Мифологическое сознание - магическое и научное мышление. Космические странники в курганах

 

«Эврика» 1990. КОСМИЧЕСКИЕ ТАЙНЫ КУРГАНОВ

 

 

Мифологическое сознание - магическое и научное мышление

 

 

 

Рассматривая магическое и научное мышление, мы обратили внимание на их коренное родство; отличия же обусловливаются степенью освоения объективно существующих причинно-следственных связей реального мира.

 

Подобным образом обстоит дело и с сознанием — образно-интуитивным и абстрактно-логическим. Второе вырастает из первого и отличается от него, помимо степени освоения причинно-следственных связей, степенью освоения пространства и времени.

 

Образно-интуитивное сознание называется еще мифологическим.

 

«Это чистейшая условность, что мы называем мифом только словесно выраженный рассказ. На самом деле таким же мифом служат и действа, и вещи, и речь, и «быт» первобытного человека, то есть все его сознание и все то, на что направлено его сознание», — отмечает О. М. Фрейденберг. И поясняет: «Мифотворческое сознание имеет цельный характер, нерасчлененный. Если приходится говорить о его словесных, вещных, действенных оформлениях, то это не значит, что каждая из таких форм циркулирует разобщенно от другой. Напротив, они параллельны. Словесные мифы инсценируются, действенные «осло-весняются»; и те и другие обрастают бутафорией; вещные мифы, в свою очередь, сопровождаются действенными и словесными вариантами».

 

Эти правила и дали нам возможность сопоставлять словесно выраженные мифы «Ригведы» с вещами и следами ритуальных действ, запечатленными в курганах. Более того, дали уверенность, что такие творения первобытной культуры так или иначе соприкасались на прародине ариев, не могли существовать там друг без Друга...

 

А сейчас мы воспользуемся этими правилами для проникновения в особенности мифологического сознания.

 

Неосвоенность причинно-следственных связей влекла за собой сотворение их вещественных заменителей в любых желаемых направлениях, которые лишь со временем были упорядочены жрецами. Такая практика приняла форму всевозможных жертвоприношений (обмена с богами по принципу «даем вам, чтобы вы дали нам») и культивировала в обществе ощущение сопричастности. И практика, и порождаемое ею ощущение возрастали по мере развития производящего хозяйства и вытекающего отсюда отрыва людей от природы. Они, эти практика и ощущение, в какой-то мере восполняли убывание той естественно существовавшей гармонии общественного бытия, которая сложилась за многие- многие тысячелетия господства охоты и собирательства, не выделявших еще человека из природной среды.

 

«Космические странники» — это одушевленные просьбы или наказы богам. Подобную роль, но только в связях между племенами, играли послы. Поэтому они находились, как считалось, под защитой богов и охранялись традицией. Этим-то и объясняется проникновение небольших племен, а то и отдельных людей в глубь чужой территории.

 

Показательно, что обрусевшие бог и демон восходят к одному и тому же индоиранскому понятию: «доля» и «часть». У древних греков сходные слова обозначали жертву еще целую, живую и затем расчлененную, разорванную. Отсюда за демоном и закрепились существующие доныне ужасные представления.

 

Жертва, будь то вещь, существо или человек, обожествлялись. Последний, прежде чем умереть и приобщиться к богам, становился героем. В таком качестве следует понимать переходное состояние ведийских Вивасвата или Вишну, которые родились убогими, но затем претерпели изменения и стали богами. А об обожествлении Пуруши сказано так: «Жертвою боги пожертвовали жертве», то есть боги принесли жертву обожествленному «Человеку», и этой жертвой был он сам.

 

Причастившиеся от жертвы-тотема (мифического предка, воплощаемого в ритуале предметом, растением, животным или человеком) брали на себя определенные обязательства, которые соблюдались гораздо строже, чем клятва. Они становились соплеменниками, даже если происходили из различных народностей. Поэтому когда археологи сталкиваются со случаями совместного нахождения в культовых местах разнокультурной керамики или других вещей, можно не сомневаться в установлении дружественных отношений между различными племенами. Так, в Нижнем Поднепровье второй половины III тысячелетия до нашей эры в детских могилах находят разнотипные сосуды: от местной матери и пришлого отца, или наоборот.

 

Именно в силу сопричастия обожествлялись или считались приближенными к богам мастера развитого первобытнообщинного строя. В «Ригведе» представлено три брата Рибху, имя которых означает «работа», «ремесло», «искусность». Они обслуживали богов, им покровительствовало потустороннее Солнце и благодаря своему мастерству они получили бессмертие... Причина же заключалась в том, что, создавая вещь, мастер как бы творил мир, а между вещью и миром принципиальнойразницы не делалось. Так что мастер уподоблялся богу не за заслуги, а по праву своей умелости.

 

Погребения мастеров в курганах отличаются особым обилием инвентаря. Это самые «богатые» могилы рубежа III—II тысячелетий до нашей эры. Набор инвентаря состоит из орудий труда, заготовок, сырья; готовые изделия встречаются редко, бытовые вещи — еще реже. Известны совместные захоронения взрослых с детьми, где инвентарь сосредоточен возле последних (хотя обычно бывает наоборот). В знакомом уже нам кургане у Большой Белозерки обнаружено подзахоро- нение безынвентарного мужчины к ранее умершей женщине — мастерице скорняжного дела с соответствующим набором инструментов.

 

Характерно, что единственный раз упомянутая в «Ригведе» каста мастеровых уподоблена стопам жертвенного Пуруши. В мифологии других народов ремесленникам также отводится место внизу общественной лестницы, они роднятся с потусторонними божествами (а в христианстве — с нечистой силой: вспомним гоголевского кузнеца Вакулу).

 

Такое «уничижение» обусловливалось рядом причин: действительно большей значимостью земледельцев и скотоводов, более поздним по сравнению с ними выделением ремесленников, но главным было родство их с подземными («воспроизводящими»), а не небесными («сияющими») божествами. К тому же в первобытном обществе отсутствовало иерархическое противопоставление верха и низа; любое место почиталось, раз оно было необходимо общине. И почиталось тем более, чем необходимее было. Так, мастерство вождей и жрецов оказалось наиболее почитаемым не потому, что они «обманули народ» или же «захватили права», а в силу резкого возрастания значимости управленческого труда (а именно к нему относится любая власть) в период крушения извечных устоев первобытнообщинного строя.

 

Вожди и жрецы стали первыми «теоретиками» выявления и изучения причинно-следственных связей.

 

Восприятие пространства и времени является основным критерием качеств и личного и общественного ума.

 

В первобытную эпоху с присущим ей мифологическим сознанием пространство и время представлялись весьма необычно, с точки зрения современного человека, конечно. Они не разделялись; разве что в восприятии времени преобладало ощущение цикличности, а в восприятии пространства — предметности.

 

В мифах мы не найдем абстрактных «земли обетованной» или «страны благоденствия» последующих классовых формаций, но обнаружим более конкретные «чудесный дворец» или «молочные реки с кисельными берегами». Сама «земля» в те времена означала не что иное, как плодородный слой почвы, а «родина» — место, где был рожден человек и где родился его мифический предок. С уверенностью можно сказать, что для племени степных скотоводов, воздвигнувшего курган в виде беременной или рожающей богини, именно он и был родиной.

 

Установлено, что пространство представлялось первобытному человеку безмерным. Он мог то всю родину сузить до места у очага, то землянку представить Вселенной. Это мы определяем набор магических предметов как «украшения или амулеты в виде молоточковид- ных булавок и орнаментированных блях», а для древних людей они были и моделью мироздания и инструментами воздействия на него. Это для нас «Солнце» — Сурья, свертывающий дневной небосвод, поэтический образ, а создатели соответствующего гимна «Ригведы» считали эту картину реальностью.

 

Вследствие предельной конкретизации пространства, снятие противоречий, как скажет современный философ, или героические деяния, как представлял себе снятие противоречий первобытный человек, происходили на рубеже благого и пагубного, бытия и небытия. В мифе это место предстает «не-нашим (небесным или подземным) миром», но в быту его заменителем выступало святилище или кладбище...

 

Но если пространство мы еще кое-как можем признать вещью, то время пространством — никак! Как же пришли к такому представлению первобытные люди?

 

Основная причина неразвитости представлений о времени заключалась в том, что оно еще не дифференцировалось в человеческом сознании на прошлое — настоящее — будущее. Царило вечное прошлое, напрочь завалив настоящее глыбами традиций. Будущее представлялось до чрезвычайности смутно: что-то вроде многократно переживаемого события, которое уже случалось если не с тобой, так с твоим соплеменником или предком, жившим «вначале».

 

Такая невероятная, с точки зрения современного человека, нерасчлененность времени вытекала из консервативной сущности первобытной культуры: она ведь была детищем природы, развитие которой протекает сравнительно медленно, незаметно, циклично. Но так было до появления на Ближнем Востоке около десяти тысячелетий назад производящего хозяйства — земледелия и скотоводства. Оно породило так называемую «Великую неолитическую революцию» длительностью в... 50 веков!

 

С позиции новой и новейшей истории столь длительный срок невозможен: ведь любая революция — это скачок в процессе поступательного эволюционного развития, это быстротечный переход накопившегося количества изменений в новое качество. Но стоит взглянуть на эти 50 веков с вершины 3 000 000-летней предыстории человечества, прошедшей под эгидой присваивающего хозяйства, как картина сразу меняется: на «неолитическую революцию» приходится всего 2,4 минуты из прожитых человечеством суток, и такое же время развивается порожденная ею цивилизация (государственность).

Словом, оторвав пуповину человечества от природы, производящее хозяйство сорвало тем самым пломбу с часов истории. Счет времени, который вели до этого (археологи, во всяком случае) на десятки тысячелетий, пошел на столетия... годы... часы и минуты... Люди стали ценить время: учет прошлого стал важен, контроль над настоящим — жизиенно необходим, а пренебрежение к будущему — смерти подобно!

 

Но вернемся ко временам, когда люди только-только заметили ускорение бытия.

Ввиду нерасчлененности времени на три этапа, не существовало также подразделения на старое, новое, перспективное. Поэтому в первобытной культуре сохранились и переплетались слои, разделенные множеством поколений. Так, исследователи выделяют в современном фольклоре и народных орнаментах элементы творчества... охотников за мамонтами, вымершими 10— 15 тысячелетий тому! Или вспомним о трех мифологических пластах «Ригведы»: индоевропейском, индоиранском, индийском. Такое деление существует лишь в головах специалистов; в самом сборнике гимнов временные пласты перемешаны, мифология только подразумевается или приводится небольшими отрывками, и разобраться в этом можно, лишь обладая огромной эрудицией и тончайшим профессионализмом.

 

Неумение преодолевать прошлое и содействовать будущему влекло за собой многоярусность, многозначи- мость мифа, многовариантность его положений и сюжетных ходов. Именно поэтому перекликаются, а то и повторяются функции божеств, а под одним и тем же именем могут выступать совершенно несходные образы. В сюжетах о противоборстве богов отразились не столько различия культурно-исторических веяний или соперничества племен (это особенность уже не мифического, а эпического творчества, сопровождающего начало рабовладения), сколько календарные празднества. Существовало, например, научное мнение, что асуры и дэвы «Ригведы» были богами различных, более или менее развитых слоев арийского населения. Однако в настоящее время удалось убедительно доказать, что первые связывались с концом уходящего, а вторые с началом приходящего года, и победа вторых символизировала начало нового года, утверждение нарождающегося Космоса над отмирающим Хаосом.

 

В новогодних празднествах как бы репетировалось еще не утвердившееся противопоставление прошлого и настоящего, старого и нового. Показательно, что именно во имя приближения будущего совершалось жертвоприношение человека — Пуруши, что именно к нему устремлялся уподобляемый Индре покойник. Это показатель того, каких титанических усилий и воли и разума потребовало от людей постижение времени будущего, управление которым стало насущной необходимостью современной цивилизации.

 

Представив себе особенности восприятия первобытным человеком пространства и времени, а также при- чинно-следственных связей, можно попытаться уяснить особенности его сознания в целом.

 

Мифологическое сознание получило окраску «сказочности» вовсе не вследствие буйной фантазии первобытного человека. Главной причиной была размытость границ между живой и неживой природой, человеком и мирозданием и так далее, что, в свою очередь, порождалось неразвитостью вышеуказанного восприятия.

Мало видеть, надо еще понимать. Мы и сейчас нередко усматриваем в причудливых камнях или сучьях, деревьях или облаках подобия людей или животных, первобытный же человек воспринимал такие подобия как реальность.

 

Неразработанность причинно-следственных связей влекла за собой отсутствие понятия о качественных различиях. Это мы сейчас знаем, что человек не равнозначен обществу, а оно не сводимо к территории обитания, для мифологического же сознания они отличались разве что величиной и формой.

 

Вследствие таких вот особенностей и возникали замены стихий существами, множественного — единичным, естественного — сверхъестественным.

Замены были не произвольными, а имели свои закономерности — «логику мифа», как определил видный советский историк культуры Я. Э. Голосовкер.

 

Развитие мифа, последовательность его превращений шли по «кривой смысла». Кривая смысла задавалась изначальным событием или образом, который мог варьировать даже в очень широком, но все же не беспредельном диапазоне. Рассмотрим в качестве примера диапазон Перуна — главного божества древних русичей, почитавшегося и другими народами.

 

По мнению языковедов Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова, слово «перун» происходит от индоевропейского названия горы и горного дуба. Поскольку дубы часто поражаются молниями, а на возвышенностях тем более, то еще на малоазийской прародине индоевропейцев установилась смысловая связь этого слова с грозой и молнией. Все эти четыре значения и бытовали в образах родственных божеств: хеттского Перуна- са или Пирвы, литовского Перкунаса и латышского Перкунса и др. У восточных славян Перун, кроме того, стал богом войны и возвысился над другими богами, а Перуне афганцев оказался связан с Плеядами — звездным скоплением в зодиакальном Тельце. К последнему значению ближе всего индоарийский Пард- жанья («дождевая туча»), который в «Ригведе» представлен быком и считается покровителем растений, поскольку поит их дождем и взращивает, оплодотворяя землю. Можно предположить, что в захоронении «космического странника» из Высокой Могилы этот образ представлен парой бычьих лопаток, уложенных вместе с пучком травы и магической плетью рядом с колесами перекрывавшей могилу повозки; возможно, что именно Парджанье посвящен был ливень, сопутствующий погребальному обряду.

 

Кривая смысла, предопределенная изначальным событием или образом, корректировалась в последующем развитии сюжета «законом желания».

 

Несмотря на неразвитость, неотчлененность от природы, желания первобытного человека представлялись ему беспредельными. Человек, как знаем мы из предыдущих разделов, мнил себя равным и даже превосходящим богов: следовало лишь толково управлять их намерениями, а если у этого бого-человека и не было еще скатерти-самобранки или ковра-самолета, то только потому, что не возжелал их с достаточной силой, не составил пока нужной магической формулы...

 

Коль уж мы упомянули богов, то следует остановиться на немаловажном вопросе о соотношении мифотворчества и религии. Последняя культивирует веру в сверхъестественное, которое является лишь малой частью всеобъемлющего мифологического сознания — продукта чрезвычайно развитого воображения, компенсирующего еще неразвитые знания о мире. Таким образом религию можно определить как опухоль на теле мифотворчества, как искусственно сохраненную и гипертрофированную частность отжившей системы мировосприятия. Другими частностями былого мифологического сознания, получившими дальнейшее развитие, стали философия и наука. Следует поразмышлять над таким высказанным еще в 30-е годы парадоксом: «Новая наука о микрообъекте есть интеллектуальная мифология».

Помимо желаний мифотворцев, на развитие кривой смысла действовали векторы ряда образов и уровней, от внешнего ко внутреннему и наоборот. А направление кривой задавалось уже в самом начале образом или событием, противоположным изначальному. Между эти- ми-то полюсами и изгибалась «кривая смысла». В качестве ее примеров можно привести множество выдержек, а то и целых гимнов «Ригведы»; желающие могут подыскать их среди цитат, приведенных в книге.

 

То, что с позиции абстрактно-логического мышления является заблуждением, в мифологическом мышлении представляется законом волшебства. А заблуждения не обнаруживаются потому, что, исчерпав всевозможные комбинации желаний и превращений, кривая мифологического смысла замыкается в круг. И человек выносит из углубления в существо мироздания не знания о нем, но его многомерный образ. Это тоже способ познания, но не рассудком, а чувствами (подсознанием).

 

Знания мифологически мыслящего человека убоги, но образность мировосприятия неизмеримо выше, нежели у современного человека; логика его кажется нам чрезвычайно наивной, но интуиция представляется невероятно глубокой и точной.

Это был иной способ познания мира, утверждения и существования в нем. Мифологическое сознание «угадывало раньше и глубже то, что только впоследствии докажет наука, ибо... воображаемый объект «мифа» не есть только «выдумка», а есть одновременно познанная тайна объективного мира и есть нечто предугаданное в нем».

Вдумаемся в это авторитетное заключение Я. Э. Голосовкера. Оно поможет понять то рациональное зерно, которое оставила современности культура первобытной эпохи.

Ученых XIX века, впервые занявшихся исследованием индоевропейской языковой общности, поразило сходство не только многих слов, наименований божеств и мифологических сюжетов, но также элементов материальной культуры народов, отдаленных друг от друга тысячами, десятками тысяч километров. Родилась теория миграций — переселений. Одно время ею пытались объяснить и сходства в представлениях и вещах негроидов Африки и монголоидов Заполярья. Но затем пришлось всерьез заняться закономерностями развития человеческой культуры вообще. И тут в авангарде оказались исследователи, которые приняли методологию исторического материализма.

 

На этом направлении и были открыты качественные различия между современным и первобытным сознанием, которое получило названия образно-интуитивного или мифологического. Поскольку же первобытное общество и присущее ему сознание были тесно связаны с природой, то в отражении ее, а также в образе жизни лЬдей того времени и стали искать причины сходства культур, не отказываясь при этом и от поиска всевозможных заимствований и влияний.

Да, повсеместные суточные и годовые круговороты, циклы человеческой жизни, довольно ограниченный круг природных явлений и проявлений общественного бытия, способов добывания пищи, огня и сырья, видов орудий труда и оружия, типов жилищ и захоронений не могли не породить сходств в различных культурах, даже совершенно изолированных друг от друга. С разработкой взаимосвязей этих аспектов историкам показалось, что найден ключ к решению всех научных проблем, в том числе и к законам образования культурных сходств... Однако лет 40—60 назад наиболее вдумчивых ученых перестало удовлетворять то направление исторической науки, которое акцентирует качественное отличие человечества от природной среды. Сформировалось направление, занявшееся разработкой вселенских основ закономерностей развития общества, того,

как, порождая носителей разума, «природа приходит к осознанию самой себя» (Ф. Энгельс. Диалектика природы).

 

 

К содержанию книги: Археология и языкознание об ариях и Ригведе

 

 Смотрите также:

 

Логика чувственных качеств дикого мышления в мифе и религии.

К. Леви-Строс отличает два типа познания: «примитивное» (магическое, мифическое) и современное
Первобытное и научное мышление имеют и отличия.

От Мифа к Логосу. Мифологическое сознание постепенно...  Религиозные верования в системе первобытного...

 

Словарь терьминов по религиоведению. Мифологическое...  Противоположение магии и религии. Фрэзер. Гомеопатическая...

 

Мифологический Словарь  Бинарные оппозиции и их разрешение. Мифологическая логика.

Он пишет: «Мифическое мышление развивается из осознания некоторых противоположностей и стремится к их последующему преодолению
Мифологическая логика достигает результата окольными путями, с помощью материалов, для этого специально не предназначенных.