Ябедник. Княжества и уделы Рюриковичей в 12-13 веках

 

Древняя Русь

 

 

Княжества и уделы Рюриковичей в 12-13 веках

 

 

 

Приведенная выше характеристика княжения Святополка Изя- славича, Мономахова предшественника, — хронологически первое в ряду дошедших до нас известий отражение тех социально-экономических противоречий в древней Киевщине, дальнейшее развитие которых отражается в особенностях социальной физиономии пространной Русской Правды. В XII в. над народной массой вечевой общины стоит подавляющая ее сила общественных верхов, держащих в руках нити торгового оборота и средства развивающегося крупного землевладения. Верхи эти связаны с князем, опираются на его власть, составляя в то же время главную ее опору. Древний княжеско-дружинный элемент земли-волости меняет свой характер. Сохраняя свое военно-правительст- венное значение, он подводит под него новый социально-экономический фундамент, обращая его в орудие экономической эксплуатации земли-волости. Само княжое управление получает более фискальный характер.

 

Если для предыдущего времени можно расценивать взаимное отношение княжой деятельности по защите внешней безопасности и внутреннего наряда, с одной стороны, и доходов князя и княжих мужей — с другой, как отношение цели и средства, характеризуя князя, по Ключевскому, как наемного защитника земли и порядка, то к концу изучаемого периода наблюдаем признаки обратного взаимоотношения управления и дохода. Один из этих признаков был уже отмечен. Разумею развитие вир и продаж в окладной сбор, подобный дани. С этой точки зрения представляет особый интерес и то, что разыгралось в Киеве в 1146 г.

 

Мы уже знаем эту историю, как киевляне после смерти князя Всеволода Ольговича рядились с его братьями Игорем и Святославом, жалуясь на тиунов: «Ратша ны погуби Киевъ, а Тудоръ Вышегород; а нынЪ, княже Святославе, цЪлуй намъ хресть и зъ братомъ своимъ: аще кому насъ будеть обида, то ты прави». Позднейший свод так передает уговор словами Святослава к Игорю: «Азъ, брате, цЪловаль крестъ на томъ кия- номъ, яко быти тебЪ княземъ во правду, а людемъ кому до кого обида будетъ, ино ти ихъ судити во правду самому, или мнЪ, а тиуномъ ихъ не судити, ни продавати, а что были тивуни брата нашего Ратша и Тудоръ, а тЪмъ не быти, а коимъ будетъ быти, ино имъ съ суда урокомъ, а въ свою волю имъ людей не продавати» 1о2. Мысль ясна: перед нами протест против передачи полномочий княжого суда — с их характером мы уже знакомы — в руки тиунов-вирников и мечников (после соглашения с князьями киевляне, «устремишася на Ратьшинъ дворъ грабить и на мЪчьникы»), роль которых должна ограничиться сбором уреченных уголовных штрафов, а не «въ свою волю имъ людей продавати» . Судебные полномочия, очевидно, становились в руках низших агентов княжой власти орудием вымогательства.

 

Но вспомним похвалу свода XIII в. древним князьям, что они не вскладали на людей творимых вир и продаж, и тогда поймем, что усердие тиунов касалось не их только личных доходов, но и княжого прибытка, почему Игорь, когда вошел в Киев, «не поча до тому чинити, яко же людие хотяху» и «якоже обещася». С этим не мешает сопоставить значение слова «ябеда». Мы видели, что слово «ябетник» равносильно слову «тиун». Слово же «ябеда» в позднейшем языке означает клевету с вымогательством, шантаж (ср. Судебник Ивана Грозного 258: бьют челом ябедою в великих исках, а мирятся на малом). На причину такой эволюции значения слова «ябедник» указывает, например, один привилей, полученный смоленскими гражданами в 1505 г.: «Што ся тычеть ябедниковъ, которые, ходечи по мЪсту, людей соромотятъ и боемъ клеплют ... а кто бою . . . оттяжется, от того пересуды великие на нихъ наместники и окольничии въ оный часъ бирывали» 259. Ябедники искусственно создают процессы и тем увеличивают доход с судебных пошлин, платившихся, как мы видели, и оправдавшимся и с «творимых вир и продаж» в случае обвинения. Сама история слова «ябедник» и киевская история 1146 г. указывают на такую роль древнерусских ябедников-тиунов, сборщиков княжого судебного дохода.

 

Все это черты явных злоупотреблений. Можно ли им придавать более серьезное историческое значение? Но когда с ними сопоставишь обращение уже в XII в. вир и продаж в окладной сбор и превращение в удельный период суда в доходную статью княжого и боярского владения, с правом и обычаем отчуждения его как всякой собственности, то острое выступление указанных злоупотреблений получает характер симптома перехода от земской точки зрения по отношению к судебно-административному делу к другому — вотчинно-владельческому воззрению на нее. Это первое уродливое выступление фискальной практики — предвестник нового обычноправового уклада удельного, владельческого — всей общественной жизни Руси.

 

Вторая половина XII в. — период резкого развития этого процесса перехода к новому строю. Его политическая сторона сказалась в усилении обособленности отдельных земель-княжений и нарастании признаков упадка центрального, объединяющего значения Киева. Его социальная сторона — в развитии землевладельческого боярства, которое, врастая все глубже в местную жизнь той или иной области, подчиняя ее себе, разбивается на ряд провинциальных, областных обществ, замыкающихся в местных интересах. Его экономическая сторона — в упадке торговой гегемонии Киева и возникновении новых, независимых экономических центров на запад от Киева в связи с изменением направления торговых путей из Средней Европы к Черному морю; на север от него — с развитием прибалтийской торговли; на далеком северо-востоке — с развитием колонизации Суздальской Руси и ее обособлением в особый экономический район, связанный торговыми связями с инородческим востоком и новгородским северо-западом. Начавшаяся на самой заре исторической жизни Киевской Руси борьба на жизнь и смерть со степью становится в этом переходном периоде особо острой и тяжелой. Половцы, отодвинутые за Дон в эпоху Мономаха, после смерти его сына Мстислава (ум. 1132 г.) снова надвигаются на южные пределы Руси, и с 60-х годов XII в. этот напор степных кочевников достигает снова огромной силы. Историческая жизнь древней Руси не удержалась на первоначальной территориальной базе, сдвинулась к северу, северо-западу и западу и, осевши на более ограниченной, но и более раскинутой территории, постепенно теряя прежнюю ориентировку на юг, стала группироваться вокруг новых центров, обособленных друг от друга, имевших уже не общерусское, как Киев, а местное значение. Идет процесс децентрализации русской жизни, но, как справедливо подчеркивает Грушевский , запасы культуры, накопленные Киевским государством, тем самым проникают в глубь народной массы, втягивая ее плотнее в движение новых форм быта, хозяйства, права, религии, господство которых утвердилось на социальных верхах древнего общества.

 

И этот процесс децентрализации русской жизни не ограничился обособлением отдельных крупных земель-княжений. «В XII в., — скажем словами Грушевского, — каждая земля,— за немногими исключениями — обращается в целую политическую систему, с целой группировкой княжеств, с княжескими линиями, старшими и младшими, с большими и меньшими политическими центрами, с разными системами княжеских отношений, — одним словом, земля, как микрокосм, повторяет в себе характер политической системы земель Киевского государства».

 

И далее: «Создавалась такая сложность жизни и отношений внутри каждой земли, что она начинает все больше жить своей жизнью, а интересы и деятельность ее князей, дружины, общества все меньше выходят за границы своей земли, и это, очевидно, ослабляло связи не только данной земли с другими, но и ее собственных частей между собой». Историческая жизнь, «разбившись на атомы, шла в глубь областей, в низы общества, замыкаясь во все более узком, тесном пространстве, и вместе с тем мельчала, серела и вырождалась, потому что при такой децентрализации и партикуляризме не могли уже возникнуть центры, достаточно сильные, мощные, чтобы оплодотворять далее новыми запасами энергии, новыми течениями идей и сил этот процесс раздробления, рассеяния всего, что было добыто политической и культурной эволюцией Киевского государства».

 

Таковы действительно самые общие черты того процесса, каким завершился переход от строя Киевской Руси к новому удельному укладу русской жизни. Рассмотрим прежде всего его политическую сторону в междукняжеских отношениях второй половины XII и начала XIII в.

 

В междукняжеских отношениях предыдущего периода (1054—1132) мы видели борьбу двух тенденций: понимание каждой волости-княжения, доставшейся какому-либо князю, как вотчины его сыновей и стремление князей, владевших Киевом, сохранить единство распоряжения силами всей Русской земли и судьбой отдельных ее частей. И это последнее стремление при господстве сперва трех старших Ярославичей (1054—1068), потом Святослава и Всеволода (1073—1076) и, наконец, Изяслава и Всеволода (1077—1078) имеет характер борьбы со всеми младшими князьями за соединение в руках киевских князей всего Яросла- вова и даже Владимирова наследства. Перелом в междукняжеских отношениях приносит княжение Всеволода (1078—1093), который идет на компромиссы с изгоями, постепенно признавая их права на вотчины, окончательно признанные на Любецком съезде 1097 г.

 

Не говоря уже о Полоцке, земля Червенская и Черниговщина обособляются в руках местных линий отчичей. И в борьбе князей видим, с одной стороны, борьбу разных отчинных прав, переплетавшихся и скрещивавшихся, а с другой — стремление более сильных князей объединить возможно больше владений в своих руках. Во главе Русской земли стоят сперва Святополк Изяславич, захвативший, кроме Киевщины, Волынь и Турово- Пинскую область, вместе с Мономахом, который держит Пере- яславль, Смоленск, Новгород и Поволжье; а затем — один Мономах (1113—1125). Отодвинув фактически на второй план представителей старших линий Ярославова потомства — Изяславичей и Святославичей, Всеволодович Мономах делает решительную попытку укрепить владение Киевщиной за своей семьей, отстраняя другие линии Ярославичей и на будущее время. Тут нет еще и следа какого-либо нового принципа в наследственном праве: речь идет лишь о таком же сужении круга возможных наследников данного стола, какое уже произошло при Ярославе, когда полоцкие Владимировичи остались за общей чертой княжого рода. Сосредоточив в руках своей семьи, кроме Киевщины, Новгород и Смоленск, Ростов и Суздаль, Переяславль, Туров, Волынь, Мономах беспрепятственно передает свою власть сыну Мстиславу, который поддерживает и укрепляет Мономахову систему до своей кончины в 1132 г. Система эта, основанная на семейной силе и солидарности Мономаховичей, давала киевским князьям — Мономаху, Мстиславу — возможность возродить и усилить зависимость от Киева всех русских земель. По отношению к младшим князьям они проводят начало гегемонии, требуя от них прихода на свой зов, во всем послушания, карая их, если те не «бяхуть в их воли» и уклонялись от участия в общих походах на защиту Русской земли, по принципу, который один из князей так выразил именно по поводу неявки одного князя в общее ополчение против половцев: «Рядъ нашъ такъ есть: оже ся князь извинить, то въ волость, а мужь у голову» 156. Результаты Мономаховой системы были блестящи. Половцы оттеснены за Дон, усобицы прекратились, княжая власть окрепла, проявляя себя в уставном законодательстве, коим регулировались социальные отношения и ставилась в определенные рамки нараставшая социальная рознь. Но основы ее были непрочны и недолговечны.

 

Отчинная тенденция расколола и Мономахово потомство, что привело к крушению всей системы. Мстислав, исполняя волю отца, передал Киев брату Ярополку, по-видимому связав его обещанием, что затем Киев перейдет к Всеволоду Мстиславичу. По крайней мере, Ярополк переводит Всеволода из Новгорода в Переяславль, поближе к Киеву, в город, который был «отним» городом для самого Мономаха и который он дал обоим старшим сыновьям, Мстиславу и Ярополку, вместе. Мстислав же, передавая в год смерти Киев Ярополку, урядился с ним с крестоцелованием, что тот Переяславль передаст Всеволоду Мстиславичу. Таким образом, Переяславль, преддверие Киева, должен был стал отчиной одних старших Мономаховичей Мстиславова потомства и притом «по отню повелению» 157 самого Мономаха, установившего это соглашение между старшими сыновьями. И хотя в известиях об этих обстоятельствах есть некоторая неясность, но проявление резкой тенденции старших Мономаховичей к обособлению Киевщины в своих руках делает такое толкование вероятным; будем ли мы приписывать самую идею Мономаху или Мстиславу — дело второстепенное. Перед нами любопытный пример развития идеи отчинности, состоявшего в том, что отчину стремятся считать по отцу, устраняя понятие дедины, которое создавало притязания ближайших боковых линий.

 

Применение начала отчины к золотому киевскому столу имело особое значение, так как с этим столом связывалось представление о старейшинстве во всей земле Русской, о руководящей роли во всей системе русских земель-княжений. Понятен острый протест, какой вызвала подобная тенденция: «И раздьрася вся земля Руськая», «сильно бо възмялася вся земля Руськая». Началась борьба старших и младших Мономаховичей. Юрий и Андрей Мономаховичи заключают тесный союз: Юрий со своим братом Андреем крест целовал на том, «яко кто ся наю останеть, то тый будеть обоимъ дЪтемъ отець и волость удержати» 158. Нельзя этих «дядей» считать защитниками старого принципа «родового» старейшинства: это борьба двух линий, из которых каждая думает о себе и своем потомстве. Они заставили Ярополка вывести из Переяславля Всеволода, потом Изяслава Мсти- славичей, заключив с ним новый договор в разрез намерениям Мстислава (или Мономаха). Снова старшие князья Ярополк, Юрий, Андрей при пассивной роли второго брата Вячеслава выступают против младших — Всеволода, Изяслава. Этот раздор дал возможность полоцким князьям вернуть себе отчину и независимость от Киева, черниговским и галицким — возможность играть независимую роль. Мстиславичи даже союз заключают с Ольговичами против дядей, воюют против Юрия суздальского, чтобы доставить Суздальщину Изяславу с помощью новгородцев. Ольговичи вырастают в большую силу, добиваясь возврата себе Посемья, что отнял у них Мстислав Великий, подрывают положение Мономаховичей в Новгороде, вырастающем за эти смуты в вольный город с самостоятельным строем, и после смерти Ярополка отнимают Киев у Вячеслава Мономаховича.

 

Тщетно Вячеслав настаивал, что Киев ему вотчина, а не Ольговичам: «Азъ, брате, приидохъ здЪ по братии своей Мсти- славЪ и ЯрополцЪ, по отецъ нашихъ завещанию», а Всеволод Ольгович «восхотЪль еси сего стола, оставя свою отчину» 159. Летописные рассказы понимают этот шаг Всеволода как попытку его возобновить политику Мономаха, но в пользу черниговской линии: «Всеволодъ Олговичь сЪде въ КиевЪ и нача замышляти на Володимеричи и на Мьстиславичи, надЪяся силЪ своей и восхотЪ всю землю дръжати со братиею своею». Княжение Всеволода Ольговича (1139—1146)—сплошная и тщетная попытка создать такую систему. Тщетная потому, что у него не было двух опор, поддерживавших Мономаха: сочувствия киевского общества, которое, как мы видели, Всеволод оттолкнул хищениями своих тиунов, и солидарности своих родичей, с которыми Всеволод часто враждовал из-за черниговских волостей, иной раз опираясь против них на Мономаховичей. Но все-таки он сделал в 1145 г. попытку обеспечить преемство на Киев за своим братом Игорем, созвал на съезд братьев — двоюродного брата Давыдовича Владимира и Изяслава Мстиславича — и заявил: «Володимиръ посадилъ Мьстислава, сына своего, по себъ в КиевЪ, а Мьстиславъ Ярополка, брата своего, а се я мольвлю: оже мя богъ поимЪть, то азъ по собЪ даю брату своему Игореви Киевъ». И заставил съехавшихся князей крест целовать, что они признают этот завет. Причем сделал и попытку определить содержание того старейшинства в Русской земле, какое предназначал Игорю как киевскому князю: Игоря заставил крест целовать, «яко имЪти братью в любовъ», а других князей — крест целовать к Игорю, «что вы начнеть даяти, но по воли, а не по нужи».

 

Это встретило резкое противодействие. Игорю и Святославу Ольговичам пришлось исправлять дело Всеволода, уряжаясь с киевлянами, которые, хотя и признали их обоих, а не одного Игоря, себе князьями, но не утратили чувства, что не хотят быть у Ольговичей «акы в задничи» 160. С другой стороны, Моно- махович Изяслав Мстиславич выдвигает начало отчины: «Любо си голову положу перед вами, любо си налезу стол деда своего и отца своего».

 

Отчинное начало было уже слишком сильно для таких государственно-династических тенденций, какие носились перед Всеволодом Ольговичем. И сила его коренилась не только в воззрениях князей. Его главной опорой была тенденция в самом населении, чтобы иметь князем того, кого они себе «вскормили». Разбирая вопрос о компетенции веча, я уже приводил примеры того, как стремление тех или иных отчичей ограничить круг возможных наследников на данный стол встретило именно во второй половине XII в. отклик в настроении населения. Ряд случаев, когда вече, принимая князя, целует крест и на детях его, объясняет нам и заявление киевлян Изяславу Мстиславичу: ты наш князь, а Ольговичей не хотим.

 

Перед нами критический момент в историческом развитии древней Руси. Политическую суть его можно охарактеризовать как крайнее обострение борьбы тех же двух начал, какими определялись междукняжеские отношения и владельческое положение князей со времени Ярославичей: отчинного раздела и старейшинства в Русской земле. Начала, тенденции, стало быть, те же. Но их обострение настолько интенсивно, что ведет к явлениям нового характера уже по существу.

 

Прежде всего отмечу стремление к новому пониманию старейшинства, которое мы отмечали уже у Мономаха, а резче у Всеволода Ольговича. Оно не сознавалось князьями, его представителями как новое. Напротив, в праве старейшины на полное подчинение младших князей и на полное распоряжение волостями земли Русской видели возврат к временам Ярослава, восстановление отцовской власти над всеми членами княжого рода. Но это старейшинство, кто «в отца место», держится не в силу кровного права, а вследствие фактической силы, фактических отношений. В работе Я. А. Голяшкина «Очерк личных отношений между князьями Киевской Руси в половине XII в.» 161 найдете тщательный подбор наблюдений над условностью, с какой употреблялись во второй половине XII в. термины «отец», «брат», «сын» для определения отношений между князьями, как, например, в словах Вячеслава Владимировича к племяннику Изяславу: «Ты мой еси отець, а ты мой и сынъ, у тебе отца нЪту, а у мене сына нЪтуть, а ты же мой сынъ, ты же мой братъ» 1 .

 

О праве на старейшинство и для этой эпохи нет основания говорить, так как нет указаний на существование каких-либо общепризнанных норм в княжеской среде. Князья заключают соглашения, причем один другого обещает «имЪти въ отца мЪсто и въ всей воли его . . . ходити» 163, причем комбинации возможны самые разнообразные: племянник оказывается отцом дяде, князья разных поколений — друг другу братьями. Вся эта терминология выродилась в условный дипломатический язык при заключении договора о союзе, помощи, покровительстве. И это явление, быть может, особенно наглядно подчеркивается такими оборотами речи: «Ты, брате, къ намъ крестъ цЪловалъ. . . дажь стоиши на томъ ряду, но ты нам братъ, пакы ли . . . сътупилъ еси ряду, мы ся въ то не дамы». Быть братом тут равносильно сохранению ряда.

 

Эти черты свидетельствуют о том, что можно назвать значительной индивидуализацией княжеских отношений. Перед нами в конце изучаемого периода не единый, органически связанный род Рюриковичей, а, скажем словами Голяшкина, «политическое общество самостоятельных владетелей, регулирующих свои взаимные отношения сообразно личной выгоде и пользе», и признаем с тем же автором, что братьями князья называли друг друга прежде всего по равноправию независимых владельцев отдельных земель-княжений, или, как говорил еще Неволин, «все вообще князья, как равные в известном отношении друг другу по княжескому достоинству, называют себя взаимно братьями».

 

Но как ни далеко ушли в прошлое, как пережитые, семейные основы междукняжеских отношений, идея единого княжого рода уцелела. Даже более, именно в данную эпоху она как бы подчеркивается, и князья напоминают друг другу: мы единого деда внуки. Эта идея нужна как выражение равноправия князей, в княжом их достоинстве. И эту сторону дела удачно подметил Голяшкин, говоря, что одним из существенных условий для сохранения семейной и родовой терминологии при изменившихся в корень отношениях было то, что князья «продолжали составлять один род, изолированный от общества и потому тем теснее захватывавший своих членов», а «в силу своего обособленного положения в обществе» этот род, хотя он не имел никакой организации, «никогда не был учреждением», сохранял весьма крупное социально-политическое значение для своих членов.

 

Размножившийся род Рюриковичей выработался в особую социальную категорию. Князь не только тот, кто княжит и владеет определенной властью. Князь безземельный, какой-нибудь скиталец вроде Ивана Берладника — все же князь, с прирожденным княжим достоинством. Первое противопоставление князя остальному обществу в таком аристократическом смысле видим в известном ответе черниговского Олега Святославича: «. . .нЪсть лЪпо мене судити епископу, ли игуменомъ, ли смер- домъ» 260. В 1096 г. это, по-видимому, произвело еще впечатление заносчивой гордыни. В XII в. гордое сознание княжого достоинства — бытовая норма. Виновный князь может быть наказан лишением волости, но личность его неприкосновенна. На божий суд призывают смоленские Ростиславичи Андрея Боголюбского за то, «аже еси сь сякыми рЪчьми прислалъ не акы къ князю, но акы къ подручнику и просту человеку. . .»261. В старину сказали бы не так, но «не акы къ братьямъ. . .». А когда галицкий боярин Владислав в начале XIII в. захватил было княжение в Галиче, то, низложенный поляками и венграми, он «нашедъ зло племени своему и дЪтемь своимъ . . . вси бо князи не призряху дЪтий его того ради» 262. Солидарность в монополии на княжое достоинство — один из существенных моментов в живучести понятия о едином Рюриковом роде.

 

При таком характере русского княжья XII—XIII вв. «единство княжого рода», лишенного организации, не могло играть роли объединяющего русские земли элемента. Охарактеризованная выше внутренняя обособленность земель-волостей не только не встречала противодействия во влиянии княжого элемента, но, напротив, встречала в нем силу, которая каждой земле-волости давала возможность выработать себе законченный политический строй в соответствии с общим укладом древней политической жизни. Каждая волость-земля становилась воло- стью-княжением, стремясь упрочить свой политический быт укреплением у себя определенной княжой семьи.

 

Начало отчины встречало поддержку в тенденциях населения, кладя своим развитием начало новому удельному строю всего политического быта древней Руси. При таких условиях общее старейшинство во всей Русской земле, связанное по традиции с киевским столом, рисковало вовсе погибнуть. Уцелеть оно могло, лишь возродившись на новых началах.

 

И политическое сознание князей, владевших Киевом, самой жизнью воспитывалось к уразумению этой необходимости новых начал старейшинства. Их, как мы видели, намечают в отношениях к младшим князьям Мономах и сын его Мстислав, а затем Всеволод Ольгович; эти начала — династическая организация власти, обращенной в вотчину одной княжеской линии, и усиление зависимости младших князей от старшего, которого на севере называть станут великим, в послушание его распоряжениям относительно общих действий и распределения волостей.

 

Как выше уже сказано, это усиление старейшинства мыслилось как восстановление реального значения приписываемой ему отчей власти над другими князьями.

 

Изяслав Мстиславич, заняв Киев, так понимает свое положение: «А MHt>, — говорит он двоюродному брату, — дай богъ васъ, братью свою, всю имети и весь родъ свой в правду», а уступая Киев дяде Вячеславу, говорит ему: «Ты ми еси отець, а се ти Киевъ, а се волость: которое тобЪ угодно, то возьми, а иное мнЪ вдай». Такое право распоряжения волостями как атрибут старейшинства особенно резко подчеркивает Андрей Боголюбский. Андрей в 1174 г. заявляет Роману Ростиславичу и его братьям, которым дал Киевщину: «Не ходиши в моей воли съ братьею своею, а поиди с Киева, а Давыдъ исъ Вышегорода, а Мьсти- славъ из БЪлагорода, а то вы Смоленескъ, а темь ся подЪлите»

 

Все эти цитаты, особенно ярко последняя, показывают, с другой стороны, насколько узка и практически незначительна была реальная основа, на которой во вторую половину XII в. покоилось старейшинство в Русской земле: она сводилась в смысле распоряжения волостями к границам Киевской земли. Все остальное было уже прочно освоено отдельными княжими линиями в особое владение, удельное. И тем не менее изменение тона отношений между младшими и старшими князьями, отмечаемое в этих цитатах, имеет свое значение. Оно свидетельствует о безнадежной и тщетной, но характерной попытке реакции более сильных князей против полного упадка объединявшего княжую Русь авторитета киевского князя. Та же тенденция сказывается и в появлении термина «господин» в обращении князей к старшему, более сильному. «Ты, господинъ, ты, отець», — обращаются рязанские князья к Всеволоду Суздальскому в 1180 г. «Отце господине», — титулует его же Владимирко Галицкий и просит: «Удержи Галичь подо мною, а язъ божий и твой есмь со всимъ Галичемь, а во твоей волЪ есмь всегда». И это не только «северное» явление. В 1152 г. отец Владимирка говорил Изяславу Мстиславичу так: «НынЪ, отце,. . . прими мя яка сына. . . ать . . . подлЪ твой стремень Ъждю, всими своими полкы».

 

Теперь ясно, что я разумел под обострением проявлений обеих конкурировавших тенденций в сфере княжого владения Древней Руси. Отчинное начало привело к полному обособлению всех областей русских, кроме киевской, во владение особых линий княжого дома и к распаду княжого рода на ряд равноправных, независимых князей, определявших взаимные отношения договорами. Старейшинство, связанное с владением Киевом, должно было или погибнуть, или переродиться в отношения политического господства, с одной, и служилого подчинения — с другой стороны. И пути этой эволюции были намечены в русской жизни XII в., в эпоху, в начале которой стоит деятельность Мономаха, а в конце — Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо. И важно запомнить, что эта вторая тенденция не родилась на севере вновь и лишь дальше развивала там зерна, не воспринятые киевской почвой.

 

Ясно для нас, с другой стороны, и безнадежное положение Киевщины в эту эпоху.

 

В силу своего пограничного географического положения, так как из Переяславщины не удалось создать прочного оплота со стороны степи, а правобережная южная граница Поднепровья оставалась открытой и ее военную оборону пришлось организовать с помощью инородческой колонизации турецких племен, во второй половине XII в. часто оказывавшихся союзниками ненадежными, Киевщина оказалась не в состоянии сыграть роль территориальной базы и материальной основы для объединения русских земель в одной и более прочной государственной организации. Ей не было суждено сыграть роль Московского княжества Даниловичей или Иль-де-Франса Капетингов.

 

С другой стороны, пробудившаяся и в Киевщине тенденция к обособлению в особое законченное целое, в живущую собственной жизнью, местной и замкнутой, землю-княжение, была решительно подорвана живой традицией киевского первенства. Традиция эта налагала свою печать и на политику всех киевских князей, будя в них стремление к расширению своего влияния на дела всей Русской земли, не давая им сосредоточиться на местных интересах и замкнуться в них. Сказывалась она и в особом отношении к Киеву всех сколько-нибудь сильных князей, будя в них стремление овладеть почетным и влиятельным золотым столом киевским. Борьба за Киев продолжается еще долго после того, как он по существу дела потерял значение действительного центра всей Русской земли, и в этой борьбе гибнут попытки старших Мономаховичей стать местной киевской династией, гибнут, несмотря на поддержку, встреченную ими в населении. Сама Мономахова линия Рюрикова рода, широко раскинувшаяся от Волыни до Суздальщины, раскалывается на враждебные стороны в борьбе за Киев. Не хотят отказаться от него черниговские Ольговичи, ревниво следят за ним, препятствуя его усилению, особенно соединению с Волынью, и галицкие князья.

 

В этом смысл всей борьбы за Киев после кончины Всеволода Ольговича (1146). Не вдаваясь в анализ ее перипетий, отмечу только существенные ее моменты. Такими можно считать: 1) стремление Мономахова потомства разграничить в свою пользу правобережное Поднепровье от Ольговичей черниговских; 2) отказ старших Мономаховичей от мечты основать в Киеве центр своего семейного владения и перенос его на Волынь; 3) отказ — после попытки Юрия Долгорукого — суздальских Мономаховичей от связи старейшинства с Киевом и переход их к политике, сходной с галицкой, политике ослабления Киевщины, которая перестает быть опорным пунктом для общерусского влияния князей, ведших более широкую политику, и 4) превращение Киева из центра в форпост Южной Руси, пока его окончательно не сломило татарское нашествие.

 

Княжение Всеволода Ольговича в Киеве (1139—1146), хотя Мономаховичам пришлось признать его, и «иметь его в правду брата старейшего», пережито ими как нарушение их отчинных прав на Киев. Но пока вопрос о Киеве осложнялся борьбой среди самих Мономаховичей, Ольговичи еще дважды овладевали Киевом. Прочным результатом этих усобиц оказалось отделение от Киева в обособленные отчинные владения Переяславля Южного, где с 1155 г. прочно сидит Глеб, сын Юрия Долгорукого, и Турово-Пинской земли в руках Юрия Ярославича, внука Святополка Изяславича.

Победа Юрия Долгорукого, который и умер киевским князем в 1157 г., над старшими Мономаховичами привела к тому, что они осели на Волыни, обратив ее в свою семейную отчину.

 

Новая попытка старших Мономаховичей, имевших опору в вотчинах своих, Волыни и Смоленске, укрепиться в Киеве (Ростислав Мстиславович пробует передать в 1167 г. свою власть Мстиславу Изяславичу) вызывает новую усобицу, которой финал — разорение Киева в 1169 г. войсками Андрея Боголюбского.

 

Это событие получило в традиционной схеме русской истории весьма своеобразную оценку, мало соответствующую действительности: перенесения политического центра на север не произошло. Правильнее оценивает дело Ключевский, говоря, что «Андрей впервые отделил старшинство от места». Старшинство признавалось за Андреем, а не за его городом Владимиром- на-Клязьме. А после его смерти создается своеобразное переходное положение — симптом резкого развития все усиливавшейся децентрализации русской жизни. Разумею то, что создалось в 80-х годах XII в. На юге видим соглашение Ростиславичей с Ольговичами на том, что Святослав Ольгович получает «старейшинство и Киев» и 13 лет (1181 —1194) сидит на киевском столе в почетной роли слабосильного патриарха, каким его рисует «Слово о полку Игореве», называет Всеволода суздальского «братом и сыном»; а на деле Киевской землей владеют Ростиславичи, признающие Всеволода старейшиной в Воло- димировом племени, сам Святослав посылает сына с полком в помощь Всеволоду против волжских болгар (1181), а собрав союзников для похода на рязанских князей, посылает к Всеволоду «просячися у него на Рязань», а когда «Всеволодъ их воли не сътвори», то «грозный великий князь киевский повернул с похода назадъ» (1194).

 

Перед нами полное выделение сильной Суздальщины и полный упадок действия силы Киева при живучей традиции связанного с ним старейшинства. И Всеволод суздальский следил лишь за одним: чтобы Киевщина не усилилась, и ловко ссорил южных князей, чтобы не дать им сплотиться в силу. И ревнивое внимание двух сильных княжений — Галицкого, а особенно созданного Романом Мстиславичем Галицко-Волынского, и Суздальского нависло тяжелой тучей над Киевом. Еще при жизни суздальского Всеволода Роману удается превратить Киев в передовой пост галицких владений на востоке, а после смерти Всеволода в 1212 г. окончательно падает влияние северо-восточных князей на южные дела.

 

Так, первая четверть XIII в. — тот хронологический момент, когда древняя Русь окончательно распадается на ряд отдельных земель-княжений, о связи которых в одну цельную систему не может быть и речи. Старая Русь умирала, потому что умерло единство интересов, поддерживавших объединительную политику Киева: интересов южной торговли и национальной самообороны против степи. Тяжелее всего отражался этот распад объединения русских сил на южных областях — Переяслав- щине, Черниговщине, Киевщине. Все более предоставляемые самим себе, они не могут дать прежнего отпора половецкой силе. И Южная Русь оставила нам горький плач высокого поэтического достоинства о своей гибели в «Слове о полку Игореве»: «Тоска разлияся по Рускои земли. Печаль жирна тече средь земли Руской. А князи сами на себе крамолу коваху. . .». «А пога- нии съ всехъ странъ приходаху съ победами на землю Рускую».

 

Никто не идет на защиту Русской земли. Великий Всеволод суздальский так силен, что может «Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти». Будь он на юге, «была бы чага по ногатЪ, а кощей по резанЪ». Но: «Не мыслию ти прилетЪти издалеча — отня стола поблюсти». Не слушают и Роман с Давыдом' Рости- славичи, отчичи смоленские, призыва: «Вступита, господина, въ злата стремень — за обиду сего времени, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святославлича». И галицкий Осмомысл Ярослав «высоко сЪдиши на своемъ златокованнЪмъ столЪ, подперъ горы Угорскыи своими железными плъки» и, заступая пути королю венгерскому, затворяя ворота к Дунаю, суды рядя до Дуная, не слышит призыва: «СтрЪляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святославлича».

 

И волынский Мстиславич — Роман, ум коего храбрая мысль носит на дело, и его племянники двоюродные, Ярославли дети, Мстислав, Ингварь, Всеволод, — все поглощены вотчинными делами, борьбою с литвой, ятвягами и между собою, и не слышат призыва загородить полю ворота своими острыми стрелами.

 

Всюду местные, разнородные интересы, ориентирующие жизнь в новых направлениях. И Русь отступает перед степью. Пере- яславщина уже не ищет опоры на Западе. Во всю вторую половину XII в. она держится суздальских князей, которые дорожат ею, пока дорожат влиянием на юге, и суздальская летопись зовет Переяславль отчиной потомков Юрия Долгорукого. Туда же тянет и все Посеймье. Но защита этой Украины, как именно Переяславщина впервые названа в Ипатьевской летописи под 1187 г., не по силам и северным князьям, и они с трудом и с перерывами держатся там в начале XIII в. против южных князей и половцев, разоряющих землю. И после татарского погрома замиравшая на Украине жизнь политическая обрывается. В Ки- евщине и Переяславщине княжеско-дружинный строй после татарского погрома упал совсем, и земли, по всей вероятности, распались на отдельные общины, где если иногда и появлялись князья, то в роли татарских подручников.

 

 

К содержанию книги: Лекции по русской истории

 

 Смотрите также:

 

Удельные князья. Удельный порядок Княжеского владения...  Политический порядок на Руси в конце XII и начале XIII веков.

 

Искусство периода феодальной раздробленности 12 – 13 веков

Во второй половине 12 в. произошел окончательный распад Киевского государства. Возник ряд феодальных княжеств, оспаривавших друг у друга первенство.
Существование двух направлений в новгородской живописи подтверждают и иконы 1213 столетий.