УСТНАЯ ИСТОРИЯ В ПАМЯТНИКАХ НОВГОРОДСКОЙ ЗЕМЛИ

Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому

Для удобства исследования идеально было бы сначала выделить из массы рукописного материала такие тексты, которые содержат непосредственные записи материала устного, изучить, прежде всего, эти тексты, а затем попытаться проследить дальнейшее воздействие устной традиции на литературную судьбу записанного. Однако практически такое разграничение провести нельзя; пратексты и архетипы письменных произведений, их редакций и изводов до нас, за редкими исключениями, не дошли. Приходится поэтому оперировать в большинстве случаев не отдельными письменными текстами, а их группами (включающими иногда по нескольку десятков списков), каждая из которых в совокупности передает, с большей или меньшей степенью точности, текст недошедшей записи (либо — пересказа, обработки) какого-ни- будь одного устного варианта — записи, включенной в состав письменного пратекста, от которого пошли все тексты данной группы. В таких случаях приходится из массы разночтений восстанавливать для особо важных частей текста чтения архетипа.

В наиболее подробном изложении Сказание о помощи новгородцев отразила так называемая распространенная редакция Повести о Мамаевом побоище. Обозначим условно соответствующую часть ее текста как вариант ]. В составе этой редакции читается особый заголовок: «Скажу вам иную повесть о мужах новгородцах Великого Новгорода».-1 М. Н. Тихомиров справедливо полагал, что последующий текст «представляет собой переделку какого-то старинного новгородского сказания».  Перед нами, действительно, переделка, точнее — литературная обработка устного героического сказания. Рассмотрим содержание этой «повести о мужах новгородцах».  Она состоит из пяти эпизодов, которым предшествует вступление, говорящее в прошедшем времени о могуществе и самостоятельности Новгородской республики.

1.         В первом эпизоде рассказывается, каким образом в Новгороде узнали о происходящих событиях. Когда в Москву пришла весть, что Мамай «идет пленити землю их Московскую с великою силою» и что великий князь литовский и рязанский князь вступили в союз с Мамаем, то московский великий князь Дмитрий Иванович «в печали бысть, и вся земля Московская смятеся». Но затем, преодолев скорбь, Дмитрий Иванович повелел своему войску собираться в поход, дабы «пострадати» за православную веру. Обо всем этом услышали новгородские купцы, находившиеся в то время в Москве «с товаром, торгу ради». Купцы (трое из них названы по именам) поспешили в Новгород и известили о случившемся его посадников.

2.         Посадники приходят к архиепископу Евфимию и пересказывают услышанные вести. Архиепископ молится за победу над Мамаем, затем спрашивает посадников о цели их прихода. Те отвечают, что пришли испросить благословения «пострадати» вместе с москвичами «Христова ради имени». Евфимий повелевает собрать вече, дабы узнать мнение народа.

3.         Народ стекается на зов вечевого колокола, посадники водворяют тишину. Архиепископ призывает новгородцев выступить на стороне московского великого князя против войск Мамая, который хочет «веру Христову осквернити и святыа церкви разорити и род христианьскый искоренити». Все выражают готовность отдать жизнь «веры ради Христовы» и помочь Москве: «А немочно, господине, нам оставити великого князя Дмитреа Ивановича московскаго единаго. Аще ли, господине, князь великый спасен будет, то и ми спасени будем». Новгородцы просят лишь один день на сборы. Затем участники веча тут же избирают шесть «воевод крепкых и мудрых зело» (перечислены их имена), «и с ними отрядиша избраннаго войску 40 ООО» (из общего числа 80 ООО).

4.         На другой день войско собирается по звону колокола, как было условлеио, «на дворище у Святого Николы». Ратников окропляют святой водой, архиепископ обращается к ним с напутственными словами. Все воины «яко едиными усты» заявляют о своей готовности умереть за правое дело. Архиепископ благословляет войско, затем напутствует воевод поспешать. «И оны же вседши на коня и наполнишася духа рат- наго, и начаша, яко златопарни орли по воздуху, паряшы, ищущи въсточныя светлости, так и сие скоро идущы. И глаголаша: Дай же нам, Господи, въскоре видите любезного великого князя!».

5.         В пути новгородские воеводы узнают, что великий князь уже выступил из Москвы в Коломну. Новгородцы направляются туда, выслав вперед вестников. Дмитрий Иванович, услышав от новгородских гонцов, «яко идут 6 воевод, а с ними 40 ООО избраннаго воинства новго- родскаго», не удержал слез радости и возблагодарил Бога — «яко от не- чаяных даеши помощ!». Великий князь «посла многих витезей» навстречу новгородцам. Войско их, прибыв к Коломне, остановилось в поле. Дмитрий Иванович призвал к себе новгородских воевод и «больших витезей», принял их «любезно», затем устроил «пир честен и радостен», на который «и многих от воинства их повеле звати».

Этим в сущности оканчивается самостоятельный текст «о мужах новгородцах». Но и далее «распространенная» редакция Повести о Мамаевом побоище содержит несколько упоминаний о них. На следующий день великий князь повелел устроить смотр всем войскам. При этом новгородские полки «особ стояще чинно, велми уряжены по достоянию, яко немочно зрети на полки великого князя».1 Дмитрий Иванович, «приихав к полкомь новгородцкым и, видев их, подивися им, яко чюдно зрети учрежение их нарочито зело к боеви».  Устанавливая порядок расположения войск и командование ими — перед переправой через Оку, для дальнейшего похода, великий князь отводит новгородцам одно из почетных мест: «Праву же руку уряди себе брата своего, а левую руку уряди новгородцъких посадников».  Далее говорится, как вступивший в союз с Мамаем рязанский князь Олег был устрашен известием, что к Дмитрию Ивановичу пришли «на помощь новгородцы со многою силою своим воинством, их же, сказывают, учрежено воинство их и красно велми и храбро зело».  Следующее упоминание — при описании начала Куликовской битвы: «А водит передовыи полци Дмитрей Всеволж да Владимер, брат его, правую же руку водит Микула Василиевич с Коломны и новгородское посадникы»,  Последний раз о новгородцах речь идет при подсчете павших на Куликовом поле бояр: «И говорит Михаило Александрович, боярин московьскый: „Нет, государь, у нас 40 бояринов московских, да 12 князей белозерскых, да 30 посадников нау- городскых, да 20 бояринов коломенскых..."» (далее перечислены аналогичным образом потери еще от двенадцати областей и княжеств).

Рассмотрим сначала те пять эпизодов, которые составляют сплошной рассказ о новгородцах.

Язык и стиль текста обработаны местами весьма интенсивно в соответствии с литературными нормами древнерусской воинской повести (некоторые примеры мы привели).  Все же за этой оболочкой достаточно ясно угадываются контуры устного протографа. Так, например, трижды почти в одних и тех же выражениях (а отчасти — и с дословными совпадениями) повествуется о замыслах Мамая и его союзников и о решимости Дмитрия Ивановича: в 1-м эпизоде сам рассказчик излагает это как сведения, полученные купцами; во 2-м эпизоде это же второй раз рассказывают посадники со слов купцов архиепископу; в 3-м эпизоде архиепископ в третий раз пересказывает это со слов посадников новгородцам, собравшимся на вече. Прием обычный для фольклора, но необычный для литературы. Вполне в духе именно фольклорной традиции пир, устроенный князем для прибывших к нему новгородских «витезей». Заметим, что даже в этой же редакции Повести о Мамаевом побоище Дмитрий Иванович более ни разу не устраивает в походе пиров, хотя к нему на помощь прибывают и другие крупные военные отряды — не менее важные для него и возглавляемые князьями.

Именно для устного предания характерно обилие прямой речи, которая составляет более половины нашего текста, если не считать его вступления. Само же это вступление заслуживает того, чтобы привести его полностью. «Тогда же бысть Великий Новгород самовластен, не бысть над ними государя, егда сиа победа бысть Донскаа. Ноугородци тогда владящи самы собою. Воиньства же их бысть тогда у них избранного 80 ООО. И с многыми странами во смирении живущи храбрости ради своеа. Яко же многажды зело приходящи немцы и литва на украины их, и хотяще пленити землю их, и оны же вышод побиваху их и со срамом прогоняху их. Сами же ноугородцы в велице славы живуще и много богатства купящы. Самы же пасомы быша Софеею премудрыю Бо- жиею и Варлаамом чюдотворцем, бывшим игуменом у святого Спаса на Хутыне, и архиепископ Великого Новагорода епискупьствова Еуфи- мий. Послушайте мене, братка».N Вступления подобного рода довольно обычны для исторического предания и устного героического сказания  (с героическим сказанием приведенный только что текст сближают и довольно ясно ощущаемые остатки его ритмической структуры). Вместе с тем ничего аналогичного по содержанию нет ни в других частях самой Повести о Мамаевом побоище, ни в других воинских повестях литературного происхождения.

Фольклорный протограф «повести о мужах новгородцах» выдает и ее весьма характерная фактическая ошибка. Архиепископом Новгорода был в то время не Евфимий, который играет такую важную роль и многократно упоминается в этом тексте по имени, а Алексей (1360— 1388 гг.). Имя Евфимий носили только два новгородских архиепископа, занимавшие эту кафедру значительно позже (1424—1428 и 1428— 1458 гг.). Одним из самых популярных политических деятелей в истории Новгородской республики был Евфимий II, много потрудившийся для возвеличения Новгорода и апологии новгородской старины. Он занимал эту выборную должность бессменно в течение 30 лет вплоть до своей смерти (вскоре после нее по заказу новгородских почитателей Евфи- мия Пахомием Логофетом было написано его житие).

Неудивительно, что в устной традиции как раз с Евфимием стали постепенно связывать и ту версию Сказания о помоши новгородцев Дмитрию Донскому, в которой выдающаяся роль отводилась новгородскому архиепископу.

После падения независимости Новгородской республики имя Евфимия в наибольшей степени ассоциировалось с представлениями о могуществе Новгорода в период его равноправного сосуществования с Москвой. Если бы «повесть о мужах новгородцах» была сочинением литературным, то автором ее мог быть лишь образованный церковный книжник Новгорода (так как ее новгородское происхождение и церковная окраска — вне всяких сомнений). Но в этом случае столь вопиющая ошибка сочинителя в области истории новгородской церкви была бы невозможна. Вместе с тем такому книжнику вполне могла принадлежать чисто внешняя литературная обработка бытовавшего в Новгороде устного героического сказания, привычное доверие к которому исключало мысль о необходимости его критической проверки.

Перечень шести воевод, которые возглавили новгородское войско, в рукописях имеет разночтения. Приведем этот перечень полностью в том его чтении, которое в целом, очевидно, наиболее близко к первоначальному: «Избраше шесть воевод крепких и храбрых зело: перваго — Ивана Васильевича, второго — посадника, сына его, Аньдрея Волосатого, третьяго — Фому Михайлова Красного, четвертаго — Дмитрия Даниловича Заберского, пятого — Михаила Панальовича, шестаго — Георгия Захарьича Хромого».  В большинстве списков посадником назван не Андрей Иванович, а Иван Васильевич.

Несомненно, однако, что первоначальное чтение сохранено меньшинством. Легко понять позднейшего переписчика, который «исправил» текст, сочтя, что посадником должен был быть главный воевода, а не сын его. Переделка же текста в обратном направлении была бы невозможна. Отложим пока объяснение того странного на первый взгляд факта, что посадник фигурирует здесь на втором месте, а не на первом, равно как и проверку достоверности самих имен. Обращает на себя внимание то, что количество воевод вполне соответствует именно новгородской практике того времени. Начиная с середины XIV в. войска Новгородской республики возглавляются в походах, как правило, пятью или шестью воеводами.  Это соответствовало числу «концов» — самоуправлявшихся районов тогдашнего Новгорода. В. Л. Янин установил, что в середине XIV в. В Новгороде восторжествовала практика кончанского представительства, в результате этого даже посадничество стало коллективным: вместо одного посадника Новгородской республикой стали управлять одновременно шесть посадников.

Если разобранные эпизоды сплошного повествования «о мужах новгородцах» дают все основания усматривать существование фольклорного сюжета, положенного в их основу, то пока трудно утверждать то же о всех последующих упоминаниях новгородского войска. Два из них представляют собой более подробное изложение того, что говорится в соответствующих местах «основной» редакции Повести, но без упоминания о новгородцах — таковы фрагменты о смотре полков и об испуге Олега Рязанского.  Двум другим упоминаниям соответствуют иные сведения «основной» редакции. При описании переправы вместо упоминания новгородских воевод в ней говорится: «...а левую руку себе сътвори князя Глеба Бряньского»; однако известный по летописям князь Глеб Брянский погиб за 40 лет до Куликовской битвы. При описании начала боя в «основной» редакции говорится: «...правую руку плък ведеть Микула Васильевичь с коломничи, а левую же руку плък ведеть Тимофей Волуевичь с костромичи». Однако данные эти не имеют общего с тем, что сообщает о командовании полками в бою летопись. Таким образом, вопрос о том, являются ли упомянутые фрагменты о новгородцах плодом литературного творчества редактора  или они восходят к устному сказанию о новгородцах (как-то соотносясь с историческими фактами), требует еще выяснения.

Обратим теперь внимание на последнее упоминание новгородцев при перечислении количества убитых воевод. В сходных вариациях этот перечень содержат и другие редакции Повести о Мамаевом побоище (в числе их ряд разновидностей «основной» редакции), а также часть списков Задонщины. Фольклорное происхождение всего этого эпизода было выяснено А. И. Никифоровым.  По-видимому, и в списки Задонщины, и в Повесть о Мамаевом побоище счет убитых попал из общего источника — устного сказания. 

Трудно сомневаться в том, что это было именно Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому. Во-первых, новгородские бояре упомянуты здесь сразу же после белозерских князей — ранее, чем бояре всех других княжеств, за исключением московского. Во-вторых, говорится, что подсчет павших производит «боярин московьскый» — это объясняет, почему московские бояре названы им ранее белозерских князей, и одновременно указывает на немосковское происхождение всего текста: московское сказание вряд ли стало бы специально оговаривать то обстоятельство, что московский князь Дмитрий Донской поручил сосчитать убитых именно московскому боярину.

В разных вариантах эпизода число павших новгородских бояр указано обычно либо 13, либо 30. При этом названы они в разных рукописях то «боярами посадниками»,  то просто боярами,  то просто посадниками.  Очевидно, что в XIV в. в новгородском отряде не могло быть столько посадников. Перед нами фольклорный домысел, легко объясняемый. Как выяснил В. Л. Янин, к середине XV в. число одновременных посадников в Новгороде достигло нескольких десятков, практически совпадая с числом боярских фамилий,  и здесь наметилось бытовое сближение терминов «боярин» и «посадник». Что же касается москвичей и жителей других областей Руси, то термины «боярин» и «посадник» могли смешиваться ими применительно к Новгороду уже в XIV в., когда было известно, что там управляют несколько посадников сразу и что почти каждый знатный боярин какую-то часть своей жизни занимает должность посадника.

Мы остановились на этом эпизоде подробно в связи с тем, что еще не раз придется к нему обращаться в дальнейшем. Поскольку его содержит в таком же виде «основная» редакция Повести о Мамаевом побоище — и в тех ее разновидностях, которые других упоминаний о новгородцах не имеют, следует полагать, что из нее этот эпизод мог попасть в «распространенную» редакцию и что он не обязательно содержался в рассмотренной только что версии устного Сказания о новгородцах.

Возвращаясь к самой этой версии, можем пока сделать следующий вывод: она подробно сообщала о том, как новгородцы отправились на помощь великому князю московскому Дмитрию Ивановичу, и о том, что они догнали его главные силы у переправы через Оку (говорилось ли в этой версии о их дальнейших действиях, судить пока трудно). Назовем ее пространной версией Сказания.

Иная разновидность Сказания отразилась в генетически независимой от только что рассмотренных письменных текстов группе списков «основной» редакции той же Повести о Мамаевом побоище. Назовем эту разновидность вариантом 2. Здесь текстовые фрагменты, касающиеся новгородцев, сравнительно невелики, и мы приведем их полностью. Первым четырем эпизодам рассмотренной выше «повести о мужах новгородцах» соответствий нет. Пятому эпизоду соответствует следующее: «Того же дни приехали из Великаго Новагорода посадники Яков Иванов сын Зензин да Тимофей Костянтинович Микулин к великому князю Дмитрею Ивановичю на помощь, а с ними прииде наугороцкие силы 30 ООО князей и бояр и всяких людей. Рад же бысть великий князь Дмит- рей Иванович и бита челом посадником и целоваша их с великою радо- стию: „Воистинну есте дети Аврамли, яко в велицеи беде мне есть пособницы!"».:8 Этот текст находится не перед описанием переправы русского войска через Оку, как в предыдущем случае, а непосредственно за описанием пересчета русских войск, произведенного, согласно этим рукописям, после переправы через Оку.

Второе упоминание новгородцев — при описаний объезда Куликова поля великим князем после победы: «И поеха по побоищу и наехав убита крепкаго своего воеводу Данила Белоусова, да Костянтина Конано- вича, да новгородцких посадников Тимофея Костянтиновича Микули- на, да Якова Зензина, да около них вкупе лежат побиты семьсот новго- роцких выборных дворян. Над ними же нача князь великий плакатися: „Любимыи мои братия, приехали вы есте своею волею ко мне, а не по моему велению, видя мене в беде великой, и главы свои поклали"».29 Вскоре за этим следует общее перечисление потерь: «И рече, стоя, московской большой боярин, князь Михаило Александрович Воронцов: „Убито, государь, 40 бояринов московских, да 12 князей московских же, да два посадников наугороцких. Да убито, государь, князей и бояр и выборных дворян и воевод твоей государевы руской вотчины и Великаго Новагорода, и всех войска православных христиан <...> полтретя ста тысящ, а осталось живых от побоища 50 ООО"».

Приведенные фрагменты несут на себе гораздо меньше следов стилистической обработки в духе литературного канона, чем вариант 1. Но возводить их целиком к устному Сказанию о новгородцах оснований не больше, чем в предыдущем случае. Последний отрывок подвергся, очевидно, редакционному изменению для согласования с использованной разновидностью Сказания о новгородцах. Трудно было бы утверждать, что Сказание содержало соответствующую часть второго отрывка. Она представляет собой вставку в довольно обширный эпизод, рассказывающий об объезде поля боя великим князем и оплакивании им павших — вставку, которая могла быть домыслом самого книжника. Ничего аналогичного этому нет в варианте 1, хотя в содержащей его «распространенной» редакции Повести о Мамаевом побоище сам эпизод с объездом и оплакиванием описан сходно. Все три отрывка обнаруживают смутные представления о реалиях социальной структуры Новгорода в XIV в. Не ранее XVI в. могли появиться такие анахронизмы, как упоминания «новгороцких выборных дворян». Трудно сказать, принадлежат ли они этому книжнику или были уже в использованной им версии устного сказания.

Рассмотрим ее несомненные отличия от предыдущей версии. Существенных разноречий четыре: 1) иное количество новгородских воевод; 2) другие имена их; 3) несколько иная общая численность новгородского войска; 4) новгородцы присоединяются к войскам великого князя не перед переправой через Оку, а после нее. Начнем с предпоследнего. Цифра 30 ООО, по-видимому, тоже гиперболична, но можно думать, что она появилась в устной традиции раньше, чем 40 ООО.31 Последнее разночтение связано, надо полагать, с какими-то данными составителя о том, что новгородцы еще не успели присоединиться к москвичам при общем сборе войск у Коломны до переправы через Оку. Видимо, эта версия Сказания в текстуально не дошедшей до нас части позволяла сделать такой вывод (дальнейший материал поможет нам это разъяснить).

Наиболее важны первые разноречия. Два посадника во главе отряда — как видно, довольно позднее привнесение, отразившее, во-первых, забвение военной практики XIV в., а во-вторых, — позднейшее понимание термина «посадник». Имена этих «посадников», неизвестные по другим источникам, восходят, скорее всего, к какому-то семейному (или вообще — географически локальному) преданию о павших в 1380 г. новгородцах. Маловероятно, чтобы внесение именно этих двух имен произошло в устной традиции с изъятием шести других имен пространной редакции. По-видимому, для дополнения была использована какая- то безымянная разновидность Сказания о новгородцах, из которой и были почерпнуты общие сведения (о численности новгородского отряда, о встрече его великим князем и др.). Из семейного предания могли быть взяты имена двух лиц и указание на 700 человек, погибших вместе с ними. Переделка же в данном изводе Повести общего числа павших новгородских «посадников» принадлежит, без сомнения, составителю: дополняя текст Повести данными новгородского сказания, он, очевидно, рассудил, что убитых новгородских посадников не могло быть больше, чем отправившихся в поход.

По-видимому, та же версия Сказания о новгородцах отразилась и в одной из поздних летописей Новгорода. Это Новгородская Забелинская летопись, составленная в 1680—1681 гг.33 В нее входит особый вид «основной» редакции Повести о Мамаевом побоище. В литературе уже высказывалось предположение, что некоторые его дополнения «имеют в своей основе какие-то устные предания, которые в свою очередь были созданы на материале реальных исторических фактов».33 К числу именно таких дополнений следует отнести следующий отрывок (назовем вариант 3): «Того же дни приехаша после числа за Оку реку к великому князю посадники новгородцкие Великого Новаграда, а с ними силы пришло 30 ООО, и биша челом великому князю Дмитрию Ивановичи}».34 Здесь нет имен, но численность новгородского отряда та же, что в варианте 2. С последним этот текст связывает и то, что он вставлен после аналогичного (но не тождественного по содержанию) эпизода пересчета собравшихся войск после переправы через Оку. Наконец, как и в варианте 2, мы имеем здесь только один эпизод прибытия — в отличие от пространной редакции. Можно полагать, что вариант 3 восходит как раз к той редакции Сказания, результаты дополнения которой отражает вариант 2. Отнесение вариантом 2 прихода новгородцев ко времени после переправы через Оку естественнее всего связывать с прямым указанием на это варианта 3, отраженного в Новгородской Забелинской летописи.35

Назовем представленную этими двумя вариантами версию Сказания о новгородцах краткой версией, а две ее редакции — безымянной (вариант 3) и семейной (вариант 2).

Обратимся к последней версии Сказания о новгородцах — последней по порядку их рассмотрения, но отнюдь не по хронологии. Здесь мы имеем дело уже не с литературной обработкой устного текста и даже не с его пересказом, а именно с записью, которая, очевидно, представляет собой дословную или почти дословную передачу устного оригинала. Эта запись дошла в единственной рукописи из собрания Уварова, содержащей особый вид «основной» редакции Повести о Мамаевом побоище, текст пока еще не изданный, в котором сильнее, чем в других, отразилось влияние фольклорных произведений и имеется несколько случаев дословной передачи их. Одно из таких включений и является записью Сказания о помощи новгородцев Дмитрию Донскому. Этот фрагмент был опубликован дважды — оба раза неточно — С. К. Шамбинаго,56 затем несколько раз перепечатывался с этих публикаций. Приводим точный текст отрывка (назовем его вариант 4) по рукописи. «В то же время в Великом Новеграде стоят мужи новгородцы у святыя Со- феи на площади, бьют вече великое, говорят мужи таково слово: „Уже нам не поспеть на пособ к великому князю Дмитрею, кажут он Оку реку перевозится. А то ко нам к нему не ехать, а ему будет не пособь, ино нам будет Новымгородом не отсадится". И борзо мужики новгородцы наряжались, отпускали з города 13 посадников больших новогороцких, с ними же силы немного, только 13 тысящ, а все люди нарядные, пансы- ри, доспехи давали з города. И рекоша: „Поидите, братия, с одново на безбожнова". И пришла сила новогороцкая к великому князю Дмитрею, оному же Оку реку перевезшуся. И рад бысть князь Дмитрей Иванович, и рече им: „Исполать вам, мужи новгородцы, что мя есте не отдали". И почтив их вельми»,37

Уже первый исследователь этого текста С. К. Шамбинаго уверенно и с полным основанием заявлял, что данный отрывок относится «к народной поэзии».58 Этот вывод его был полностью поддержан в последовавших работах.39 Что касается жанровой принадлежности текста, то в этом вопросе не было такой определенности. Ясно выраженная ритмическая структура показалась С. К. Шамбинаго «песенным складом».40 Правда, он высказался на этот счет очень осторожно: «Напрашивается предположение — не был ли этот рассказ вначале действительно песней».41 Заканчивая рассмотрение, автор заключал: «За отсутствием доказательств я не могу утвердительно ставить такое предположение».42 Позднее А. И. Никифоров высказывал убеждение, что приведенный нами отрывок является текстом былины,43 а Б. Н. Путилов писал, что это историческая песня.  На наш взгляд, отнесению данного текста к былинам препятствует прежде всего несвойственная им историческая конкретность. Степень фактичности здесь такова, что упомянутым авторам не удалось отыскать убедительные параллели не только в былинах, но даже в старших исторических песнях. Перед нами устное героическое сказание в форме ритмизированного повествования.

Хотя этот текст дошел до нас (так же как и предыдущие) в рукописи XVII в., не приходится сомневаться, что он отражает более ранний этап эволюции Сказания, чем варианты 1, 2 и 3. Здесь нет намека на сетования об утрате Новгородом самостоятельности, как в варианте 1, нет и несвойственных периоду этой самостоятельности исторических реалий, как в варианте 2. Единственный анахронизм -— «13 посадников», заставляющий полагать, что запись устного оригинала произошла, скорее всего, позже середины XV в. (но, может быть, еще до падения новгородской независимости в конце 70-х гг.). В дальнейшем мы будем именовать эту версию Сказания первоначальной версией.

По содержанию ее текст имеет, как видим, соответствия не только последнему эпизоду пространной версии Сказания, но и двум предшествовавшим. Первоначальная версия содержит три эпизода: обсуждение на вече, отправление в поход и прибытие.

В дальнейшем тексте этой Уваровской рукописи новгородцы упомянуты в отрывке, повествующем о действиях великого князя литовского: «И прииде ж Волгирд ко Одуеву, и слышав, яко князь великий Дмитрей Иванович совокупися со многою силою — словены и болгары, и с новгородцы, иде же кождо, услышав, яко Олег резанский убоялся, и пребыл ту и оттеле неподвижен».  Текст испорчен при переписке. В других рукописях читается следующее: «И прииде к граду Одоеву, и слышав, яко князь великий съвокупи многое множество въинства — всю русь и словены, и пошол к Дону противу царя Мамаа, и слышав, яко Олег убоася, и пребысть ту оттоле неподвижым»,'" Если упоминание в Уваровском тексте болгар — явная ошибка, возникшая, очевидно, под влиянием сходных перечислений в других известных книжнику письменных текстах, то добавление новгородцев связано, несомненно, с использованным в этой рукописи Сказанием. В «распространенной» редакции Повести о Мамаевом побоище, как мы помним, было сходное добавление в сходном контексте: там известие о прибытии новгородцев обескураживает не литовского князя, а второго союзника Мамая — князя рязанского. Так как оба добавления текстологически независимы, есть все основания считать, что в самом Сказании после эпизода прибытия новгородцев к Дмитрию Ивановичу говорилось что-то об устрашающем действии этого факта на кого-то из союзников татар. Что первоначально это был именно литовский князь, а не рязанский, свидетельствует основной текст данной редакции Повести, не подвергшийся еще дополнению: иносказательно о новгородцах речь идет уже в нем: словенами в древних летописях называли именно новгородцев. Если составитель «основной» редакции Повести счел нужным употребить этот архаизм, по-видимому, он имел на то причины.

Для разрешения возникающих загадок необходимо прежде обратиться к установлению исторической основы рассматриваемых текстов.

Попытаемся выяснить по возможности более конкретно соотношение Сказания с фактами реальной действительности. В общеисторических трудах довольно прочно утвердилось мнение, что Новгород не принял никакого участия в освободительной войне 1380 г. Тексты, о которых говорилось выше, были наполовину известны авторам этих трудов, но содержание таких текстов признавалось недостоверным и даже квалифицировалось как баснословие. Мнение это обосновывали ссылками на то, что летописи молчат об участии в Куликовской битве новгородского войска.'"* Правда, иначе думал крупнейший исследователь летописей акад. А. А. Шахматов. Он заявлял, что «самый скептический ум не решится признать выдуманными некоторые факты» войны 1380 г., несмотря на молчание о них сохранившихся летописных текстов. В числе данных о таких именно фактах А. А. Шахматов тут же прямо называл упоминание «о прибытии новгородцев в числе 7000 человек».4' Впрочем, это никак не повлияло на последующие работы по русской истории, где традиционное мнение продолжало повторяться.50 Источниковедческий анализ совокупности свидетельств о помощи новгородцев Дмитрию Донскому произведен не был. Статья, специально посвященная рассмотрению исторической основы Повести о Мамаевом побоище и привлекшая много новых данных, обошла этот вопрос молчанием.

До того как Новгородская республика прекратила существование в 70-х гг. XV в., когда ее территория была включена в состав Московского великого княжества, отношения между ними по большей части были натянутыми, а нередко и враждебными, вплоть до открытых военных столкновений. Но был период продолжительностью около 10 лет, когда отношения эти стали настолько дружественными, что превратились в военный союз, оформленный даже особым договором. Этот период относится к правлению Дмитрия Донского. Оборонительный союзный договор между ним и Новгородской республикой, заключенный в первой половине 70-х гг. XV в. (т. е. за 5—8 лет до Куликовской битвы), предусматривал взаимные обязательства против потенциальных общих противников, точно названных в тексте. Татары, непосредственно никогда не угрожавшие Новгороду, в договоре не упомянуты. Но зато на первом месте названы литовские князья, не раз воевавшие до того и против Новгорода, и против Москвы. Договор обязывал новгородцев в случае войны Литвы против московского великого князя Дмитрия Ивановича оказать ему помощь своими войсками.

Все русские летописи, где содержится сколько-нибудь подробное описание войны 1380 г., сообщают, что литовский великий князь Ягай- ло вступил в союзные отношения с Мамаем и что литовское войско отправилось на соединение с татарским, как только Мамай вступил в пределы русских земель. О том, что литовские войска участвовали в войне на стороне татар, сообщают и независимые от русских летописей немецкие хроники того времени (ниже их сведения будут приведены). Следовательно, Новгород должен был оказать военную помощь Москве даже независимо от соображений общерусского патриотизма, а просто вследствие своих договорных обязательств. Тем более, что уже весной 1380 г., т. е. всего за несколько месяцев до начала военных действий, взаимные обязательства были, очевидно, подтверждены прибывшим в Москву новгородским посольством, беспрецедентным по авторитетности его участников. Новгородская летопись сообщает, что во время этих переговоров великий князь торжественно подтвердил свои прежние обязательства по отношению к Новгороду. Вряд ли можно сомневаться, что аналогичные заверения были даны и со стороны Новгородской республики. От ее имени переговоры вели глава этой республики — архиепископ Алексей, а также два посадника и три боярина от городских концов (таким образом, очевидно, каждый из пяти концов Новгорода прислал своего отдельного полномочного представителя)."

Согласно летописям, великий князь узнал о выступлении Ягайла на помощь татарам довольно поздно — уже в августе 1380 г., т. е., очевидно, не более как за месяц до сражения на Куликовом поле, когда войска Мамая были уже у русских границ.  Еще через несколько дней эта весть могла достичь Новгорода. Собрать ополчение в разгар полевых работ, вооружить его и совершить пеший переход на расстояние около тысячи километров было невозможно за короткий срок, оставшийся до ожидаемого соединения армий Мамая и Ягайла. Очевидно, этот вопрос и обсуждался на новгородском вече.

Конечно, на Руси уже давно ждали известий подобного рода. Вероятно, Дмитрий Иванович получил какие-то сведения о переговорах Ягайла с Мамаем задолго до того, как литовское войско могло отправиться на соединение с татарами. Возможно, что именно это обсуждалось в Москве на переговорах с новгородцами и их помощь тогда была обещана, а размеры ее оговорены. Если это так, то Дмитрий Иванович вправе был ожидать, что Новгород подготовится к войне заблаговременно. А правители Новгорода в свою очередь, возможно, ожидали подтверждения слухов о союзе Ягайла с Мамаем.

Как бы то ни было, но в ситуации, отраженной летописями, была реально осуществима только весьма ограниченная поддержка, которую мог оказать московскому князю Новгород. Это отправка сравнительно небольшого конного войска из числа тех сил, которые содержались Новгородом постоянно на случай непредвиденной военной опасности. Очевидно, что правители Новгородской республики, ожидая войны с Литвой, границы которой находились вблизи Новгорода, и имея к тому же постоянную угрозу со стороны Тевтонского ордена, не желали оставить сам Новгород без надежной защиты. Значительная часть его на личных военных сил была сохранена в пределах Новгородской земли. Вероятно, это и отразилось в Сказании.

За именами новгородских воевод в пространной версии Сказания могут быть узнаны реально существовавшие политические деятели Новгорода. Во всяком случае, имена двух первых воевод идентифицируются довольно просто. Первый воевода Иван Васильевич — это, очевидно, новгородский боярин Иван Васильевич Машков, который трижды упоминается в новгородских летописях под 1366—1399 гг. Два первых упоминания представляют особый интерес: в 1366 г. он и его отец были неожиданно и без всякой вины схвачены в Москве по приказу великого князя Дмитрия Ивановича — в качестве заложников в связи с походом новгородских ушкуйников; только в следующем году эти лица были отпущены в Новгород." Назначение именно боярина И. В. Машкова первым воеводой отряда, посылаемого в помощь тому же Дмитрию Ивановичу, имело, вероятно, политический подтекст: Новгород как бы подчеркивал этим, что выполняет взятые обязательства, невзирая на прежние обиды со стороны Москвы. Такое напоминание могло расцениваться как своего рода противовес ощущению неполноценности оказываемой военной помощи в количественном отношении.

Второй воевода, названный Андреем, сыном предыдущего, посадником, — это, по-видимому, Андрей Иванович, который действительно был посадником, но не в 1380 г., а позднее — в первой четверти XV в. Новгородские летописи упоминают его четыре раза." Ему же как посаднику адресована берестяная грамота, датируемая 10—20-ми гг. XV в.  Становится понятным, почему Сказание, перечисляя воевод, посадника упоминало на втором месте, а не на первом. В 1380 г. Андрей Иванович был еще молод, и его назначили вторым воеводой, но впоследствии он был одним из самых известных посадников. В Новгороде, видимо, хорошо знали, о ком конкретно идет речь в Сказании, и естественно, что боярина, избранного затем посадником, стали соответственно этому и называть.  Не имеем пока достаточных данных для идентификации остальных воевод.  Впрочем, она не столь важна. Важно, что их общее число точно соответствует военной практике, обычной именно в то время для Новгорода (и только для него).

Сохраненная в Москве Повесть о Куликовской битве, вошедшая в русские летописные своды XV—XVI вв., основное внимание уделяет, естественно, самому Дмитрию Донскому и его подручным князьям. Эта Повесть крайне суммарно говорит о сборе войск из русских земель под знамена великого князя московского: «...и собрав вой своих 100 тысящь и сто, опроче князей русьскых и воевод местных <..,> Бяше всее силы и всех ратей числом с полтораста тысящь или с двесте тысящь».60 Здесь не упомянуто ни одного княжества и ни одной области, хотя из текста явствует, что в помощь Москве другие области Руси прислали крупные по тому времени силы — от 40 до 90 тысяч воинов. Неудивительно, что эта летописная Повесть, написанная уже в период враждебных отношений между Москвой и Новгородом, об участии его в войне ничего не сообщает. Для нас представляют интерес ее известия о литовском войске. Здесь говорится, что «князь Ягайло литовский прииде со всею силою литовскою, Мамаю пособляти и поганым татарам на помощь, а христианам на пакость. Но от тех Бог избавил: не поспеша на срок за малым, за едино днище или менши». Узнав об исходе Куликовской битвы, «Ягайло со всею силою литовскою побеже назад со многою скоростию, никим же гоним; не видеша бо тогда князя великого, ни рати его, ни оружия его, токмо имени его бояхуся и трепетаху».61

Оба отрывка несомненно тенденциозны и написаны, очевидно, с целью умолчать о том, что нежелательно было упоминать; прокомментируем сначала первый отрывок. Ягайло не мог прибыть «со всею силою литовскою», так как в Литве происходила в то время острая борьба за власть между Ягайлом и другими членами княжеского рода.62 В помощь Мамаю могло быть направлено лишь сравнительно небольшое литовское войско. Присоединение его к огромной армии татар представляло бы меньшую опасность для Руси, чем неожиданный удар литовцев в тыл или во фланг. Литовская граница проходила примерно в 200 км на запад от Куликова поля, поэтому угроза такого удара должна была быть очевидной для русских с самого начала. Поскольку Новгород, согласно договору, обязывался оказать военную помощь именно против Литвы, естественнее всего было использовать как раз новгородское войско в качестве заслона от ожидавшегося удара со стороны Ягайла.

Становится понятной отмеченная выше «странность» всех трех версий Сказания о новгородцах: разработанность мотивов отправки новгородского войска и скомканность мотива соединения с московским (по пространной версии, новгородцы так и не влились в него, а «особ стояще» и далее двигались самостоятельно). Очень возможно, что новгородский отряд действительно не должен был вливаться в главные силы русской армии.

Поскольку до подхода русских к Куликову полю отряды Ягайла не соединились с войском Мамая, предстояло обезопасить себя на случай их внезапного флангового удара в день самого боя. Поэтому вполне правдоподобным оказывается упомянутое выше, при рассмотрении пространной версии, указание о расположении новгородцев на правом фланге в день Куликовской битвы. Однако сражаться им пришлось не против литовского войска. Оно, по-видимому, предпочло дождаться исхода боя. Очевидно, что как раз на это и намекает отмеченный выше мотив замешательства литовского князя, когда тот узнал о прибытии новгородцев на помощь Москве. Иная трактовка этого же обстоятельства скрывается за ссылкой московского летописца на Божью помощь, благодаря которой произошел удивительный факт: Ягайло «не успел» к Куликовской битве всего на один дневной переход или даже меньше.

Невразумителен и второй летописный отрывок. Когда литовцам стал известен результат сражения на Куликовом поле, у них не могло быть причин бежать «со многою скоростию». Скорее напротив. Куликовская победа досталась дорогой ценой. Согласно летописям, из двухсоттысячного русского войска в живых осталось 40 или 50 тысяч. В то время не литовцам следовало опасаться нападения со стороны остатков русской армии, а возвращавшимся с поля боя русским — нападения литовских сил, не участвовавших в битве. Летописная Повесть сообщает коротко лишь о возвращении войск Дмитрия Донского в Москву. Новгородцы же должны были, очевидно, двигаться в Новгород не через Москву, которая находилась в стороне от направления их пути, а вдоль литовской границы, проходившей в то время недалеко от Тулы, через Калугу, вблизи Ржева и севернее Торопца. Сведений о возвращении новгородского отряда в русских источниках нет. Немалую ценность представляют в данном случае показания немецких хроник, почему-то почти не привлекаемые историками войны 1380 г. Эти данные помогают объяснить странное лишь на первый взгляд молчание почти всех новгородских летописей об участии в войне новгородцев.

Две современные событиям хроники — Детмара и Иоганна фок Позильге сравнительно подробно сообщают под 1380 г. о «великой битве» между русскими и татарами: «Там сражалось народу с обеих сторон четыреста тысяч. Русские выиграли битву. Когда они отправились домой с большой добычей, то столкнулись с литовцами, которые были позваны на помощь татарами, и [литовцы] отняли у русских их добычу и убили их много на поле» (цитировано по Детмару).61

Сходно сообщает о Куликовской битве и писавший 100 лет спустя немецкий историк Альберт Кранц, ошибочно отнесший, однако, событие к 1381 г. Здесь же он указывает, что в этом году в Любеке собрался съезд представителей всех городов Ганзы.  На последнее обстоятельство обратил внимание Н. М. Карамзин, заметивший, что «оно может изъяснить, каким образом сведали в Германии о Донской битве: купцы ганзейские, в 1381 году имевшие съезд в Любеке, могли привезти туда вести из Новагорода, с ними союзного».  Действительно, Детмар писал свою хронику как раз в Любеке, а Позияьге — в Ризенбурге,66 расположенном вблизи Данцига и Эльбинга, представители которых были на ганзейском съезде в Любеке в июне 1381 г. Это был особенно крупный съезд, и как раз на нем обсуждался целый ряд вопросов, непосредственно относившихся к Новгороду.

Несомненно, что и хроника Позильге, и хроника Детмара, и «Вандалия» Кранца в данном известии имеют один общий немецкий источник. Это доказывается их общей и весьма характерной географической ошибкой: они сообщают, что победа русских над татарами в 1380 г. произошла «у Синей Воды» («bi Blowasser», «bie dem Bloen Wassir»), причем даже латинский текст Кранца дает название по-немецки («Flawasser»). Место Куликовской битвы ошибочно отождествлено с местом сражения, происшедшего на Украине между литовцами и татарами в 1363 г.  Характер ошибки подтверждает догадку Н. М. Карамзина. По всей видимости, перед нами неверно понятое и отсюда — неверно переведенное русское словосочетание «у Синего Дона». 

Именно немецкий купец, которому русские рассказали о великой битве с татарами у Синего Дона, мог перевести это потом своим соотечественникам как «bie dem Bloen Wassir» — возможно, под влиянием слышанного им раньше рассказа, о другом бое с татарами у Синей воды. Следовательно, информатор, от которого эти сведения попали к хронистам, пользовался именно русским устным рассказом. Значит, сам рассказ этот, скорее всего, исходил (непосредственно или опосредованно) именно от новгородских участников войны, так как Ганза имела свои конторы на Руси только в двух пунктах — Новгороде и соседнем с ним Пскове.

Очевидно, что новгородский устный рассказ, к которому восходят сведения немецких хронистов, сообщал не о судьбе главных сил Дмитрия Донского. Московские летописи, весьма раздраженно отзывающиеся о союзниках Мамая, не умолчали бы о нападении литовцев на войско, возвращавшееся в Москву. Эти летописи сообщают о враждебных действиях Олега Рязанского в отношении тех, «кто поехал с Доновского побоища домовь, к Москве, сквозе его отчину Рязанскую землю», хотя это были не боевые столкновения военных отрядов, а всего лишь случаи задержания отдельных лиц, затем отпущенных после отнятия добычи («велел имати и грабити, и нагых пущати»).

Остается признать единственно приемлемым самое естественное объяснение. Немецкие хроники сообщали о нападении литовского войска на новгородский отряд, возвращавшийся со своей частью военной добычи в Новгород вдоль литовского рубежа. Весьма возможно, что справедливо и дополнительное указание Кранца, который пишет, что в этом нападении участвовали также татары: часть бежавших с Куликова поля татар могла присоединиться к литовским отрядам. О том, что такое нападение действительно произошло, позволяет судить и совершенно независимый от новгородской устной традиции источник. Сохранилась запись Епифания Премудрого (бывшего в то время монахом Трои- це-Сергиева монастыря) на богослужебной рукописи, датированная 20 сентября 1380 г. (т. е. через 12 дней после Куликовской битвы): «Весть приде, яко литва грядут с агаряны» (т. е. с татарами).  Эта весть, заставшая, по-видимому, войско Дмитрия Донского на подходе к Коломне, вероятно, и побудила его приостановить здесь с 21 сентября на четыре дня свое обратное движение к Москве.  Однако столкновение с новгородцами, надо думать, достаточно исчерпало военный потенциал литовского войска, а отнятая добыча побуждала вернуться, не подвергая себя риску сражения с более крупными русскими силами. Остатки же новгородского отряда, очевидно, и принесли в Новгород вести, которые попали отсюда к немецким хронистам через участников ганзейского съезда 1381 г.

Легко понять, почему старшие летописи Новгорода не поместили специальных записей о роли новгородцев в войне 1380 г. Эта война окончилась победоносно для всех участвовавших в ней на стороне Москвы русских войск, за исключением новгородского. Так как оно было сравнительно небольшим, эпизод сочли недостаточно существенным для закрепления в летописи.  Тем более, что в 1382 г. произошел разгром Москвы Тохтамышем, а затем ухудшились ее отношения с Новгородом, что привело к войне между ними уже в 1386 г.

В 1381 г. в Новгороде возводят два каменных храма: Дмитрия Со- лунского на Славкове улице и Рождества Христова на Поле. Старшие летописи Новгорода сообщают об этом очень скупо. Однако уже из одного факта постройки церкви в честь небесного покровителя Дмитрия Донского на другой год после Куликовской битву очевидна тесная связь одного события с другим. Сохранилась краткая летопись самого храма Дмитрия Солунского. В ней говорится, что он возведен «по обещанию великаго князя Димитрия Донского», данному этим князем во время Куликовской битвы.7'1 Новгородская Погодинская летопись указывает, что церковь заложена «по завету о победе на Мамая»,  что это — церковь, «обещанная, чтобы Бог пособил победити Мамая без- божнаго князю Димитрию».  Что касается храма Рождества, то его синодик прямо называл Дмитрия Донского создателем этой церкви в 1381 г.  Постройка церкви «по обещанию», по «завету», даваемому в критических обстоятельствах, — довольно обычное явление в средневековой Руси. Но, естественно, что Дмитрий Донской не был бы причас- тен к постройке этих церквей, если бы Новгород, в нарушение договора с ним, не принял участия в войне. Если обещание самого великого князя расценивать как позднейший домысел летописца церкви Дмитрия Солунского, то в таком случае построить в Новгороде «обещанную» церковь в связи с войной 1380 г. могли только участвовавшие в этой войне новгородцы.

95 лет назад был опубликован самый древний новгородский синодик, принадлежавший некогда церкви Бориса и Глеба на Торговой стороне. Основная часть синодика переписана в середине XVI в. В этой части содержится поминовение «на Дону избиеных братии нашей при велицем князи Дмитреи Ивановичи». Несомненно, что речь идет именно о павших в 1380 г. новгородцах, так как все остальные поминания этого раздела синодика явно относятся только к жителям Новгорода и Новгородской.земли, погибшим в разных военных столкновениях более чем за 200 лет: с 1240 по 1456 г.  Существенно, что последним по хронологии является поминовение новгородцев, погибших в 1456 г. под Руссой от войск Василия Темного, когда потерпевший поражение новгородский отряд составлял всего 5000 воинов,  но нет поминания павших в 1471 г. в Шелонской битве от войск Ивана III, когда было разгромлено сорокатысячное новгородское ополчение, потерявшее только убитыми 12 ООО человек.  Это свидетельствует, что оригинал интересующей нас части синодика был написан, во всяком случае, до 1471 г. Следовательно, эта часть синодика завершена в то время, когда после войны 1380 г. прошло от 76 до 90 лет, т. е. при сыновьях участников этой войны.

Таким образом, упоминание синодика о новгородцах, убитых на Дону при великом князе Дмитрии Ивановиче, заслуживает полного доверия.  Это прямое свидетельство надежного источника окончательно убеждает в том, что непосредственное участие новгородцев в войне 1380 г. — исторический факт.

Из совокупности показаний других источников следует, что участие это было ограниченным. Новгород принял решение о вступлении в войну, по-видимому, позже, чем того ожидал великий князь Дмитрий Иванович, а эта задержка явилась причиной малочисленности новгородского отряда. Естественно, что в Москве такое запоздание могли истолковать — обоснованно или нет, мы не знаем — как маневр, позволивший уклониться от участия в войне большими силами.

Теперь можно охарактеризовать в целом данные о составе Сказания о новгородцах. Пафос его состоял в подтверждении самого факта участия Новгородской республики в освободительной войне 1380 г. Сказание повествовало, что решение об этом было принято в Новгороде на вече, что новгородское войско отправилось в поход и что оно прибыло к месту назначения. Вероятно, говорилось и о том, что это устрашающе подействовало на литовского союзника Мамая. Далее, вероятно, сообщалось об участии новгородского войска в Куликовской битве и размерах потерь.

Удается выяснить непосредственные причины и обстоятельства появления этого произведения, его связь с общерусские устным репертуаром того времени. Вернемся к первоначальной версии Сказания о новгородцах. Исследователи не раз отмечали чрезвычайную близость текста, который мы обозначили как вариант 4, и одного из фрагментов так называемой Задонщины. Последний содержится в ее эпизоде, описывающем сбор войск и находящемся в четырех рукописях. Три из них дают сходный текст, в четвертой пассаж о новгородцах имеет весьма существенное отличие. Приводим этот фрагмент в контексте по обеим его разновидностям. В рукописи из собрания Ундольского (далее сокращенно: У) читается: «На Москве кони ржут, звенит слава по всей земли Рускои, в трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпугове, стоят стязи у Дунаю великого на брезе. Звонять в колоколы вечныя в Великом Новегороде, стоят мужи новгородцкие у Софеи премудрые, а ркут тако: „Уже нам, брате, не поспеть на посопь к великому князю Дмитрею Ивановичи)". И как слово изговаривают, уже аки орли слетешася. То ти были не орли слетешася, выехали посадники из Великого Новагорода 7000 войска к великому князю Дмитрею Ивановичю и к брату его князю Вла- димеру Андреевичи). К славному граду Москве сьехалися вси князи рус- кие, а ркут таково слово: „У Дуная стоят татаровя поганые, и Момаи царь на реки на Мечи, межу Чюровым и Михайловым брести хотят, а предати живот свои нашей славе"».83 Аналогичный текст в рукописях Музейского собрания (далее сокращенно: М) и Синодального (далее сокращенно: С).8" Легко заметить, что пассаж о новгородцах полностью согласуется в существе с первоначальной версией нашего Сказания и даже близок к ней текстуально. Но численность новгородского войска здесь не 13 тысяч, а 7 тысяч.

Приводим вторую разновидность этого фрагмента в Задонщине — по рукописи Кирилло-Белозерского собрания (далее сокращенно: К-Б). «Кони ржуть на Москве, бубны бьють на Коломне, трубы трубят в Серпухове, звенить слава по всей земли Русськои. Чюдно стязи стоять у Дону великого, пашутся хоригови берчати, светяться калантыри злачены. Звонят колоколи вечнии в Великом в Новегороде, стоять мужи науго- родцн у святыя Софии, а ркучи такову жалобу: „Уже намь, брате, к великому князю Дмитрею Ивановичю на пособь не поспети". Тогды аки орли слетошася со всея полунощныя страны. То ти не орли слетошася, сьехалися все князи русскыя к великому князю Дмитрию Ивановичю на пособь, а ркучи так: „Господине князь великыи, уже погании татарове на поля на наши наступають, а вотчину нашто у нас отнимають, стоят межю Дономь и Днепромь на рнце на Чече. И мы, господине, поидемь за быструю реку Дон, укупимь землямь диво, старымь повесть, а млады мь память"».55 Как видим, здесь ничего не говорится о выезде новгородского войска: речь идет только о «жалобе» новгородцев по поводу того, что они не успевают прибыть на помощь великому князю московскому.

Сопоставим внимательно эти тексты. Первое впечатление, что во втором отрывке пропущена фраза о выступлении новгородцев б поход, оказывается ошибочным. Очевидно, что как раз отрывок, где нет фразы о выезде новгородцев, передает первоначальный текст, а вторичный текст — в другом отрывке, где эта фраза является вставкой. В тексте К- Б пассаж о съезде князей начинается трехчленной формулой отрицательного параллелизма: «аки орли слетошася» — «не орли слетоша- ся» — «съехалися все князи русскыя». В тексте же У в результате неловкого включения фразы о выезде новгородцев оказались две стилистические неувязки. Во-первых, сравнение съезда князей со слетом орлов неудачно перенесено на выезд новгородцев: «аки орли слетешася» — «не орли слетешся» — «выехали посадники». Во-вторых, в результате такого переноса первых двух частей этой формулы ее третья часть, где речь идет о съезде князей, оказалась не связана стилистически с предшествующим текстом.86 Эта вторая стилистическая неловкость еще более заметна в рукописи М, где читается следующее: «И как слово изговари- вая, уже бо яко орлы слетешеся, и выехали посадникы из Великого Но- вагорода 70 ООО к великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Ондреевичю на пособье к славъному граду Москве. То те сьехалися вси князи руския к великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Ондреевичю, а рькучи им...» (и т. д.).87

Не станем вдаваться здесь в рассмотрение общего взаимоотношения рукописей Задонщины. Заметим только, что разделяем в принципе точку зрения Е. В. Барсова и согласных с ним исследователей относительно того, что рукопись К-Б отразила более раннюю редакцию Задонщины.88 В работах И. И. Срезневского, П. Н. Полевого, И. П. Хрущова, А. Н. Пыпина, В. Ф. Ржиги, В. П. Адриановой-Перетц и других исследователей было высказано и обосновано мнение, что Задонщина возникла первоначально как произведение устной поэзии.8' Фундаментально этот тезис был доказан в исследовании А. И. Никифорова.90 Нам представляется, что основу всех дошедших рукописей Задонщины составило устное героическое сказание Софония. Одну из разновидностей этого Сказания о Задонщине отразила рукопись К-Б, восходящая к записи устного текста на слух или по памяти.

Сопоставим эти данные о происхождении Сказания о Задонщине с выводами относительно исторической основы Сказания о новгородцах. Созданное вскоре после Куликовской битвы для прославления ее живых героев и оплакивания погибших, Сказание о Задонщине отражало в первую очередь настроения московского великого князя, его «подручных» князей и бояр. Это ясно видно из содержания. Новгородские бояре не входили в состав вассалов Дмитрия Донского, которые прибыли, очевидно, к нему по первому зову со всеми своими военными силами. И Софоний счел, как видно, уместным напомнить в своей «похвале» о том, что новгородцы слишком поздно стали «звонить в колоколы вечные». Ясно, что фраза о новгородцах в тексте К-Б имеет в виду именно это. Если бы Софоний думал, что Новгород вообще «не успел» принять участия в войне, то такие сведения вряд ли получили бы освещение в героическом Сказании, а если бы и были упомянуты, то совсем в иных выражениях и в ином кон тексте.91

Надо думать, что, когда устное Сказание о Задонщине оказалось занесено в Новгород, пассаж о новгородцах был воспринят здесь совсем иначе, чем в Москве. Новгородцев такое упоминание должно было серьезно задеть. Появилось естественное стремление «продолжить» фразу Софония о новгородцах, описав то, что происходило после упомянутого им веча. Подобного рода «продолжения» и «ответы» были засвидетельствованы еще совсем недавно в устной традиции.92 Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому как раз и явилось таким продолжением соответствующей части Сказания о Задонщине и одновременно ответом на ту реакцию, которую оно вызывало, без сомнения, в Новгороде.

Сказание о новгородцах в свою очередь, вероятно, стало широко известно. Его использовал составитель позднейшей редакции Задонщины. В этой редакции было использовано не только Сказание о Задонщине Софония, но, очевидно, и несколько других аналогичного рода сказаний, появившихся после Куликовской битвы. Среди них было и Сказание о новгородцах. Если в дошедшем до нас виде оно преувеличило численность новгородского отряда (скорее всего, под влиянием сведений о 13 погибших в этой войне новгородских боярах) до 13 тысяч, то Задон- щина сохранила, вероятно, более раннюю и более близкую к истине цифру —- 7 тысяч.93 Мы не знаем пока, существовало ли вообще это дополнение в устной Задонщине. Разобранные выше текстовые фрагменты свидетельствуют, что вставка была внесена непосредственно в письменный пратекст рукописей У, М и С. Эта редакция Задонщины включила из того же Сказания о новгородцах и перечень числа убитых бояр, который использован также в Повести о Мамаевом побоище и который рассматривался выше.

Так как мы не располагаем ни одной отдельной записью всего Сказания о помощи новгородцев Дмитрию Донскому, восстановление полного первоначального состава этого произведения требует дальнейших разысканий. В какой степени оно освещало ход самой Куликовской битвы, сохранились ли в дошедших рукописях другие части этого сказания, кроме тех, в которых прямо говорится о новгородцах, — на эти и подобные вопросы ответ может быть получен после дальнейшего изучения состава других устных сказаний, отразившихся в рукописной традиции.

Однако уже теперь есть все основания утверждать, что Сказание о новгородцах появилось на основе реальных фактов. Последующая эволюция его происходила, как можно судить по имеющимся материалам, в двух направлениях: в сторону сокращения и в сторону распространения. Как в первом, так и во втором случае происходили контаминации с другими устными произведениями о событиях 1380 г. В результате сокращения Сказание, может быть, свелось наконец к одному только эпизоду — прибытию новгородского отряда, численность которого, однако, сильно увеличилась по сравнению с первоначальной версией. Контаминация с локальным историческим преданием дала семейную редакцию Сказания. Краткая версия его, очевидно, еще существовала в живом репертуаре вплоть до конца XVII в., когда была использована составителем Новгородской Забелинской летописи.

Пространная версия возникла на основе обычной в историческом фольклоре тенденции подробно объяснить сообщаемые факты. Приходится думать, что эта версия развилась в культурной среде опытных носителей устной традиции Новгорода. Источником распространения был не только художественный домысел, которому почти целиком обязаны, очевидно, два первых эпизода, а в значительной степени — и содержание трех остальных. Не были выдуманы имена новгородских воевод, хотя нельзя, конечно, утверждать, что все эти имена в одинаковой степени историчны. Историческое предание, из которого они только и могли быть взяты, само, вероятно, прошло некоторую эволюцию ко времени его контаминации с героическим Сказанием. К подобного же рода преданию восходят, вероятно, и имена купцов, принесших якобы первыми в Новгород весть об угрозе Москве. Несомненно, что после событий 1380 г. в Новгороде, как и повсеместно на Руси, циркулировало очень много связанных о ними устных рассказов, часть которых выкристаллизовалась затем в предания. Эти предания, конечно, далеко не всегда и далеко не во всем были достоверны. Очень возможно, что та версия Сказания о новгородцах, которая дошла в виде литературно обработанного варианта 1, бережно сохранялась и даже культивировалась после утраты Новгородом независимости в промосковски настроенной части потомков политических деятелей Новгородской республики. Именно они могли быть более всего заинтересованы в той идеализированной трактовке событий, какая присутствовала, вероятно, в устном оригинале варианта 1.

После включения Новгорода в состав единого Русского государства он в течение еще 100 лет занимал в этом государстве положение во многих отношениях исключительное, благодаря чему продолжало культивироваться идейное и политическое наследие периода независимости. Только разгром Иваном IV, а несколько позднее — разорение в период шведской оккупации начала XVII в. уравняли Новгород с другими крупными городами России. Но в области культуры традиции прошлого продолжали еще жить вплоть до XVIII в. С конца XVII столетия получает широкое распространение Синопсис — первая печатная книга по русской истории, за 100 с лишним дет изданная более 10 раз. В состав Синопсиса вошла одна из редакций Повести о Мамаевом побоище, где упоминания об участии в войне новгородцев были исключены. Из Синопсиса данная редакция Повести перешла в массовые и многочисленные издания народных картинок. Таковы те внешние причины, которые привели к постепенному исчезновению Сказания о помощи новгородцев Дмитрию Донскому из устного репертуара.

Итак, это Сказание, основанное на историческом факте, было порождено стремлением отстоять престиж Великого Новгорода перед Москвой в период его независимости. После утраты этой независимости Сказание поддерживалось воспоминаниями о ней и существованием локальных преданий о новгородцах — участниках событий 1380 г. Позднее оно разделило, очевидно, судьбу почти всех устных произведений об этих событиях: было вытеснено массовой печатной продукцией, предлагавшей адаптированное изложение Повести о Мамаевом побоище.