Политический строй Киевской Руси в 11 веке. Новгородская русь, концы Новгорода

 

Древняя Русь

 

 

Политический строй Киевской Руси в 11 веке

 

 

 

Церковный строй — церковь как учреждение — стал политической и общественной силой лишь со времен Ярослава. Эта Ярославова эпоха вообще завершает по-своему организационную работу Владимира и закладывает основы политического быта Киевской Руси, надолго определившие ход русской исторической жизни.

 

Из обзора древнейших судеб Днепровской Руси и того, что знаем об отдельных областях во времена Владимира, казалось бы, достаточно ясно, что характерный строй Киевской Руси как суммы «городовых областей», «земель-княжений» отнюдь не наследие доисторического, докняжеского времени, которое Ключевский считает вполне сложившимся в VIII в., а явление, постепенно слагающееся на глазах историка в связи с организующей деятельностью княжеской власти. К тому же до XI в. нет никаких следов выступлений или какого-нибудь значения веча, которое наши историки тщетно пытаются генетически связать с племенными собраниями доисторических времен.

 

Проследим ближе политические (внутренние) судьбы Киевской Руси, насколько это возможно.

 

Ярослав при отце сидел в Новгороде. Раньше тут княжил в юности Владимир под опекой дяди Добрыни; когда Владимир ушел на юг, власть в Новгороде была поручена Добрыне, потом Владимир посылает сюда сыновей — Вышеслава, Ярослава. Смутные известия указывают на то, что и раньше в Новгороде была местная княжеская власть, связанная с Киевом: по свидетельству Константина Багрянородного, в Новгороде при Игоре княжил Святослав, которого Константин называет «братом» Игоря. А вначале новгородской истории стоит известие арабов Ибн Русте и Гардизи о варягах, которые засели в Holmgard—Новгороде и отсюда облагают данью славян, а многие из славян проходят к этой «руси» и служат ей.

 

 Что же представлял собой этот ильменский центр и его область? Я уже высказывал предположение, что тут, на севере, по всей видимости, раньше и прочнее сложился особый центр княжеско-дружинного властвования в форме настоящей «городовой волости». Сергеевич так изображает древнейший тип подобной организации: «группами предприимчивых людей» (которые Сергеевич представляет себе «смешанными» из славян и финнов, а вернее и ближе к данным источников представлять их варягами, к которым постепенно примыкают туземцы) строился город; из такого укрепленного пункта-города вышла сила, создавшая «волость» путем подчинения себе разрозненного населения окрестных земель. «Центр волости — город, к нему тянет земля, огражденная пригородами», построенными для «береженья» владений «города»58. Сложилась эта схема на примере именно Новгородской области, и на все другие распространена, как бы имеющая общее значение, без достаточных оснований. Не надо, прежде всего, упускать из виду, что слово «пригород» туземно только на севере — в землях Новгородской и Ростовской. На юге говорят о «городах» Киевской земли, о «волостях» киевских, но не о пригородах киевских.

 

Исконный центр Новгорода — Городище на «острове» между Волховом, Малым Волховцом и притоками. Тут древнейший укрепленный «город». Местные топографические условия не дали ему стать подлинным центром Новгорода, и он стал «городищем», вероятно, во времена Ярослава. Болотистая почва мешала скученности населения, и, притянутое значением нового «города», оно селилось на более возвышенных местах враздробь, отдельными поселками. Лишь для одного из них знаем древнейшее имя — Славно, юго-восточный «конец» Новгорода. Сюда при Ярославе перешел центр княжой власти из Городища в «Ярославов двор», возле которого расположился и «торг», а кругом боярские дворы княжеских дружинников — огнищан.

 

 Славенский конец на все времена истории Новгорода остался боярской, аристократической частью города, нередко враждовавшей с остальным Новгородом как особая, боярская политическая партия. Славно, по всей вероятности, древнейшее поселение тех колонистов, которые, по слову летописи, тут «своим именем прозвашася» словене, славяне. Самое слово «славянин» образовано, как «горожанин», «киевлянин» etc. К северу от Славенского конца примыкал вниз по Волхову Плотницкий конец, а мост через Волхов вел на Софийскую, западную сторону Новгорода, в Детинец — деревянный город (tete de pont), возникший, вероятно, тоже при Ярославе, который позднее, когда он сам княжил в Киеве, а Новгород держал сыном Владимиром, соорудил тут храм св. Софии премудрости божией. К Детинцу с юга примыкал Гончарный, или Людин, конец; название «Людин», по-видимому, древнее Гончарного. Такова, по всей вероятности, основная часть Ярославова Новгорода. Северо-западная часть Новгорода, Неревский конец, иногда в источниках называется Неревским Загородским, в чем можно видеть след позднейшего вступления его в состав собственно городских концов; а Загородье — на запад от Детинца — концом (Загородским) стало только в XIV в.

 

Названия Плотницкого и Людина концов — бытовые, так сказать, профессиональные термины. В них память о зависимом повинностном отношении этих поселков к городу и княжеской власти. Слово «люди» в древней Руси всегда означало низшее население, массу подвластную в противоположность свободным «мужам». Позднейшая свобода мужей новгородских почти убила память о первоначальном положении «плотников» и «гончаров», «людей» перед княжеской властью; только в живучей антипатии демократических концов против боярского Славенского конца остался его след. Однако мы все-таки знаем, что с обывателей Новгорода собиралась дань «мира деля» на содержание и новгородской (одна треть) и киевской (две трети) дружин; знаем, что на них лежали и издельные повинности, например «мостовая», т. е. ремонт волховского моста, и «мощение» всего Новгорода по «Уставу Ярослава о мостех».

 

Повинности эти (мостовое и, конечно, городовое дело) распределены были по «улицам», которые в Новгороде служили единицами административного деления Новгорода и составляли особые общины, так сказать участковые, а доставка материала для «большого моста» и работа на нем — по «сотням». Сотня тут — деление городского населения на организации ради целей управления (судебно-полицейского) и отбывания повинностей. Любопытно отметить, что в Уставе о «городских мостех» эти «ста» перечислены по именам их сотских (Довыдже сто, Слепцово, Бовыково, Олек- сено, Ратиборево, Кондратово, Романово, Сидорово, Гаврилово, а одно «княжое», вероятно «княжих людей», подобно участию «владычных людей» — изгоев — в мостовой повинности?). Конечно, Устав дошел до нас в весьма поздней редакции, но все-таки в нем отразились отношения очень архаичные, так как в XII в. подобная организация повинностей в Новгороде, когда он «вечевым» стал, была уже невозможна и перешла в «сгон крестьян», смердов новгородских, на новгородские городские работы.

 

Дань и повинности издельные в пользу главного города, т. е. утвердившейся в нем княжеской власти, лежали в древности на пригородах. Свидетельства об этом у нас только чисто литературные, отразившие пережиток воззрений на приниженную роль пригорода. Так, например, киевляне поносят новгородцев перед боем между Святополком и Ярославом: «А вы, плотници суще, а приставимъ вы хоромовъ рубити нашихъ». Так, ростовцы еще в XII в. утверждают, что могут «сотворить» с Владимиром Залес- ским, «како им любо», потому что «Владимир есть пригород наш», и грозятся: «Пожьжемъ и, пакы ли посадника в немь посадим: то суть наши холопи каменьници» 166. Довольно ясно указывает это употребление терминов «плотники», «каменьщики» как бранных и уничижительных на традицию повинностного отношения пригородов к власти главного города. След крепкой подвластности пригородов сохранился даже в вечевой период истории Новгорода и Пскова: Новгород назначает по своему произволу посадников и нарядчиков в пригороды, штрафует их за самосуд, считая «народоправство» лишь своей привилегией, а Псков делит пригороды по жребию между своими «концами». Впрочем, в эти позднейшие народоправческие времена тягость дани и повинностей уже переложена с горожан и пригорожан на сельское население. Таков естественный результат политического освобождения городских общин от подавления городских «людей» властью князя. Дань и повинности — черты именно княжеского властвования, так что в «вольном» Новгороде, когда собиралась дань со всего населения («черный бор»), она шла князю, и данные люди, смерды новгородские, были долго под особым княжеским управлением («блюдение смердов» — особый долг новгородского князя). Так, в запоздалых, пережиточных отражениях позднего времени сохраняются следы древнего строя «городовых волостей». Однако вернемся в Новгород, когда там княжит Ярослав под рукой киевского Владимира.

 

Скандинавские саги хорошо знают новгородского Ярослава. При Владимире, который собрал заново северные силы для подчинения себе киевского юга, обновились связи Новгорода с заморскими варягами, но характер варяжского движения на Русь резко иной, чем в старину. Теперь, при Владимире и Ярославе, на Руси сильная, организованная княжеская власть, и варяги, отдельные авантюристы или целые дружины, являются наемными «гридями» русского князя (недаром и новгородская дружина названа этим скандинавским словом — gridmenn). Ярославов двор полон варяжских выходцев. Ярослав женат на Ингигерде, дочери шведского короля Олава Шётконунга, а по смерти ее в 1051 г. она погребена в храме св. Софии в Новгороде. На Руси ее звали Ириной, а перед кончиной она приняла иночество с именем Анны. Саги изображают ее подлинной владычицей на Руси, а Ярослава, не без иронии, — только «начальником дружины». Не случайно ее погребение в новгородском соборе. Тут, в Новгороде, — родимое гнездо варяжского двора Ярослава. Сага об Олаве Святом сохранила сведения о наемной варяжской дружине в Holmgard— Новгороде с указанием и на условия службы — ]/2 ore на человека, полное содержание, одежда; новгородская летопись указывает, что варяжская дружина жила в особом дворе — Поромонь двор. И сага, и летописи сообщают о резко враждебных отношениях между варягами и новгородцами. «Варязи бяху мнози у Ярослава и насилье творяху новгородцем и женамъ ихъ», — сообщает летопись, а сага об Олаве повествует, как Олав в ссоре убил какого-то «Клеркона», а народ собрался, требуя смерти убийцы, но княгиня вступилась за Олава и готова была защищать его своими слугами, князь выступил посредником и свел дело к примирению, т. е. к замене кровной мести уплатой виры, которую за Олава уплатила княгиня 167. Варяжский пришлый элемент тут новый, недавний; это не «русские», а «заморские» варяги. Против них местное общество, во главе которого в рассказах о Ярославе выступает новгородское боярство, княжи мужи — огнищане, местная, не наемная, а постоянная дружина князя. Не «варяги» посадники новгородские времен Владимира и Ярослава, Добрыня и сын его Константин Добрынич, хотя, может быть, и прав А. А. Шахматов, предполагая для Добрыни происхождение от старого «варяго-русского», т. е. ославянившегося рода 168. С этих пор подлинно варяжский элемент выступает случайным и наносным, а старые, довладимировы варяжские элементы нераздельно слиты в одно целое с славянским обществом в одно русское общество.

 

Мы не имеем никаких данных для изучения того, как сложилось и окрепло это местное новгородское общество, но ход дальнейших новгородских событий показывает, что оно стало во времена Ярослава серьезной политической силой, имело решительных вождей среди княжого боярства, решительно и успешно отстаивало свои интересы против нового варяжского засилья и не только заставило князя считаться с собой, но и добилось важных уступок от княжеской власти. Первые выступления местной новгородской общественной силы связаны с тревожными событиями, какие разыгрались на Руси по смерти князя Владимира Святославича (1015 г.).

 

«Хотяшю Володимеру ити на Ярослава, Ярославъ же пославъ за море, приведе Варягы, бояся отца своего, но богъ не вдасть дьяволу радости» 169 — Владимир разболелся и умер, как, судя по тону, писал, согласно критике текста у Шахматова, новгородский книжник-летописец. Север отложился от киевской власти, опираясь на «заморских» варягов и, как далее увидим, еще более на местные новгородские силы. А на юге отношения были сильно запутаны, источники же наши дают указания неясные и частью противоречивые. Шахматов полагает, что Святополк «сидел» в момент смерти Владимира в Вышгороде. Основание такого представления в том, что вышгородцы выступают в дальнейшем главной опорой Святополка. Но это толкование весьма сомнительно. Нет, думаю, никаких оснований предполагать, будто Вышгород был «стольным» городом, куда Владимир «посадил» бы Святополка, сняв с него недавнюю опалу. Вышгород вообще на каком-то особом положении в составе киевских владений. При Святославе это «градъ Олзинъ»: небольшой по объему городок на высоком холме, с крутым обрывом к Днепру, а с другой стороны ограниченный балками и оврагами от остальной прибрежной возвышенности; покатый южный склон был укреплен рядом валов. Это типичный княжеский городок, по-позднейшему сказать — дворцовый. Тут, в Вышгороде, киевские князья, как и в подгородном княжеском селе Берестове, больше дома, чем в самом Киеве. Сюда они ездят на «потеху» — «ловы дЪяти», тут отдыхает больной князь, тут иные и умирают. В Вышгороде иногда князья предпочитали держать заключенных; вероятно, тут жил в годину смерти отца Святополк под надзором, но, может быть, на свободе, отбыв «in singulari custodia» [«в одиночном заключении»], как сообщает Титмар Мерзебургский, отцовскую опалу. Он успел завязать отношения с «вышегородскими боярцами», подготовив себе партию на случай смерти отца 59.

 

Мы не знаем ничего определенного о каких-либо предсмертных распоряжениях Владимира. Но есть серьезные основания думать, что он прочил себе в преемники на киевском столе Бориса. Такое намерение сказывается в известиях, что Борис жил при престарелом отце, что ему отец передал командование киевской дружиной и поручил за себя вести борьбу с печенегами. Мне уже приходилось указывать основания, по которым Бориса можно считать сыном от последнего (второго, христианского) брака Владимира с какой-то болгарыней. Если такое предположение признать правильным, то и намерение Владимира передать главное преемство после себя вполне в духе воззрений эпохи. Семья, по этим воззрениям, состоит из отца, матери и детей. Резко сознавалось различие единоутробного братства от братства сводного, «мачешина», от родного брата. Притом в гражданском быту обычно было воззрение, выраженное, например, в статье Русской Правды: «а дворъ безъ дЪла отень всякъ младшему сынови». С другой стороны, в древнейших семейно-правовых воззрениях мы не находим сколько-нибудь определенного представления о преимуществах права первородства, преимуществах старшего сына перед остальными. Да если бы они и были, их перенос на отношения разносемейных сыновей не соответствовал бы господствующим понятиям, по которым настоящая семья — единоутробная: так, Ярослав Владимирович, наставляя в летописном рассказе сыновей, говорит им: «Вы есте братья единого отца и матере». Так, указанные намерения Владимира не противоречили семейно-правовым понятиям его времени, а лично у него могли еще укрепиться раздорами его со старшими сыновьями. Но эти планы были разбиты решительным выступлением Святополка. Летописные рассказы о дальнейших событиях уже окрашены позднейшей точкой зрения, требовавшей идеализации облика св. мучеников Бориса и Глеба и обличения Святополкова «окаянства». Исторически можем себе поэтому представить ход событий лишь в самых общих чертах. В момент смерти Владимира Борис с дружиной отца и киевским войском возвращался из бесплодного похода, «не обретя печенег». Боевая сила была в его руках, но Киев успел занять Святополк, который «съзва кыяны и нача даяти имъ имЪнье», а сам «сЪде КыевЪ по отци своемь». Кыяне недоумевали, как быть, видимо, только потому, что «братья ихъ бЪша с Борисомь». Весть о занятии стола киевского Святополком и успокоительные его присылки к Борису парализовали энергию последнего, а дружина отня и вой киевские его покинули. Но Святополк решил отделаться от него, и Борис убит подосланными убийцами. Погиб и Глеб, а вслед и Святослав, правивший Древлянской землей, по дороге в «Угры», куда пытался бежать. Завязалась борьба за единство отцовского наследия, за владение всей Днепровской Русью, какая разыгралась по смерти Святослава Игоревича и назревала еще при жизни Владимира в его столкновениях с сыновьями. И снова поднялся новгородский север в союзе с варягами и решил спор в пользу своего князя.

 

События 1015/16 г. — чрезвычайно важный момент в истории Новгорода и Киева. Документальных сведений о них у нас нет. Имеем только летописные рассказы, и то в позднейшей редакции Повести временных лет и Новгородского летописного свода, да сказания житийного характера об убиении Бориса и Глеба, а еще известия польских летописцев и некоторых западных хроник.

 

 

К содержанию книги: Лекции по русской истории

 

 Смотрите также:

 

Важнейшие черты политического строя Киевской Руси

Некоторая разница в политическом строе доудельной Руси и Руси удельной заключается, по мысли Сергеевича, в том, что в доудельный период нет боковых родственников князя, а имеются лишь сыновья одного отца, киевского князя.

 

Политический строй на Руси в конце XII века.

11. Великий князь Игорь Ольгович.
Важнейшие черты политического строя Киевской Руси. Святая Русь. Всемирная История Расы и народы История Геродота Древний мир и Средние века Всеобщая История Искусств История Войн Энциклопедический словарь Брокгауза и...