить,

Себе Царева Небеснаго получить?».

Выискался детинушка — калашный сын:

«Хочу царски семяна заменить,

Хочу Царева Небеснаго себе получить)?.

Повели жа его на место лобное — на кровавое,

И снесли ему буйну голову по самые могучи плечи,

И взоткнули ее на вострый штык,

И принесли ее перед очи, очи царския.

Не мог он вытерпеть, его ударило.

Приказал в большой колокол звонить

По всей матушке каменной Москве,

Всем боярам в черном платье итти Богу молиться:

«Погасла у меня воску ярова свеча,

Не стала у меня Димитрия Иваныча!».

Нарядился в светна платьица Иван Романычь —

Распаляется на него грозный царь Ив[ан] Васильич:

«Али ты царю — мне насмехаешься,

Али ты не знаешь, что в живе царевича не стала?

Взяли бы старшова боярина на лобное место на кровавое.

Отсекли бы ему буйку голову ко самыя могучи плечи

И взоткнули бы ее на вострый штык,

И принесли бы ее перед очи, очи царския». —

«Батюшка грозный царь Ив[ан] Васильевичь!

Дай ты мне Богу помолитися,

Дай ты Св[ятых] Тайн причаститися!».

Поехал старшой боярин Ив(ан] Романычь,

Везет он к царю Димитрея царевича.

Увидал грозный царь Иван Васильич

С старшим боярином Димитрея царевича. Возговорит царь Иван Васильевичь Старшому боярину Ивану Романы чу: «Старшбй боярин Иван Романычь! Умел ты царски семена блюсти. Чем мне тебя дарить и жаловать?

Али селами, аль деревнями, али красными подселками?». —

«Не дари меня ни селами, ни деревнями.

Дай ты мне волюшку над Малюткой сыном Скурляткиным».

Старшбй боярин Иван Романовичь

Схватил Малютычьку Скурляткина:

«Малютычька Скурляткии сын,

Не за свой ты кус хватаешса,

Скоро этим кусом ты подавишся».

Особенность данного варианта в том, что выручает царевича из беды не Никита Романович, как в других текстах, а Иван Романович. Возможно, что мы имеем здесь дело с наложением одного имени и отчества на другое (совершенно таким же образом, как в песне о смерти царицы, рассматриваемой нами далее). Князь Иван Юрьевич Патрикеев, упомянутый выше, избежал казни вместе со своим братом, но оказался в монастыре. В песне «старшой боярин Иван Романычь», схваченный по царскому приказу и едва не казненный, отпущен по его просьбе «Богу помо- литися» и «Святых Тайн причаститися». Но финал варианта испытал воздействие позднейшей версии — воздействие, однако, не мотивированное предшествующим текстом, ибо о Малюте Скуратове в связи с угрозой казнить царевича в этом тексте не говорится.

Рассмотренные варианты достаточно явно указывают на существование двух песен (или, если угодно, — двух версий одной песни), отозвавшихся на исторические факты 1497 г. и 1502 г. — опалу Ивана III на Василия Ивановича, затем — на Дмитрия Ивановича.

Третья песня, возникшая в связи с конфликтом между Иваном IV и его старшим сыном Иваном Ивановичем в 1570 г., представляла собой переделку одной из предшествующих песен на этот сюжет. Она создана была, вероятно, в Москве, где отправные политические обстоятельства могли быть достаточно известны по циркулировавшим в народе слухам.

Но эволюция сюжета созданием третьей песни не завершилась. Весьма значительная часть вариантов, записанных на новгородском севере, свидетельствует еще об одной переработке и заставляет вспомнить приведенное выше суждение В. Я. Проппа. Каких-либо свидетельств источников относительно опалы на царевича Федора в связи с новгородским походом Ивана IV не существует. Но царевич был известен кротким характером, вполне проявившимся после смерти Ивана IV, когда Федор стал царем. Вероятно, это и послужило поводом для создания впоследствии еще одной версии сюжета — версии, отобразившей воспоминания новгородцев, оставшихся в живых после погрома 1570 г., в котором активное участие принимал тогдашний наследник престола царевич Иван Иванович. Побудительным толчком к созданию новой песни могло послужить упоминание в песне предшествующей о том, что измена выведена в Новгороде. Мотив расправы с новгородцами получил развитие в новой песне, где царевич Иван обращается к отцу:

Ай, лрегрозный сударь царь Иван Васильевичь,

АЙ, родитель наш же батющко!

Ты-то ехал уличкой.

Иных бил-казнил да иных вешал ли,

Достал ьнк их по тюрьмам садил;

Я-то ехал уличкой.

Иных бил-казнил да иных вешал ли,

Достал ьни их по тюрьмам садил;

А середочкой да ехал Федор да Иванович. <...>

Наперед же он указы да пороссылал.

Чтобы малый да поразбегались.

Чтобы старый да расту ля лиси.73

Должно было пройти известное время, чтобы вокруг фигуры царевича Федора, точнее — песенного его образа, сконцентрировались воспоминания об обвинениях, выдвигавшихся по адресу некоторых соучастников злодеяний Ивана IV, и о зловещей роли Малюты Скуратова, противопоставленные воспоминаниям о Никите Романовиче и сестре его царице Анастасии. Вновь созданная песня использовала наследие трех предшествовавших, но в свою очередь повлияла на них и со временем почти вытеснила из устного репертуара их не осложненные этим влиянием первоначальные редакции.

Песню «Смерть царицы» исследователи, начиная с В. Ф. Миллера, не без оснований соотносят с кончиной царицы Анастасии — первой жены Ивана IV, хотя имя это ни в одном варианте не фигурирует.74 Есть запись, где упомянута Настасья царевна, плачущая у ног матери (ИП I 263). Обрисованный в этом тексте характер умирающей, скорее всего, указывает именно на царицу Анастасию, имя которой, вероятно, при искажении текста стало именем ее дочери (ни у Ивана IV, ни у Ивана Ш среди дочерей не было Анастасии). Но в тех вариантах, где имя царицы фигурирует, она названа Софьей Романовной (ИП I 265 и 266).

Среди жен Ивана IV не было Софьи. Перед нами, очевидно, контаминация реального имени Софии Фоминичны и реального имени Анастасии Романовны. А это заставляет полагать, что вестной нам песни была песня, посвященная Ивана III: она скончалась раньше его, в 1503 г. прощания с умирающей:

В головах сидят два царевича, В ногах сидят млады две царевны. Супротив стоит сам грозен царь.7

При кончине царицы Анастасии могли прису тствовать царевичи, но не царевны: все три дочери ее умерли во младенчестве, раньше, чем их мать.

В песне царица Софья обращается к мужу, грозному царю Ивану Васильевичу:

Не будь ты яр, будь ты милостив До своих до младых двух царевичев; Когда буду! они в полном уме И во твердом будут разуме, Тогда будет оборона от новых земель. Еще слушай, царь, ты нослушай-ко: Когда будут девицы во полном уме. Во полном уме, в твердом разуме. Ты тогда отдавай девиц замуж,

Когда умирала царица София, три ее старших сына уже были «в полном разуме» (им было от 21 до 24 лет) и песня их не могла иметь в виду; но приведенный текст реально мог относиться к двум юным дочерям Софии (третья умерла раньше матери) и к двум ее младшим сыновьям: Андрею в то время было 12 лет, а Семену — 16.

Таким образом, есть достаточные основания считать, что песня, которая дошла до нас, основывалась ка переделке более ранней песни о смерти царицы Софии.

Есть несколько песен, посвященных смерти царя Ивана Васильевича. Большая часть их не поддается доказуемой идентификации вследствие отсутствия примет, определенно соотносящих произведение именно с Иваном 111 или с Иваном IV. К тому же в этих песнях порой существенную роль играют затрудняющие их датировку позднейшие привнесения, связанные с церковным расколом и нововведениями в армии при Петре I,

Но есть песня, опубликованная в трех вариантах (один из которых контаминирован), вполне отчетливо связанная своим возникновением с кончиной Ивана 111.

Как выше упоминалось, Иван 111 в 1487 г. организовал успешный поход к Казани. В результате была устранена опасность постоянных набегов оттуда на русские земли, приносивших разорение, гибель и плен не только русским жителям Среднего Поволжья. Казанским ханом стал покорный вассал Ивана Ш. Но в конце его жизни, пользуясь болезнью русского монарха, правитель Казани вышел из повиновения, вторгся с войском на Русь и начал жестокие военные действия. Смерть застигла Ивана III в разгаре приготовлений к новому походу на Казань. Это обстоятельство и запечатлела песня, вариант которой А. А. Догадин записал у астраханских казаков. Текст оканчивается обращением к умершему:

Ты восстань, восстань,

Ты наш православный царь!<...>

Царь Иван Васильевнчь,

Ты наш батюшка!

Ты взгляни, взгляни

На свою силушку,<...>

Твоя силушка

Скоро во поход пойдет.<.,.> Как под тот-то славный Казань, Казань город.'7

Достаточно очевидно, что эта песня не могла быть сложена в 1584 г. по случаю смерти Ивана IV, как полагал ее первый публикатор: Иван IV умер через 30 с лишним лет после того, как прекратились походы под Казань, которая в 1552 г. окончательно вошла в состав Русского государства.

Но состоявшийся уже после смерти Ивана Ш в 1506 г. большой поход против Казани не был успешным. Воеводы Василия III были разбиты вследствие собственной небрежности, часть войска оказалась в плену у татар.  Это вызвало переделку окончания песни:

Эх, ты восстань-ко, восстань, Грозный царь Иван Ва... Царь Иван Васильевич. (2) Эх да, твоя силушка Эх и в полону сто... Эх и в полону стоит. (2) Эх да, под неверною Эх и все подневе... Эх да, все под скверною! (2)

Вариант записан Ф. М. Истоминым в Поволжье, в Симбирской губернии. Там же зафиксирован третий вариант, представляющий собой, как справедливо отметил в комментарии Б. Н. Путилов, контаминацию двух сюжетов: «Часовой плачет у гроба Ивана Грозного» и «Взятие Казани».

Вторая песня полностью присоединена к первой, которая в этом варианте оканчивается выражением недовольства нерадивостью воевод:

Царь Иван Васильевич! Погляди-ка ты на свою силу: Твоя силушка утомлённая. Утомлённая, некормленая, Твой любимый полк во поход пошел, Во поход пошел под Казань-город

Упоминание Казани побудило далее присоединить песню, повествующую о взятии ее через 46 лет.

Существенно, что один из вариантов записан в среде казаков. Традиционное представление о появлении русского казачества только в XVI столетии (или на рубеже XV и XVI вв.) ошибочно. Уже при Василии И рязанские казаки помогли москвичам одержать победу над татарами вблизи Переяславля-Рязанского, как об этом сообщает Никоновская летопись под 1444 г.  Упоминание в варианте ИП 1282 «молодого казака», который стоит у гроба Ивана III, может быть не позднейшим привнесением, а исторической реалией. Дело в том, что Иван 111, как это видно из летописей, держал казацкое войско в самой Москве и оттуда посылал казаков в походы против Казанского ханства. Таков был поход под командованием воеводы Ивана Руно в 1468 г.: в Никоновской летописи, например, читаем, что Иван III «послал на Каму воевати мест Казанских с Москвы к Галичу Руна с казакы»;  к казакам присоединились воеводы из Галича и других мест, разоряемых казанцами. Одержав победу в бою с ними, ратники Ивана Руна благополучно вернулись в Москву. Под его же руководством в следующем году было проведено успешное нападение на саму Казань и освобождение томившихся там русских пленников. Поэтому неудивительно, что Иван III запечатлелся в казачьем фольклоре в связи с военными действиями против Казани.

Как видим, фольклорный образ Ивана Грозного перестает быть загадочным после соотнесения с двумя его историческими прототипами. Хотя содержание некоторых произведений, посвященных Грозному царю Ивану Васильевичу, несомненно обязано только событиям правления Ивана IV (например — песни о Кострюке), сам образ центрального их персонажа уже сформировался в основных своих чертах в предыдущем столетии, обобщив народное восприятие его деда Ивана III.

А оно не было негативным даже у сказителей Новгородской земли, присоединение которой к Московскому государству произошло в правление этого государя. Эпоха Ивана IV несколько ужесточила этот образ, кое-где прибавила ему противоречивости, но не поколебала в главном: царь Иван Васильевич в фольклоре остался по преимуществу персонажем положительным. Исключение составила относительно небольшая часть репертуара, обязанная жертвам репрессий: таковы несколько новгородских преданий, рисующих царя мнительным истязателем," — это фольклор об Иване IV «в чистом виде», отобразивший впечатления очевидцев, не осложненные отблеском позитивных припоминаний об Иване 111, повлиявших даже на новгородскую обработку песен о гневе Ивана Грозного на сына. В этом комплексе разнородных вариантов жестокость главного персонажа как бы уравновешивается его раскаянием, а несправедливость в итоге оказывается исправленной.