РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Строительство древнерусских городов как мест сбора дани

Одно очень древнее место одного из позднейших летописных сводов (Никоновского) ставит само установление дани в связь с постройкой городов: "Этот же Олег, - говорится там, - начал города ставить и дани уставил по всей русской земле". Перед нами очень жизненная картина устройства укрепленных пунктов, откуда пришлые люди периодически обирают местное население, и куда они скрываются обратно со своей добычей.

Время от времени в этих крепостцах появляется и сам князь "со всею Русью", подводя итог приобретенному за год "товару". Прошли два-три столетия. Город из стоянки купцов-разбойников успел превратиться в крупный населенный центр, с четырьмястами церквей и восемью рынками, как Киев.

Он сам уж больше не платит князю дани, - но деревенская Русь платит по-прежнему. "Ходить в дань" по-прежнему является специально княжеской профессией, как предводительствовать ополчением. Захватив чужую волость, князь первым делом посылал по ней своих "данников", которые иной раз не стеснялись и тем, что население уже уплатило дань прежнему князю. Одно место летописи дает даже повод думать, что дань не только собирал, но и распоряжался ею князь, притом даже и в Новгороде. Именно Ипатская летопись 1149 года так передает условия перемирия между Юрием Владимировичем и Изяславом Мстиславичем: "Изяслав уступил Юрию Киев, а Юрий возвратил Изяславу все дани новгородские".

Но мы знаем уже, что брать дань значило властвовать: первоначально политическая зависимость ни в чем другом и не выражалась, кроме дани. А с другой стороны, в Древней Руси, до конца московского периода включительно, кто брал подати с людей, тот ими и вообще управлял. Положение смерда как данника и делало его специально княжеским человеком.

       Наемный сторож в городе, князь, был хозяином-вотчинником в деревне. Эту политическую антиномию и приходилось разрешать Киевской Руси. Вопрос, какое из двух прав, городское или деревенское, возьмет верх в дальнейшем развитии, был роковым для всей судьбы древнерусских "республик". В конечном счете, как известно, перевес остался за деревней. Связь этого исхода с экономическими условиями давно намечена литературой.

Профессор Ключевский в своем "Курсе" устанавливает два факта, тесно между собою связанных: падение веса денежной единицы, гривны, объясняемое, по его мнению, "постепенным уменьшением прилива серебра на Русь вследствие упадка внешней торговли", и стеснение внешних торговых оборотов Руси "торжествующими кочевниками".

Но и автора "Курса", очевидно, несколько смущал вопрос: почему же это кочевники, над которыми торжествовали князья X - XI столетия, сами стали торжествовать в XII веке? Упадок внешнего могущества приходилось, в свою очередь, объяснять внутренними причинами, и наш автор называет две: юридическое и экономическое принижение низших классов, с одной стороны, княжеские усобицы - с другой.

Но положение низших классов не ухудшилось, а улучшилось в XII веке сравнительно с XI, как мы видели, а борьба Владимира и Ярополка Святославичей в 977 - 980 годах или Ярослава Владимировича с братьями (Святополком, Мстиславом и Брячиславом Полоцким) в 1016 - 1026 годах нисколько не менее, конечно, заслуживает названия "княжеских усобиц", нежели распря Изяслава Мстиславича с Оль-говичами или Юрием Долгоруким в XII веке. Отдавая должное методу профессора Ключевского, приходится верно подмеченному им факту экономического оскудения Киевской Руси искать иное объяснение.

Оно вернет нас к исходной точке настоящего очерка - разбойничьей торговле, на которой зиждилось благополучие русского города VIII - X веков. Внеэкономическое присвоение имело свои границы.

Хищническая эксплуатация страны, жившей в общем и целом натуральным хозяйством, могла продолжаться только до тех пор, пока эксплуататор мог находить свежие нетронутые области захвата. Усобицы князей вовсе не были случайным последствием их драчливости: на "полоне" держалась вся торговля. Но откуда было взять эту главную статью обмена, когда половина страны сомкнулась около крупных городских центров, не дававших своей земли в обиду, а другая половина была уже "изъехана" так, что в ней не оставалось ни челядина, ни скотины?

 Последним "диким" племенем, которое не удалось втянуть в оборот хищнической эксплуатации ни Владимиру, ни Ярославу, были вятичи, но Мономах покончил и с ними. Как древний спартанский царь искал в свое время неразделенных земель, так русские князья XII века искали земель, еще неограбленных, но искали тщетно. Мономах слал своих детей и воевод и на Дунай к Доростолу, и на волжских болгар, и на ляхов, "с погаными", и на Чудь, откуда они "возвратишася со многим полоном".