На поиски динозавров в Гоби

Палеонтологическая экспедиция в Восточную Гоби

18 марта в 7 часов утра по местному времени, когда Москва еще только заснула , наша автоколонна в составе «Козла» и четырех трехтонок двинулась в Восточную Гоби. Пятая машина осталась в Улан-Баторе, так как ее водитель Петрунин еще не успел поправиться после операции.

«Козел» мчался первым; в машине ехали Эглон, Пресняков и переводчик Очир — славный, застенчивый парень. Далее следовал «Дзерен» с Прониным и Малеевым, за ними я с Вылежаниным на «Волке», потом Новожилов с Лихачевым на «Тарбагане». Замыкал шествие «Дракон» — «флагманская» машина, на которой ехал Ефремов с Безбородовым. В кузовах машин, или «наверху», разместилось десять человек рабочих.

Водитель «Дзерена» Пронин отличался темпераментным характером, и это сказывалось на его машине, вполне оправдывавшей по быстроходности свое название: догнать «Дзерена» не было никакой возможности.

Полную противоположность «Дзерену» — пример крайней неторопливости — представлял лихачевский «Тарбаган», на хвосте у которого неотступно висел «Дракон». Лихачев был терпелив к «шпилькам» своих коллег, намекавших на сходство его машины с нерасторопным сурком, именем которого она была названа. Иван Иванович даже находил оправдание своей медленной езде — наименьшее количество рессор «летело» (пользуясь терминологией шоферов) именно у «Тарбагана».

«Дракон» был старым потрепанным «студером», и грозное имя мало подходило к машине, а еще меньше к ее водителю — самому безобидному человеку в экспедиции. Водитель четвертой трехтонки — «Волка» — Вылежанин ехал быстро, но ровно.

Мост через Толу ремонтировался, и мы пересекли реку прямо по льду, который, несмотря на весну, был еще достаточно прочен. Дорога медленно пошла вверх.

В горах — на склонах и в лощинах — всюду еще лежал снег, и продвигаться было довольно трудно, так как колеса машин буксовали, особенно там, где снег был мокрым. Обнажившиеся из-под снега участки дороги были грязные и сырые, и колеса в таких местах скользили, как лыжи. Поэтому нам то и дело приходилось сворачивать с дороги и снова возвращаться на нее, чтобы не потерять направления. Вскоре мы достигли перевала, за которым началась слабо всхолмленная равнина.

В поселке Угумур оказался станок или, по-нашему, чайная. Здесь мы остановились, чтобы немного отдохнуть и выпить чая. Отсюда начинается уже настоящая Гоби — огромная, молчаливая равнина; только чуть слышный монотонный свист ветра нарушает абсолютную тишину, царящую в великой пустыне. В своей северной части Гоби еще имеет вид степи, покрытой редкой низкорослой травой — преимущественно полынью и диким чесноком, или черемшой. Почва — песчанистая, местами же тянутся громадные поля, как бы вымощенные черной щебенкой, образовавшейся в результате разрушения базальтовых массивов, некогда здесь существовавших. И такая голая, унылая равнина тянется на десятки и сотни километров во все стороны, прерываясь кое-где остатками еще не разрушенных отдельных гор и горных цепей. Однообразие и безмолвие Гоби действуют несколько подавляюще, но ее необозримый простор вселяет в душу чувство какой-то легкости и свободы.

Впереди на горизонте темнели Чойренские горы. Чистота и прозрачность воздуха в Гоби как бы приближает предметы. Вот и сейчас горы, имевшие вид гигантского шатра, казались нам совсем близкими, хотя до них оставалось еще не менее 70 километров.

Солнышко ласково пригревало своими теплыми лучами. Можно было, наконец, снять овчинный полушубок и остаться в одном ватнике. С движением на юг снега становилось все меньше, а ветер начинал дуть сильнее.

К вечеру наша экспедиция добралась до станка Чойрен, расположенного на вершинах гранитных скал, которые в результате выветривания распались на отдельные глыбы и казались причудливыми постройками, созданными человеческими руками. Темные с фантастическими очертаниями скалы были по-своему красивы, но вместе с тем дики и угрюмы. Когда-то здесь был большой монастырь, и различные священные знаки — длинные железные кресты, трезубцы и т. д. — еще сохранились на отдельных камнях.

Нам отвели две юрты, и мы, согревшись горячим чаем и едой, уютно расположились на ночлег. Ночью поднялся сильный ветер и температура упала на несколько градусов ниже нуля. Утром шоферы долго возились, пока разогрели моторы. Ледяной холод пронизывал острыми иглами даже сквозь ватный костюм и полушубок.

За Чойренскими скалами начался спуск в котловину, пересеченную грядами мелких холмов — увалов, которые вскоре сменились черной голой равниной. В одном месте шофер вдруг резко затормозил машину и, выпрыгнув из нее, побежал назад. Занятый своими мыслями, я недоумевал, что случилось, но, взглянув на дорогу, сразу понял, в чем дело: он увидел крупный халцедон, сверкавший янтарным блеском.

Черная поверхность равнины, образовавшаяся за счет многовекового разрушения базальтовых скал, была усыпана миллиардами полупрозрачных халцедонов, горевших на ярком солнце разноцветными огнями. Мы попали словно в сказочное царство, где какой-то чародей усыпал самоцветами огромную скатерть из черного бархата. Зрелище было чарующим не только для «минералогического глаза», но и для любого, способного чувствовать красоту природы.

Шедшие за нами машины также останавливались, и то здесь, то там видны были коленопреклоненные фигуры, жадно хватавшие камни. Насытиться было невозможно: одни халцедоны были красивее других.

Каким образом их оказалось так много? Халцедоны, представляющие по своему химическому составу окись кремния, а по минералогическому — разновидность кварца, часто образуются в виде миндалин в пустотах внутри базальтов. Иногда такие миндалины достигают размера человеческой головы. При разрушении базальтов халцедоны скапливаются на поверхности. Но на них практически не действует ни химическое выветривание, ибо окись кремния — устойчивое химическое соединение, ни механическое разрушение, поскольку они обладают высокой твердостью. Таким образом и происходит естественное обогащение поверхности халцедонами.

Любовь человека к красивым камням уходит в далекое прошлое, когда он на заре своей жизни тоже собирал разноцветные кремни и халцедоны, чтобы сделать из них орудия; и чем тоньше и изящнее по своей выделке было орудие, тем более красивый, с редкостной окраской камень для него подбирался.

Во второй половине дня мы прибыли в центр Восточно-Гобийского аймака — Сайн-Шанду, стоящую теперь на железнодорожной магистрали и авиалинии Улан-Батор — Пекин и быстро превращающуюся в важный промышленный центр в связи с развитием нефтепромысловых работ в этом районе. В переводе на русский язык Сайн-Шанда — «хорошая яма». Название, очевидно, происходит от колодца с хорошей питьевой водой, близ которого основан аймачный центр. Десятки домов и юрт образовали стройные ряды — улицы. Хошанов, как в Улан-Баторе, здесь не было из-за отсутствия лесоматериалов — кругом голая пустынная равнина.

Утром 20-го мы двинулись дальше к югу — к местонахождению Баин-Ширэ («Богатый стол»), расположенному в 90 километрах от Сайн-Шанды. Здесь в 1946 году был найден скелет панцирного динозавра, который не смогли выкопать тогда из-за наступившей зимы. Нас провожал на своей легковой машине ГАЗ-67 председатель аймачного совета, или «аймачный дарга». Проводник избрал неудачный путь, взяв направление на Хамарин-Хурал, восточнее горы Тушилгэ. Машины въехали в бугристые пески, где несколько раз завязли, прежде чем выбрались на твердую дорогу. Только во второй половине дня мы достигли ручья, от которого оставалось не более 15 километров до Байн-Ширэ. Вода в ручье оказалась очень мутной от большого количества глинистых частиц, по нам пришлось запасаться такой, ибо других источников поблизости не было.

Пока набирали в бочки воду, Ефремов пересел в машину к Эглону и, пригласив меня, предложил проехать на Баин-Ширэ, чтобы выбрать место для лагеря. Дарга также поехал на своей машине. Мы проехали около 20 километров по автомобильному накату, который назвали «лесовозной дорогой», так как по ней местные жители ездили за саксаулом — гобийским топливом; но следов, ведущих на плато Баин-Ширэ, где было место находки, не удавалось обнаружить. Видимо, за два года их замело песком. В конце концов мы свернули и начали обследовать поочередно все похожие на Баин-Ширэ обрывы. Машина дарги отстала от нас. Дул пронизывающий холодный ветер, к тому же начался дождь. Видимость стала плохая. К счастью, дождь через некоторое время прекратился, и после довольно долгих блужданий Ефремов с Эглоном увидели то, что искали.

Подъезжая по плато к обрыву, мы заметили невдалеке от нас стадо дзеренов голов в 10. Это были небольшие, очень красивые степные антилопы с тонкими, как бы точеными ногами. Но сейчас наше внимание привлекла не только грациозность животных, а и возможность заполучить одного из них на ужин, так как все эти дни у нас не было мяса. Мы все были вооружены винтовками и попытались приблизиться к дзеренам на машине. Она развила скорость 70–75 километров в час, постепенно наседая на антилоп. В нас разгорелся охотничий азарт. Бешеная скачка продолжалась километра три, после чего Александров, остановивший машину, и Ефремов, сидевший впереди, выскочили и открыли огонь. Но охота была неудачной: стрелки торопились, видимо, больше чем надо, а винтовки еще не были пристреляны, и все пули пролетели мимо.

Здесь необходимо добавить, что в те годы в Монголии не было запрета охоты на дзеренов и большинство других животных, весьма многочисленных на обширных, но почти безлюдных просторах Гоби. У нас же кроме того имелось специальное разрешение на охоту, поскольку наши возможности в централизованном снабжении мясом были весьма ограничены. Однако, разумеется, никто из сотрудников экспедиции не превращал охоту в «развлекательный спорт», когда без труда и надобности убивают десятки животных. Забегая вперед, скажу, что наши «охотничьи трофеи» за полевой сезон были значительно меньше, чем годовой рацион одного волка.

Давно известно, что за одной бедой приходит и другая. Когда Александров стал заводить машину, то заметил что-то неладное. Мотор застучал — подплавился подшипник. Вместо диких козлов загнали своего собственного. С неудовольствием вылезли мы из машины. Ефремов с Эглоном отправились разыскивать раскопки 1946 года и выбирать место для лагеря, а я с Александровым — искать отставшие грузовые машины, которые, вероятно, запутались в наших следах и неизвестно где теперь находились. Вскоре усилился ветер, и наши лица стало сечь летящими навстречу песком и гравием. Пришлось надеть защитные очки. Ветер достигал не менее 8 баллов, идти стало трудно. В одном месте, желая спрямить, мы пошли вдоль края обрыва, но зато пропустили нужный нам след в глубь плато. К несчастью, мы заметили свою ошибку лишь через 2–3 километра пути. Пришлось возвращаться обратно, чтобы найти ответвление в глубь плато. В результате сделали примерно 10 лишних километров. Губы наши потрескались, и мы, с трудом передвигая ноги, как понурые клячи, продолжали свой безотрадный путь.

Постепенно буря стала стихать, и, наконец, в отблеске лучей заходящего солнца далеко на горизонте мы увидели в бинокль темные силуэты наших машин. Вскоре и нас там заметили и двинулись навстречу. Палатки пришлось ставить уже в темноте под свист злого ветра с песком. Лагерь расположился на краю плато, круто обрывавшегося к востоку.