Сенат Елизаветы Петровны. Манифест о вольности дворянства 1762 года

 

РУССКАЯ ИСТОРИЯ

 

 

Сенат Елизаветы Петровны. Манифест о вольности дворянства 1762 года

 

"Интересы", которые таким наблюдением охранялись, пока дело шло о лейб-компании, были, конечно, весьма примитивные. Но за буйной и пьяной шляхетской молодежью стояло старшее поколение, для которого опыт бироновщины тоже не прошел даром.

 

"Сенат, составленный из русской знати, начинает приобретать большой вес и старается возвратить ее царское величество к старорусским взглядам", - доносил (от 8 июля 1742 года) преемник Финча сэр Кириль Уэйч.

 

Полгода спустя он говорит даже, что сенат "покушается на прерогативы" императрицы. С целью будто бы отпарировать эти покушения, последняя организует "новый совет или кабинет из 6 - 7 лиц". На таких воззрениях английского представителя, по-видимому, сказалась некоторая удаленность его от придворных центров, слишком естественная после инцидента с Финчем.

 

Елизавета долго после не могла переносить англичан. Как-то она залюбовалась большим портретом Петра, висевшим в одной из комнат дворца. "Какой художник его писал?", - спросила она. Ей назвали английское имя. Она поспешно отвернулась и пошла прочь, с тех пор портрет ей перестал нравиться.

 

От более близкого к делам Шетарди мы знаем, что совет - не в виде учреждения, таким он никогда не сделался, а на правах домашнего кружка "ближайших сотрудников" - существовал уже через месяц после переворота.

 

В него входят более влиятельные сенаторы (в их числе мы встречаем и обломок Верховного тайного совета в лице фельдмаршала князя Вас. Влад. Долгорукого, освобожденного Елизаветой из Шлиссельбурга, и бывшего лидера шляхетства 1730 года, князя Черкасского, ставшего при Елизавете великим канцлером), но их близость к императрице так же мало стесняла сенат, как учреждение, как наличность кабинета из лидеров большинства палаты общин мало стесняет эту последнюю.

 

Кабинет стесняет не парламент, а личную власть.

 

Сенат Елизаветы Петровны больше подходил, по своему политическому значению, к Верховному тайному совету, нежели какое бы то ни было другое учреждение раньше или после.

 

 

Вассалитет феодальной монархини, провозгласив ее государыней (в самом буквальном смысле этого слова, как известно, в манифестах о вступлении на престол Елизавета Петровна писала, что она приняла правление по прошению всех своих верноподданных, "а наипаче лейб-гвардии нашей полков"), стал вести себя, как вел всегда и везде всякий вассалитет: в лице наиболее крупных сеньеров он взял управление в свои руки. После полувекового перерыва Россия стала, наконец, опять той "дворянской Россией", какую мы видели накануне Петра.

  

 

    В чем заключалось это, теперь уже действительно дворянское, управление Россией, начавшееся 25 ноября 1741 года, в день вступления Елизаветы на престол, и оборвавшееся 6 ноября 1796 года, почти ровно через пятьдесят пять лет, в день смерти ее невестки?

 

В нем легко подметить две полосы: одну, когда просто выполняется программа 1730 года, не та, какая в довольно туманном виде носилась в голове литературных представителей движения, а та, которая была доступна и понятна каждому среднему "шляхетному", и которая вся. сводилась к избавлению шляхетства от тягостей, наваленных на него службою торговому капиталу.

 

Эта полоса охватывает царствования Елизаветы и Петра III; ее кульминационным пунктом является манифест о "вольности дворянства" от 18 февраля 1762 года. С этого момента пассивная оборона может считаться достигнувшей своей конечной цели: "тягости" с шляхетства все сняты. Но одержанная социальная победа пробуждает дремавшие еще в 1730 году политические инстинкты. Дворянство скоро не довольствуется фактическим приспособлением к своим нуждам обломков петровских учреждений, как это было с елизаветинским сенатом. Оно хочет организовать все государство заново"" по-своему.

 

У него теперь оказывается действительно, программа, правда и теперь не особенно стройная

 

, но, во всяком случае, гораздо более детально разработанная, нежели в 1730 году. Выполнение этой программы и споры около нее наполняют вторую полосу дворянской политики - межевыми камнями этой полосы можно поставить 1767 год, год созыва екатерининской комиссии, и 1785 год, издание жалованной грамоты дворянству.

 

Но в тот момент, когда, казалось, остается только "увенчать здание", обнаружилось, что под ним уже нет фундамента. Пугачевский бунт наметил первый сдвиг почвы, и с тех пор непрерывно тряслось то там, то сям.

 

Пришлось строить спешно новую оборонительную систему, чтобы защищаться уже не от деспотизма сверху, а от революции снизу. В этой лихорадочной работе были брошены мало-помалу за борт все "заветы" предшествующего поколения, а когда система при Николае Павловиче была закончена, то оказалось, что ею нечего оборонять, ибо те "ценности", во имя которых велась вся работа, к 40-м годам XIX века не стоили уже ни гроша. Надо было начинать всю стройку снова - и получились реформы Александра II.

 

 

 

К содержанию книги: Покровский: "Русская история с древнейших времён"

 

Смотрите также:

 

РОССИЯ 18 век  Послепетровский период  РУССКИЙ КОСТЮМ  политика  ИСТОРИЯ  Искусство России  Промышленность