КРЕПОСТНОЕ ПРАВО И ПУШКИН

ПЕТЕРБУРГСКИЕ КРЕПОСТНЫЕ. Феодально-крепостническая Россия. Крепостные на постройке Петербурга и железной дороги

На Васильевском острову, по Большому проспекту под № 76 доме, продаются: мужской портной, зеленой забавной попугай и пара пистолетов.

«С-Петербургские Ведомости». 1800 г., № 1.

«Россия — это сто тысяч семей, считающих себя чем-то и 54 миллиона людей-скотов, которых, как лошадей и быков, продают, дарят, меняют и стегают»,

— отметил французский литератор Ж.-Б. Мей в 1829 г.

Такова была феодально-крепостническая Россия, в которой жил и творил Пушкин. Все зрелые годы жизни поэта тесно связаны с Петербургом, являвшимся тем бюрократическим центром, в котором были сосредоточены все нити управления огромной империей. Здесь, в Петербурге, рядом с утопавшим в роскоши дворянством, в нужде и лишениях проживали сотни тысяч крепостных крестьян. Эти бесправные «крепостные люди» составляли значительнейшую часть населения столицы. В тридцатых годах ХIХ века, при общем населении Петербурга в 450 000 чел., число их достигало почти 200 000, то есть немногим меньше половины всего населения. Основную массу среди них составляли помещичьи крестьяне. На втором месте стояли казенные — около 50 000 чел. и, наконец, удельные — почти 16 000 чел.

Для характеристики социального облика города очень показательно также соотношение между мужским и женским населением крепостного Петербурга. Женщин здесь была подавляющее меньшинство, так как на заработки в столицу приходили, главным образом, мужчины, занимавшиеся тяжелым физическим трудом. Барская дворня также была по преимуществу мужской. Согласно статистическим данным, в 1750 г. на 100 женщин в Петербурге приходилось 135 мужчин; в 1784 г. это соотношение равняется 100:194, в 1789 г. — 100:213, в 1814 г. — 100:234. Наконец, в 1825 г. диспропорция достигает максимума: на 100 женщин в Петербурге насчитывается 255 мужчин. В тридцатых годах соотношение несколько меняется — на 100 женщин приходится уже 230 мужчин. В своем социальном разрезе Петербург тога времени являл собою тип античного невольничьего города, перенесенного в ХIХ век. Эта обстоятельство обратило на себя внимание современников. Один из иностранных дипломатов начала александровского царствования провел даже параллель между Петербургом и древними Афинами, где, по сообщению Геродота, на 20 000 свободных граждан насчитывалось 40 000 рабов. В Риме же, имевшем к концу республиканского периода, по словам Цицерона, 1 200000 жителей, как отмечает иностранец, насчитывали едва 2000 господ. Когда возник вопрос о присвоении рабам особой одежды, сенат отверг это «из боязни, чтобы они себя не пересчитали и не узнали бы своего количества».

Этот же факт был в свое время отмечен Энгельсом: «В Афинах на каждого взрослого гражданина мужского пола — писал Энгельс в «Анти-Дюринге», приходилось по меньшей мере 18 рабов. В Коринфе и Эгине, в период их расцвета, рабов было в 10 раз больше, чем свободных граждан». Огромное большинство крепостного населения Петербурга составляли, в первой половине ХIХ века, оброчные крестьяне, приходившие сюда на короткий срок, сколотить нужную сумму на уплату оброка помещику. Некоторые из них оседали здесь, занявшись мастерством или поступив на фабрику. Но фабричная промышленность Петербурга в начале ХIХ века была еще очень слабо развита; поэтому крепостные этой категории, среди «несвободного» населения столицы, составляли незначительную часть; жизнь и быт их довольно подробно описаны в одной из работ П. Н. Столпянского («Жизнь и быт петербургской фабрики 1704–1914 г. г».).

Оброчные крестьяне стекались в Петербург со всех концов России. Белоруссия доставляла землекопов, Ярославль — каменщиков, ярославский уезд штукатуров, печников и мостовщиков, любимский уезд — «служителей рестораций и трактиров», Галич — искусных плотников, галицкий уезд — комнатных живописцев, маляров и столяров, чухломской и солигалицкий уезды поставляли кожевников, мясников и рыбаков, пошехонский — саешников и хлебников, даниловский — мелочных торговцев. Уроженцы Тулы занимались коновальным ремеслом и служили в кучерах и дворниках, ростовцы — огородничали, владимирцы — плотничали. Олонецкая губерния поставляла искусных каменотесов, Тверская-хороших сапожников и башмачников. «Мастера книгопечатания» были часто зыряне, уроженцы Вологодской губернии. Все наиболее «прибыточные дела» были, обычно, в руках опытных и ловких москвичей.

Точное числа крестьян, приходивших сюда на заработки, установить в настоящее время весьма затруднительно. Историк Петербурга А. Башуцкий сообщает, что Спб. контора адресов (ставившая на крестьянских паспортах пометку о выезде из столицы) в 1831 г. зарегистрировала 52 939 крестьянских паспортов и в 1832 г. — 32 009. С другой стороны, «Путеводитель от Москвы до Петербурга и обратно», изданный в 1839 г., утверждает, что только по одной московской дороге в Петербург ежегодно проходило пешком до 35 000 чел. Независимо от этого, множество крестьян прибывало в северную столицу водным путем, на баржах. Они доставляли строительный материал — песок, глину, лес и т. д. В 1807 г. на. барках и судах в Петербург прибыло 27 793 чел., Из них 2 500 женщин. К сороковым годам число прибывавших на баржах сократилось. По свидетельству И. Пушкарева, число их достигало 16 000. По его словам, они стекались сюда из Архангельска, Вологды и других малоземельных губерний. Каждый работник, за летний сезон получал от 70 до 120 руб., с которыми к осени возвращался домой. Однако общее число крестьян, искавших в столице заработка, к этому времени значительно увеличилось. По сведениям Спб. адресной экспедиции за 1840, 1841 и 1842 гг. было выдано «чернорабочим» 380 488 адресных билетов, то есть, в среднем, 126 829 билетов ежегодно.

Но и эта крупная цифра не вполне точна, так как, даже по официальным сведениям, «огромное число каменщиков, плотников, матросов, также как лиц, приходящих на барках с дровами, кирпичом, камнем, сеном, хлебом — не оплачивают адресного сбора». Число крестьян, искавших в Петербурге заработка, из года в год неизменно увеличивалось. По свидетельству современников в конце 40-х годов общее число приходивших в Петербург на работу мостовщиков, землекопов, каменщиков, каменотесов, плотников, штукатуров, кирпичных мастеров и проч. — достигало огромного числа — 350 000 человек. До нас дошло мало сведений об условиях жизни рабочих в Петербурге. Некоторые данные по этому опросу содержит изданная в 1791 г. книга Ф. Антинга, посвященная России конца ХVIII века. «Приходящие на летние заработки рабочие — строители, плотники, каменщики, штукатуры, — пишет автор, — начинают работу в 5 час. утра и продолжают ее до 9 час. вечера, с двухчасовым обеденным перерывом. Большинство зарабатывает от 40 до 50 коп. или от 10 до 12 саксонских грошей.

Эти люди живут чрезвычайно скудно и никакая нация не удовлетворяется меньшим. Они ночуют за городом, во дворах или конюшнях, на земле. Их пища состоит из воды, кваса, хлеба, муки или огурцов; они чрезмерно напрягают свои силы, чтобы собрать немного денег и, по возвращении домой, зарывают их тотчас в землю, чтобы их господа или управляющие не смогли бы их отнять. И случайное происшествие или смерть погребают навсегда в земле это серебро». Несколько лет спустя Г. Шторх, в своем известном описании Петербурга, отметил, что средняя поденная плата петербургского рабочего не превышает 75–80 коп. В начале следующего столетия, на крупных работах по сооружению Казанского собора, каменщики получали 25 руб. асс. в месяц. а известники — 15 руб.; кроме того им, обеспечивалось даровое помещение. Согласно предписанию, они должны были «жить тихо, смирно, опасаясь законного наказания». Во избежание же побегов, от всех нанимаемых на работу отбирались паспорта. В 1831 г., по официальным данным, поденная плата поднялась до 1 руб. 54 коп.; работник со своей лошадью получал 3 руб. 27 коп. в день.31 Столько же, 1 руб. 50 коп., зарабатывали на Неве и Ладожской системе «тяглецы». Однако, по существу, вследствие падения курса денег, заработная плата в тридцатых годах ХIХ века даже понизилась по сравнению с концом ХVIII века.

Известный архитектор Монферран, в своем труде, посвященном истории сооружения Александровской колонны, дал следующую характеристику русских крестьян, с которыми ему пришлось сталкиваться на строительных работах. — «Двадцать лет, посвященных мною постройке Исаакиевского собора, позволили мне высоко оценить трудолюбие этих людей, которые ежегодно приходят на работы в Петербург. Я отметил у них те большие достоинства, которые трудно встретить в какой-либо другой среде… Русские рабочие честны, мужественны и терпеливы. Одаренные недюжинным умом, они являются прекрасными исполнителями. Каждая губерния поставляет своих специалистов: Ярославская — каменщиков, Костромская — плотников; гранильщики и мраморщики приходят из Олонца…

Уже с зимы их нанимают подрядчики и они появляются в Петербурге к Пасхе, когда начинаются строительные работы. Русские рабочие велики ростом и сильны, отличаются добротой и простодушием, которые очень располагают к ним. Проживая здесь без своих семей, они селятся группами в 15–20 человек, причем каждый ежемесячно вносит на свое содержание определенную сумму. Каждая группа имеет свою стряпуху и двух работников, занимающихся топкой печей, доставкой воды и провизии. Они выбирают между собою доверенное лицо — голову, на обязанности которого лежит ведение счетов». По словам А. Башуцкого, также оставившего описание жизни крестьян в столице, они жили большею частью целыми артелями, внося в «общий котел», на еду, каждый по 8-12 руб. Один из членов артели освобождался поэтому от работы, занимаясь всецело хлопотами о столе, закупкой припасов и т. д. Пища их отличается скудостью и однообразием, — замечает автор. — Такая артель снимает обычно под жилье подвалы домов, погреба или сараи; некоторые устраиваются в пригородных деревнях, откуда на рассвете отправляются в город на работу.

Сезонные рабочие, приходящие в Петербург на баржах и лодках, живут все лето в сторожках. Строительные рабочие обычно устраиваются на месте своих работ, занимая подвалы строящихся домов. Надзор за рабочими на крупных постройках возлагался обыкновенно на мастеров и десятников. Каждому из них поручалось наблюдение за 25 рабочими. Начальствующим лицом являлся «смотритель», какой-либо отставной поручик, оставивший службу «по домашним обстоятельствам», то есть выгнанный за пьянство, воровство и дебоши. Эти бессмысленно жестокие «надсмотрители», бесконтрольно управлявшие рабочими с помощью кулаков, являлись лишь помехой для дела. Поэтому с 20-х годов в Петербурге их стали заменять немцами из прибалтийских провинций. Газетные публикации того времени изобилуют спросом и предложением услуг остзейцев, отличавшихся большой исполнительностью. «Нужен молодой человек из немцев, — печаталось в 1832 г. в «СПБ. Ведомостях», — предпочтительно недавно приобщавшийся святых тайн… для принятия на себя присмотра за рабочими..». О требованиях нанимателя можно судить по договору, заключенному с 2000 рабочих, привлеченных к сооружению Казанского собора.

По условию, «на работу выходят обыкновенно при восходе солнца и по полуночи, в 11 час., для обеда и отдохновения с работы бить в колокол, а пополудни в час бить в колокол на работу и отшабашивать при захождении солнца также по знаку колокола». Майский день в Петербурге равен 17 1/2 час.; за вычетом двух часов обеденного перерыва, рабочее время в этом месяце исчислялось, таким образом, примерно в 15 1/2 час., в среднем же, в течение летнего периода, рабочий день достигал 13 1/2 -14 час. — Подобные условия были вполне обычными для того времени. Даже у «Креза-Младшего» — Шереметева, при постройке его «домашнего» театра в Останкине, крепостные выходили на работу в четвертом часу утра; на обед и отдых давалось им «только полтора часа и продолжали работу до половины девятого». Единственным праздничным днем был первый день Рождества; «а посторонних, — доносил управляющий, — к тому принудить неможно». Но несмотря на необычайно тяжелые условия работы той эпохи, в Петербург на заработки стекались тысячи голодных людей в поисках хотя бы скудного заработка. Огромное предложение труда неизбежно порождало конкуренцию, совершенно обесценивавшую труд.

Даже официальный историк Петербурга 1830-х годов И. Пушкарев, говоря о крестьянах, вынужден был признать, что «изнуренные дальним путем, они являются сюда нередко в болезненном виде и, что всего хуже, не вдруг могут иногда находить себе работу, отчего крайне нуждаются в пропитании». Приток рабочих в Петербург начинался обычно с апреля месяца и усиливался около «Николина дня», то есть 9 мая. Период наибольшего скопления рабочих в Петербурге, с апреля по июль, согласно указаниям официальной статистики, совпадал с максимальным процентом смертности. Немецкий врач А. Буддеус, описавший Петербург того времени в изданной им в Штуттгарте специальной работе, сообщает, что весной и осенью, среди прибывавших на заработки крестьян начинались, на почве недоедания, нищеты и сурового климата, массовые заболевания нервной лихорадкой и тифом. Особенно тяжело приходилось людям, работавшим на открытом воздухе или в предприятиях, вредных для здоровья. Занимавшиеся вывозкой мусора и нечистот обычно болели скорбутом.

Не удивительно, что крестьяне, побывавшие в Петербурге на «заработках», возвращались на родину больными и немощными. Эти десятки тысяч утерявших трудоспособность людей обычно умирали по своим деревням, снижая, таким образом, фактический процент смертности в столице. Несмотря на это, цифры официальной статистики красноречиво свидетельствуют, что в 1831 г. при общем населении города в 448 221 чел., в Петербурге умерло 20 868, а родилось 6 511 чел. Таким образом, смертность свыше чем в три раза превышала рождаемость! Между тем население столицы неуклонно росло. Объяснялось это тем, что на смену десяткам тысяч умерших в Петербург прибывали сотни тысяч других. Однако никто не смел громко говорить о лишениях, на которые были обречены петербургские «рабочие люди». При посещении Николаем I одного госпиталя, царь, остановившись у постели тифозного больного, спросил врача, что послужило причиной заболевания? — «Голод, ваше величество», — ответил врач. На следующий день он был уволен со службы.

Наконец, когда тяжелые заболевания среди рабочих, заполнявших городские больницы, приняли массовый характер, правительство образовало особую комиссию по изысканию средств для улучшения быта «рабочих людей». Председатель комиссии гр. П. Ф. Буксгевден, посетив помещения рабочих, отметил в своем докладе, что «все вообще чернорабочие и во многих заводах мастеровые помещаются весьма тесно в душных подвалах или в квартирах сырых и холодных и неопрятных, спят где попало: ткачи на станках, пирожники, калашники и пряничники на столах, где катают тесто». Что касается временных помещений для рабочих, то «квартиры сии чрезвычайно неопрятны, сыры и так тесны, что в одной комнате найдено до 50 человек разного пола и возраста, что неизбежно разрушает физические и моральные силы».

К. Веселовский, поместивший в 1848 г. в «Отечественных Записках» статью «Статистическое исследование о недвижимых имуществах в Петербурге», дал очень яркое описание жизни рабочего люда того времени. Обычно рабочие снимали помещения целой артелью какой-либо одной специальности — каменщиков, плотников или штукатуров. Вот описание такого общежития, находившегося в центре города на Сенной пл. «Большая, довольно светлая комната сажени в четыре длины и столько же ширины, в углу огромная русская печь, из которой несется запах варящейся пищи;. вокруг стен и среди комнаты широкие полати или нары, на которых там и сям лежат отдыхающие рабочие, женщины и дети разного возраста; под потолком над срединой комнаты и по углам протягиваются веревки, на которых развешаны разные тряпки, белье, верхняя одежда…

Некоторые из них живут здесь круглый год, другие несколько месяцев летом, третьи приходят только на несколько дней, часто даже только на один ночлег. Кто же эти жильцы? Шесть пар пильщиков, две пары каменщиков, пяток плотников, отставной служивый с женой, торговец с Сенной площади… в этой комнате жильцов 40 человек, мужчин и женщин, взрослых и детей. Все они местятся ночью на нарах, кто на тюфяке, кто на голых досках, с разостланным тулупом вместо постели и с армяком под изголовьем. В этой же комнате варится пища, стоит ушат с помоями, сушится мокрое белье и мокрая одежда, особенно когда в дождливое время работники сходятся вымоченные и загрязненные и развешивают по стенам свою одежду. Плата за такое помещение различна: работники без харчей платят по 43 коп. сер. в месяц с человека, а торговцы на Сенной по 60 коп.

Эта разница основана на том, что первые, с работы, на которой бывают, ввечеру приносят хозяйке «шабашик», то есть какой-нибудь чурбан, обрубок дерева или поленце для печи. Как те, так и другие, пользуются правом приставить свой горшок с пищей в общую печь, истапливание которой лежит на обязанности хозяйки. Останавливающиеся там на один день или два дня, платят в соразмерности несколько более, а за один ночлег плата около 5 коп. сер. А. Э. Эвальд, в своих воспоминаниях, передает весьма характерный для того времени эпизод, ярко рисующий условия работ эпохи. При переделке, по повелению Николая I, правого флигеля гатчинского дворца, все строительные работы было приказано закончить к осени, до переезда двора в Гатчину, Усердный дворцовый архитектор, для ускорения просушки сырой штукатурки здания, приказал рабочим ночевать в дворцовых комнатах, «дабы они своим дыханием ускорили осушку стен». «Не известно, — замечает Эвальд, помогло ли это средство осушке, но что среди рабочих появилась масса заболеваний, это было верно».

Столь излюбленные Николаем I перестройки дворцов и сооружение новых парков требовали огромного числа рабочих рук. Тот же А. Э. Эвальд подробно описывает историю переустройства гатчинского «зверинца» в парке. Николай приказал привести парк в порядок и осушить. Сквозь болота стали прокладывать широкие канавы, из выкапываемой земли и торфа укладывались целые островки, вокруг которых забивали сваи, переплетаемые тростником для защиты от обвала. За отсутствием машин землю рыли лопатами. По отзывам свидетелей это была «египетская работа». Рабочие, вынимая землю и переплетая сваи, стояли целыми часами по колено, а то и по пояс, в воде. «Работы, с которыми очень спешили, — пишет Эвальд, — производились всю осень, не разбирая никакой погоды, до самых заморозков. Понятно, что при таких условиях между рабочими развились всевозможные простудные заболевания, часто со смертельным исходом, и они гибли целыми сотнями, переполняя все гатчинские больницы.

Но в больницы попадала только малая часть счастливцев; наибольшую же массу рассылали просто по окрестным деревням, где и предоставляли умирать, как кому угодно». Между тем этот каторжный труд, постоянно грозивший даже жизни, оплачивался жалкими грошами, а нередко и вовсе не оплачивался нанимателем. Тщетно стучались рабочие в двери суда и управы благочиния. На их самые справедливые жалобы никто не обращал внимания. Известный писатель Нестор Кукольник поместил в «Русском Вестнике» за 1841 г. подробную историю сооружения в 50-х годах ХVIII века Зимнего дворца. «Мне рассказывали, — пишет Кукольник, — что есть даже старики, которых отцы были при строении елисаветинского дворца и говорили, что бывало, при расчетах, за вычетом израсходованных на харчи денег, получать не приходилось ничего, а нередко еще и за рабочим оставались кормовые передержки… Вскоре от перемены климата, недостатка в здоровой пище и дурной одежды появились разнородные болезни: оспа, корь и лопуха начали заразительно свирепствовать». Это происходило в 1754 г. Ближайшие годы не внесли перемен в положение рабочих. В 1757 г., как пишет далее Кукольник, — «многие каменщики, за неуплатою заработанных денег, ходили по миру и даже, как тогда рассказывали, умирали с голода». В царствование Екатерины II, в период расцвета строительства города, когда потребность в рабочей силе значительно возросла, материальное положение рабочего отнюдь не улучшилось. Богатый подрядчик первостатейный купец Долгов, руководивший работами по облицовке гранитом набережных Фонтанки, причинял «ужасные притеснения и обиды мужикам, при строении находившимся». 7 августа 1787 г. выборные от 4000 рабочих, в составе 400 человек, явились к Зимнему дворцу с челобитной, в каждой подходившей к окну даме они узнавали императрицу низко кланялись и показывали свою челобитную. Они говорили, что они не собрались бы толпою, если бы двух челобитчиков, отправленных в Царское Село, не взяли бы под стражу, а с дежурным генерал-адъютантом гр. Ангальтом, они, как не знающим по-русски, и говорить не захотели. Пополудни удалось захватить 17 человек, которые были тотчас отправлены под караул, в уголовный суд, с тем чтоб осуждены были в учинении скопа и заговора».

О непомерно тяжелых условиях работ по сооружению набережных Фонтанки рассказывает и Клостерман, доверенный известного писателя Фонвизина. Занятые на постройке окрестные крестьяне изнемогали от непосильного труда, «ибо с горя и нищеты, они походили скорее на мертвецов, нежели на людей. Начались жалобы и всякаго рода дрязги со стороны подрядчиков, которые отказывались выплачивать им деньги полностью. Эти бедные люди, без пищи и крова, со смертною бледностью на лицах, едва прикрытые какими-то лохмотьями, шатались, как привидения по улицам… Надо было иметь каменное сердце, чтобы не чувствовать к ним сострадания». Такова подлинная история постройки славящихся своей красотой гранитных набережных Петербурга.

Подобные же факты имели место и при Александре I, когда доведенные до отчаяния крепостные решились подать жалобу «скопом» министру внутренних дел. Об этом рассказывал в декабре 1820 г. в одном из своих писем, А. Закревский, муж воспетой Пушкиным красавицы Аграфены Закревской: «12-го числа гр. Кочубей, по возвращении из дворца, был дома встречен у крыльца толпою крестьян, коих было человек до ста. Это рабочие, которые пришли к нему с жалобою, что не получают следующей им по контракту платы за их работу, кажется, по работам путей сообщения. Такого примера никогда не случалось в Петербурге, а в теперешнем положении дел сие может произвести сильное впечатление».

Не встречая отклика на свои ходатайства у министров, крестьяне решались иногда обратиться к самому царю. Так к Николаю I в Гатчину отправилась однажды толпа белорусов с жалобой на притеснения польских панов. Их встретили специально вызванные войска и мирная толпа, заподозренная в «пугачевских настроениях», была окружена и задержана. По окончании расследования, зачинщики, как сообщает А. Э. Эвальд, «были наказаны плетьми и сосланы в Сибирь; остальные под сильным конвоем отправлены по домам, где, как говорят, их всех пересекли».47 Другой аналогичный случай произошел в 1844 г., когда измученные нищетой и голодом землекопы со строившейся Петербургско-Московской жел. дор. отправились с челобитной к Николаю I в Царское Село. Предупрежденный заблаговременно дворцовый комендант поспешил выставить у городской заставы отряд гвардейских солдат. При появлении землекопов вышедший вперед офицер скомандовал: «Разойдись!» — Крестьяне бросились на колени: «Пропусти, голубчик, к царю — показать, каким хлебом, кормят нас», — взмолились они. — В ответ на это гвардейцы по данному сигналу двинулись на «мятежников» с ружьями на перевес. Толпа в ужасе отступила. Растерявшихся, запуганных людей гнали по шоссе несколько верст, после чего «победоносные» войска возвратились в Царское Село.

Строительство железных дорог началось в России с середины тридцатых годов. Первая русская железная дорога, проведенная между Петербургом и Павловском, была открыта в 1837 г. На ее постройку было собрано 2500 крепостных крестьян, не считая 1400 командированных солдат.

Значительно большее количество рабочей силы потребовалось в середине 40-х годов при сооружении железной дороги Петербург-Москва. Число крестьян, занятых на ее постройке, достигавшее сначала 35 000 чел., дошло впоследствии до 60 000 чел. Заработная плата их была совершенно ничтожна. Землекопы, пайщики артели, получали 19 1/2 коп. сер. в день, равняльщики и крючники — по 9 3/4 коп. в день. Но даже эти гроши не выплачивались им подрядчиками в срок, а иногда и вовсе не платились. Поставленный в такие условия рабочий часто не проявлял особого рвения к тяжелой работе. Тогда в ответ на жалобы администрации на «нерадивость и лень рабочих», призывали на помощь жандармов.

«Дистанционный офицер корпуса жандармов Вроблевский, — как гласят документы, — удостоверясь в справедливости жалобы приказчика о неповиновении ему 728 рабочих при деревне Борках, согнал всех сих рабочих и наказал из них 80 человек розгами, дав каждому по 80 ударов». После этого, подполковник Дурново, объезжая линию, с гордостью докладывал, что «прежнего возмутительного состояния он не встретил больше, наказавши некоторых виновников возмущения, которые более или менее теперь поняли мое назначение, мою цель и мои убеждения». Постоянное недоедание, теснота и сырость помещений, где жили рабочие, вызывали массовые заболевания цингой и тифом. Сотни людей погибали также от туберкулеза, воспаления легких и отеков. Петербургские больницы не могли вместить рабочих, привозимых с постройки. В 1845 г. министр внутренних дел гр. Перовский распорядился прекратить прием их в столичные больницы. Наконец военный министр поднял вопрос о том, что крестьяне, работающие на постройке Петербургско-Московской ж. д., «будучи совершенно изнурены и истощены от болезней и голода, в пути, часто идя по деревням, падают и на тех местах умирают, а иные имеющие еще несколько силы, едва доходят до домов хозяев, где их подымают, дабы дать какое-либо пособие из сострадания к человечеству, но после того заражаются сами семейства, в которых больные были приняты».

Смертность на постройке достигла таких размеров, что умерших хоронили уже по несколько человек в одной могиле. При этом ямы для погребения копались столь небрежно, что некоторые гробы стали вскоре «выказываться из земли».

Прямо дороженька, насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты,

А по бокам-то все косточки русские…

Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?