РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Персидский поход Петра 1. Генерал-прокурор Ягужинский

     1722 год обозначает, таким образом, новый сдвиг в сторону служилой массы, новый успех дворянской реакции.

Нет надобности оговаривать, что такова была объективная сторона событий; субъективно Петр оставался более чем когда бы то ни было на старой колее, в этом самом году начав кампанию, нисколько не менее "буржуазную" по своим задачам, нежели борьба за Балтийское море, и, конечно, более сознательно буржуазную.

То был персидский поход.

Позже мы несколько детальнее коснемся этого достойного финала эры торгового капитализма - "начала конца" и для личной биографии Петра. Но не приходится отрицать, что ко времени персидского похода Петр был сознательнее не только в области внешней политики.

Не отдавая себе отчета в социальной подкладке творившегося вокруг него, он ясно видел одно: что на ту группу людей, с которой он привык делать дело, положиться нельзя; что ее интересы каким-то роковым образом расходятся с интересами этого дела; что они - не помощники, а тормозы, если не сознательные враги его начинаний; что с ним борется возрожденный реставрацией XVII века феодализм с привитыми извне новыми экономическими формами; что, конечно, туземное приспособит к себе занесенное с Запада, а не наоборот; что вся его попытка в целом заранее осуждена на неудачу: так он, конечно, сам никогда не формулировал бы положения подозрительных и ненадежных людей, которых судьба сделала его ближайшими слугами и советниками.

А между тем потребности все того же дела заставляли его уехать за две тысячи верст.

 И вот чрезвычайно характерное различие: уезжая в 1711 году, он создает орган управления - сенат; уезжая в 1722 году, он оставляет за собою орган надзора - генерал-прокуратуру. История сделала впоследствии из генерал-прокурора своего рода визиря, министра для всех дел или, если угодно, царского главного бурмистра.

Но Петр имел для него в виду совсем не это. Его генерал-прокурор, как его рисует инструкция от 27 апреля 1722 года, ничем не управляет, он только следит, следит неукоснительно за лукавыми и ленивыми рабами, носящими звание сенаторов и тайных советников.

И чтобы они не проводили времени праздно, работали "истинно, ревностно и порядочно", и чтобы они не забывали правил, сочиненных для них Петром, действовали "по регламентам и указам", и притом не для видимости только, - "не на столе только дела вершились, но самым действом по указам исполнялись", - и, особенно, чтобы не воровали и не взяточничали, "дабы сенат в своем звании праведно и нелицемерно поступал".

В лице генерал-прокурора Петр надеялся иметь телескоп, при помощи которого он из Астрахани и Дербента мог бы уследить каждый грош, попавший из казенного сундука в карман "господ сената". Он так и определяет новую должность: "око наше", и грозит этому живому телескопу самой жестокой участью, если он будет функционировать плохо.

Недаром эта должность и была поручена человеку сравнительно молодому и не выделявшемуся особенно из рядов государственных деятелей, но зато лично необычайно тесно связанному с царем: то был П.И. Ягужинский, за несколько лет перед этим занявший при Петре, по-видимому, то же положение, которое ранее занимал, по общему убеждению, Меншиков. За границей, во Франции, Петр не расставался с ним ни на минуту и все время не спускал с него глаз, как Грозный с Басманова...

Но для роли всеобщего ревизора молодой царский любимец, кажется, был слишком слаб. Вернувшись из Персии, Петр решил взять дело надзора непосредственно в свои руки. В одной из ближайших к царской спальне комнат дворца, рассказывает Фокеродт, был поселен новый обер-фискал, полковник Мякинин, и начальник всего сыска сделался главным и постоянным советником императора.

 В долгих беседах с ним Петр настаивал на одном: истребить до корня все злоупотребления. Жизнь всех висела на волоске - до Меншикова и Екатерины включительно. Но от этого плана всеобщего истребления слишком пахло безумием, чтобы он мог дать какие-нибудь практические результаты.

Он показывает только, что к этому времени не одно физическое здоровье Петра было окончательно надорвано, и что катастрофа 28 января 1725 года пришла совершенно вовремя.