РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Местничество. Сущность местничества. Разрядная книга, государев родословец

      Чтобы понять эти намеки первого русского публициста - из светских публицистов Пересветов, безусловно, был в Московском государстве первым по времени: Курбский стал писать лет на двадцать позже; современный читатель должен вспомнить, что как раз на эту эпоху приходится окончательное юридическое упрочение одного очень известного обычая Московской Руси.

Ища себе экономической опоры в кормлениях, падавшее боярство пыталось найти юридическую в местничестве. Сущность местничества заключалась в наследственности отношений между должностями: каждая служилая семья занимала определенное положение в ряду других таких же семей, и каждый член ее, независимо от своих личных заслуг, мог претендовать на такое место в служебной иерархии, какое занимали его предки.

Формально местничество связано, конечно, с патриархальными представлениями - с тем "групповым началом", о котором нам не раз уже приходилось говорить: личные заслуги потому не принимались в расчет, что ни право, ни нравы не умели выделить лица из семейной группы. Но когда патриархальные понятия господствовали во всей силе, их и не приходилось поддерживать искусственно: всякий знал свое место и на чужое не посягал. В случае сомнения взывали к памяти старых людей, и этого было достаточно. Если теперь, в подкрепление обычаю, начинают ссылаться на письменные документы и даже фабриковать таковые, это верный знак, что обычай пошатнулся, и то, что не держится само собой, стараются подкрепить искусственно.

Новейшими исследованиями почти вне спора установлено, что как первая "разрядная книга". - запись служебных назначений высших чинов московского двора, так и "государев родословец" - список знатнейших фамилий, пытавшийся фиксировать состав московской аристократии, возникли в 50-х годах XVI века*. То, что казалось невинным, может быть, просто глупым остатком "догосударственной" старины, в действительности было орудием классовой борьбы, попыткой искусственными плотинами задержать надвигавшийся прилив.

Если "разрядная книга" и была выборкой, хотя и то уже весьма тенденциозной, из подлинных документов, то "государев родословец" был переполнен прямо фантастическими рассказами, делавшими из всех московских бояр "знатных иностранцев".

У всех в предках оказались какие-то сомнительные вельможи, выехавшие на службу к московскому великому князю: кто из немцев, кто из Литвы - в худшем случае из Орды. Крайне характерна эта эпидемия заграничных генеалогий как раз в тот момент, когда заграница становится авторитетом, и "худородные" начинают ссылаться на нее в свою пользу.

       Но чтобы "благородным" понадобились такие искусственные подпорки, нужно было, чтобы "худородные" заявляли о своем существовании не одними тенденциозными апокрифами и политическими сказками. Они должны были стать реальной силой, достаточно грозной, чтобы московская знать их боялась. Местничество еще не успело народиться, а местническая система уже трещала по всем швам; во время казанского похода 1550 года "царь государь с митрополитом и со всеми бояры" приговорили: "В полках быти княжатам и детям боярским с воеводами без мест, ходити на всякие дела со всеми воеводами".

Местнические счеты сохранялись только для самих воевод, которых государь обещался прибирать "рассужая их отечество", но даже и Пересветов, при всем своем радикализме, не решался разрушать старину до самого корня и, восставая, например, против кормлений, предлагал не просто отнять у кормленщиков их доходы, а выкупать кормления за определенную сумму в казну. "А какого вельможу пожалует за его верную службу городом или волостью" Махмет-салтан, "и он пошлет к судьям своим и велит ему по доходному списку, из казны выдати вдруг".

Верхи служилой иерархии были еще пока что хорошо защищены от напора служилой демократии. Но, держась еще в центре, феодальное боярство вынуждено было сдать свои позиции в области. Реформа областного управления была первым торжеством пересветовских идей, и на ней стоит остановиться не только ради нее самой, но еще и потому, что она дает чрезвычайно своеобразное и жизненное освещение тем способам, какими собеседник Петра, волошского воеводы, и поклонник Махмет-салтана турецкого рассчитывал "ввести в землю правду".