Политика царя Бориса Годунова

 

РУССКАЯ ИСТОРИЯ

 

 

Политика царя Бориса Годунова

 

Итак, только что вступив на престол, Борис чувствовал себя уже на нем непрочно и старался найти как можно больше и юридических, и материальных опор для своей власти. Годуновское владычество переживало само себя: регент не встречал никаких серьезных преград своей власти, а едва он стал царем, под его ногами уже клокотала революция.

 

По общепринятому взгляду, эту революцию подготовили бояре. Но в этот как раз период мы напрасно стали бы искать сплоченной боярской оппозиции: будь она, дело едва ли бы кончилось такой странной, для самого боярства рискованной и крайне неприятной авантюрой, как появление на московском престоле Лжедмитрия, которого привели в Москву украинские помещики в союзе с ворами-казаками да польскими искателями приключений.

 

Присматриваясь к политике Бориса, мы легко видим, что разрыв его с командующими слоями начинался много ниже боярства. Если его политика до 1598 года, политика Годунова-правителя, еще была классовой, дворянской, хотя не столько по тесной связи с этим классом, сколько потому, что все другие классы были в данный момент не на его стороне, то политика царя Бориса начинает принимать характер совершенно своеобразный, столь же новый и неожиданный, как нов был в области государственного права выдвинутый тем же Борисом избирательный принцип.

 

       За исключением памфлета, вылущенного царем Василием, все авторы, как сочувствующие Борису (их очень мало), так и сочувствующие его противникам (таких большинство), в один голос свидетельствуют о чрезвычайной, невиданной прежде в России заботливости этого государя о массе населения.

 

Только что сейчас упомянутый нами сторонник дома Романовых без всяких оговорок утверждает, что царь Борис "о бедных и о нищих крепце промышляше и милость к таковым велика от него бысть" - и что он "таковых ради строений всенародных всем любезен бысть".

 

Дьяк Иван Тимофеев крепко не любил "злоковарного и прелукавого властолюбца", но когда речь заходит об этой стороне Борисова правления, мы находим у этого желчного чиновника, тщательно собиравшего самые пахучие сплетни о шурине царя Федора, почти панегирик Годунову, написанный даже не без чувства, как будто автор обрадовался этому светлому оазису среди того моря грязи, какое он сам собрал на страницах своего "Временника".

 

"Требующим даватель неоскуден, к мирови в мольбах о всякой вещи преклонитель кротостен... на обидящих молящимся, беспомощным и вдовицам отмститель скор... обидимым от рук сильных изыматель крепок... на всяко зло, сопротивное добру, искоренитель неумолим со властию..." Тимофеев сам становится в тупик: "Откуду се ему (Борису) доброе пребысть?"

 

 

И колеблется между двумя объяснениями: "прикровенной лестью" и... влиянием царя Феодора. Для древнерусского человека, с подобострастием взиравшего на юродивых*, последнее объяснение не заключало в себе ничего комического, но нам приходится лишь зарегистрировать его ради его исторической характерности.

 

Что же касается первого, то почему же Годунов льстил не тем, кто силен, а тем, кто слаб? А наиболее объективный из всех близких по времени к Борису историков, автор статей о Смуте в хронографе 1617 года, имеет на своей палитре для Годунова почти одни светлые краски: "Всем бо неоскудно даяние простираше... мнози от любодаровитые его длани в сытость напиташася... цветяся, аки финик, листвием добродетели".

 

Если мы перейдем от этих общих оценок к отдельным конкретным пунктам годуновскои политики, мы найдем один, на котором сходится целый ряд писателей, и русских и иностранных: Борис жестоко преследовал взятки и взяточничество - "ко мздоиманию зело бысть ненавистен" - "зелных мздоприимству всему в конец умерщвление не пощаденно бяше".

 

 "Никто из судей или чиновников не смеет принимать никаких подарков от просителей, - писал побывавший у Годунова на службе французский авантюрист Маржерет, - ибо если обвинят судью или собственные слуги или подарившие (которые доносят нередко, обманувшись в надежде выиграть дело), или другие люди, то уличенный в лихоимстве теряет все свое имущество и, возвратив дары, подвергается правежу, для заплаты в пеню, по назначению государя, 500, 1000 или 2000 рублей, смотря по чину.

 

Но виновного дьяка, не слишком любимого государем, наказывают всенародно кнутом, т.е. секут плетью, а не розгами, привязав к шее лихоимца кошелек серебра, мягкую рухлядь, жемчуг, даже соленую рыбу или другую вещь, взятую в подарок; потом отправляют наказанного в ссылку, с намерением прекратить беззаконие и на будущее время".

 

"При всем том взятки не истребляются", - меланхолически прибавляет Маржерет, опять сходясь в этом с русским автором, сообщающим, что хотя Борис и очень ревностно старался искоренить такое "неблагоугодное дело", как злоупотребления администрации, "но не возможе отнюдь".

 

Мы не станем этому удивляться: практически все полицейские государства ломали себе шею на неразрешимой задаче - сочетать "правосудие" с полным бесправием подданных. Петру Великому везло на этом пути не больше, чем Годунову, но для конца XVI века самый идеал благоустроенного полицейского государства был уже шагом вперед.

    

 

 

К содержанию книги: Покровский: "Русская история с древнейших времён"

 

Смотрите также:

 

Смута. Второе ополчение  Смута. Ополчение  междуцарствие смута  СМУТА  СМУТНОЕ ВРЕМЯ  Смутное время