РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Второй тушинский Лжедмитрий и протопоп Терентий

Ближайшая судьба Прокопия Петровича Ляпунова служит хорошим образчиком и того, какими молитвами двигалось восстание, и того, какими средствами Шуйский с ним боролся.

После своей измены делу инсургентов Ляпунов стал членом государевой думы ("думным дворянином") и вместе с его товарищем Сумбуловым был назначен воеводой в Рязань: иными словами, Рязань было отдана в руки той дворянской партии, которая стояла за Лжедмитрия и до, и после его смерти.

Став хозяевами у себя дома, рязанцы согласились терпеть на Москве Шуйского, и с этих пор мы видим их в числе лояльных верноподданных Василия Ивановича. О "победе" последнего можно было говорить, как видим, весьма относительно, даже и не считаясь с тем обстоятельством, что "прежепогибшая" Северская окраина осталась погибшей для Шуйского навсегда.

Свидетельством его критического положения в первый же год царствования служит еще один образчик правительственной публицистики этих дней, составляющий хорошую параллель тому памфлету, с которым мы уже знакомы. Тот был выпущен летом 1606 года и, как мы помним, ограничивался фальсификацией естественных, на земле происходивших событий.

Осенью в дело вовлечены были уже небесные силы: некий протопоп Терентий (перед этим служивший своим литературным талантом Лжедмитрию, а впоследствии поступивший на службу к польскому королю Сигизмунду) поведал московской публике о видении, явившемся "некоему мужу духовну", пожелавшему остаться неизвестным.

Святой муж ночью, не то во сне, не то наяву, очутился в московском Успенском соборе - и там видел грозную сцену: самого Христа, в присутствии Богоматери, Иоанна Крестителя и всех апостолов и святых, которые имели точь-в-точь такой вид, как их рисуют на иконах, творившего суд над Москвой, ее царем, патриархом и народом. Приговор был суровый, и московский народ, "новый Израиль", за свои многочисленные грехи был бы совсем осужден на погибель, если бы не вмешательство Богоматери, умолившей Спасителя дать москвичам время покаяться.

 "Видение" по царскому повелению читали в Соборе, и не может, конечно, быть ни малейшего сомнения, что искусное и весьма гибкое перо московского протопопа работало здесь, как всегда, строго согласно с официальными указаниями. Положение Москвы в эти дни (середина октября 1606 года) было, действительно, таково, что иначе как сверхъестественным путем выбраться из него, казалось, не было возможности.

"Окаянные, - пишет официальный публицист Шуйского, - умыслили около града обсести и все дороги отнять, чтобы ни из города, ни в город никого не пустить, чтобы никакой помощи городу никто не мог оказать ниоткуда: так и сделали. В городе же Москве на всех людях был страх и трепет великий: от начала города не было такой беды". "Видение", свидетельствовавшее, что сама Божия Матерь своими молитвами охраняет город, должно было поднять дух несчастных москвичей, которые теперь себе, в свою очередь, могли ждать того же, чего ждали себе от Москвы "Северяне" по воцарении Шуйского.

Чтобы спастись от такой беды, можно было и не только что одного из "воровских" воевод в думу посадить... Даже и после того, как ополчение южных помещиков и казаков было расстроено изменами, а на подмогу царю Василию пришла, наконец, первая рать с севера, из поморских городов - двинские стрельцы, царские войска долго не могли добить остатков болотниковского ополчения.

От Калуги воеводы Шуйского были отбиты, Тула, где потом засел Болотников, была взята тоже при помощи измены, после долгой и трудной осады, притом взята на капитуляцию: последние солдаты "воровской" армии, выдав своих вождей, целовали крест царю Василию. Вчерашние политические преступники сегодня опять сделались царя и великого князя служилыми людьми, и все на тех же "окраинах". Совершенно ясно было, что при первом поводе дело должно было начаться сызнова.

А в ту минуту, когда сдавалась Тула, повод уже был налицо: капитуляция состоялась 10 октября, а уже с конца августа в Стародубе-Северском стоял "чудесно спасшийся" Дмитрий с военной силой, гораздо более страшной для буржуазного царя, нежели болотниковские дружины, - десятью тысячами, приблизительно, регулярной польской конницы и пехоты, во главе с самыми опытными и талантливыми польскими кондотьерами - Рожинским и Лисовским.

Прогулка в Москву с первым Дмитрием сыграла для людей этого типа роль разведки. Теперь они "знали дорогу" и видели, что московское правительство слабо, как никогда: странно было бы этим не воспользоваться. Весной 1608 года второй Дмитрий (личность которого уже совершенно никого не интересовала даже в его время) разбил наголову двинутые против него на юг московские ополчения, а летом этого года Москва опять была в том же положении, как в разгаре болотниковского бунта.

"Божиим попущением за беззакония наша соодолеша врази православным христианом, и ничем не задержими, дошедши царствующего града Москвы, его же и, обседше вкруг, промышляху прияти", - меланхолически записал один современник, только что рассказавший о "содолениях" царя Василия. Осадное положение столицы - не внутреннее, а внешнее, - начинало становиться для этого царствования нормой.