ЦЕРКОВЬ И КРЕПОСТНОЕ ПРАВО

Церковные холопы - бобыли, монастырские детеныши, слуги и служители

Практика закрепощения церковными владельцами крестьян применялась не только по отношению к старожильцам и новопоселенцам, но и по отношению к тому разряду сельского населения, который сидел на землях черных, т. е. государственных волостей, главным образом, на русском севере. Долгое время поморский край не знал крепостного права. „Черные" крестьяны обязаны были только „тянуть тягло" в пользу государства.

Однако по мере роста церковного землевладения в Поморье, с одной стороны, и, развития торгового капитализма, с другой, церковь обнаруживает стремление „освоить" черные волости вместе с живущими в них крестьянами. Правительство охотно шло навстречу хищническим аппетитам церкви тем более, что это не затрагивало интересов дворянского землевладения, которого не было на крайнем севере.

Поэтому правительство щедро „жаловало" черными волостями монастыри, которые стремились „закрепить" теми или другими способами крестьян. Так, в грамоте 1592 г. данной Николы-Корельскому монастырю предписывалось: „будете крестьяне наперед сего за Никольским монастырем жили и выбежали без отпуску, возвратить их в старые деревни и дворы; да и впередь бы есте, из Никольские зотчины крестьян в заповедные леса до нашего указу в наши в черные деревни не вывозити, чем их Никольские вотчины не пустошити" ')•

Таким образом, крепостные отношения начинают пускать корни и в черных волостях. Правда, черные крестьяне не переставали считаться тяглыми. Однако право перехода их все более и более ограничивалось и, в конце концов, со второй половины XVI в. они становятся крепкими „тяглу" и правом выхода перестают пользоваться. Поэтому бросившие свои „жеребьи", т. е. участки считались беглыми.

Экспроприация тяглецов церковными владельцами тяжело отражалась на экономическом положении волостных общин, которые были заинтересованы в каждой лишней рабочей силе, так как круговая порука возлагала ответственность за исправное выполнение тйгла на общину в целом.

Вот почему между „земскими мирами" Поморья и духовенством происходит ожесточенная борьба; обе стороны засыпали правительственные органы взаимными жалобами и упреками на неправильные действия друг друга.

Так, в 1696 г. крестьяне Устюжского уезда жаловались на архиепископа Александра, что он „из своих данных домовых вотчин у крестьян своих многие деревни поймал к себе, а их выметал вон, а вместо их без твоего государева указу изсадил из твоих государевых тяглых крестьян, и ныне пашут и хлеб и сена снижают и зделья делают на него и дают к нему многие пожилые деньги" 2). Часто волостные общины пытались силой оттягать у церковных владельцев их „жильцов". Да и сами крестьяне боролись всячески Против перевода их на церковные земли.

Так в 1664 г. крестьяне жаловались на Вятский успенский монастырь, что „в поселки явились монастырские власти и произвели там полный разгром, и чинят им обиды и налоги большие и всячески их стращают и неволят, чтобы они жили за монастырем и всякие подати платили им в монастырь; а они де отписаны на великого государя на ясаки 3) и за монастырем жить не хотят, потому что де ничем им в монастырь не крепки, а владели де они своим насильством; а которые де их братья небольшие за монастырем и жили, а они де в свое место сада ков посадили и деревни свои продали иным жильцам; а которые де их братья в свое место •еадаков посадят и деревни свои продадут иным жилцам, и они люди волные" 4).

Из последних слов авторов этой жалобы видно, что крестьяне— тяглецы находились в заблуждении, полагая, что они могут стать больными людьми при условии, если найдут „охочих людей" на свои тяглые участки.

Иногда волостные крестьяне организованным путем пытались дать отпор хищническим стремлениям церковных владельцев. В1608 г. крестьяне деревни Лянниковой заключили между собой соглашение, в силу которого они обязывались „сообща стоять"- против старцев Гледенского монастыря.

Постоянные земельные приобретения и экспроприация церковными владельцами черных земель и крестьян вызывали со стороны последних резкое порицание:—„все де чернецы собрались в монастырь воры и холопы"—так отзывался один посадский человек по адресу братии Кожеозерского монастыря.

Впрочем, бывали случаи, когда сами „черные" крестьяне выходили из волостных общин и . поражались" на церковные земли, которые привлекали их своими льготами и привилегиями, или просто „закладывались" за церковных владельцев. Напр., в 1620 г. черные крестьяне Устюжского уезда жаловались на то, что „многие крестьяне всякие угодья продают в монастырь, закладывают и дают вкладами. А иные крестьяне опричь деревень сами закладываются. Старцы тех монастырей (Телоговой обители и Соловецкой новой пустыни) ездят по волостям со списком с жалованной грамоты и тех крестьян от волостей отымают, государевым службам выбирать не дают, податного платежа платить им не велят и объявляют их неподсудными волостному управлению"

Таким образом в XVII в. церковные крестьяне оказываются в положении крепостных по отношению к своим владельцам. Даже черные крестьяне в Поморье воалекаются в сферу экономической зависимости от церкви.

Однако церковное крепостничество отличалось от светского тем, что оно не знало перехода условной зависимости крестьян а холопство. За то церковные крепостники имели в своем распоряжении обширный разряд людей, заменявший холопство. Это—бобыли, монастырские детеныши, слуги и служители.

Вопрос о бобыльстве является спорным вопросом. М. Дьяконов полагает, что бобыль это непашенный безземельный человек. С этим взглядом, однако, не согласны В Сергеевич, Н, Рожков и др., которые склонны видеть в бобылях скорее тяглых людей.

Присматриваясь ближе к экономическому положению бобылей, можно заметить, что появление их относится, главным образом, к той эпохе, когда после ливонских, татарских войн, аграрного кризиса конца XVI в. и гражданской войны нач. XVII в, многие церковные крестьяне разорялись и бросали пашни. Так, в одной дозорной книге Троицкого Сергиева монастыря говорилось: „деревня Кочюгова... двор бобыльский Васьки Антипьева а был крестьянин да обмолодал (т. е. обеднел) от войны да от податей: сказали пашни не пашет, лежит впусте, а было за ним 3 чети" ''),

Конечно, причинами разорения крестьянского хозяйства могли быть и другие—падеж скота неурожаи, эпидемии и пр. Но какова бы причина не была, важно отметить то, что в XVI—XVII в в. замечается процесс отрыва известного процента церковных крестьян от земледелия и переход их в состояние безземельных.

Можно также отметить, что бобыли могли иметь собственную оседлость, но были среди них и такие, которые являлись бездомными, безместными, бродягами. Такие бобыли опускались до положения нищих, живших „христовым именем", находя приют на церковных задворках.

Впрочем при благоприятных условиях бобыли могли повышаться по социально-экономической лестнице, превращаясь в оседлых тяглых зеиледельцев, Но такие случаи были гораздо реже.

Насколько быстро развивался процесс обезземеления церковных крестьян в это время, показывает следующий пример. В обширных имениях Троицкого Сергиева монастыря по Дмитровскому уезду числилось:

в конце XVI в. 40 бобыльских дворов на 917 крестьянских дворов; в 1627 г. 207. Если к числу бобыльских дворов в 1627 г. по этому уезду прибавить 22 дворов нищих, 56 дворов монастырских детенышей и 49 дворов монастырских служебников, то получится рост обезземеленного крестьянства за 30-летний период с4,1% до 48%.

Еще более резкое увеличение количества бобыльских двороь наблюдается по Углицкому уезду в вотчинах того же монастыря, а именно в конце XVI в. в писцовых книгах было показано 477 крестьянских дворов детенышей и 142 пустых двора. Таким образом тут мы имеем относительный рост обезземеленных крестьян с 2,6% до 56,6%.

Впрочем следует отметить, что по мере развития крепостного права разница в правовом экономическом положении между крестьянами и бобылями начинает постепенно исчезать, так как бобыли, так же как и церковные крестьяне, подвергались совершенно одинаковому действию крепости.

С другой стороны, бобыли в последней четверти XVII в. начинают переводиться, часто по усмотрению церковных владельцев, в разряд тяглых пашенных людей. Указы же 1649 и 1679 г.г. о подворной подати способствуют окончательному сближению между этими двумя разрядами сельского населения.

Но если церковные бобыли все же не являлись холопами, то роль последних в церковном крепостном хозяйстве играли детеныши, слуги и служителя. Этот разряд церковного населения выполнял функции сельскохозяйственных батраков и дворовой прислуги.

По исследованию М. Дьяконова детеныши — это обедневшие крестьяне и бобыли и осиротелые крестьянские и бобыльские дети, „а взяты в монастырь в прошлых годах Кириллова монастыря из разных вотчин крестьянские и бобыльские дети",—говорилось в белоозер- ских переписных книгах 1678—9 г.г. „Взяты за сиротством, и за скудостью из крестьян для монастырской скотины"—читаем в другой переписной книге. Эти сироты, поступавшие в детеныши, могли быть и из других социальных разорившихся групп". Да после „московского разорения", говорилось в докладе 1651 г. властей Троицкого Сергиева монастыря, „с Москвы прислано на корм бедных разоренных детей боярских и недорослей, а иных свезли из Троицких вотчин, у которых отцы матери посечены, остались сиротами тех было человек 600, а кормили их за столом" ').

Так или иначе попавшие в монастырские детеныши вследствие „обмолодания", т. е. обеднения составляли кадр крепостного населения в вотчинах церковных владельцев. Главной их обязанностью являлась работа на монастырской пашне в качестве батраков, так как собственной земли они не имели.

Впрочем, детеныши наравне со слугами и служебниками выполняли также разнообразные „домашние" работы при монастырском дворе. Поэтому детеныши выступают часто в роли конюхов, пастухов,, поваров, мельников, прислужников („трапезных детин"), сапожников и I. п.

Обязанности по монастырскому хозяйству были настолько многочисленны и требовали такого огромного количества рабочей силы. что наличного состава детенышей не хватало. Поэтому церковные власти часто прибегали к найму детенышей „Да велел ты, государь", писал приказчик села Стефановского архиепископу Вологодскому Маьарию, ..мне холопу своему приговариаати людей в детеныши 6 человек; и яз холоп твой приговорил 3-х человек.., а иных, государь, припытываю ж; а договор оне со мною чинили в наймех как в иных, государь, твоих селах.... деньги и хлеб; и оне, государь, просят денег половины ныне, а хлеб, государь, яз сулил им месешный, по твоему государеву приказу1' ').

Эти наймиты вербовались, главным образом, из вольных людей,, а также из среды крепостных крестьян и бобылей. Роль их, также как и крепостных детенышей, заключалась, главным образом, в обработке церковной пашни. Как те, так и другие за свою батрацкук» работу получали полное, хотя и скудное иждивение.

 Фактически между ними было мало различия: детеныши по найму эксплоатировались церковными владельцами в такой же степени,, как и крепостные. Кроме того, церковные владельцы стремились тем или другим способом закрепить наймитов.

Весьма близко к положению детенышей подходили церковные слуги или служки и служебники или служители, которые также набирались из „вольных" людей, т. е. из всех тех элементов, которые не были записаны в тягло. В отличие от детенышей слуги пользовались церковной землей, но от сборов в государственную казну они освобождались. „Служба" их церковным владельцам выражалась в. выполнении тех же обязанностей, которые лежали и на детенышах- За свою „службу" они получали жалование землей, хлебом и деньгами.

Отличие слуг от детенышей еще заключалось в том, что последние имели право перехода и, в случае притеснений со стороны церковных владельцев, могли и уйти в другое место. Впрочем, слуги и служебники часто давали на себя крепости, которые закрепляли их за церковными владельцами и открывали последним широкий простор для произвола над их личностью и имуществом. Так, в одной жилецкой записи 1681 г. Спасо-Великопустынского монастыря поря- жавшийся в слуги дает обязательство жить „в работниках вечно с братией и всякая монастырская работа работать и всякая монастырская служба с братией вместе служить, какую работу или службу игумен с братией укажет"; „быть у игумена и у всей братии в покорении и послушании и, живучи в том Великопустынском монастыре,- питаться и покоиться, чем прочая братия питаются и покоятся* с братьей меня Наумка смирят, так прочих монастырских служебников и братию по делу смотря смиряют" -).

Обычно слуги и служебники поряжались на год; но фактически задолженность церковным владельцам, с одной стороны, и нежелание- расставаться с насиженным местом—с другой, накладывали на них крепостные путы, от которых редко кто мог освободиться.

В XVII в. церковные владельцы распоряжались личностью слуг и служебников в такой же степени, как и других разрядов крепостного населения своих вотчин. Напр., архимандрит Игнатий Требовал, чтобы „служняя вдова Федорова выдала свою дочь за кого указал он, а будет не выдаст свою дочь и мы велим детей ее поверстать в тягло". При малейших попытках к ослушанию или протесту этот духовный отец отдавал распоряжение, „поверстать во крестьяне, а буде во крестьяне не похотят и их выслать из вотчины вон" >).

С течением времени церковных детенышей, слуг и служебников постигла такая же судьба, как и бобылей, т. е. они стали сближаться с крепостными крестьянами. Подворная подать нивелировала все разряды населения церковных вотчин, сводя их к одному знаменателю— крепостному состоянию.