Этника племён латенской культуры, поселения Галиш-Ловачка

 

Славяне и их соседи в 1 тысячелетии до нашей эры

 

 

Этника племён латенской культуры

 

 

 

ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ И ЭТНИЧЕСКОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

 

Первые контакты населения Закарпатья с кельтами, как видим ( 3), могли иметь место еще в V—IV вв. до н. э. (меч с ик- совидной рукоятью и наконечник дротика из Галиш- Ловачки, относящиеся соответственно к Латену А и В 1), но отчетливо они фиксируются для первой половины III в. до н. э. комплексом кургана XI в Куштановице, тем более что остальные находки сравнительно ранних латенских вещей так или иначе охватывают и этот период. Основная же масса находок приходится на ступень С\ (от середины III по середину II в. до н. э.): браслеты из полых полусфер, железные и бронзовые мужские и женские пояса-цепи, «расчлененные» среднелатенские фибулы, браслеты из сапропелита, большие ножи с кривой рукоятью.

 

Менее репрезентативен набор ступени С 2 второй половины II в. до н. э. (стеклянные браслеты, нерасчлененные среднелатенские фибулы, графитированная керамика) и совсем слабо представлена ступень D (расписная керамика), хотя сам характер таких производственных центров, как Галиш-Ловачка и Ново-Клиново, лучше всего соответствует именно горизонту оппидумов в кельтском мире. А горизонт оппидумов охватывает главным образом ступени С 2 и D j [Godiowski К., 1977. S. 49-58].

 

Существование поселения Галиш-Ловачка в ступени D могли подтвердить находки позднелатенских фибул со сплошным приемником [Б1дзшя В. I., 1971.  35, 7], но найдены лишь обломки, форма застежек неясна, а такие приемники имеют и фибулы римского времени. О наличии же в Галиш- Ловачке напластований более поздних свидетельствует находка массивной якоревидной литой фибулы III в. н. э. [Бщзшя В. I., 1971.  35, 8].

 

Исходя из всей совокупности материалов, можно думать, что проникновение некоторых групп кельтов в Закарпатье началось в первой половине III в. до н. э. Без их непосредственного участия вряд ли была бы возможна организация таких крупных производственных центров, как Галиш-Ловачка и Ново- Клиново. Прекратилась их деятельность скорее всего в связи с теми же событиями около 60 г. до н. э., когда перестало существовать и большинство полугородских промышленных центров-оппидумов в остальной Кельтике. На северном участке Карпатской котловины в это время активно действовали даки царя Буребисты, что фиксируется на соседних территориях Венгрии и Словакии сложением особого культурного явления — кельто-дакийского горизонта памятников, а в Закарпатье — основанием дакийской крепости на Тисе у с. Малая Копаня [ Ко- тигорошко В. А., 1981. С. 91].

 

Дискуссионной остается проблема о соотнесении в Закарпатье местной куштановицкой культуры предшествующего времени и латенской. С одной стороны, на памятниках латенского времени отчетливо прослеживается наследие куштановицкой культуры, прежде всего в формах лепной керамики и в обряде погребения. Можно было бы говорить лишь о влиянии латенской культуры на куштановицкую. Но, с другой стороны, кельтские элементы в Закарпатье представлены значительно обильнее, чем в круге латенизи- рованных культур — пшеворской, оксывской, зарубинецкой и поянешти-лукашевской, действительно подвергавшихся лишь влиянию кельтской культуры.

 

Процессы, протекавшие в Закарпатье, скорее сопоставимы с теми, которые происходили и на других территориях непосредственной кельтской экспансии — на Балканах, Пиренейском полуострове, где складывались смешанные кельто-иллирийские, кельто-иберийские культуры и не всегда можно отличить местные элементы от пришлых [God- i-owski К., 1977. S. 88, 93, 98-104]. Измерить же реальную роль и численность местного населения и пришлого на имеющихся материалах Закарпатья не представляется возможным.

 

Иначе складывались отношения с кельтами у племен, живших к востоку от Карпат. Можно наметить несколько этапов этих отношений, каждый из которых имеет свою окраску.

 

Самый ранний этап фиксируется находками вещей горизонта Духцов—Мюнзинген в «рубчатом стиле», которые могут относиться еще к ступени Bi, к первой половине — середине IV в. до н. э. В. Е. Еременко обратил внимание на достаточно широкое распространение в Северном Причерноморье «рубчатых» браслетов. Его каталог насчитывает 26 пунктов. Они известны и в Поднестровье [Ганша О. Д., 1984.  6, 4; Sulimirski Т., 1931. PI. XXIX, 1, 2; Пастернак Я., 1932. С. 36], в ряде скифских погребений Поднепровья [Петренко В. Г., 1978.  44, 8, 9, 12—15], на памятниках милоградской культуры [Мельников- ская О. Н., 1967.  32 —34] и далее на северо-восток в днепро-двинской [Шмидт Е. А., 1976.  22, 1; 50, 17, 19, 26, 28; Третьяков П. Н., Шмидт Е. А., 1963.  12, 27, 28; 14, 4, 5] и даже в дьяковской культурах [Кухаренко Ю. В., 1959а. № 121; Крис X. И., Чернай И. Л., 1980.  3, 6]. Отливка браслетов производилась на месте, формы для них обнаружены в Ольвии [Фурманська А. I., 1958. С. 60— 65; Лей- пун ська Н. О., 1984. С. 68—74], на Моховском [ Мельникове кая О. Н., 1967.  58, 8] и Чаплинском [Кухаренко Ю. В., 1959а, № 74] городищах. Конечно, такие украшения могли возникнуть и конвергентно. Известны «рубчатые» браслеты и раньше, в эпоху Галынтата, так что при случайных находках не всегда есть возможность определить их дату, но совпадения местных дат с латенскими заставляют задуматься.

 

Тем более что в середине IV в. до н. э. контакт скифов царя Атея с кельтами, судя по общеполитической ситуации, был вполне возможен. Гипотезу эту могли бы подтвердить находки «рубчатых» духцовских фибул, хотя выявление их в Дублянах и Тростянице [Амброз А. К., 1966.  I, 2; Никитина В. Б., 1964.  15, 9], на памятниках поморской культуры предполагает возможность и иного пути проникновения этих латенских импортов. Именно на ступени Bi кельты появляются в Силезии, на юго- западных границах поморской культуры. Могли бы подтвердить гипотезу и гривны Мельниковки, Макарова Острова, Пекарей, если бы их датировку удалось сузить. Пока же они датируются всем периодом горизонта Духцов—Мюнзинген и поэтому с тем же основанием могут быть отнесены и к следующему этапу, характеризующемуся прежде всего находками духцовских фибул с гладкой спинкой ступени Bza. Хронологическая позиция последних такова, что допускает разные трактовки. В начале своего бытования они вполне могли попасть в Причерноморье с импульсами, отмеченными выше, а конечная фаза их бытования совпадает с максимумом кельтской экспансии на востоке около 280 г. до н. э. (оккупация Фракии, поход на Дельфы, захваты в Малой Азии). Не исключено, что на этой волне экспансии отдельные кельтские отряды забрасывало и в Северное Причерноморье, где после разгрома скифов сарматами, очевидно, была неустойчивая политическая ситуация. Во всяком случае о том, что отдельные носители духцовских фибул добирались до Полесья, свидетельствует погребение в Залесье, в устье Припяти.

 

Следующую хронологическую группу образуют находки ступеней В2ь и С^ фибула из Калфы, «пау- ковидные» фибулы с «'фальши вой» пружинкой, браслеты из сапропелита. Истоков этого импульса могло быть два. Во-первых, наемники на службе у боспорского царя Левкона II (240—220 гг. до н. э.), чеканившего для расплаты с ними специальные монеты с изображением кельтского щита [Шелов Д. Б., 1953. С. 30-39; 1954. С. 58-70]. С наемниками, вероятно, попадают кельтские фибулы в Пантикапей [Амброз А. Км 1966.  I, 8, 9]. Во-вторых, галаты декрета Протогена. В это время уже существуют латенские памятники Закарпатья, основание поселения в Бовшеве может быть археологическим отражением того движения кельтов на восток, продолжения которого так опасались жители Ольвии.

 

На рубеже III —II вв. до н. э. в Северном Причерноморье и Прикарпатье складывается, по всей вероятности, сложная этно политическая ситуация. Ее фиксируют и декрет Протогена, и первые известия источников о появлении на Балканах и в Нижнем Поду навье отрядов «бастарнов-пришельцев». Галаты, по сообщению ольвийского декрета, выступали в союзе со скирами. Это загадочное племя позже поминается Плинием (IV, 96), а в эпоху Великого переселения народов постоянно действует в составе различных группировок германских племен [Иордан. С. 242, 266, 275, 279].

 

Сложное переплетение разнообразных культурных взаимодействий отражают и чеканные пластины комплекса из Бобуечи, хотя хронология комплекса пока не совсем ясна. Шлем из него датировали IV в. до н. э. [Черненко Е. В., 1968. С. 87, 89], конский налобник — III в. до н. э. [Симоненко А. В., 1982. С. 237—245], а сопоставление изображений с котлом из Гундеструпа II—I вв. до н. э. позволяет думать о возможности еще несколько более поздней датировки. В котле из Гундеструпа исследователи видят изделие какого-то кельто-фракийского мастера [Klindt-Jensen О., 1961; Horedt К., 1967. S. 134-143], а человеческие маски на бобуечских пластинах перекликаются с искусством кельтов северной Италии [Megaw J. V. С., 1970. Fig. 204; 205]. С другой стороны, орнаменты в виду полудуг, «жемчужин», «звездочек» характерны для так называемых гол- штинских поясов ясторфской культуры, своеобразной североевропейской реплики кельтских поясов-цепей [Die Germanen..., 1976. Ta+f. И; Godlowski К., 1977. Tab. XIII, 1].

 

Проникновение каких-то групп выходцев с северо- запада в Причерноморье фиксируется в это время поселением Горошова [Пачкова С. П., 1983. С. 49— 50], погребением в Круглике [Тимощук Б. А., Винокур И. С., 1962. С. 73—76] с типично ясторфским сосудом, находками так называемых гривен-корон [Кухаренко Ю. В., 1970. С. 33 -35; Babe? М., 1985. Р. 201. Fig. 12] и «поморской» фибулы [Babe? М., 1969. Р. 195—217], а также элементами ясторфской культуры, особенно ее губинской группы междуречья Одера—Нейсе, на ранних памятниках зарубинецкой и поянешти-лукашевской культур [Мачинский Д. А., 1966а. С. 82-97; Каспарова К. В., 1981. С. 66-72; Пачкова С. П., 1985. С. 17-25].

 

Следующая хронологическая группа латенских вещей ступеней С и С2 происходит в основном уже с зарубинецких и поянешти-лукашевских памятников: среднелатенские фибулы с восьмерками на спин ке из Пирогова и Воронина, графи тированная кера мика и звено кельтской цепи из Велемичей и др.[Каспарова К. В., 1981. С. 57, 58]. Сюда следует, очевидно, добавить и бронзовую фигурку из Лука- шевки [Романовская М. А., 1969. С. 184—188] и италийские бронзовые ситулы из Сипотен [Сергеев Г. П., 1956]. Этот культурный импульс мог исходить частично от кельтов Закарпатья, но в основном был получен, вероятно, за счет части носителей новообра- зующихся культур в походах бастарнов на Балканы в 179—168 гг. до н. э. [Каспарова К. В., 1981. С. 57-78].

 

Естественно, все это лежит пока в области предположения и не исключает возможности других трактовок. Ясно одно, сложность этнополитической ситуации в Причерноморье и Прикарпатье в промежуток времени между гибелью «Великой Скифии» на рубеже IV— III вв. до н. а [Мачинский Д. А., 1971. С. 30-55; Алексеев А. Ю., 1984. С. 65-75; 1986. С. 35 —38] и образованием культур зарубинецкой и Поянешти—Лукашевка нельзя не учитывать при обсуждении проблемы генезиса последних.

 

Имеющиеся на сегодня материалы показывают, что предположение о возможности проникновения за это время отдельных групп кельтов на земли к востоку от Карпат выглядит достаточно реальным, но эти же материалы демонстрируют и другое: группы кельтов не были многочисленными и вряд ли играли решающую роль в процессе латенизации новых культурных образований.

 

Решение вопроса, почему эти культуры приобрели латенизированный облик, следует, вероятно, искать на другом пути — за счет рассмотрения восточноевропейских культур как части более широкого явления, охватывающего все северо-восточное пограничье кельтского мира, за счет общности протекавших здесь процессов. Конкретизация их — дело будущего.

 

 

К содержанию книги: Славяне

 

 Смотрите также:

 

Приморские балты в бронзовом и раннем железном веке

В то же время следы латенской культуры обнаруживаются в Силезии. Ее влияние постепенно возрастает, и в III веке до н. э...

 

СКИФСКАЯ ИСТОРИЯ И КУЛЬТУРА. Наследие скифов

Последнее и само получило ценный вклад от скифо-сарматской школы, посредниками в чем были гальштатские и латенские кельты.

 

археология энеолита Закарпатья - культура Тисаполгар

Выше залегали слои галыптатского и латенского времени (Пеняк С. Я., Попович И. Я., Потушняк М. Ф., 1976).