Церковь - духовный помещик. Монастыри - первые крупные землевладельцы и крестьяновладельцы 15-16 веках

 

РУССКАЯ ИСТОРИЯ

 

 

Церковь - духовный помещик. Монастыри - первые крупные землевладельцы и крестьяновладельцы 15-16 веках

 

       Но если в практике Великого княжества московского не было ничего, к чему могла бы привязаться идея единой российской монархии, то было налицо учреждение, в котором единство было практически достигнуто, где, стало быть, было место и для теории единодержавия. Раньше чем московский князь стал называть себя царём и великим князем всея Руси, давно уже был митрополит всея Руси; церковное объединение России на несколько столетий старше политического.

 

 Мы видели, как этому объединению помогала татарщина, своими ярлыками создававшая из Русской церкви государство в государстве. Мы видели также, как ускорялся этот процесс финансовой организацией церкви - как единство митрополичьей казны приводило, само собою, к подавлению церковной автономии даже там, где для нее была почва. Роль церкви, как могучей организующей силы, подмечена давно, но недостаточно оценена даже на Западе: идеализм нигде не свил себе такого прочного гнезда, как в церковной истории, по причинам вполне понятным.

 

Экономическое значение церковных учреждений обычно выводилось из их религиозных функций - хотя сами средневековые церковные документы, в своей наивности, не умеют скрыть, что дело происходило совсем наоборот. Ростовщичество древнерусских монастырей, которое мы могли наблюдать уже в XII веке и которым полна церковная полемическая литература вплоть до XVI века, никак, конечно, нельзя связать логической связью с теми чудотворными иконами и мощами, какие в тех монастырях хранились.

 

Первые крупные землевладельцы современного типа, находимые нам в 15-16 веках, были те же монастыри, первое применение принудительного крестьянского труда, предвосхищавшее будущий расцвет крепостного права, дают нам монастырские имения; первыми крупными торговцами были опять-таки монастыри.

 

Употребляя красивое выражение историка боярской думы, церковь "держала в руках нити народного труда" гораздо раньше, чем этого достигли светские землевладельцы, и гораздо лучше их. Изучая аграрный кризис XVI века, мы увидим, как богатства и земли плыли в руки церкви и уплывали из рук боярства: борьба против церковного землевладения, а косвенно и вся "нестяжательская" полемика не имеют другого основания, кроме этой конкуренции светского и духовного помещика.

 

 

Но экономическая прогрессивность средневековой церкви вела к тому, что она и в политической области, и у нас, и на Западе, шла впереди светского феодального общества. Теорию общественного договора западноевропейский читатель XI века впервые узнал от богослова. У нас, в России, теория политического единодержавия, осмыслившая и связавшая в одно стройное целое пеструю практику ощупью двигавшегося "собирания", тоже обязана своим возникновением всецело церковной литературе.

 

       Соотношение светской и церковной властей и необходимость первой для последней хорошо и с большой откровенностью резюмированы в одном нашем памятнике XVI века, которого с других сторон нам еще не раз придется касаться - так называемой "Беседе Валаамских чудотворцев". "Сотворил Бог благоверных царей и великих князей и прочие власти на воздержание мира сего для спасения душ наших, - говорит "Беседа". - Если бы не царская всегодная гроза, то по своей воле многие не стали бы каяться никогда, и попов бы не слушались, и даже прогнали бы попов". И в западной церковной литературе трудно найти лучшее-выражение средневекового церковного взгляда на светское государство, как на руку церкви ("плеща мирские"), обязанную силой подчинять церковной дисциплине тех, кто не слушался церкви по доброй воле. Отсюда с неизбежной логикой вытекало то, о чем наставлял еще в конце XIV столетия константинопольский патриарх Антоний москвичей, вздумавших было не поминать на ектеньях византийского императора, т.е. переставших за него молиться. "Невозможно христианам иметь церковь, но не иметь царя.

 

Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собой, и невозможно отделить их друг от друга". Отношение между этими двумя неразрывными частями христианского мира византийской литературой давно было уподоблено тому, "какое существует между телом и духом". "Как жизнь человеческая идет правильно только в том случае, когда душа и тело находятся в гармонии между собой и тело следует разумным велениям души, - говорит "Эпанагога" патриарха Фотия, - так и в государственном организме благополучие подданных и правильное течение их жизни наступают тогда только, когда священство и императорство находятся в согласии". Из вежливости придворный богослов византийского императора не договаривает, кому принадлежит право восстановить согласие в случае спора, но выше им употребленное сравнение достаточно красноречиво. "Не от царей начальство священства приемлется, но от священства на царство помазуются", - более бесцеремонно разъяснял впоследствии эту истину царю Алексею патриарх Никон.

 

       Эти богословские понятия в Византийской империи давно стали почти - а отчасти даже и вполне - юридическими нормами. Фактическое соотношение сил на Востоке, где православию приходилось отстаивать свое существование от целой тучи ересей и в этой борьбе поминутно звать на помощь "светскую руку", помешало развивать до конца аналогию души и тела: тело здесь было слишком нужно душе. Но нераздельность церкви и государства нашли себе в Византии другое выражение: нельзя было оставаться подданным императора, перестав быть верным сыном церкви. Только православный христианин мог быть полноправным гражданином, и отлучение от церкви было равносильно лишению всех прав состояния. Наоборот, принятие православия делало человека, хотел он этого или не хотел и даже ведал он это или не ведал, подданным императора.

 

Принятие Владимиром христианства в X веке было немедленно истолковано в Константинополе как подчинение Руси Восточной империи. "Так называемые руссы, - писал тот же патриарх Фотий, - в настоящее время променяли эллинское и нечестивое учение, которое содержали прежде, на чистую и неподдельную веру христианскую, с любовию поставив себя в чине подданных и друзей (наших)..." Киевский князь получил определенное место в византийской придворной иерархии, став стольником императора, и последний в глазах не только своих подданных, но и западных европейцев сделался "сюзереном Руси": ему жаловались на неправомерные поступки русских властей, когда не могли найти на них управы у туземного князя. Символом этой вассальной зависимости Руси от "царя" и служило поминовение его в ектеньи, на прекращение чего жаловался патриарх Антоний в цитированной нами выше грамоте.

 

 

К содержанию книги: Покровский: "Русская история с древнейших времён"

 

Смотрите также:

 

Становление Московского  образования русского...  Формирование централизованного государства.  ИСТОРИЯ РОССИИ  Pуcское московское государство