Право в Древней Руси 10-12 веков

Распад Киевской Руси

Киевское старейшинство пало, так как процесс децентрализации жизненных интересов земель-волостей, составлявших древнюю Русь, взял верх над их объединением вокруг Киева; и горький плач черниговского поэта, что никто из князей не слышит призыва вступить в «златъ стремень» за землю Русскую, прозвучал надгробным словом уходящей в прошлое старине.

Вторая половина XII в. — критический момент в истории Руси и, стало быть, в истории междукняжеских отношений. Распад того целого, которым владели Владимир и Ярослав, во главе которого стояли Мономах и Мстислав Владимирович, на ряд отдельных, замкнутых в себе земель-княжений, постепенно развиваясь и углубляясь, дошел до полного осуществления. Завещанная Ярославом, развитая и воплощенная в жизни Мономахом, идея старейшинства в земле русской изжита и исчерпана. С точки зрения междукняжеских отношений мы определяли этот процесс как борьбу двух начал: старейшинства и отчинного раздела. Посмотрим, что сталось с обоими понятиями к концу рассматриваемого исторического периода.

В ряде событий второй половины XII в. резко выделяется — согласно обычной исторической схеме — разорение Киева войсками Андрея Боголюбского в 1169 г. Незачем, конечно, и говорить теперь, что следствием победы Андрея не было «перенесение великокняжеского престола из Киева во Владимир». Но «Андрей впервые отделил старшинство от места»  .

Точнее, старейшинство осталось и при Андрее связанным с Киевом и «Русской» землей, но отношения между ними изменились; прежде, кто занимал стол киевский, тот приобретал и связанное с ним старейшинство; теперь Андрей, как потом и брат его Всеволод, заставив признать за собой старейшинство, считает своим правом распоряжаться столом киевским и волостями в пределах Киевской земли Так сузилась территориальная основа этого старейшинства: все остальные волости прочно освоены на отчинном начале, и даже властный Андрей не пробует мешаться в их судьбы. И теперь значение этой связи старейшинства с Киевом — только формальное, не в ней источник и опора его силы. Поэтому совершенно верно передает суть дела замечание В. О. Ключевского: «Княжеское старшинство, оторвавшись от места, получило личное значение».

Личное и условное. Это старейшинство не вытекает из определенной территориально-политической системы, не служит ее историческим нуждам. Поэтому и логика жизни не требует уже, чтобы оно было одно в общем союзе князей. Кроме тех форм территориально-политического старейшинства, какие наблюдаются в отдельных землях, обособившихся в самостоятельные системы мелких княжений (о них ниже), возможнообразование иных связей на начале старейшинства, которые можно назвать произвольными, искусственными. Так, под 1151 г. читаем, что «прислашася Полотьчане къ Святославу Ольговичю съ любовью, яко имети его отцемь, себЪ и ходити в послушаньи его, и на том целоваша хрестъ»  ; под 1154 г.: «Ростиславъ Мьстиславичь, Смоленьский князь, цЪлова хрестъ съ братьею своею, съ Рязаньскими князи, на всей любви; они же вси зряху на Ростислава, имЪяхуть й отцемъ себЪ»  . Конечно, и ранее отношения старейшинства устанавливались договорами  : при отсутствии твердых норм преемства это вытекало из существа дела; но характер соглашений был иной, пока речь шла о признании за данным лицом того традиционного старейшинства, какое связано было с обладанием золотым столом киевским, чем в приведенных примерах, где все сводится к исканию личного покровительства и союза. И ряд, коим признавалось за определенным лицом положение, вытекавшее из традиции киевского старейшинства, по существу не тождествен с договором об отеческой опеке и сыновнем признании авторитета и послушании между любыми князьями. Только соглашения последнего типа можно в точном смысле слова назвать «договорным старейшинством», так как только в них все содержание взаимоотношения сторон устанавливалось произвольным действием их.

Во второй половине XII в., если оставить в стороне указанные выше пережитки киевской традиции, старейшинство получает действительно характер личного, договорного отношения. Дело в том, что оно в эту эпоху потеряло значение принципа, на котором князья пытались построить организацию, предназначенную для сохранения единства Ярославова наследия от распада под давлением отчинного раздела. Вместе с потерей своего общеполитического назначения старейшинство теряет и свой первоначальный и основной смысл учреждения, предназначенного для сохранения единства в недрах разросшегося семейного союза, пока имеются общие для всего его сложного состава интересы. Как ни слабо исполняло киевское старейшинство намеченные для него Ярославом функции, оно жило и периодически возрождалось, пока такие интересы были налицо и имели некоторую силу. Оно падало по мере нарастания розни в интересах земель-волостей и в княжеской среде, постепенно теряя всякое значение для земли русской, взятой в ее целом.

Изменение в характере и смысле тех отношений, какие связаны с понятием старейшинства, лишь одно из проявлений того нового склада междукняжеских отношений, какое наблюдаем во второй половине XII в. Ту же эволюцию, что старейшинство, пережили и все кровные отношения между князьями. Явление это привлекло внимание и вызвало интересный этюд Я. А. Голяшкина  , посвященный тщательному изучению терминологии, употребляемой князьями середины XII в. в сношениях и соглашениях друг с другом. Общий вывод автора таков, что во вторую половину XII в. в княжеском быту разыгрывается глубокий кризис, представляющий картину разложения старых форм междукняжеских отношений и зарождение новых. Суть же наблюдаемого процесса Я. А. Голяш- кин усматривает в том, что «общество князей-родственников превращается в общество самостоятельных правителей».

Подобно тому как старейшинство, оторванное от политической задачи, для которой пытались его использовать Ярослав и Мономах, получило личное значение и преимущественно договорный характер, так и все личные отношения между князьями пережили ту же эволюцию, все более отрываясь от традиции единства, все более теряя характер союза «невольного по происхождению», «генеалогической федерации», по образному выражению В. О. Ключевского. И эволюция эта естественно отразилась на тех формулах, заимствованных из области семейного быта, которыми князья продолжали пользоваться ввиду кровного родства своего, для выражения отношений, содержание которых давно отошло от условий «нехитрого семейного строя».

Но это перерождение смысла терминов семейного быта в их применении к междукняжеским отношениям, конечно, старше второй половины XII в., на которой сосредоточил свое внимание Я. А. Голяшкин. «Выйдя, — говорил он, — из ячейки нехитрого семейного строя, междукняжеские отношения еще в Киеве стали заметно и быстро менять свою физиономию, впитывать в себя новые идеи, возникавшие на почве частных столкновений между князьями, и постепенно приобретать политический характер». Как мы видели, начало этого процесса надо искать в попытке, выразившейся впервые в ряде Ярослава, обратить форму нераздельной семьи под руководством единого старейшины в учреждение, предназначенное для сохранения единства во внутренней жизни и внешней самообороне молодого русского государства. Отсюда прежде всего вытекли особенности значения слов «отец», «брат старейший», «братья» в применении к междукняжеским отношениям.

Первые два естественно сближаются, отождествляясь в обозначении старейшинства, приобретая характер терминов политического быта. Пусть «попытка связать со старшинством известные политические права на послушание со стороны младших князей удалась так же мало, как и попутка установить правильный переход киевского престола по очереди старейшинства»  , но «попытка» эта выразилась в ряде явлений исторической жизни русской, а при Мономахе приняла такой оборот, что «отеческая опека» уступила место «простой политической гегемонии». Лишь с упадком гегемонии киевских князей и победой начал семейного, отчинного раздела, разрушавшего единство и земли русской и рода княжеского, получают эти термины значение личных, индивидуальных отношений — союза, связанного с покровительством одного, более или менее сильного, союзника другому и зависимостью последнего, более или менее неопределенной: от обязательства «быти за одинъ» до «во всей воли ходити». Сплошь и рядом звучат в речах княжеских термины «отче» и «сыну» — и как простые формулы дипломатического языка, или проще, как бытовые обороты речи. Вывод, что «положение князя-отца определялось не само собой, естественным порядком перехода старшинства, а самопроизвольным „хотЪниемъ" или „наречениемъ" со стороны остальных князей», одинаково верен и для времен, когда один из старших Ярославичей нарекает другого себе старейшиной, и для конца XII в., когда южные Мономашичи нарекли Всеволода суздальского старейшим в своем Володи- мировом племени  .

Но глубокую разницу видим в том, что для XI и начала XII в. это «наречение» или признание чьего-либо старейшинства связано с построением определенной территориально-политической системы и тенденцией к созданию начал политической гегемонии в целом союзе князей, а для второй половины XII в. — это лишь условная формула частного, личного союза, под старейшинством одного князя, группы независимых владельцев вполне обособившихся вотчин 24и. Грань, которая намечается между этими явлениями, может быть названа относительной, тем более что, как выше указано, старейшинство, например, суздальских князей связывалось и в конце XII в. с правом распоряжаться в «Русской земле» (в тесном значении Киевской области), но это не должно затуманивать ее исторической содержательности ввиду явного распада всей старой территориально-политической системы.

Вне тенденций старейшинства князья называются братьями без различия степеней родства. Еще Неволин 1)' отметил, что все князья, как равные в известном отношении друг другу по княжескому достоинству, называют себя взаимно братьями Сама по себе черта эта не заключает в себе ничего своеобразного. Исследователи славянского семейного быта не раз отмечали широкое значение слова «братья», объемлющего всех членов нераздельной семьи. С применением той же схемы семейных отношений к владетельному роду это слово естественно приняло политический оттенок, подчеркивая равенство князей. Братья-князья собирались на съезды XI в., «все братья» — русские князи. По мере приобретения младшими князьями все большего признания их прав как отчичей резче выступает это подчеркивание равенства князей в термине «братья». Старший начинает обращаться к младшему со словами: «брате и сыну», — и слышит в ответ: «брате и отче!», а не то встречает протест против тона, который требовал бы выражений «господине-отче», как например: «Аже еси сь сякыми рЪчьми прислалъ, не акы къ князю, но акы къ подручнику и просту человеку, а что умыслилъ еси, а тое дЪй, а Богъ за всЪмъ»  . В эпоху, принесшую торжество началу раздельного отчинного владения над тенденциями к единству земли и властвования, термин «братья» действительно означает «лиц, просто равноправных, независимых владетелей, которых соединяло между собой общее происхождение от одного родственника». Я. А. Голяшкин удачно объясняет сохранение старых семейных форм и формул при новом складе политического быта, кроме силы традиции, тем, что «князья, даже окунувшись совершенно в водоворот новых политических отношений, продолжали составлять один род, изолированный от общества и потому теснее захватывавший своих членов, внушая им постоянную мысль о их исключительной кровной близости друг к другу» Сознание своей монополии на княжое достоинство в силу принадлежности к роду владетельных 242 князей — такова та грань, которая обособляет князей от общества в данный период. И Лешко польский, настаивая на низложении боярина Володислава, захватившего было власть в Галиче: «Не есть лЪпо боярину княжити въ Галичи», несомненно выразил мнение и русских князей: погибший в заточении Володислав «нашедъ зло племени своему и дЪтемъ своимъ, княжения дЪля: вси бо князи не призряху дЪтий его того ради».

Братство князей предполагало не только равенство их в княжеском достоинстве, но и их союзность. Все братья, русские князья, «послушающе» брат брата, со старейшим, в отца место, во главе, как единая действующая на Руси сила, — таков идеал Ярославова ряда. Распад его наследия привел к дроблению братского союза князей на ряд «частных политических союзов с разнородными системами взаимных отношений» И слово «брат» приобретает особое значение в половине XII в.: брат тот, с кем можно жить в союзе

Едва ли можно признать удавшейся попытку В. И. Сергеевича (Русские юридические древности. Т. 2. С. 303—304) отыскать в древней Руси безземельных служилых князей. Он указывает на Давыда Всеславича на основании его участия в походе 1103 г. на половцев: «Эта была, конечно, служба его Ярослави- чам». Если считать достоверным, что Давыд в это время был изгнанником из Полоцкой земли (полоцкие дела за это время почти совсем неизвестны, но мнение В. И. Сергеевича наиболее вероятно), то все-таки временное отлучение от отчины и участие в общекняжеском предприятии не делают его представителем особой категории «служилых» и «безземельных» князей, как и участие в походе для него, конечно, не служба. Еще менее повод считать безземельным служилым князем Ростислава Юрьевича.

Ростислав, по мнению В. И. Сергеевича, обиженный отцом, приехал к Изяславу с предложением услуг и не требуя волости; Изяслав услуги принял и дал ему несколько городов в кормление на условии верной службы. Выше была речь об этом эпизоде, приведены и тексты, из которых видно, что, по Лавр., Ростислав и ехал в Киев искать волости, а по Ипат., жалуется Изяславу, что отец ему волости не дал, и Юрий понимал удел сына как «часть въ землЪ Русской», а не как служилое кормление. Наиболее безземельный князь древней Руси — Иван Берладник, но и его нельзя подводить под эту категорию, так как и для него безземельное состояние ненормально: он опасный претендент-противник для Ярослава галицкого, а не слуга князей, у которых ищет убежища и помощи. Скорее можно признать первыми «безземельными» служилыми князьями Константина Владимировича, из рязанских князей, на службе у Ростислава Михайловича черниговского (Ипат. С. 527) и его сына Евстафия, перекинувшегося к Миндовгу (Там же. С. 565, 569). Ср.: Иловайский Д. И. История Рязанского княжества. С. 59. М. С. Грушевский почему-то служилым князем считает Святополка, которого видим в рядах галицкого боярства: не по «княжому» ли имени? См.: Ипат. С. 384—385; ср.: Грушевський М. 1стор1я. Т. 2. С. 443.

«Вы мнЪ братья своя, — говорит Изяслав Мстиславич Глебу Юрьевичу, — до васъ нЪту рЪчи никоея же; но обидить мя твой отець, а съ нами не умЪеть жити» (Ипат. С. 276). А Юрий — Ростиславу: «Право, сыну, съ Изяславом есмь не моглъ быти, а ты ми еси свой брать и сынъ» брат-союзник, кто обещал «быти за одинъ братъ»: «Дажь стоиши въ томъ ряду, — говорят князья друг другу, — то ты намъ братъ, пакы ли поминаешь давныя тяжа. . . то съступилъ еси ряду». Это договорное, политическое братство — явление того же порядка и той же эпохи, как и условное, договорное старейшинство. Такова эволюция терминологии междукняжеских отношений, объясняющая вычурную форму, в какой Вячеслав Владимирович выразил свою радость по поводу уступки ему Киева Изяславом: «Ты мой еси отець, и ты мой и сынъ, у тебе отца нЪту, а у мене сына нЪтуть, а ты же мой сынъ, ты же мой братъ» 244. Конечно, вся эта «терминология», в которой так мало определенности и так трудно различить отражение бытовых явлений и личных чувств от политического элемента взаимных обязательств и приобретаемых прав, еще далека от схоластики московских договоров с их канцелярски выработанными формулами. Но присматриваясь к ней, мы, несомненно, вступаем в условия удельного быта и отношений между князьями как независимыми владельцами обособленных волостей- княжений, ограниченных в своей независимости и связанных друг с другом лишь фактическим соотношением сил и интересов да договорными соглашениями.